Кричали двое

                                         — Сегодня мы с Гюннр навещали норн, — Кратос удивлённо хмыкнул, осторожно осмотрев Мимира, что всматривался в потолок главного зала Синмары. Не так давно им приходится чаще бывать у богини. Они с Мимиром давние знакомые. И он один из немногих, кто остался в живых после всех трагедий и войн. А старания ее не уменьшались. Компания – звучало, как выход.       — И что же? Как ворчание старшей не привело тебя в уныние? Удивлен твоей прыти, — Мимир передразнил его, гримасничал, и не поленился же, и Кратос тихо рассмеялся, вновь опуская довольные глаза в бумаги, которыми снабдила его владычица этих земель. — Шучу, Мимир. Конечно, ты решил проведать их после того, что подарил им Один и того, что натворил Хеймдалль. Просто удивлен, что мы можем зайти к ним словно на чай. В любое время. Понимаешь?       Мимир не ответил сразу. Кратос снова посмотрел его, но тот не казался позабавленным, его выражение лица было рассредоточенным.       Мужчина выдохнул и отложил документы, встав из-за дубового стола, отделанного хрусталем. Блики кристалла, сталагмитов и не огранённых бриллиантов отвлекали солнечные лучи, забирая на себя все внимание, радуя взор. Мимира в последнее время мало что радовало. Отсутствие его возлюбленной сказывалось на состоянии их жизни и Кратос делал главное, что мог в этой ситуации – был рядом.       — Мимир?       — Я слышал. Да, это очень поражает, после того-то, как мы рыскали по Мидгарду в поисках молнии, расположения звёзд, озера, коня, и в итоге самого их подводного дома, — проворчал мудрец, закатив глаза, заставив Кратоса усмехнуться и приблизиться, расположившись рядом с полкой, откуда открывался непревзойденный вид на реку Белую, в которой жидким мерцающим серебром бежали крупицы... чего-то. — Казалось, все это было в прошлой жизни.       Погладив бороду и подбородок, Кратос задумчиво подумал, что вероятно знает, кто помогал справляться Мимиру со всеми трудностями в те времена. Сожаление бурлило где-то далеко, очень далеко, но оно подсказывало, что тогда он не был тем самым человеком, сконцентрированный на себе и своих переживаниях. Что-то так и не изменилось.       — Когда она была рядом.       — Да, — не уклонился друг, так и не посмотрев Кратосу в глаза. Да, он знает, что это может ничего не значит, но также он знает некоторые привычки Мимира. Эта ему не нравится больше всего. — Да. Но я в порядке.       — Я знаю, — осторожно подтвердил бог, поджав губы, не отводя внимательных глаз от брата. — Иногда бывает печально.       — Пожалуй, я бы выбрал другие слова, но да... Да. Бывает, — он снова не продолжил, растерянно озираясь по пейзажу за широким окном. — Но знаешь, что меня печалит больше?       — Расскажи мне, — Мимир кивнул, он хотел сказать, но не получилось подобрать слов. Кратос мягко коснулся чужого рога указательным пальцем, слегка надавив, вызвав чужую, более уверенную улыбку. — Хочу знать твои переживания.       — Боюсь, это наши общие переживания, брат.       — Что ты имеешь ввиду, Мимир? — глаза его смеялись, добрые, но Мимир то знал, что это ненадолго...       — Тут такое дело... — Мимир знал, что нарвется на чужой выплеск, и его глаза вновь забегали по комнате. Он неловко рассмеялся, и сам же скомкал его под конец, охрипнув. — Я... не знал, как тебе сказать.       — Мимир, — надавил воин, и Мимир заколебался в противовес чужому потяжелевшему взгляду.       — Помнишь, — Кратос выпрямился. Приподнял бровь. Мимир выпалил остаток, не в силах больше держать это в себе: — Ты давал мне кольцо на хранение. Не так давно. Ты сказал, что это для того, чтобы я мог за себя постоять, копьё хорошо работало ментально, и ты ещё добавил, что никому бы не дал его в руки, только мне, своему брату, за которого переживаешь.       Кратос откинулся на спинку кресла. Глаза его Мимиру не понравились. Взгляд засмущал. Если смущением можно оправдать то, как Мимир перестал ощущать свое лицо, и рога и даже почувствовал, что теряет дар речи. Единственное, чем он может с недавних пор гордится, на минутку!       — Драупнир. Верно.       — Так вот, брат. Вышел инцидент...                                   Инцидент был на самом деле и вправду не больше, чем инцидентом.       Когда Кратос выдвинулся в сторону своего старого дома, или то, как он раньше называл это место, он думал совсем о других последствиях.       Что-то из репертуара Одина: его оставшиеся подданные выкрали кольцо, чтобы использовать его, как артефакт для его воскрешения, или вот, например, что его сила вышла из-под контроля и Мимир случайно воспользовался копьём не во благо. Может что-то из разряда старшиной кражи, с помощью которой у них появился новый противник желающий усложнить и так не совсем уравновешенный мир.       Его и вправду выкрали.       Но это была и не кража. Кратос уверен, что это возвращение к Истокам.       Мимир уверен, что это основание для разговора, который очень запоздал. Очень- очень запоздал. Просочился.       Синдри снял кольцо и деактивировал копье.       Он спрятался в стволе Иггдрасиля, Мимир уверен в этом. Кратос тоже. Он пошел за ним, несмотря на то, что со времени кражи прошла пара дней. Он шел не за возвратом, конечно, нет. Он шел потому что обязан был сделать это очень давно. Слишком.       И он понимает. Синдри скорбит. И горечь не красит его день... ночь, утро, вечер; она ест его изнутри, режет и колет и ничего не происходит.       Кратос знает, как это. Оно не проходит. Никогда не пройдет.       Атрея не было с ним. Было ли он вообще, Кратос не знал. Старался не думать о чем либо, не предполагает, и не надеялся. Все просто шло своим чередом. Кратос оставляет Мимира с добрыми Эйр и Гюннр, Валькирии пообещали с больно уж хитрыми улыбками, что они поведают Мудрецу о смешных историях из жизни его любимой. Кратос уверен, что Мимир развлечется. Ему необходимо отойти от переживаний.       «Что, если море стеснялась бы своего шума?» – это ему однажды сказал Атрей.       Его друг, воин с его родины. Атрей был сильным и храбрым. Но ещё он был очень поверхностным. Хотел таким казаться, чтобы его оставляли в покое. Но на самом деле этот человек во многом являлся оплотом титанического спокойствия и силы воли самого Кратоса. Он был хорошим, мудрым человеком.       И он не зря говорил о стихии моря, о шуме волн, о прибоях и отливах, о шторме и тишине глади. Он говорил о стихии, как о человеке. И о человеке, как о стихии.       Синдри именно, что буйство бури в самый поздний, темный час.       Бог приходит в опустелый дом гномов ночью.       Ветки были такие же, какими он их запомнил. Широкие, величавые. Повсюду искрились сине-сиреневые искры, духи поддерживающие жизнь древа. А розоватые отблески от цветущих плодов и сияющей листвы радавали глаз. Кратос ступал медленно, и дышал глубоко. Держал свое сердце в тесьме. Но образы захватывали его: вот здесь они сражались, здесь на Атрея напали, здесь Тюр был раскрыт, здесь Фрейер травил свои байки, здесь Фрейя плакала, здесь Лунда держалась, когда больше никто не мог, здесь Брок... был. Он был здесь почти всю свою жизнь. Жил. Рос. Смеялся и смешил. Был силой и тем, к кому можно было отнести все хрупкое, что только имелось, чтобы он собрал это и не попросил ничего взамен. Кроме золота, маленький предприниматель.       Здесь остался только Синдри. Позабытый. Но не забывший.       Кратос тяжело выдохнул и закрыл глаза. Лишь на мгновение. Но для того, чтобы зайти в этот дом не гостем. Не тем, кто должен извиняться. Или сожалеть. А тем, кто помнит. Тем, кто будет сильным, пока все не наладится. А оно наладится. Позже.       Он не видел Рататоска – это первое, что он заметил. И это почему-то резануло больнее. Его звоночек был снят.       Дом не был в запустении. Доски не скрипят, на двери все также встречает общий знак, гравюра от братьев. Верная память.       Он находит Синдри глубоко в стволе. Там, где раньше хранилось кольцо. Он спускается вниз, игнорируя корзину и механизм, осторожно спускаясь по верёвке, фиксируя себя цепью. Внизу было темно. И чем дальше от этажа самого дома, тем непроглядней становилось.       Синдри оказался в самом низу. Сидел с кольцом и просто дышал.       Этого оказалось достаточно.       Кратосу не хватало места, но он расположился рядом, стараясь не притеснять хозяина. Их освещал маленький огонь, теплый. Желто-оранжевый, словно пожар на ладони. Рататоск дул на него время от времени, чтобы тот не погас. Кратос незаметно выдохнул от облегчения, большая белка казалась опечаленной, но живой и все ещё продолжала нести свою ношу. Она хранила, только уже не одно только дерево. Кое-чью душу.       — Мы часто здесь видели Лунду. Она просила заглядывать, чтобы проведать ее.       Синдри шмыгнул носом, он выглядел не особо здоровым, но Кратос ничего не сказал.       Рататоск не обращал на них внимание, продолжая поддерживать огонек.       Кратосу хочется верить, что тот поздоровался с ним взмахом огромного, как для белки, хвоста...       — Ты все это время был здесь?       — А где мне быть? — недовольно буркнул Синдри, не поднимая головы. Кратос спокойно смотрел на то, как тот продолжал крутить кольцо в руке, опустив голову. — А вот тебе здесь не место.       Он не звучал зло, но Кратос все равно постарался поймать чужой взгляд. Безуспешно правда, но больше не было в его голосе той обиды, что звучала на протяжении всего Рагнарёка и многим позже него.       — Верно, — подтвердил он послушно, не желая выдумывать отговорки. С этим он никогда не ладил. Синдри заслуживал честности. Атрей не смог ее дать в свое время, поспешив уйти, но он, как отец, не сделает подобной ошибки, исправившись за них двоих.       — Да нет, не верно, — Синдри вытер глаза рукавом и уверенно поднял голову. Кратос с уважением поблагодарил его одним взглядом. Это был дар и он им воспользуется. — Это и твой дом тоже.       — Ты должен был постараться прогнать меня, разве не об этом ты размышлял, — медленно предположил мужчина, удобнее располагаясь рядом. Синдри согласно хмыкнул, задумчиво погладив хвост Рататоска, что вновь не проявил никакой реакции, разжигая свет.       Кратос отметил, что точка искры стала больше, почти с ладонь.       Синдри не казался грубым, скорее очень уставшим и вымотанным. Но Кратос стал говорить и это уж точно на входило в план Синдри – откровения.       Кратос на грани слышимости, сохраняя атмосферу спокойствия и таинства поделился их последним походом с Броком. О их разговоре. Спуске к русалке. Сказал о том, что пережил его брат и о чем тот молчал долгую жизнь, – неполную и лишённую.       — Но благодарную, — твёрдо настоял Кратос, и глаза его, золото без огранки, без оплава и заботливых рук, и глаза его эти могущественные что-то затрагивали у Синдри в душе. Гном старался не сильно встречаться с Кратосом глазами, но при разговоре он полностью опирался на чужое предплечье, увлеченный.       Мужчина говорил негромко, вкрадчиво. Смеялся и подтрунивал и Синдри стал усмехаться, растроганный. Он тоже скучал.       Но Кратос сказал что-то важное. Главное. Что сделал бы то же для Деймоса. Это было точкой невозврата. Или отправления: Синдри горько безмолвно плачет, пока Кратос читает стихи написанные ему Атреем.       Он так скучал по брату. И по другу. По семье. И по Кратосу, Мимиру, Фрейи, Фрейеру, Валькириям, Лунде и Тюру. Они семья.       Для Синдри все еще впереди.       — Ты знаешь, — тихо уточнил он, пока Кратос разморено рассматривал искру, что уже не помещалась на дне их укрытия, а порхала над ними, самое настоящее солнце. Рататоск пока запрокидывал шею, упал на основу древа, так и оставшись лежать на спине. — Я отпустил его.       — Это сильный поступок, — утешил Кратос мягко.       — Но я продолжаю надеется, что когда-нибудь он найдет меня, как я нашел его тогда, когда он погиб.       — И что сделает?       — Вернёт мне часть души. Вернет себя.       Кратос тяжело сглотнул, обняв чужие плечи, помогая уткнуться себе в кожу брони, утешая и разделяя горе. Синдри с надрывом подвывал, тонко-тонко, почти бесшумно, и безутешно. Гном обнял Кратоса еле выдавив из себя последнее, с нарывом: — У меня чувство, что у меня вообще никаких частиц не осталось. С-с его уходом. Ничего не осталось.       Рататоск с силой встряхнул мордой и не скрываясь задушил всхлип, почти искусно подавив плач. Он вытер нос кнопку и не стал подходить к ним, только смотрел на солнце-искру, и убеждал себя, что именно от этого слезятся глаза.       — Мы все скорбим. И горе это не подвластно будущему, Синдри, — шепнул Кратос. Но устало добавил, не желая раскрывать карты, но понимая, что Синдри обязан знать правду. Больше никакой лжи. — Лучше не будет. Я тоже жду.       — Что кто-то из прошлого найдет тебя?       — Да. Хоть кто-нибудь.       — Я буду молиться богам, чтобы так и было, Кратос.       — Давай ждать вместе?       Синдри вдруг посмотрел на него прямо и цепко.       Уставшее лицо, постаревшее, осунувшееся. У него была пыль на бровях и у носа, и пальцы, которыми он цеплялся за бога, все были в саже. Но он был здесь. И Кратос сделает все, чтобы так и оставалось.       — Да. Да, брат. Звучит, как план.       — Ненавижу планирование, — сонно фыркнул Рататоск. Синдри похлопал его по макушке, и белка не сделала замечания, тоже немного растроганная. — Есть у тебя, воин, такая магия. Умеешь ты впечатлять.       — И чем же я впечатляю, — удивлённо хмыкнул Кратос, рассматривая маленького хранителя.       Рататоск вдруг длинно моргнул, словно змея, и посмотрел ему в глаза, и там не было и следа усмешки. Бездонный бусины, повидавшие вселенные и вселенные до вселенной. Глаза, глубокого уставшего терять, животного, которое боялось потерять ещё. Он чувствовал боль, понял Кратос, и склонил голову, с уважением кланяясь существу охранявшего саму идею жизни. — Вот о чем я и говорю. Вот об этом. Ты понимаешь. Настоящий правитель.       — Хватит, — Синдри пихнул пушистый бок Рататоска, закрывая глаза, приподняв уголки губ. — Не перехвали его, а то мы никогда не избавимся от чувства, что он знает, что хорош.       — Черт побери, я иногда все порчу, — согласившись, пробормотал пушистый друг, вновь откидываясь на основание дерева, раскидывая лапы в стороны. — Не замечайте меня, я хочу продолжить грустить.       — Это нормально.       — Прекрати быть таким хорошим, мы уже все поняли, что Тюр не ошибся с выбором на роль Бога Войны, — поворчал довольный Рататоск.       Было тепло. Возможно от столба света, что окутывал их и все нутро ствола Мирового древа изнутри, опаляя душевным равновесием и небольшой, крохотной, возможно, что вы даже ее не заметили, но Надеждой.                            Взгляд Синдри упал на кольцо.       Сердце ныло. Оно медленно, тяжело билось в груди, будто отчаянно хотело остановиться.       Прошло уже много времени с его смерти, кто-то бы сказал даже слишком много, чтобы до сих пор убиваться. Но для Синдри никогда не будет много времени. Этот день до сих пор был как вчера, до сих пор.       Решительно встав, он сбросил уверенно остатки слез. Предложил кольцо тому, кому оно принадлежит по праву, но Кратос взглядом дал понять, что больше не возьмет его. Это его память. Оно выручило его, и он навсегда в долгу перед гномами. Теперь пришло время вернуть его настоящему хозяину, несмотря на то, что его уже нет с ним. Синдри с жаром кивнул благодарно поклонившись и оставил кольцо на крючке в самом темном углу, вместе с наручем, и старым дневником брата.       — Надо бы проветриться, — говорит он твердо, оборачиваясь к Кратосу, уловив его молчаливое одобрение. Но он все равно добавляет, уязвленный: — Нам обоим необходимо проветриться. А то умрем раньше, чем заколемся от тоски.       Улыбка была маленькая и резкая, но была, и Кратос подарил ее тень в ответ. Они встали.