О любви

      Филипп сильно изменился после рождения дочери. Он всегда был заботливый, но теперь он словно понял, что главное в жизни не то, что вокруг тебя, а те люди, которые рядом с тобой. У меня пропал дар речи, когда он заявил, что берет паузу и не планирует концерты на побережье Чёрного моря. - Филипп, а ты сможешь оплатить все расходы? - Не волнуйся, Аллуся. Я уже все посчитал. У меня сольник в Кремле, надо подготовиться.       Я немного боюсь, что такой длительный простой не пойдёт ему на пользу. - Филипп, я не думаю, что это хорошая идея. Я сижу дома, и этого достаточно. Правда. - Алла, не спорь, пожалуйста, - нахмурился Киркоров.       Он даже не представляет, как соблазнительно выглядит с таким серьёзным выражением на лице. Вся его мужественность, которую он умело прячет на сцене за разноцветными тканями костюмов, вырывается наружу. Это уже не человек, это волк. Хищник, который всегда живёт глубоко внутри и даёт себе волю лишь в дикой любовной страсти.       Я провожу пальцем по его губе. Филипп смягчается, и улыбка озаряет его лицо. Он ещё больше похорошел, став отцом. - Филь, ты так изменился. Просто ангел с белоснежными крылышками, - говорю я и сразу ловлю его насмешливый взгляд.       Он мне не верит, думает, я подшучиваю над ним. Филипп начинает принимать разные пафосные позы. Он трясет своей кудрявой головой. Смоляные кудри, мои любимые, так ему идут. Я немного скучаю по его прежнему виду, но так, с короткой стрижкой, он стал брутальнее и солиднее выглядеть. Как же сильно я его люблю! Вот он, тот самый редкий случай, когда душа и тело живут в гармонии. - Может, тебе заодно и голову в белый цвет покрасить, чтобы диссонанса не было? - шучу я. - Алла, ты серьёзно? - Ага!       Обожаю его чувство юмора. Оно, разве что, с моим может сравниться. Мы играемся с ним, как котята. Потом я обнимаю его и выдыхаю прямо в ушко: - Не надо, любимый. Ты ещё успеешь отдохнуть. Поезжай на гастроли, а мы будем скучать. - Это я буду скучать! - Хорошо. Я согласна на все, лишь бы ты был счастлив. - Аллочка, это мои слова, - возмущается Филипп. - А вот придумай теперь что-нибудь новенькое, а я посмотрю, как это у тебя получится. А то заладил одно и то же. Поди разбери, что у тебя на уме.       Филипп хитро прищуривается. - Я заставлю вас поверить в мои чувства, Алла Борисовна.       В ту же минуту я лечу на диван, рука Киркорова лежит на моей груди, а его губы... Эти поцелуи сводят меня с ума! Я забываю обо всем. Филипп, словно демон, овладевает моим сознанием и по-прежнему заставляет моё сердце бешено биться в груди, как в первый раз. Я смотрю в его глаза и вижу, что он знает это. Его власть надо мной уже не пугает. Мы связаны навеки. И разве не к такому союзу я стремилась всю жизнь? - Любимый мой, единственный, - шепчу я.       А вечером мы идём в театр, на премьеру. Вокруг нас толпа поклонников. - Алла, Филипп, поздравляем вас с дочкой!       Как мило, эти люди желают нам счастья. Они так отличаются от других. - Алла Борисовна, как вы прокомментрируете слухи о том, что ваш ребёнок взят из детского дома? - Вообще-то, мы на премьеру пришли, оставьте свои вопросы при себе. - А вы хотите усыновить ещё кого-нибудь?       Я чувствую, как напрягается рука Филиппа. Главное, чтобы он не взбесился. - Без комментариев.       Я скрываюсь в ложе и потом ещё долго прихожу в себя, пропустив половину первого акта. Рядом мирно посапывает Филипп. Он, как обычно, не высыпается. Тоже мне, ценители искусства.       С трудом, но мне все же удаётся сосредоточиться на спектакле. Артисты играют чудесно. Но до нас с Киркоровым им далеко. - Филя! - зову я мужа. - Что? - просыпается Филипп. - Вставай, скоро конец. - Я не спал, Алла. Я просто задумался и закрыл глаза. - Громко очень задумался, такой храп стоял, - веселюсь я. - Алла, когда эти шакалы от нас отстанут? - Ты про журналистов? Ну, надо же им деньги добывать, кто как может, так и зарабатывает себе на жизнь, - философствую я. - Добрая ты, Алла! - вздыхает Киркоров.       Я встаю и начинаю аплодировать вместе с залом. Филипп присоединяется. Мне нравится побыть в роли зрителя. Это так приятно. И помогает взглянуть на себя со стороны. Пока Филипп спал, я нашла для себя ещё пару новых черт, несколько актёрских уловок для своих песен.       Стоп! Какие песни? Я же дома сижу, с детьми. Совсем скоро родится наш Мартин. Я представляю его лицо, его улыбку и глазки и не замечаю, как улыбаюсь. И только вспышки фотокамер возвращают меня в реальность. Ну, хоть за это им спасибо.       После мы с Филиппом разглядывали газету с репортажем о нашем выходе в свет. Я стояла и загадочно улыбалась, а Филипп, как всегда, был лучше всех и выглядел моложе меня лет на тысячу. - Вот видишь, как мы всех провели, - говорю я мужу. - Боже мой, Алла, такие идиоты. Надо же написать, что мы берём детей из детдома, чтобы замолить свои грехи, а ты с затаенной грустью смотришь на сцену. "Тоску в глазах Пугачёвой по угасшей славе не скрыло даже радостное выражение её лица!" - протицировал Филипп. - Да Бог с ними, главное, чтобы про Мартина не узнали. А так, пусть сочиняют все, что угодно.       Однако не зря же люди говорят. Я признаюсь, что в этой статье есть доля правды. - Они не так уж и не правы, Филипп, - говорю я мужу с тихим вздохом. - Алла! Я и Марк тысячу раз тебе говорили, это наши дети. Неужели ты не видишь свои гены в Аллусе? Её рыжие волосы, твоя улыбка. - Я о сцене, Филь. Это же правда. Я хочу снова петь.       Киркоров вздрагивает и вскакивает на ноги. - А я говорил! Я всегда тебе говорил, что ты уже не сможешь иначе. Да и зачем себя мучить? Ведь это же наказание, сидеть дома в четырёх стенах, когда можно ездить с музыкантами, вдыхать запах кулис, спать в гостиничных номерах, а вечером выходить к зрителю.       Филиппа просто прорвало. Впрочем, чему удивляться? Рассуждая о сцене, он попадает в свою стихию. На сцене он царь и Бог. - Зрители, цветы, овации. Внимание и восторг. И звуки барабанов в ушах, рев баса гитары. Этот ритм, от которого сердце несётся в галоп. Что может быть чудеснее, Алла? - Для тебя ничего. Родной мой, ты рожден быть артистом. А я другая. Филипп смотрит удивленно. Ему кажется, что я его обманула. - Дело в том, что я привыкла выносить свои чувства на публику. Проживать там разные жизни. Кажется, опять накопилось. Надо дать выход, счастьем поделиться. А то меня разорвёт.       Я задумчиво смотрю вдаль. Вижу тёмный зал и слышу шорох переполненного зала. - Лишь бы поняли. Лишь бы им хватило того, что я могу дать для счастья. Иначе я не смогу. Я же иду к ним, чтобы сделать их жизнь хоть на пару часов лучше. Я же всегда для них, всю свою жизнь... Я пою, и люди становятся счастливее, добрее, лучше. И большей награды мне и не нужно.       Филипп смотрит на меня, а потом тихо произносит: - Алла, ты гениальная. Таких нет и не будет. Я это сразу понял.       Я тереблю его волосы на лбу. Мне опять хочется смеяться. Вот так непостоянна моя сущность. Не могу долго грустить. - Аллочка, я обещаю. Я тоже буду, как ты. Петь только для счастья. - У тебя обязательно получится, Филиппчик. Я в тебя верю. Иди ко мне, поцелую.       В этот день всё не так, как обычно. Вместо спокойствия и домашнего уюта лёгкий кавардак и атмосфера нервозности. Я стою в коридоре с Аллочкой на руках, а Филипп мечется в поисках ключей и каких-то карточек. - Да сколько можно! - без конца сетует Люся, и у меня начинает болеть голова от напряжения. - Филипп, тебя уже машина ждёт внизу. Мы же дома остаёмся, уж дверь-то откроем тебе.       Алла у меня на руках начинает вертеть головой в поисках папы. - Ох, Люся, держи. Без меня он ещё не скоро соберется.       Я передаю дочку заботливой Люсе и иду к Филиппу. - Филь, ну, вот же они лежат!       Я звеню ключами перед носом Киркорова. - Алла, я здесь смотрел. Их там не было! - Мне достаточно просто спасибо, - улыбаюсь я.       Филя бубнит что-то, похожее на слова вежливости, но я показываю на свою щеку. - Можешь меня поцеловать!       Филя, наконец-то, понимает, на что я намекаю. Он обнимает меня и прижимает к себе. - Я так не хочу тебя отпускать. - Я тоже, я думала, будет легче.       Филипп целует меня, покрывает поцелуями лицо и шею, ласково дотрагивается губами за ушком и прикасается к груди. - Не надо, любимый, мы уже попрощались ночью. Езжай с лёгким сердцем, - я поднимаю руку и осеняю его крестом.       Мы идём к двери. Я забираю дочку, и Филипп целует её в щечку. Я машу детской рукой и говорю: - В добрый путь!       Когда за ним закрывается дверь, я возвращаюсь к своим делам. Мы собираемся на улицу, и это помогает отвлечься. Вплоть до позднего вечера я занята, но ночью моя голова неизбежно ложится на одинокую подушку. Рядом никого нет. Он был прав. Не надо было его отпускать...