Чёрное сердце

Никита провёл рукой по волосам и вздёрнул брови: кого там ещё черти принесли? Натянув треники, он попрыгал, приходя в себя. Тело ощущалось упругим, ловким и преисполненным силы. О-чу-меть! Кажется, такого никогда в жизни не было — «как родился, так и стал старым». Вова потянулся вслед за Никитой, нехотя сел, коснулся рукой виска. Было в его движениях что-то неуравновешенное, больное. Странно это. Вчера в мелькающем свете синих огней Вова с первого взгляда околдовал Никиту плавностью уверенных движений, точёностью скул, этими своими растрёпанными волосами, которые так и просили, чтобы в них запустили пятерню и крепко сжали… Вова танцевал один, с закрытыми глазами, и никто ему не был нужен. Бумажная диковинная птица, которую захотелось заполучить себе — сгрести в ладонь и смять. Только птица оказалась не из бумаги, а из стали, и упорхнула, оставив Никиту с израненными руками. — Одевайся, — альфа поднял с пола джинсы и сунул Вове, не глядя. — Походу, отец за тобой. Против такого Вовы он пока тоже ничего не имел — омега стал более сговорчивым, хоть и менее живым. Пробудившаяся энергия искрящимся шампанским струилась у Никиты по венам; хотелось петь и танцевать, но жизнь научила его только кричать и драться, поэтому альфа решил передать Вову отцу и от души поколотить боксёрскую грушу. Потом можно выйти на улицу и подраться с пацанами. Одновременно с несколькими — Никита чувствовал, что ему это по силам. — Опа, Маратик. За дверью и правда оказался тот самый мелкий шкет. Он влетел в квартиру, не разуваясь, и сразу побежал к Вове, к счастью, успевшему натянуть джинсы. — Ты в порядке? О, — запах чужого возбуждения — густой горячий шоколад с кофейно-сливочными нотами — ещё плотно держался в воздухе, и Маратик смутился, врезавшись в него на полном ходу. Никита скрестил руки, усмехнулся и привалился к стене у входной двери — что, не ожидал? Выебали твоего старшего братца по полной программе! — Я помогу, — Маратик отмер и стал надевать на Вову футболку. Омега совсем одеревенел и лишь в третьего раза сумел попасть руками в рукава. На лице Маратика проступили красные пятна. Удерживая Вове куртку на весу, он бормотал проклятия и бросал на Никиту яростные взгляды. Никита в ответ недобро сощурился. Может, Маратика что-то и удерживало от драки, то вот его — ничего. Кулаки так и чесались съездить недовольному шкету по физиономии. Чокнутая семейка! Что им всем надо? А главное, по-прежнему никакой благодарности. — Чего молчишь?! — взорвался Маратик. — Ты ему жизнь сломал! Навсегда! Вова протестующе замычал, неуклюже поднимаясь с дивана. Бедолагу совсем развезло. Маратик повёл его к двери, придерживая. — Включил бы мозги, прежде чем ставить метку! — Я его спас! — заорал Никита, разозлившись. — Я вписался за него, собой рисковал! Поимейте совесть вы все, а! Маратик заметно трухнул от рычащих интонаций Никиты и на пару мгновений инстинктивно втянул голову в плечи. Но сдаваться не собирался. — Посмотри на него, — уже не так яростно сказал он и отпустил Вову. — По-твоему, это нормально? Омега неуверенно сделал несколько шагов в сторону входной двери и остановился, умоляюще глядя на Никиту. Никита растерялся от этого взгляда. Он приблизился к Вове и положил ему одну руку на талию, а другой по-хозяйски пригладил светлые растрёпанные волосы. Мало! Никита притянул омегу к себе и крепко обнял. — Не ругайтесь… пожалуйста, — пробормотал ему на ухо Вова. — Не будем, родной, — сразу же согласился Никита, вдыхая прогорклый запах кофе. — Мы уходим, — пробормотал Маратик, избегая смотреть Никите в глаза. Он оглядел комнату — не оставил ли Вова чего? — и приблизился к брату, явно намереваясь