В критические минуты человек борется не с внешним врагом, а всегда с собственным телом… На поле боя, в камере пыток, на тонущем корабле то, за что ты бился, всегда забывается — тело твое разрастается и заполняет вселенную…
Джордж Оруэлл
***
Амен вздрогнул, пробуждаясь. Голова, покоившаяся на руке, раскалывалась, ныла от пульсирующей боли. Не желая возвращаться к неприглядной реальности, он держал глаза закрытыми. Это все сон. Проклятый, обманывающий, пусть и приятный, но без милосердия обрушивающий по окончании всю тяжесть действительности. Они даже не закончили в Фивах. Тело все еще ощущало призрачное тепло женских объятий; его не волновало, что увиденного не происходило в реальности — оно жаждало вновь ощутить мягкие касания рук, жар нежной кожи, драгоценную хрупкость, доверенную ему одному. Перед сомкнутыми веками, по которым играюче скользил дневной луч, стоял ее образ — изящный, желанный до исступления; то теряющий очертания, то вновь обретающий четкость и едва ли не плоть. Амену начало казаться, что стоит только руку протянуть — и вот она, здесь, совсем рядом; иллюзия эта отозвалась болезненным уколом в груди. — Амен, схватили его, схватили! — следом за грохотом распахнувшейся двери зазвучал голос главного помощника, громкий и запыхавшийся. — Бадру прибыл с донесением. Везут сейчас сюда, прибудут вскоре! Амен, сидящий за заваленным свитками столом, с большой неохотой открыл глаза, поднял на подчиненного вначале невидящий взгляд. Нежный образ ускользнул, растворился среди убранства неуютного эпистатского дома. Бесстрастие на лице его не сменилось никакой эмоцией, пока размышлял о дальнейших действиях, а когда губы наконец дернулись в торжествующей ухмылке, Тизиан с явным предвкушением улыбнулся. — Попался. Лично потрошить буду, видят боги, пока все без остатка не выдаст, — Амен расправил плечи, вперил взгляд в свернутый папирус. Тизиан тактично смолчал, заметив в глазах друга мстительный багряный отсвет. — Где выловили? — Подземным ходом уйти пытался, наивный, думал не предусмотрели этого. — Одного взяли? Тизиан посмурнел и руки скрестил на груди. Амен знал, что подручный непрестанно бился в попытках помочь, да не знал как еще это сделать; охотники и так делали все, что могли — прочесывали каждый переулок, наведывались в трактиры и храмы, прохожих опрашивали. Безрезультатно. — Одного, — выдохнул ответ, не сводя глаз с руководителя и друга. Являл готовность к любой реакции Амена, однако тот по обыкновению никаких эмоций не проявил. — Агния здесь? Приедет, ко мне пусть явится. Реммао обыскать, проводить в допросную, много тем для разговора накопилось. Без меня не начинать, сам им займусь. Едва подручный вышел, закрыв за собой дверь, главный охотник вновь развернул папирус с нелепым, причудливым рисунком — раньше ощущения от него он испытывал волнующие и согревающие. Любимый писарь и любимый господин — эти иероглифы нанесены давно, а вот те, что ниже, написанные ровнее, появились не дальше, чем два дня назад. Два дня назад, когда она исчезла из-под носа охотников, после того, как спала рядом с ним, и оттуда, где он оставил ее ради защиты и безопасности. Оттуда, где он беспечно уснул в ее полных ласки объятиях. Голова еще гудела после короткого сна, когда Амен в сотый раз перечитал текст записки: «Уважаемый эпистат, прости, я подвела тебя. Не хотела уходить, но должна найти виновных в смерти Исмана. Как только сделаю — вернусь. Не надеюсь, что простишь, и не прошу. Умоляю лишь об одном: позволь мне отомстить». Амен откинулся на спинку стула, вздохнул тяжело и прикрыл глаза. Едва пропажа была обнаружена, он собрался выделить несколько отрядов и возглавить поиски, ведь ясно — раз сбежала, значит виновна. Одному только солнечному Ра известно, что он тогда испытал. Все страхи и подозрения разом подтвердились, а надежды — разрушились. Тогда даже показалось, признайся она ему — он бы нашел в себе силы оставить ее в живых и простить; от нее только правда нужна была, ничего больше. Тогда не допрашивал даже, поговорить лишь хотел и всеми силами наводил на мысль о безопасности искренности. Он нашел бы решение, сделал бы все, чтобы уберечь от последствий, но она сама сделала выбор. Выбор предать. Осознание этого повисло над ним копьем Ра, сделало беззащитным перед мерзостью понимания: когда он наконец решил поверить и немного открыться, с ним тотчас решили расправится. Подумал даже, что вот оно — возмездие за жизни, отнятые в процессе защиты интересов государства; не иметь ему тихой гавани и тепла в своем доме. Влетев за накидкой, краем глаза заметил этот самый папирус, аккуратно положенный на край стола, и тотчас растерял решимость, а прочитав текст — утратил и понимание ситуации. Разве станет хоть один черномаг так рисковать не ради того, чтобы спасти свою шкуру, а преследуя хоть и безумную, но благородную цель? Шезму всегда думают лишь о себе, до сих пор иного он не встречал. За два дня Амен изучил кусок папируса вдоль и поперек, приглядывался к каждому иероглифу. Текст казался слишком аккуратным и четким даже при той прилежности, с какой она в последние недели старалась писать. Возникающие сомнения, тем не менее, разбивались о непреклонность Агнии и Тизиана, вторящих друг другу — это написала она, откуда кому из врагов знать о близких отношениях с названным братом и тем более о папирусе с рисунком. Даже Ливий, будь он неладен, говорил то же самое. Однако, в очередной раз изучая бумагу, Амен заметил на ней следы чужого человека. Не человеческим зрением вовсе; приглядевшись, он понял, насколько был глуп, — бумага насквозь пропитана магией чернее сажи, и, раз в Эве он так и не заметил её, как ни смотрел, — очевидно, что к тексту приложил руку кто-то другой. Чужой. Глупо полагать, что это сделал Реммао — в тот день самому уносить ноги пришлось. Это сделал кто-то иной, Амену неизвестный. В голову с каждым часом, не говоря уже о двух днях безрезультатных поисков, закрадывались мрачные, тревожные мысли о похищении. Зачем? В чем цель? Кому понадобилась? Как в поселение охоты пробрались? Что с ней делают? Не успев даже убить Реммао за одну только мысль навредить ей, Амен обрел второго незримого врага. Или врагов. И ненависть росла в нем вместе с чувством, какое он редко испытывал, — с чувством страха и безнадежности. Амен боялся — и в этом с трудом признавался даже себе самому, — что не успеет найти, что опоздает и защитить не сумеет. Непрестанные поиски патрулей ни к чему не привели. К концу первого дня мысли о том, чтобы начать обыски каждого дома, подвала, конюшни и самых маленьких каморок заброшенных складских помещений стали навязчивыми. — Звал? — гетера по своему обыкновению двигалась абсолютно бесшумно, вырвав голосом из размышлений. — Ты́ поймала? — Да, — она вытянула ногу в сторону и руки скрестила на груди. — Есть шанс, что она была где-то поблизости? — он выдохнул вопрос, не теряя лица. — Твоя Неферут? — легкая усмешка быстро сошла с лица гетеры от вопроса и от пронзительного взгляда ледяных глаз. — Следов не было. — Ясно, — он поднялся и замер, оперевшись руками на стол. Впервые в жизни потемнело в глазах не от физической нагрузки – от сердечных тяжб, да так, что и не выпрямиться, не вздохнуть полной грудью. — Переживаешь? — гетера мигом оказалась по правое плечо, готовая оказать поддержку. Ответ получила коротким кивком и взглянула на несвернутый пергамент, уже не раз виденный за эти дни, решила уточнить: — Что не найдешь живой или что за них будет? Амен вздохнул глубоко и смерил ее взглядом тяжелым, без ответа оставил. Излишне резким движением схватил папирус и свернул, спрятал в карман штанов. Направился к двери, роящиеся беспокойные мысли старательно замещал неконтролируемой злобой. Почти у самого выхода он остановился, повернув голову, невидяще глянул через плечо. Гетера, безмолвно следовавшая за ним, замерла и ждала указаний. — Принесешь хопеш. И крысу, — властным, безэмоциональным голосом приказал Амен и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь.***
Черномаг ждал его в подвале. Всё — от плотной привязи к стулу и разложенных на столе инструментов до запаха сырости и крови, тошнотворного и затхлого, — было будничным, один в один похожим на десятки предыдущих допросов. Единственным, что отличалось, стал лишенный размеренного настроя Амен, открывший укрепленную металлическими пластинами дверь с таким размахом, что та с грохотом приложилась о каменную стену; взгляд его пылал неистовой злобой, стоило лишь глянуть на лицо человека, что так долго выслеживали. Поглубже вдохнул, унимая бегущую по венам ярость. Нельзя перестараться, сначала шезму должен выложить всё, что знает; однако если бы глазами можно было убивать, Реммао уже лежал бы бездыханным. — Тизиан, со мной, — бросил эпистат, не оборачиваясь, буравил взглядом пленника. — Бадру, Агирт, смените дозорных. Ближайший подручный пыток не любил, всегда держался в стороне, стоя в тени, ближе к углу; не изменил себе и сейчас — закрыв дверь, прошел к каменистой стене, подальше от их гостя остановился. Амен в этом от друга не отличался: пакостно было причинять боль, доводящую до истошных криков. Даже когда в руках правосудия оказывались истинные скоты — их стенания преследовали его в ночных кошмарах, где Амен всякий раз видел себя чудовищем по локоть в крови. Сейчас, однако, он знал — если и приснится произошедшее сегодня, он почувствует себя правым и будет в том убежден. Со скрежетом придвинул второй стул, поставив его напротив пойманного, сам вокруг шезму стал прохаживаться. Инструменты пока брать не думал. Голос его лишился оттенков, присущих человеку, стал походить на ритмичный рокот, пропитанный металлом и истоком беды: — Забавно распорядилась жизнь, верно? Грязные дела проворачивал недавно совсем, козни строил, языки с пальцами резал, угрожал жизни моего человека, а теперь сидишь, связанный по рукам и ногам, в моей власти, — Амен презрительно усмехнулся, до хруста разминал пальцы. Накидку снял, бросил на спинку свободного стула. Воззрился пристально на преступника и продолжил прохаживаться: — Тебе вменяется обвинение в использовании черной магии, участии в заговоре против египетского народа и власти фараона, покушении на убийство и нанесении серьезного вреда здоровью пострадавших, убийстве ученика лекаря, — оказавшись сзади, привычным движением намотал волосы черномага на кулак, запрокинул его голову назад и вынудил в лицо смотреть. — По глазам вижу, мечтаешь поговорить обо всем подробнее. Не переживай, все твои подвиги обсудим, — отпустил волосы, оставаясь сзади. Реммао подобрался весь, голову в плечи втянул и молча внимал. — Я буду задавать вопросы, а ты – отвечать. Если мне не понравятся ответы – тебе не понравится продолжение, старший, — эпистат положил широкую ладонь на плечо преступника, сжал до неприятного хруста. Реммао молчал и, наверное, лихорадочно прокручивал разумом доступные варианты. Амен тяжелой и размеренной поступью прошел к стулу напротив, грузно опустился и взирал на него хмурым, плохо читаемым взглядом. В отсвете настенных факелов лицо охотника сделалось еще более суровым и усталым, под яркими глазами залегли глубокие тени. — С чего начнем? Может, с рассказа о том, сколько вас и где прячетесь? — Уверен, что с этого хочешь начать, эпистат? — Реммао усмехнулся издевательски. Видимо, решил изворачиваться. — Ничего больше не беспокоит? — Кажется, уже сказал тебе, что вопросы задаю я́, — Амен вздернул бровь, подался вперед и отвесил увесистую оплеуху, от этого у мужчины пошла носом кровь и трещина нижнюю губу рассекла. Эпистат повторил: — Сколько вас? Реммао снова молчал, по виду – вспоминал о чем-то, задумался глубоко. Эпистат не мог долго ждать, вернул к реальности — недобро усмехнулся, поднимаясь, направился к столу. — Раз не хочешь говорить, я помогу, — размашистый удар гладкой массивной палкой пришелся по локтю мужчины, выбив искры из глаз. Сложно поверить, что один удар может причинить такую боль. — Сколько вас? — Еще девять, — выплюнул Рем, на допрашивающего злобно косился. — Где прячетесь? — Ты не думал… — закончить вопрос не успел: второй удар обрушился на колено, парализуя волнами боли тело, третий – поперечно по животу. Амен повторил, голос его не дрогнул и не изменился: — Где прячетесь? Реммао снова молчал, Амена захлестнула нетерпеливая ярость. Он уверился, что этим допросом решит много проблем, и ждать слишком долго не собирался, не мог. — Эвтида, — выпалил Реммао, когда Амен, раздраженный молчанием, вновь занес руку с орудием. — Знаешь, где она, эпистат? — Не волнуйся, и о ней побеседуем, — слишком спокойным голосом ответил охотник, наклоняясь к лицу пленника, пристально глядел в его глаза собственными, ледяными, лишенными сейчас человечности. В следующий миг снизу, аккурат в челюсть черномага, выверенным ударом пришел плотно сжатый кулак. — Где прячетесь? — Думаешь, на это есть время? — Реммао вдруг едко рассмеялся, сплевывая кровь. — Пока ты здесь развлекаешься, с ней тоже веселятся, будь уверен. Амен промолчал, вновь вернулся к столу, чтобы оставить на нем палку и потянуться к щипцам. Нельзя показывать преступнику, что его слова могли задеть за живое, нельзя демонстрировать слабость и перехватить инициативу позволить. Все равно выдаст все подчистую, это вопрос лишь одного-двух дней. Но что, если правду сказал? Что, если пока идет допрос, Амен теряет драгоценное время? Эпистат перевел взгляд к углу, где стоял, делая записи, верный друг; голубые глаза беспокойно метались, вторили встревоженным мыслям, но он вынудил себя успокоиться, собрался. Успеют, точно успеют. Сам сдал себя с потрохами, глупец, сам выдал, что знает о ее местонахождении. Нужно следовать привычному алгоритму допроса, под конец сил на связную ложь не останется. Ни у кого не остается. — Где прячутся остальные? — когда Амен приблизился к стулу, на лице была вновь маска ледяного бесстрастия. Невзначай приподнял руку с щипцами, демонстрируя их – чужая кровь впиталась в металл и следы не отмывались давно. — Молчишь. Жаждешь развлечений посерьезнее? — Если продолжишь давать неудовлетворительные ответы, он будет только свирепеть, — подсказал Тизиан из угла; глядел на друга, но обращался к Реммао. — Знаешь же это, не глупи. От слов Амен всегда быстро переходил к делу и в этот раз от привычки не отошел. Бил черномага по лицу, выкручивал уши, когда начал по одному выдирать ногти — на крики не реагировал; холодное равнодушие охватило его. Вскоре единственной заботой Реммао стало как можно скорее догадаться, что от него хотят слышать; планы, что пытался строить, рухнули, как плохо сложенные прутья для костра. Он судорожно лепетал, выдавал все, что знал — и примерные локации для поиска главного зачинщика, и общее количество шезму в Фивах, и известные ему места, где собирались остальные участники заговора; выдал даже имя собственного наставника. Окровавленный, вспотевший, обессиленный, он уже не думал о возможности спастись. Амен, довольный достигнутой покладистостью, отошел, полил руки водой, смывая кровь шезму. — Быстро раскололся, на брата очень похож. Даже хрупкую девушку, ученицу твою, дольше мучить пришлось, — усмехнулся, рукой откинул волосы со взмокшего лба. — Тизиан, соберитесь и подготовьте лошадей. Когда помощник вышел, Амен плеснул воды на лицо, смывая пот и кровь, размял шею. Уставился в стену, не оборачиваясь продолжил: — Последняя на сегодня тема для разговора, шезму. Эвтида. Училась у тебя черной магии? — Да. Амен не почувствовал ровно ничего, словно внутри образовалась всепоглощающая пустота. Готов был к такому ответу, давно ведь догадывался, однако… Услышать эти слова не от нее оказалось впечатлением странным и неприятным, угнетающим даже. — Как попала к тебе? — Нищая была, горшки на рынке расписывала. Помочь решил. — Выполняла заказы? — Да, — Реммао, похоже, решил утащить в Дуат за собой, не уходить в одиночку, напоследок не навредив. В груди растеклось омерзительное чувство, вязкой слизью оно залило легкие. Клялась в честности, в глаза смотрела, когда обещала не лгать. Амену пришлось приложить усилия, чтобы не покачнуться, не выдать истинного состояния. В глазах поплыло. Приблизил, доверительно объятия раскрыл, и ради чего? Чтобы ей было удобнее кинжал в грудь воткнуть? Усмехнулся, смешок горьким вышел; поставил себя на ее место. Разве могла правду сказать? Подумал еще. Могла. Заверял в тот день, что просто разговаривают, должна была понимать, что ничего ей не сделает; знала ведь, что догадывается о природе ее деятельности, не могла не знать. — Использовала тебя, — внезапно осмелел Рем, продолжал говорить, когда не спрашивал никто. — Думала, защитишь, наивная дура, а как не нужен стал – сразу сбежала. — Сбежала? — голос эпистата не дрогнул, лишь изменился немного – стал звенящим. Черномаг, однако, того не заметил. — Конечно, — усмехнулся, сплевывая кровь. Поймал главного охотника, нашел уязвимое место; воодушевило это, должно быть, – и ранит побольнее напоследок, и Эвтиде подпортит последние дни. — Оставалась рядом, пока был выгоден. Думаешь, просто так обвивалась? Все делала, чтобы песок в глаза пустить, воровала у тебя из-под носа – расписание патрулей, переписку с фараоном, а когда не нужен стал – ушла к остальным, рассказывает им сейчас, какой ты… Он не договорил. От Амена по комнате раскинулись плети тьмы непроглядной, поглотили свет факелов, подобрались близко совсем. Измученный Рем подавленно взвизгнул, попытался подтянуть ноги, разглядев в ней тени, движущиеся будто живые. Поднял затравленный взгляд на Амена, что повернул голову, глядя на него через плечо. В опустившейся тьме его ледяной взгляд сиял неживой голубизной во сто крат ярче обычного. — Почему вдруг язык развязался? — с не сулящей ничего хорошего усмешкой в голосе спросил эпистат и не двигался. — Потому что одни остались? Напрасно. Тизиан был нужен, чтобы я не убил тебя раньше положенного, — он перевел взгляд к двери на мгновение и позвал голосом более громким: — Агния. Гетера, открыв дверь без шума, быстрой тенью скользнула в помещение, держа в одной руке хопеш, в другой — накрытую непрозрачной тканью прямоугольную коробку. Судя по звуку, когда поставила ее возле пленника, — металлическая клетка или что-то в этом роде. На странную тьму она не обратила внимания, будто и не видела вовсе, смерила шезму презрительным взглядом и приблизилась к охотнику, протянула оружие. — Уходи, — не попросил, приказал Амен, забирая клинок. На нее не смотрел – взгляда от пленника не отводил. Едва дверь захлопнулась, а шаги по каменному полу коридора – отдалились, он начал: — Знаешь, шезму, интриган из тебя никудышный; сам теперь не могу поверить, что брали тебя так долго. Прокололся ты трижды, — развернулся всем телом, стал медленно приближаться, каждый шаг сопровождал парой слов. — Сам вначале сказал: времени у нас нет, веселятся с ней, — остановился позади, рукой схватил за скулы, сдавив пальцами, вновь в глаза заставил смотреть. — Сначала подумал – по глупости провоцируешь, однако на следующей лжи с головой выдал себя. Она не сбежала. Денег не взяла, записку странную подкинули, выдали за ее послание. Похитили. И, наконец, третий промах и самый большой – когда была возможность уйти тихо, вместо того, чтобы бежать без препятствий, ты рискнул, ее пытался убить. А я все думал – зачем, какова была причина? Теперь ясно: боялся, что секреты твои выдаст. Раз боялся, значит, не лгала она, мне доверяла. Раз так, выходит, что соглал ты, — надавил рукой сильнее, вынуждая запрокинуть голову, до боли вытянуть шею, приставил к запястью привязанной руки холодное лезвие. — А я лжи не переношу. С силой надавил на рукоять, второй рукой за скуловые кости держать продолжал. Сначала брызнула кровь, пачкая пол и одежду, затем под пронзительный визг захрустели кости и наконец, вслед за взмахом клинка, лезвие уперлось в дерево подлокотника. Отрубленная кисть упала на пол, в полнящуюся лужу крови. Реммао хрипел, кричал так истошно, что, должно быть, его слышали и на улице. Амен молчал, ничего больше не спрашивал. Раздался оглушительным звуком звон стали о каменный пол — он отбросил клинок. Тьма никуда не исчезла, вкупе с болью, затопившей все тело, ослепила черномага. Он истерично содрогался, тщетно пытался разорвать веревки, выворачивал суставы. Кричал, что все расскажет, умолял задать вопрос, но Амен молчал, с омерзением сжимая лицо, давил, прогибал сильнее. Все, что видел перед собой шезму, когда приоткрывал глаза, — пронзительно голубой взгляд, лишенный любых человеческих чувств, двумя пятнами льда пронизывающий окружающий мрак. — Да, вот так. Смотри на меня, — Амен говорил голосом властным и зычным. — Хочу видеть, как жизнь потухнет в твоих глазах. Но не волнуйся, сначала ты все мне расскажешь. — Расскажу! — выпалил Реммао, которому, судя по виду, казалось, что внутри рвутся артерии и жилы. — Все расскажу, только скажи что! Амен не ответил. Разжал хватку, позволяя выпрямить шею, сам в сторону шагнул и снял с клетки ткань. — Знаешь, — голос все менее походил на человеческий, звучал тише прежнего и полнился металлом; клетку поднял на уровень глаз, неотрывно смотрел на животное. — Обещал, что лично убью тебя за одну только мысль ей навредить, и привык выполнять обещания. Особенно, когда, как ты говоришь, виновная и расчетливая не сбегает, пока есть шанс, а приходит ко мне, чтобы знать, что я жив, — повернулся к Реммао, не обращал внимания на скулеж, глядел на грызуна и продолжал говорить: — Рассказывали мне, ты грозился Эвтиду без языка, без пальцев, без глаз даже оставить. Губу ударом рассек, угрожал, кинжал к животу приставил, вспороть хотел… — замолчал ненадолго, немигающе в клетку смотрел; продолжил голосом совсем уже замогильным: — Моя помощница давно не ела. Как думаешь, понравится ей твое лицо? Слышал, они часто в первую очередь кидаются на глаза, но бывает, что с щек начинают и добираются до языка. Или, может, отдать ей пока твою руку? Все равно уже без надобности, так хоть полюбуешься. Амен приблизился, поднес клетку к лицу. Грызун держался розовыми лапками за прутья, тянул носом воздух; Реммао разглядел желтые крысиные зубы и отчаянно закрутил головой. Дергался, пытался отодвинуться, да без толку — свободной рукой Амен вместе с ним придвинул стул к стене, уничтожая этим возможность упасть. Склонился, пристально в глаза смотрел и обжигал дыханием, когда продолжил: — Я знаю, зачем ты говорил все это, зачем о ней упомянул в начале допроса. Хотел сбить меня с мысли, заставить думать о том, как ее защитить, а когда не вышло – переключился на разжигание ненависти, хотел ее за собой утащить. Правда думал, что выйдет провести меня? — ледяная, до костей пробирающая усмешка эхом отскочила от каменных стен пыточной, когда он выпрямился, поднес затем клетку на расстояние в сантиметр от носа Реммао. — Я открою, и она тотчас набросится. Буду стоять и слушать твои вопли, пока не испустишь дух, — оттенок глаз из голубого постепенно перетекал в красный, голос звенел чистой злобой. — Выбирай, шезму: стать живым кормом или рассказать правду? — взялся пальцами за крючок, запирающий животное, слегка приподнял, до конца пока не открывал. — Знай, если хоть на секунду покажется, что лжешь, клетка откроется.***
— Сегодня нескольких шезму возьмем, — начал Амен, возвышающийся перед отрядом. Руки он завел за спину, не желал демонстрировать сжимающиеся в кулаки ладони; на залитые шезмовской кровью брюки внимания не обращал. Кожу жгло дневное солнце, о забытой в допросной накидке и не думал, слишком стремительно выскочил, добившись признания. — Напрасно жизнью не рисковать, но и их брать живьем. Знаю, на устроителей хвори выведут. Увидите Эвтиду, — сцепил руки в замок, сжимал пальцы до отрезвляющей боли. Гетера, снова принесшая оружие, смотрела на него безотрывно, вслушивалась в звенящий металл голоса. — Привести ко мне. Не будет возможности – увести в сторону от действий, глаз не спускать, — осмотрел собравшихся и продолжал. — Скрываются в доме местного зажиточного купца. Хозяин или задолжал, или угрозами вынудили; его причастность к черной магии не установлена, брать живым, допрашивать после будем. Охрану, если будет оказывать сопротивление, обездвижить, будут угрожать жизни – убить на месте, — прошелся из стороны в сторону, кинув взгляд на выезд. — Теперь к тактике: действуем тихо, шезму присутствия не выдаем, в ином случае – по ситуации, но ко внутренним комнатам, где вероятнее всего прячутся, подойти обязаны быстро. Упустить их права не имеем. Архандр, берешь семерых, за вами оцепление дома. Следящие за улицами остаются на местах, в случае побега – преследуют до тех пор, пока не отловят. Остальные заходят со мной, после входа разделяемся на группы по три человека, прочесываем каждую комнату. Агния, идешь после нас, ищешь черные ходы; будет возможность узнать о них у хозяина – выясни; боя избегай, на случай непредвиденных ситуаций нужна. Туда отправляемся верхами, спешиваемся в квартале от места – не стоит раньше времени шум поднимать. В допросной прибрать, проследить, чтобы гость не покинул нас раньше срока. Бадру, задача на вас с Агритом. Это всё. Пыль, вздымаемая копытами охотничьих лошадей, облаком висела в воздухе, следовала за отрядом, стремительно приближающегося к городу. Амен подгонял скакуна, тот по дороге несся стремглав, загнанно храпел. Не было у шезму шансов соврать, Амен знал это наверняка. Перед лицом мучительной смерти любой выдаст самые сокровенные тайны, забудет о подлых затеях. И, раз так, времени может уже и не быть. Страх липкими пальцами сжимал легкие, бился в сердце, внушал отчаяние пониманием — он может опоздать. — Амен! — Тизиан нагонял его, кричал в спину. — Эпистат! Амен обернулся, глянул через плечо, скорости не замедлил. Подручный подогнал коня, теперь стремя в стремя с руководителем ехал и глядел с беспокойством: — Подозрительно складывается, не считаешь? У меджаев подкрепление запросить стоит. — Времени нет на это, едем так. Тизиан не отступал: — Что, если соврал? Что делать будем, если больше их там? Сам подумай, о количестве информацию быстро выдал, не сильно сопротивлялся. Амен не отвечал. Сжимая уздечку, невидящим взглядом скользил по улице; вороной под ним чувствовал настрой всадника, шел уверенно и быстро. Уже въехали в город, мимо проносятся хижины, лавки, торговые площади; уходя подальше от лошадиных копыт, прохожие отпрыгивают к краям песчаных дорог, вдогонку охоте летят возмущения. Не важно, всё это не имеет никакого значения. Если Реммао не солгал — а он не солгал, в этом Амен уверен, — важно как можно скорее оказаться на месте. Дом расположен близ храма Мут, еще далеко, так безумно далеко. Воображение предает, рисует мерзкие, ужасные картины происходящего. Рвотный спазм скрутил горло, захотелось свеситься с коня и желудок освободить. Стиснул челюсти, под разгоряченной кожей заходили желваки. Странно это чувствовать. Давно не было близких, за жизнь и здоровье которых беспокоился бы; целясь в него, некого было ранить попутно, стараясь причинить бо́льшую боль. И какова горькая ирония жизни — стоило только появиться кому-то важному, важной, как тут же попала в поле зрения врагов. Не зря он ненавидел шезму все эти годы. Начиная с убийства родителей, продолжая бесконечными предательствами, заговорами и смертями и заканчивая фиванской хворью и происходящим сегодня — всё, что они делали, всё, что знал о них Амен, было противоестественным. Конечно, возможно не запрети фараон их деятельность, было бы немного иначе, только вот служат они в любом случае богу хаоса и войны. Всегда большинство из них не отличалось высокой моралью: мучили собственных клиентов, ища большей выгоды, проводили кровавые обряды, убивали даже соратников. Происходящее сейчас — отличная иллюстрация их поганой натуре: изворотливые, подлые, алчные убийцы. Потер глаза до красных кругов под веками, сбрасывал морок страха. Нельзя раскисать, нельзя позволить опуститься тьме. Надежда есть, пока бьётся сердце — людская надежда живёт. Он сможет, успеет, с ним верные люди, готовые броситься за ним в любой бой, даже самый отчаянный. Всё будет в порядке. Совсем скоро он возьмет её на руки и заберёт оттуда; для этого должен изолироваться от тревожащих мыслей, сохранить ум холодный. Должен. — Отправь Корифа, пусть приведёт их и введёт в курс дела, — кинул подручному, посмотрев на него уже осознанно. — Ждать не будем, сами зайдём. По прибытии пусть под ногами не путаются, только поддержку оказывают. Всё происходило словно во сне, туманно и безотчётно. Тело, не дожидаясь команд пока ещё мечущегося разума, действовало будто самостоятельно, руководилось многолетним опытом: остановив отряд в подходящем месте, приказало коней привязать и резво понеслось к дому купца. Поворот, прямо, поворот. Амен не слышал больше коротких фраз и советов, какими позади него перекидывались охотники, глядел лишь на каменные стены показавшегося на возвышении двухэтажного дома, украшенные резьбой и колоннами; подметил большие окна — не зря приказал окружать, сбежать попробуют наверняка, — на подходе через арку больших распахнутых ворот заметил приличных размеров сад с террасой и понадеялся, что все цели в доме собрались, что не придется старшего по всем Фивам отлавливать. — Тизиан, — кинул через плечо, остановившись, чтобы дождаться остальных. — Отправь двоих оббежать забор. Высокий, через него не сбегут, но если есть ещё выход – за ним нужно следить; найдут – один там пусть останется, один сюда, за главными воротами следить. Меджаи пусть сменят, когда явятся, — повернулся, окинул быстрым взглядом подоспевших соратников. — Стратегию знаете. Смертей на службе не потерплю, погибать не смейте. Возьмём сегодня большую часть, уверен, скоро все вернемся домой! Воодушевленных криков не последовало — все знали, что при нынешней тактике не стоит шуметь, — однако лицо каждого охотника озарилось торжествующим предвкушением. Амен пошёл первым, миновав ворота огляделся быстро и цепко. Охраны не встретил, это удивило его. Слышал, как мимо пробегали тенями, блюдя осторожность, его люди, спеша в окружение; сам шёл уверенно. Поднимаясь на крыльцо, выложенное желтыми кирпичными блоками, вынул из ножен отцовский клинок, во второй руке сжимал хопеш, жаждущий вражеской крови. Толкнул боком дверь, ворвался в дом перекатом, избегая возможной засады, следом за ним вошли остальные, Тизиан близко держался. Встали спина к спине, привычные к подлым уловкам, оглядели большой холл. Несколько отполированных колонн, уходящих к высокому потолку, на греческий манер, растения, ковры — и ни одного человека. Подав знак рассредоточиться, Амен в паре с Тизианом продвигался в центр помещения, спины прикрывали друг другу. За колоннами не оказалось никого; тогда осмотрели всю залу и нашли лишь несколько прикрытых дверей. — Где охрана? — шептал Тизиан. — Готовились видно, — обратился к остальным, говорил тихо. — Работаем по трое. Каждую комнату перерыть, соблюдать осторожность. Вопреки увещеваниям разума сердце колотилось где-то возле глотки, кровь страхом накачивало. Что, если прознали и ушли? Что, если не найдет? Тряхнул головой раздраженно, отогнал тревожные мысли, толкнул ближайшую дверь и мгновенно прикрыл лицо сгибом локтя — оттуда полетело черное пыльное облако, такое же, как в ночь покушения на Эвтиду Реммао распылил. Тизиан и второй охотник не ждали такого, закашлялись, согнувшись, глаза от едкого порошка у них заслезились. Амен ждать не стал — кинулся внутрь перекатом и отскочил в сторону, уходя от удара. На первый взгляд пустой дом наполнился какофонией звуков: из разных концов долетал сдавленный кашель, звон стали, проклятья — начинался бой. Видел плохо, улавливал движения лишь по колебаниям пыли, благо солнечные лучи подсвечивали порядочно; оседающий порошок в горле свербил, мешал ему знатно. В постоянном движении, ни на миг не оставаясь на месте, разглядел три силуэта. Прекрасно, втроём против троих точно сладят, в ярости, обуявшей сердце и тело, справился бы и один. Черномаги готовились к их приходу, кто-то предупредил. Одного не учли поганые шезму: лишив охотников зрения, себя тоже ослепили. Амену кроме солнца подсобила зрячесть, видел следы черной магии на противниках, безошибочно их расположение угадывал. Один оказался близко совсем, размахивал клинком наугад. Эпистат качнулся влево за мгновение до очередного выпада, ударил хопешем наотмашь по беззащитной в атаке руке и ранил до самой кости, вторым ударом кинжал вонзил под плечо. От этого не умрёт, однако корчиться будет, не сможет больше атаковать. Шезму от боли завыл, выронил со звоном оружие, Амен его за волосы схватил, притянул на высоту своего роста; ноги от пола оторвались. — Где старший? — рявкнул в лицо, приставив к горлу клинок. — Где. Ваш. Старший? Шезму скулил в стальной хватке, пытался до лица дотянуться здоровой рукой и вцепиться в глаза. Амен рассвирепел. Нет у него времени на жалкие потуги сопротивляться. Стрелой к стене подлетел, ударил мужчину затылком, тот неистово взвыл, Амен не зарычал едва: — Говори! — приложил ещё раз, к едкому запаху порошка присоединился шлейф крови, брызгами оросившей лицо, окрасившей белые волосы в алый. Позади ожесточенная борьба шла, пока с этим возился — двое выскочили в главный холл, столкнулись там с Тизианом и другими охотниками. Крики, звон, злоба — каким привычным было всё это, но в то же время чужим. Раньше музыкой для ушей становилось, всегда знал, что выполнит задачу и вернется с триумфом победы. Сегодня же враги заложницей располагают, ещё и старшего можно поймать, так долго искали, провал хоть и запрещен, но возможен и страшен. Шезму корчился, дергался, у Амена от распыленной отравы, пробившего пота и чужой крови слезились глаза. — Я убью тебя, поганая тварь, если сейчас же не скажешь, — цедил Амен, швырнув соперника на пол, тот сильно приложился о твердые плиты. Эпистат наступил на грудь шезму, уничтожил возможность отползти и постепенно весь вес на эту ногу переносил. Взревел не своим голосом: — Го-во-ри! Чувствовал, как под тонкой подошвой кости натужно трещат, как истерично колотится преступное сердце. Дышать от ярости забывал, не понимал уже, отчего так плохо видит, склонился. Среди криков из зала всё больше выделялись голоса охотников, верх брали значит. — Сдохнуть хочешь? — кончиком острия приставил к шейной артерии шезму клинок. — Не быстра будет смерть, не поможет никто. — П… подвал, — выплюнул черномаг, здоровой рукой в запястье вцепился, пытался отвести от шеи оружие. — Как пройти? — Амен хватку не ослаблял, рука ни на миллиметр не сдвинулась. — Как пройти?! — Сзади дверь, вниз по лестнице. Эпистат выпрямился, не убирая пока ноги с груди врага, закашлялся в локоть. Ошибкой стало — не услышал приближения сзади. Грудь — почти от плеча до нижних рёбер — рассекла жгучая боль. Зашипел, развернулся резко на пятках, едва равновесие не потерял, споткнувшись о лежащего на полу. Покрасневшие глаза уже не видели — действовал лишь благодаря Гором дарованной зрячести. Атаковавший уже отдалился, кружил в четырех шагах, занёс кинжал для атаки; Амен со звериным криком на него бросился, клинком метил в грудь. Просчитался, способнее первого противник попался — ускользнул из-под траектории выпада выверенным движением, перекатом Амена достиг, атаковал, в лицо метил и цели достиг, щеку рассёк — Амен не успел отклониться достаточно, но глубокой раны сумел избежать, осталась царапина. Амен резко вдохнул. Сердце натужно стучало, разгоняло кровь по телу, раны жгло в разы сильнее обычного, об этом не было времени думать. В ногах и кончиках пальцев онемение принялось распространяться, когда сделал финт в верхнюю часть. Удалось обмануть, сумел ударить с другой стороны, вогнав кинжал по рукоять в туловище сбоку; быстро рассчитывать приходилось, чтобы органы не задеть. Сложно бороться, когда противник стремится убить, а ты живьём должен взять. Не будь один из них старшим, точно связанным с распространением хвори, все бы здесь и полегли. Раненный шезму захрипел отвратительно, Амен резко присел, стремительным выпадом на пол обрушил. Схватил за волосы, клинок в ножны на поясе сунув, выволок в основной зал — там свежего воздуха больше, — и за вторым возвратился, что пользуясь случаем полз к утраченному в бою кинжалу. Не успел — был схвачен за ногу, по полу эпистат тащил за собой, нечеловечески сильно сжимая худую лодыжку. В холл пыль тоже проникла, однако на большой площади быстро оседала, видимость куда как лучше была. Вокруг Амен не смотрел — криков не слышно уже, значит, основная часть засады на первом этаже побеждена. Тизиан быстро его углядел, приблизился, забрызганный кровью, громко дышал. — Двоих положили, Амен, прости. — Случается, — выдохнул, потрясал головой. Сильное головокружение охватило его, тело прошиб холодный пот, в глазах плыть начало. — Обездвижь этих, затем следом за мной в подвал иди, дальняя дверь в той комнате. Остальные на втором? — Да, здесь только закончили. — Агния? — Нашла купца, беседуют сейчас, — отвечая, Тизиан времени не терял: присел, нанёс порезы на ножные сухожилия преступников, чтобы точно бежать не могли. На их стоны и сдавленные вскрики никто внимания не обращал: привычно было, да и заняты слишком. — Её позови, пусть найдёт второй ход в подвальные помещения. В зал через главную дверь один за другим влетели мужчины — это подоспели меджаи. Тизиан направился к ним, указания дать. Амен потёр слезящиеся глаза в попытке вернуть зрению ясность, шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Некогда в себя приходить, выхватил снова клинок и направился к цели, нес в себе ослепляющую ярость вперемешку с надеждой. Если шезму не обманул, совсем немного осталось, скоро увидит её. Живую, точно живую! Заставил себя думать так, отогнал тошнотворные страхи. Шёл медленнее обычного, это неимоверно раздражало его, ноги окутал замогильный холод, раны нестерпимой болью пульсировали. Мрак в комнате уже стал рассеиваться, выдуваемый сквозняком из окна и распахнутой двери, так только яснее становилось, что с состоянием что-то не то, – очертания предметов плыли в глазах. Тошнота подкатила к горлу, тело судорогой прошибло, ему остановиться пришлось. Уперся рукой в стену, приложился лбом к предплечью, прикрыв воспалившиеся глаза, глубоко вдыхал и выдыхал, злость кратно множилась. Пока стоит здесь, растекается, в подвале неизвестно что происходит. Осталось сделать так мало, сейчас он просто не может упасть. — В Дуат всё это! — прошипел, сжав рукояти клинков. С силой оттолкнулся, направился к двери, сфокусировался на ней и ничего больше не видел. Не обманул шезму, действительно к лестнице проход открывала. Начал спускаться, колено дрогнуло, подкосилось, он едва не упал, чудом ухватившись за небольшой выступ в стене. Снова остановиться пришлось, здесь уже не смог сдержать к себе ненависти — ну что за слабак?! Стиснув зубы, несколько раз ударил себя по лбу основанием ладони, надеясь хоть так вытрясти слабость; кинжал пришлось обратно в ножны убрать, за стену придерживаться во время спуска. Старался лишних звуков не издавать, не предупреждать врага о своём приближении. Внизу несколько дверей оказалось, небольшой коридор освещался парой факелов. В первой комнате хранилище зерна обнаружил и ничего больше, во второй — распахнутые пустые сундуки, в третьей — ничего, кроме прикрепленных к стенам цепей с ошейниками и наручниками. Дышать труднее всё было, донельзя изможденное тело требовало хоть на минуту присесть, перевести дух. Делать этого не стал, вышел обратно в коридор, намеренный закончить всё здесь и сейчас. Последняя дверь распахнулась от сильного толчка, во всей красе открыла вид на происходящее в комнате действо в тусклом свете свечей. Не переводя тяжелого дыхания Амен сделал шаг внутрь. Взгляд молниеносно прошёлся по двоим шезму — дураки додумались даже накидки ремесленные надеть, — и остановился на Эве, безвольно полулежащей в темной луже на каменном полу животом вниз. Красивое платье, в прежние дни зачаровывающее его взгляд на её точеной фигуре, испачкано пылью, ниже пояса в лохмотья изорвано; кожа в отсветах огня сверкает испариной, шёлковые волосы слиплись от влаги, рукой их сжимал один из преступников; взгляд едва открытых глаз, смутно видимый в сумраке, затуманен. Второй держал в руке короткий кинжал с прямым лезвием, его же он не замедлил приставить к её тонкой шее, уставившись на охотника загнанным, с ноткой безумия, взглядом. В груди Амена зародилось такое ревущее, обжигающее, на части разрывающее чувство гнева, какого он прежде не ведал. Моментально ему захотелось стереть само их существование, размозжить головы о стены и забрать, увезти её как можно дальше отсюда. — Ни шага больше, эпистат, — первый натянул волосы, запрокинул её голову, сильнее открывая шею ножу. — Стой где стоишь, иначе твоя девка умрет. — Эвтида? — он негромко позвал, замерев в шаге от порога, держал взгляд прикованным к ней, иначе, знал, сорвется. Их-то убьёт, а вот спасти вряд ли успеет. За спиной слышны быстрые шаги – приближается Тизиан. — А… Амен… — она откликнулась тихим зовом, безвольным почти. От этого действия, наверное, вконец обессилела – прекрасные золотые глаза скрылись за дрожью ресниц. От того, сколь обычно мелодичный, часто – дерзкий голос был сейчас слаб и безжизнен, сколь сильно охрип, Амен с колоссальным трудом сдержал порыв немедленно броситься к обидчикам и убить их как можно мучительнее. Он понимал и не сомневался почти, что знают об этом и они: если погубят её, потеряют последний призрачный шанс на побег; значит, не пойдут на глупость такую, однако неизвестно наверняка, насколько безумны их планы. Взгляд метался по телу её, следы насилия выискивал и, обнаружив их кровоточащими ранами на левом предплечье, загорелся недобрым алым огнем. — Ваши друзья схвачены, дом окружён. Не сбежать уже, шезму, — начал главный охотник теперь уже громовым, рокочущим голосом, подняв глаза на врагов. — Планировали поймать нас в ловушку? Вижу, силы не рассчитали, плохо готовились. Что теперь надеетесь сделать? Обменять её на собственную свободу, спасти жалкие жизни? — рука сжала хопеш до побеления костяшек, ногти в кожу впились. Черномаги не двигались, не меняли положения ни своего, ни Эвтиды, царапая нежную кожу холодным металлом. Нужно блефовать, да только зная, что она может слышать, не смог, сказал как есть: — Если убьете её, клянусь – не найдется в мире места, где укрыться сможете, даже если чудом сбежите. Что бы ни делали, куда бы ни бежали – найду вас, буду пытать день и ночь; когда от боли собственные имена позабудете – я продолжу, — эпистат сделал шаг вперед, грозовой горой медленно продвигаясь к ней, обессиленной, исстрадавшейся, звавшей его. — Поэтому советую быть благоразумными – отпустите девушку и полу́чите относительно быструю смерть. — Ты не в том положении, чтобы шантажировать и запугивать, э-пис-тат, — первый едко усмехнулся, дернул рукой, грубо приподнимая Эву, тряпичной куклой повисшей на натянутых волосах. Амен не сомневался, что старший именно он. — Сказано было стоять. Куда шагаешь? Привык к власти? Так здесь она тебе не поможет. В глазах Амена темнеет, плывёт, окружение теряет очертания. Боль от полученной раны больше не ощущается — есть лишь неуёмная, невозможная ярость и леденящий страх, голодными зверьми поглотившие его без остатка. Кажется, и восприятие притупилось, — не услышал, как приблизился ближайший подручный. — Требование простое – твоя жизнь, жизнь верховного эпистата, в обмен на её. — Ум потерял, проклятый шезму? — выплюнул Тизиан, встал по правое от Амена плечо, бесцеремонно вклинился в переговоры. — Сам понимаешь, чего требуешь? — Да. Знаю наверняка – эта девка, — для наглядности царапнул тонкую кожу, оставил кровавую полосу. — Важна, иначе не пришли бы так быстро. Неужели умереть дашь, охотник? — Амен, — тихий хрип разрезал непродолжительную тишину, и четыре взгляда обратились к хрупкому телу. — Возь-мите их. Волосы… он старший… — Молчать, шавка! Названный старшим рукой тряхнул с остервенением, дёрнув Эву за волосы, подтащил выше, отчего изящная спина прогнулась совсем неестественно. Темные волны захлестнули Амена с головой, погружая во тьму, в один из нескончаемых кошмаров, воплотившийся в жизнь. Вокруг ни других людей, ни луча надежды, нет ничего — лишь впереди, подсвеченная синей дымкой, неподвижно Эва лежит. Он делает шаг, два, хочет добраться, но с каждым его движением она отдаляется и тонет во мраке. В голову настойчиво лезут воспоминания — открытый взгляд, робкие движения, возвращающие его руку к богиней созданному лицу, и искренность ответа «Хочу быть твоей». В ней прекрасно сочлись дерзость и готовность покориться, робость и страсть, сострадание и любовь, ум и дурашливость. Невозможно красивая девушка, выбравшая его. Ради одной её лучезарной улыбки он был готов просыпаться, сражаться, жить. Всю жизнь его боялись и сторонились, она же — страху наступила на горло, нашла в себе силы чувства признать. Своим присутствием подарила главное — возможность видеть свет, верить в реальность и осязаемость счастья. Нежными, ласковыми руками дарила необыкновенные ощущения, успокаивала любые тревоги, дарила покой, чувственными губами разжигала неуёмную страсть. И всё это — куда, кому? В грязные руки убийц? Он отлично знает, что не может отдать жизнь черномагам — никому сейчас не под силу занять его место; не может он и потерять ту, что одним лишь взглядом разгоняет тьму в его сердце и разуме. Вязнет в топкой поверхности, спотыкается, проваливаясь, утопая в мучительных метаниях. Что он должен делать? Над ним смыкаются чёрные воды Стикса, остатки воздуха выбивают из легких и тянут на дно. — Долго думаешь, эпистат. Так мне перерезать ей горло? — поганец наглядно демонстрирует возможность, вжимая лезвие аккурат в нанесенную до этого рану. Эва слабо вздрагивает, хрипит, глухо стонет – возвращает к неприглядной реальности. Амен мотнул головой, сбрасывая наваждение. — Не смей, — он не слышал свой голос. Передал хопеш Тизиану и кинул под ноги, вынув из ножен, отцовский клинок, не отрывал взора от кинжала на шее, совсем недавно пахнувшей персиком, теперь же — кровавым металлом. Больше нет времени думать, что правильно, а что нет, нет сил держать себя в руках, нет смысла пытаться сдержать исступленный гнев и нет других вариантов. Он понимает: голыми руками убьёт эту тварь, обоих убьёт, размозжит головы о каменный пол. Сердце заходится в лихорадочном ритме, мешает дыханию и в один миг замирает, оставляя слуху звенящую тишину. Он поднимает взгляд к лицу; она глядит на него и лишь на него из-под подрагивающих ресниц, взглядом умоляет остановиться, спасти свою жизнь. Он произнес: — Когда я дойду до середины комнаты, ты скажешь своей шавке убрать нож. Хрупкие плечи Эвы вздрогнули, она закрыла глаза. Амен заставил себя не отвлекаться, перевел взгляд на противника и сосредоточился. — Условия мне диктовать будешь? — в голосе черномага против воли, наверное, проскользнули нотки трусости жалкой, когда Амен мгновенно перешел от слов к делу. — Неужели думал, сдамся на одних твоих? — парировал с мрачной, зловещей усмешкой, медленно продвигался к центру помещения. Тизиан не двигался, молчал и не выдал облегчения, заметив, как позади бесшумно открылась дверь черного хода, как оттуда показалась прыткая тень, неслышно ступавшая. — О чём ты вообще думал, черномаг, — приблизившись, он лучше увидел положение Эвтиды, почти стоящей на коленях, но от бессилия безвольно висящую на намотанных на кулак преступника волосах. Из множества ран на изящной руке того самого нежного тела, что он берёг всеми силами, тонкими багряными струями убегала кровь. — Когда решил… — тень, вошедшая сзади, почти подобралась к цели. В занесенной для броска руке сверкнуло лезвие короткого кинжала. Голос эпистата перестал походить на человеческий, пронизанный чудовищной звериной злобой: — Похитить то, что принадлежит мне? Шезму ответить не успел. Не знал, что их окружили, словно волки овец, и не ожидал, что напарник зашатается, начнет хрипеть, захлебываясь кровью, со звоном роняя кинжал на каменный пол. Гетера отлично знала своё дело — убивать тихо, подкрадываться незаметно, до смертельного ранения жертвы оставаясь в тени. Ее рука не дрогнула, когда она подобралась на достаточное расстояние и метнула кинжал, со спины целясь в сердце — длины лезвия для этого оказалось достаточно. Амен, кинувшись вперед стремительной стрелой, крикнул короткий приказ: — Тизиан! Помощник понял и без слов. Когда Амен, налетев огромным разъяренным ястребом, мертвой хваткой вцепился руками в горло старшего и на пол его опрокинул, Тизиан подскочил, в последний миг упав на колени, чтобы поймать отпущенную Эву у самого пола, защитить её от удара о камень. Пока Амен с безрассудной, первобытной яростью жестокими и мощными ударами превращал лицо тщетно сопротивляющегося шезму в кровавое месиво, Тизиан, бережно перевернув девушку, осторожно поднял её на руки, взявшись под колени и лопатки, унося её в сторону от наступившего возмездия и от умирающего тела, плюющего кровью. — Вынеси её отсюда! — крикнула Агния охотнику, пока проворачивала кинжал в ране черномага, а после – вырвала его со влажным омерзительным звуком. — Не стой столбом, иди! Здесь сами управимся. — Убить хотел, подонок?! Шрамы на руке оставил?! В плену держал?! — Амен ревел обезумевшим зверем, нанося удар за ударом, а когда стало и этого мало – схватился за волосы, оттянул с силой и не раз приложил аккурат о камень пола. Напряжение, копившееся в прошедшие дни, нашло выход в приступе неистовой агрессии. Шезму, в его мощных руках мгновенно растерявший былую наглость, хрипел, увернуться пытался, прикрыться ладонями, предплечьями, но тщетно – Амен травмировал, ломал и их, коленом припечатал туловище к полу и обещал: — Теперь молить о смерти будешь. — Амен, убьёшь! Остановись! — смысл слов, звучавших так далеко, словно из-под толщи воды, не доходил до эпистата, потерявшего самую свою суть в бездне ослепляющей ярости. — Такую боль познаешь, о какой в жизни не слышал, — Амен вновь сомкнул одну руку на шее черномага, сжимал до влажного хруста, не обратил внимания на посиневшие губы – продолжил бить, вкладывая в удары всю злость, что множилась в нем с момента исчезновения Эвы. Не кричал уже, а хрипел, захлебывался неуправляемым гневом: — За каждую слезинку её, за каждый свой грех помногу дней будешь страдать, света белого не увидишь. — Амен! — маленькие ладони легли на его плечи, потянули назад, силясь переключить внимание, но остались незамеченными. Снова занося руку, Амен случайно ударил локтём чьё-то лицо и этим вызвал сдавленное шипение. От потоков воздуха почти все свечи погасли, осталась одна; освещение сделалось скудным, чуть помогал свет факелов из коридора. — Остановись! Живым нужен! И только тогда остановил он движение, повернул голову, глянув через плечо, но взгляд был таким, что даже пытающаяся его успокоить гетера, повидавшая за жизнь многое, чуть отшатнулась. Дыхание жгло ему глотку, сжигало пути рвущейся наружу яростью, а глаза полнились такой лютой ненавистью, что перестал быть виден их истинный цвет. Гетера сделала над собой усилие и приблизилась вновь, положила ладонь поверх руки, до сих пор душащей врага, и принялась поглаживать кожу на верхней стороне кисти, обращать на себя рассеянное внимание, избегала касаться костяшек, разодранных в кровь. Шезму дёргался, тщетно пытался вырваться из мёртвой хватки. До ужаса комичное зрелище. — Прошу тебя, хватит, ослабь хватку. Ещё воздашь ему по заслугам, обещаю, — спокойно говорила гетера, вглядываясь в глаза старого друга, словно искала в них просвет холодного разума. — За всё, что сделал, будет страдать, но для этого он должен сейчас остаться живым. Ты понимаешь? Амен молчал, дышал шумно и тяжело, немигающе глядел на соратницу, не узнавал её словно; замер взглядом на разбитом им маленьком носу. Руки не отнимал, продолжал душить, противник извёлся весь, стонал, судорожно хрипел, цепляясь переломанными пальцами за широкое запястье, сдвинуть пытался. Белые волосы эпистата, испачканные кровью и потом, слиплись, взъерошились, рассечённая щека вкупе с раной на рвано вздымающейся груди сочилась кровью. Взревев точно разъяренный слон замахнулся, обрушил последний удар на грудь врага, выбил воздух из легких. Шезму отчаянно захрипел, дернулся и, закатив глаза, отключился. — Прости, — Амен отвернулся, перевел взгляд на бессознательное тело и наконец убрал руку от шеи. — За нос прости. Не хотел. — Порядок, — гетера поспешила отмахнуться, не убирая руки с запястья, и потянула вверх, призывая подняться. — Забираем его и уходим. Верно? — Верно, — пошатывался, но всё же выпрямился во весь рост, попытался проморгаться, сбросить наплывшую на глаза туманную пелену, потер их – безрезультатно. — Где Эвтида? — Тизиан унес, — Агния не отводила от него внимательного взгляда, готовая помочь, запястьем оттерла из-под носа кровь. Будто могла нести на себе огромное тело, он выше её на полкорпуса! — Ты как? — Порядок, — вторил недавнему ответу гетеры, несознательно скользнул рукой по полученной ране груди. — Забрать его надо. — Ты иди, продышись, глянь на свою Неферут. Маду позову, он вынесет старшенького, — гетера по-доброму усмехнулась, похлопав его по плечу. Амен кивнул. Неуверенными шагами пошел к двери, к лестнице, что выведет его в маленькую комнатушку, а там и главный холл. Покачиваясь, он прижимался ладонью к стене, поддерживал отчего-то ослабевшее тело. Сердце успокоиться не желало, колотилось в груди неистово, желало разогнать кровь до немыслимой скорости, в глазах отдельными мгновениями плыло и темнело. Когда вошёл в зал, прошелся привычным эпистатским взглядом по обстановке: тела нескольких шезму, оказывавших сопротивление, двое бездыханных охотников, ещё трое полулежат, судорожно дыша в лихорадке, обливаются потом, цепляются за страшно саднящие раны. Через распахнутые главные двери увидел стоящего на крыльце Тизиана, тот держал на руках обмякшее тело. Амен стиснул зубы и приложил немало усилий, чтобы ускорить свой шаг. С его людьми разберутся лекари; сейчас выйдет, продышится и прикажет за ними послать, а вот увидеть, что произошло с девушкой, его обещавшей стать и найденной наконец, он должен немедленно. Тизиан услышал его приближение, повернул голову, глянув при закатном свете из-за плеча: — Что с тобой? Что-то с ним действительно было не так. И без того бледная кожа побелела, словно полотно, вокруг ран проступил синюшный ореол, и непрекращающаяся кровь слишком темна. Охотник впервые видел эпистата таким: пусть и сохранившим целеустремленность, но всё же заметно обессиленным, уставшим, разбитым; Амен понимал, каким выглядит, и не имел сил это исправить. Взгляд, мгновение назад бывший свирепым, наполнился тоскливой мольбой, снуя от изможденного, но даже так красивого лица к ранам на руке, царапине на шее, продолжающей кровоточить точно так же, как и его, Амена, раны. Впервые за дни, показавшимися вечностью, она так близко — только руку протяни, и в то же время где-то бесконечно далеко, будто вовсе не здесь. — Отдай её мне, — прокашлял Амен, приблизившись. — Пошли за лекарями, Ливий с помощниками пусть явится. Лошадей пусть возьмут, жду так скоро, как только возможно. — Амен, тебя трясёт, — заметил Тизиан, вглядываясь в ледяные глаза, не переложил девушку на протянутые дрожащие руки. — Уронишь, не нужно. — Отдавай. Её. Мне, — отчеканил не своим голосом, шумно и глубоко вдохнув, требовательно руками тряхнул. Помощник подчинился, передал предводителю Эвтиду и бережно поправил раненную руку, укладывая ее на живот, глаз с обоих не спускал. Амен, держа точно так же, под колени и лопатки, прижал её к себе, упёрся щекой во взмокшую макушку. Легкая, невесомая точно перо, хрупкая словно тростиночка. Ее грудь двигалась слабо, еле слышно было прерывистое дыхание, даже стук сердца — и тот почти не выдавал себя, словно остановиться готовился. Тело сгорало в лихорадке, юбка платья свисала лохмотьями. — Накинь сверху накидку и пошли уже за лекарями, — приказал, не отрывая помутившегося взгляда от израненного предплечья, часто заморгал, снова тщетно пытался вернуть зрению ясность и разглядеть вырезанное. Охотник прикрыл Эву тканью и удалился, Амен отстранился и вновь вжался в волосы, теперь уже носом. Негромко, просяще сказал: — Эвтида, знаю, всегда многого требую, но сейчас лишь об одном прошу: перетерпи, выживи. Ради себя, ради Исмана, ради меня, для кого захочешь. Только живи. Рано еще с Анубисом встречаться, — тошнотворная горечь горло сковала, поднял затуманенный взгляд над макушкой, устремил к размытому горизонту. — Ничего хорошего в жизни не видела, я еще столького не успел, рано тебе умирать. Всё тебе дам, об одном прошу – выживи, — вжался лбом в лоб, зажмурился, зашептал мольбы богам: — Великий Ра её защити, Нут благослови, Гор, пошли сил, помоги пережить. Она не двигалась, не говорила, не открывала золотых глаз, еле дышала. Что-то защемило в грудной клетке, тисками сжало сердце его, напоминая чувство в день потери родителей, но приносило куда больше отравляющей вины и горького сожаления. Он не мог спасти отца и мать: был слишком мал и слаб, чтобы что-то изменить, сейчас же — верховный эпистат с людьми в подчинении, воин сильный и храбрый, легендарный охотник, и не сумел вовремя найти, защитить ту, что доверилась. Мысли, шакалами кружившие вокруг, выжидающие минуту слабости, набросились, остервенело пронзили черепную коробку. Стиснул руками её, силясь вжать в стойкое тело, передать остатки собственной мощи, только бы почувствовать биение сердца. — Эвтида, открой глаза, — выдохнул, прикрыл свои. Тело не могло больше быть сильным, желало обрушиться прямо здесь, но Амен заставлял себя стоять дальше и ждать лекаря. Только когда тот заверит, что спасти можно, он позволит себе её отпустить, отдать в надежные руки ученого мужа, ранее близостью к ней столько раз вызывавшем в нём обжигающую ревность, теперь же – единственного, кому её доверить готов. — Не могу… больше… так, — тихий, почти неслышный хрип. Амен вскинул голову, тотчас посмотрел в её лицо, и столкнулся с неподвижным взглядом из-под едва-едва приоткрытых век. Здоровая рука слабо дернулась в попытке дотянуться до его плеча, но безуспешно – бессильно обвисла. — Амен. — В порядке всё, Эва, — зашептал, коснувшись губами горячего лба. — Ничто уже не волнует, ты только не умирай. Помощь скоро придет, подожди совсем немного. Больше она не говорила, не подавала признаков сознательности. Амен, быстро растратив оставшиеся силы, прижался спиной к стене, по ней же вскоре медленно сполз на прогретый за день камень крыльца, со всей бережностью прижимая к себе хрупкое тело. Без забытой накидки и закатное солнце палило, обжигало белую кожу. По двору перед ним сновали охотники, связывали последних отловленных шезму, безжалостно совали кляпы во рты, выносили пострадавших и погибших товарищей и аккуратно укладывали их на расстеленные ткани. Из уважения никто не поднимал взгляда на обессиленного начальника, спешили закончить, подготовить необходимое к приезду лекарей. В глазах Амена всё окончательно расплылось, вместо прекрасного точеного лица видел перед собой размытое пятно со смутными контурами. Глубоко дышал, не позволял себе опустить век, затылком вжался в стену, держа голову ровно. Два сердца бились совсем рядом, охотничье — сильно, гулко, на износ, девичье — слабо, тихо, редко, но ещё билось. Сознание мутилось. Амен не посмотрел, когда мимо проносили связанного бессознательного старшего, оставляя за ним дорожку алых капель, стекающих с волос, не взглянул и на Агнию, почтительно кивнувшую и скользнувшую по ним опечаленными глазами. Не оторвал от Эвы взгляда, когда рядом присел Тизиан, протягивая кружку с водой. Набрав в грудь побольше воздуха, друг решительно сунул ладонь между стеной и затылком, потянул на себя. — Амен, воды хоть выпей. Сознание так потеряешь. — Оставь, — прохрипел, отстраняясь, вновь вжался в стену. — Ливия жду. — Не дождёшься, ослабнешь, — охотник не ослаблял хватки, поднес кружку к лицу. — Выглядишь плохо, отравили клинки чем-то, паскуды. — Оставь я сказал, — гаркнул Амен. По лицу потекли капли холодного пота, когда он согнул колено и попытался поудобнее перехватить Эву совсем уже трясущимися руками. Перед глазами мерещились образы, смутные озлобленные тени, различить их не выходило. — Исфет, Амен, возьми себя в руки! Не слышишь, что говорю?! Отравили чем-то тебя и раненных наших, — помощник не выдержал, зашипел не на руководителя – на доброго друга. Не хотел потерять, многие годы плечом к плечу шли. Обычно непоколебимый, волевой, сейчас выглядел загнанным в угол, погибающим, но все равно готовым бороться до самого конца. — Хочешь, чтобы очнулась и мёртвым тебя нашла? Сейчас же пей! Тизиан добился своего. Амен поднял-таки на него тусклый взгляд, согласился коротким кивком. Помощник напоил предводителя — руки того были слишком заняты, — и вскоре принес пару мокрых лоскутов ткани, которыми принялся осторожно оттирать кровь с порезов на груди и щеке Амена. Тот терпел, ни разу не шикнул, не зажмурился, но стоило потянуться к ране на шее Эвтиды, как взгляд в мгновение ока стал пристальным и настороженным. — Ливий приедет, сам пусть обрабатывает, — выдохнул Амен, её плотнее прижал, а Тизиану захотелось по-меньшей мере провалиться под землю от того, сколь незнакомо и слабо звучал голос друга. — Нужно обеспечить транспорт для раненых. Отправь меджаев за колесницами. — Уже сделал, — охотник вздохнул, присел рядом, уперев локти на согнутые колени. Взгляд устремился к красно-пурпурному горизонту, закатное солнце почти скрылось за его чертой. — Какой план дальше, Амен? — Дождёмся лекарей, тогда решать будем. Не знаю, в храм пострадавших заберут или в поселении лечить согласятся, — потянулся рукой, расположенной под лопатками, к лицу Эвы, бережно, как сейчас только мог, смахнул налипшие черные пряди со лба. — Почему спрашиваешь? — Боюсь, не дождёшься ты лекарей в сознании, бледный совсем, под глазами чернота, — Тизиан разумно оставил излишнюю деликатность: без начальника ответственность за отловленных преступников ляжет всецело на него. Амен невесело усмехнулся и прикрыл глаза. Сухой пустынный ветер дул в лицо, обжигал и без того разгоряченную кожу. Начал говорить, всё чаще заходясь в кашле, но стойко продолжал: — Тогда так: лучше бы лекарям поехать в поселок, в случае чего обороняться проще будет, чем в городе; остались они еще в Фивах, не все здесь собрались. Шезму обыскать, переодеть, запереть в камерах, старшего в отдельной. Допросы начинайте с мелких, выясните, что за отраву использовали, лучше как можно скорее. Допросы в поселении под протокол, сверять слова будем. Дай ещё воды, — Амен зажмурился, сглотнул тошнотворный болезненный комок, всё никак не мог унять крупную дрожь, распространившуюся по всему телу. С трудом отпил из поднесенной кружки, вода внутренности обожгла холодом, он продолжил: — И поблагодарите Реммао за то, что количество друзей приуменьшить решил. Круглосуточные патрули посёлка и посты у камер. Никто не должен ни сбежать, ни попасть внутрь. Эвтиду разместить в моём доме, двоих выделить на посменную охрану. Пока не приду в себя или же до получения сведений об остальных старших либо о виновных в распространении хвори активных действий не предпринимать, — он потянулся рукой сильнее, потёр глаза, пытался все же избавиться от надоевшей пелены. Не вышло, снова закашлялся только. — Если лекари обосновано настоят на лечении в храме, выделить столько людей, сколько потребуется, чтобы стеречь раненых, быть готовыми к нападению в любой момент. К нашим никого, кроме лекарей, не подпускать, воду чужую не пить, еду не есть. Остальное без… — Амен, кровь изо рта! — Тизиан, посмотрев на эпистата, перебил не задумываясь, уставился на него испугано. Быстро перевел взгляд на Эвтиду – из уголка губ течёт бордовая струйка и пенится. — Исфет, лучше не двигайся. Отдавай ее, тебе тяжело. Амен не ответил, не открыл глаз, лишь сильнее сжал широкими ладонями изящное тело, укутанное в охотничью накидку. Дышал сбивчиво, хрипло, вытер кровь с подбородка об плечо, да в таком положении голову и оставил, но из рук теперь отпускать не собирался, не мог — совсем недавно на его глазах едва не погибла. — Ну что за упрямый осел! — в сердцах воскликнул Тизиан, вскочил на ноги и собрался было разразиться в гневной тираде, но услышал стук множества копыт позади. Развернулся на пятках, пылал гневом и ликованием одномоментно, увидев въезжающих во двор лекарей с Ливием во главе; сразу за ними скакали исполнительные, стремящиеся выслужиться перед посланником фараона меджаи с повозками. Больше стоять не стал, кинул через плечо: «Лекари здесь, приведу» — и бросился вперед, в пятнадцать больших шагов преодолел расстояние. Лошадь Ливия загнанно фырчала, Тизиан схватился под уздцы, и лекарь быстро оказался рядом с ним, беспокойно глядя в глаза. — Что здесь? — Пойдем, по пути, — охотник нетерпеливо схватил лекаря за локоть, потащил к начальнику и девушке, тот и не сопротивлялся. В общих чертах все равно уже доложили, когда ворвались в храм и потребовали собираться немедля. Сосредоточен, даже не возмутился грубой выходке. — Брали шезму, не ожидали большой засады, вот и есть раненые. Они смазали клинки какой-то дрянью, сейчас сам увидишь, — остановился в паре ступеней от эпистата, продолжил голосом, полным требования: — За них головой отвечаешь, делай что хочешь, но вытащи. Я постараюсь выяснить, что за отрава была. Ливий по зову долга умел оставить эмоции в стороне. Подошёл, присел рядом с пострадавшими, прошёлся взглядом по ранам. Определённо яд. Вокруг порезов кожа загнулась, потемнела, края придётся срезать, хорошо бы пока не в сознании. Под глазами обоих уже залегли чёрные тени, вздулись полоски вен под глазами, на лбах, шеях, руках, кровавая пена идёт изо рта, кожа едва не мёртвенно бледная, тела горят, чувствительность значительно снижена — даже Амен не отреагировал на прикосновение к коже, когда проверял температуру его. Опустил взгляд на конечности мужчины — бьют мелкие судороги, не прикрытая одеждой кожа блестит от болезненной влаги. — Тизиан, узнавай срочно! Времени мало, — крикнул не оборачиваясь. Хорошо, что додумался собрать полный комплект лекарств и инструментов, будто интуиция подсказала о тяжести работы. Склонился к Эвтиде, попробовал разжать эпистатские ладони, стальной хваткой держащие её. — Амен, слышишь меня? — в ответ получил лишь молчание, голова, к плечу безвольно склоненная, не пошевельнулась. — Это Ливий, ты помнишь? Я пришёл помочь. Нужно, чтобы ты опустил Эвтиду, я должен её осмотреть. Отпусти, Амен, не глупи, — Ливий был настойчив, не позволил голосу дрогнуть. — Иначе оба погибнете. Белые ресницы задрожали, едва приоткрылся один глаз. Рассеянный взгляд скользнул по лицу лекаря, убеждаясь, что слух не обманывает, и наконец руки разжались, позволил забрать. Слова Ливия он слышал совсем смутно, эхом далёким. Поймал лекарский взгляд и свой перевёл на Эвтиду, безмолвно указывая. Закашлялся слабо, как только её отпустил, обмяк, руки тяжело уронил на крыльцо. — Спасибо, Амен. Не беспокойся… — окончания предложения эпистат не разобрал, провалился во мрак. — Спасу её, и тебя вытащу. Ливий тем временем кинул на каменную поверхность накидку, уложил Эву на спину, опустился рядом на колени и осмотрел придирчивым взглядом. Пальцами аккуратно приподнял веко, осматривая белок глаза, покрытый красной сеткой лопнувших капилляров, кровавые пятна возле расширенного, не реагирующего на окружающий свет зрачка, занявшего почти всю радужку. В отличие от Амена она не дрожит, не бьётся в судорогах — просто лежит, как положили, и редко дышит. Шум от повозок, лошадей и меджаев мешает целителю сосредоточиться, раздражает и треплет натянутые нервы. Мимо трое охотников силком протащили шезму, втолкнули внутрь и захлопнули обе створки массивной двери. Наверное, вели на допрос, решили действовать в здании, чтобы не пугал жителей истошными криками. Мысли множились. Что за отрава, какие в Египте популярны? Скорпион, змея, белена, копилистник? Ливий принялся быстро вспоминать лекции наставника о ядах, возможных способах их применения, противоядиях и симптомах. — Судороги, бледность, помутнение сознания или его потеря, тошнота, — бормотал себе под нос, перечисляя известные факты о состоянии пострадавших. — Дезориентация, ухудшение зрения и восприятия, частичное омертвение тканей, паралич, внутреннее кровотечение – иначе не было бы крови изо рта, — выдохнул, еще раз проверив температуру легким прикосновением ко вспотевшему лбу. — Лихорадка. Это не скорпион, не гадюка, — прикрыл глаза, силясь абстрагироваться от окружающего гама. — Иначе умерли бы уже, времени прилично прошло. Что же тогда? Экстракт копилистника? Легко нанести на оружие, а после ранения быстро поражает организм через кровь. Но что, если не он? Противоядие не поможет, погибнут. Действие схоже с беленой, только лекарства разные, давать сразу два – перегружать организм, большой риск. О боги, какой жар… Тизиан! Быстро, как можно больше воды к каждому раненому, и лоскуты принесите! Сам метнулся к лошадям, дал указания помощникам — обтирать пострадавших, сбивать жар, вливать воду в рот, пока не установят название яда, сразу после — к нему за лекарством. Запыхавшиеся работники кивнули как один, с сосредоточенными лицами направились к раненым, заботливо уложенным на накидках, Ливий же поспешил вернуться к Эве и Амену, буквально взлетел к ним, перепрыгивая через ступеньки. Рядом очень скоро возник Тизиан, притащивший воду в деревянном ведре и кучу лоскутов: — Выяснил в чем дело? — Это либо экстракт белены, либо копилистника, оба смертельны, — ответил Ливий, вновь опускаясь на колени. — Поставь ведро здесь и принеси черпаки, кружки, что угодно. Помогать будешь. — Здесь лечить собрался? Грязь одна! — охотник был взвинчен. Ливий глянул на него с пониманием – тот попросту на взводе. — Без противоядия живыми не довезём, время упустили уже, — спокойно пояснил лекарь, смочил лоскут. — Перед началом лечения я должен знать наверняка, что был за яд. Не стой, неси ещё емкость, помогай! Не справлюсь один. Принялся обтирать Эву, действуя выверено, методично. Положил мокрый лоскут на лоб, потом перешел к шее — смочил в чистой воде, вытер кровь и отбросил испачканную ткань, взял новую. Прижал чуть смоченную материю к ране, сверху наложил ещё — должно помешать кровотечению. Неподалеку обрушился Тизиан, воззрился на лекаря: — Что делать? — Посмотри, что делаю я, и повторяй с его ранами. На лоб мокрые лоскуты положи, иначе сгорит. После ран начинай поить, я покажу как. Снова сосредоточился, перешел к грудной клетке, повторил процедуру, сделав компресс, дальше — к руке. Бережно обхватил за запястье, вытянул, принялся мягкими движениями промакивать кровь на предплечье, убирать с кожи лишнее. Очистив достаточно, он с трудом сдержал порыв гневно завопить на Тизиана — взору открылась рана во всей красе. Насколько больной была голова, в которую пришла идея вырезать такое? — Тизиан, — не сказал, прошипел. — Почему здесь написано это? Глаза охотника, глянувшего туда же, на миг округлились, сжал в гневе челюсти, однако быстро взял себя в руки и вернулся к промыванию ран эпистата. — Черномаги проклятые постарались, что же ещё, Пеллийский, — буркнул в ответ и замолчал, сосредоточился на бессознательном друге. — А выглядит, будто старались вы, — гневно раздул ноздри, взял новый лоскут, бережно протер остатки крови и зафиксировал ткань. Позднее думал об этом на холодную голову, пришел к выводу, что неразумно было бы охотникам так поступать. Скорее черномаги прознали от Реммао о связи Эвы и Амена, насолить захотели. Тизиан хотел огрызнуться, но сказал лишь одно: — Искали её два дня, патрулировали без остановки. Узнали, где держат, и тотчас примчались. Сам как думаешь, стали бы делать такое? Вскоре оба — и Эвтида, и Амен, — были обложены влажной материей. Ливий повернулся, прошелся взглядом по помощникам, расположившимся в десяти-пятнадцати шагах от него. Лица спокойны, сосредоточены, без признаков паники — значит, в пределах допустимого всё. Глянул на Тизиана, тот выглядел собранным, и лишь глаза с отчетливой тенью растерянности выдавали истинное состояние охотника. Солнце зашло окончательно, оставило после себя теплые вечерние сумерки, видимость пока приемлема. — Тизиан, чтобы напоить, нужно приподнять голову. Да, вот так, возьмись под затылок. Приоткрой рот и влей воду, если не проглотит – надави на челюсть, держи рот закрытым, можешь зажать нос. Проглотит рефлекторно, — Ливий продемонстрировал на Эвтиде, успешно дал воды бессознательному человеку. Спустя пять минут после питья и смены лоскутов на свежие и прохладные, Ливий с надеждой проверил температуру тел, однако лихорадка их не оставила. Стиснул челюсти и поднялся, вслушался в звуки заглушенных криков из дома. — Если название не сообщат с минуты на минуту, я дам оба противоядия. Это риск, организмы и без того измотаны и слабы, однако без них шансов на выживание не будет вообще. Будь с ними, если начнется рвота – головы поверни вбок, постарайся приподнять, захлебнутся иначе. Сейчас вернусь, — постарался говорить сдержанно, без эмоций. Понимал, охотнику сейчас вовсе не легче. Направился к привезенной сумке со склянками и инструментами, зло пинал мелкие камушки, сжимал ладони в кулаки, взглядом метался от мертвых тел к раненым, переходил на связанных пленных. Мысль о самостоятельном выпытывании названия пришла внезапно и поразила жестокостью, однако её воплощать он не стал. Раскрыл сумку, на миг задумался. — Порошок мирры, кора ивы, — бормотал, вынимая склянку за склянкой. — Мята, камнеломка, зверобой, сок подладника, козье масло. Это первое. Второе… Исфет, если это не копилистник, только хуже будет. Так, успокойся, — выдохнул, прикрыл на мгновение глаза. — У них кровь разжижена, так и течет. Копилистник не спровоцировал бы такое, но и для белены слишком обильное кровотечение. Много использовали? Вдруг смешали с чем-то ещё? — Ливий! — Тизиан бежал к нему, не глядя под ноги. — Белена, ты был прав, беленой клинки обмазали! Спасительное противоядие приготовили за пару минут, действовали слаженно, мастерски. Опоённым водой пострадавшим привычной технологией влили в глотки лекарство, смазали раны, сделали временные перевязки. Прошло всего ничего, когда самые страшные симптомы стали сходить на нет — кровавой пены больше не появлялось, да и сильные судороги прекратились. Все, за исключением Амена, лежали спокойно, не дергались, он же начал метаться в горячечном бреду, однако на мертвеца больше не походил. Меджаи значительно помогли — оперативно погрузили бессознательных на повозки и рядом уселись, придерживали во время езды, лекари поехали в отдельной, обсуждали дальнейшие действия. В каждую повозку село по двое охотников, остальные — отправились в поселение конвоем за колесницами, заключать плененных. Тизиан подъехал к целителям, с благодарностью глянул на Ливия: — Без тебя бы не справились, потеряли его, — ответа не дождался, быстро вернулся назад к остальным, конвоирующим пленников. Ливий молча кивнул, размышлял об Эвтиде, о том, что после пробуждения лучше не станет. Да и как что-то может быть хорошо, когда в плену держали, когда совершили такое? На всю жизнь отпечаток оставили. Пытался придумать, как помочь, да не выходило — недавно совсем названного брата потеряла, еле выкарабкалась, теперь это. Слишком хорошо помнил взгляд озлобленный и обречённый, искреннее желание расстаться с жизнью, перестать влачить смертное существование, так тяжело было ей. Теперь что будет? