Любовь по Греции

Руки ползут по бёдрам от колен к ягодицам, сжимают до жжения кожи, царапают короткими ногтями, неприятно дёргая без того натянутые нервы. Противно, гадко, мерзко. Хочется уйти от прикосновений. Губы слюнявят шею, оставляют яркие отметины, показывая принадлежность и до боли втягивая плоть. В ход идут зубы и язык, отпечатываясь синевой и влагой на коже. Хочется оттолкнуть, оторвать от себя. Пах притирается к паху, грубые джинсы елозят по шёлковой ткани трусов, вызывая раздражение у обоих. Толстовка уже валяется где-то на полу. Пуговицы от рубашки летят на кровать, открывая ещё больше пространства. Плотоядный взгляд обжигает и пожирает. Хочется прикрыться, отгородиться, спихнуть. Из горла вырывается что-то походящее на рычание, на дне расширенных зрачков мелькает породнившееся безумие, узловатые пальцы больно хватают за подбородок, не позволяя отводить глаза в попытке отвлечься. П-ф-ф-ф, будто ему очень надо! Интерьер захудалой квартирки уже давно приелся — всё равно не помогает. Ничего не помогает. — Ты понимаешь, за что я тебя наказываю? — интересуется дьявол воплоти. Чимин выдавливает дрожащее «да», хотя логики не видит в упор. — Ты осознаёшь, что заслуживаешь моей грубости? — ещё вопрос. Ещё одно короткое робкое «да». На этот раз не по вкусу. — Не слышу, — прикрикивает, сильнее сдавливая челюсть. Чимин едва-едва подавляет подобие всхлипа. — Да, — ещё раз, громче, твёрже, уверенней. Любимый мучитель остаётся доволен, мурлыкает «молодец», вновь наклоняясь к истерзанной шее и растягивая губы в усмешке. Он водит носом над острыми ключицами, опаляет молочную кожу шумными выдохами, возобновляет плавные движения бёдрами. Сегодня особенно хочется сдохнуть. Взгляд упирается в потолок. Ладони скользят по чужим плечам — ласка, не смотря ни на что. В белье предательски твердеет, наливается возбуждением. Собственное тело не слушается, выдрессированное указаниями и экзекуциями. Ему теперь грубость самое то.        — Расскажешь мне, что ты сделал не так? — заискивающе шепчет Юнги, медленно ведя руками по бокам, обманчиво нежно, начиная избавляться от мешающей ткани трусов. Чимин громко сглатывает. Ни черта он не понимает и не осознаёт. Сам в себе и своих реакциях потерялся уже. Но всё равно покорно отступает под натиском, говоря: — Я согласился выпить кофе с сотрудницей из отдела маркетинга, — голос почти ровный. — Ещё что, — вновь эти рычащие нотки в тоне, — что ты сделал ещё? — Мило, — «вежливо» проглатывается, — разговаривал с ней и флиртовал, — «но такого не было» орёт мозг; Чимин его затыкает, — когда ты заехал по меня. Я-я сорвал сюрприз. Юнги над ним угакает, стаскивая клочья рубашки с плеч. — Ты прав. За это мне следует лишить тебя романтического ужина в ресторане, на поход в который я копил две недели, и жёстко оттрахать дома, так ведь? Ты же поступил плохо? — Да, — на выдохе, жмурясь. — Я должен принимать от тебя всё. Всё — это значит всё. Абсолютно. Насилие и наказания в том числе. Без вариантов или компромиссов. Как бы больно-плохо-прекрати не было. Сопротивление делает хуже. — Разворачивайся, — грубо, полосуя душу холодом. Чимин тут же подчиняется, знакомо до фантомной боли перекатываясь и принимая колено-локтевую позу. Звякает пряжка ремня. Шуршит ткань штанов. Чимин дальнейший сценарий уже наизусть знает, а потому с готовностью стискивает зубы и прогибает спину. — Будешь считать вслух, — привычная инструкция. Резкий взмах руки, обжигающее касание к пояснице. — Р-раз, — без промедлений, удерживая тело на том же месте. Ещё замах. Ещё удар. Ещё сильнее. — Два, — на выдохе. — Три, — на глаза наворачиваются слёзы. — Четыре, — пальцы до онемения стискивают покрывало. — Пять, — тихое шипение смешивается со скулежом. Чимин жмурится, промаргивается, проталкивает воздух в глотку. — Шесть, — перед глазами мелькают разноцветные пятна. — Семь, — спина жжётся до желания заорать. — Восемь, — капли крови пачкают постель. — Девять, — практически беззвучно, на исходе моральных сил. — Десять, — едва не заваливаясь по инерции на бок. Зубы разгрызают изнутри щёку — на языке оседает металлический привкус. — Как думаешь, Пак Чимин, — тянет Юнги, прижимаясь грудью к спине и перекидывая ремень через голову, чтобы затянуть на тонкой беззащитной шее, — этого достаточно? Правильного ответа нет. Просить ещё — поставить под подозрение действенность наказания. Просить прекратить — только раззадорить зверя. Разницы никакой. В мыслях молитвы всем возможным богам маячат, потому что, едва разлепив губы, Чимин шепчет: — Нужно закрепить эффект, — а по вискам долбит желание содрать с себя кожу. — Пять дополнительных ударов, — выносит вердикт Юнги, напоследок сильнее стягивая ремень на шее и перекрывая без того прерывистое дыхание. — Давай теперь от обратного. Чимин с жадностью глотает кислород, когда чёрная кожа открывает пути, теряется от лёгкого головокружения, а потому едва не вскрикивает, когда прилетает новый удар. Кричать не стоит. Юнги шум ненавидит. Юнги сам попросит, если захочет услышать. А пока нужно сдерживаться, терпеть. Нельзя нарываться. Нельзя ни с кем подолгу болтать. Нельзя заставлять его сомневаться. Мин Юнги ведь сущий дьявол, когда ревнует. — Пять, — попытки отвлечься на приятные воспоминания. — Четыре, — солёная влага окончательно пропитывает подушку. — Три, — тело сводит судорогой, пробивает дрожь. — Ты можешь лучше, — словно издёвка, недовольство в тоне. — Два, — жалкий всхлип всё же вырывается наружу, когда Юнги замахивается особенно сильно. — Один, — царапает горло; финальная боль простреливает грудину насквозь. Сверху слышится что-то отдалённо похожее на «молодец». — А теперь давай-ка разработаем твою задницу, — уже не задерживается в сознании. Чимин почти не улавливает, как двигаются смазанные пальцы. — Так что, — интересуется вкрадчиво Юнги, заботливо придерживая левой рукой под животом и скользя размеренными движениями другой внутри, — ты усвоил этот урок? Кивок получается заторможенным, машинальным. Хочется уйти. — Хорошо, — окончательно смягчается, заменяя пальцы членом. — Тогда нам стоит всё же пойти на днях в ресторан, — шумный выдох на ухо, жжение кожи от соприкосновений. Так противно от себя. И ни о чём другом думать не получается. Сознание то и дело проваливается в кромешную тьму, отключается от реальности, не согласное переваривать экзекуцию. Чимин тихо-тихо дышит, мелко подаётся бёдрами навстречу, не разлепляет ни на секунду тяжёлых век. Он возбуждён. Он подыхает где-то внутри. Взрывной диссонанс. Юнги мурлычет что-то ещё. Ускоряется, отклоняется, хватается за талию, попадает пальцами на старые синяки… Чимин сжимает зубы до скрежета. Запоминает новые грани. Больше никаких «выпить кофе с коллегами» не будет. Хочется быть хорошим, послушным мальчиком для Юнги. В голове настырно мелькают возмущённые крики, осуждающие взгляды, но ничего не имеет больше веса, чем та, иная, сторона их отношений. Никто не понимает, насколько противоположные чувства Мин Юнги выдаёт. Главное его не злить и не расстраивать, да. А Чимин способный парень. Он обязательно научиться. И он действительно в этот раз не прав. Движения становятся жёстче, хватка крепчает. Точно. Чимин заслужил. Он не достоин нежности, ласки или любви. Не здесь и не сейчас. Может, в иной день. Или... нет? Не важно. Приятно. Самое то. Потому что... — Ты мой, — и остатки мыслей разлетаются напрочь.