забрать его. Никита чувствовал лихорадочное тепло, исходящее от омеги. Вову била слабая дрожь, а в кофейный запах промешался горьковатый акцент. — Папа ждёт в машине внизу, — вырвать брата из рук Никиты Маратик не решался, поэтому беспокойно кружил рядом. — Мы что-нибудь придумаем… Никита на инстинктивном уровне понял, каких трудов стоило Вове оторваться от него, как тяжело ему было уходить. Понял Никита и то, что его внутренний альфа протестовал против ухода омеги. — Слушай, может… — Никита пропустил братьев к двери, но двинулся за ними, — Оставить его тут? Ну, на пару деньков… Пусть оклемается, а то сцапал хворь какую-то неведомую. Вчера промёрз на улице, холодно было… А? У меня боржоме где-то в холодосе завалялось. — Да не оклемается он! И никакое боржоми ему не поможет, — Маратик недоверчиво усмехнулся. — Не строй из себя тупого. Понятно, что ты его отравил. И ради чего. Я же чувствую. А себе метку поставить не дал, эгоист! Никита угрожающе зарычал. Вова заскулил. — С хуя ли я его отравил-то? — Никита бросился бы на Маратика, если бы тот не прикрывался Вовой. — Нахуя мне это делать?! Базар фильтруй. — Ядом из клыков! Не верю, что ты не знал! Высший альфа, — Маратик с презрением сплюнул на лестничную клетку. — И как — стоило оно того? Сила, власть? Чтобы сильнее бить пацанов на районе? Чтобы боялись крепче? Или нахуя? — несмотря на дерзкие слова, в глазах у Маратика читался испуг. Никита замер, осмысляя услышанное. Яд из клыков? В памяти что-то сверкнуло и тут же потонуло во мраке. Маратик закрыл перед его носом дверь и Никита остался в квартире один. — Ну и пошли вы! — крикнул он злобно в сторону закрывшейся двери, с силой пнув её. — Сами же привели, чтобы я его выебал, а теперь ещё и предъявы кидаете! Думаете, я за ним побегу? Хуёво думаете! Валеты краплёные, — уже тише добавил он, шмыгнул и провёл рукой под носом. Мысли путались. Отравил?.. Сначала Никита, как и планировал, пошёл бить манекен, представляя на его месте Маратика. Когда пластмассовая фигура треснула и развалилась под его напором, Никита стал беспокойно ходить по квартире туда-сюда, пытаясь собраться с мыслями. Комнатки вдруг показались ему маленькими и душными. Альфе стало тесно — он натянул джемпер, сдёрнул с крючка плащ, затянул шнурки на ботинках и выскочил на улицу. Светило солнце, но лучи его были холодными, нерадушными. Под ботинками шуршал песок вперемешку с солью, поскрипывала талая вода. Портного Никита знал всю свою сознательную жизнь. Вот по этим улицам они ходили вдвоём сначала с мячом под мышкой, потом с пивом в руках, а потом с ножами в карманах. Свою кличку Портной получил, когда зашил Кащею его первую рваную рану. «До свадьбы заживёт» — радостно сощурился подбитым в драке глазом Кащей. «До чьей свадьбы? Дикий зверь — есть дикий зверь» — с этими словами Портной поддел ему нос, закрывая тему. Никита никогда не ставил слова Портного под сомнение. Он был верным последователем — не задавал вопросов и нёс идеологию товарища в массы. Портной считал, что нормальный пацан — навеки одинокий волк. «А прирученный волк уже кто? Пра-альна!» — поддевал носы скорлупе Кащей, слово в слово повторяя речи Портного. Портной, в свою очередь, отвечал Кащею присущей только ему звериной верностью и кристальной честностью — качествами, которых Никита ни в ком другом больше не нашёл. Люди появлялись и исчезали, а Портной был всегда — и раздобыть деньги на лекарства, и обмыть покупку квартиры. Сколько было зашито ран, распито бутылок с обжигающе-горьким, пересказано пошлых анекдотов! Одним словом, Никита знал Портного всю свою сознательную жизнь. Именно поэтому он направился к совершенно другому человеку.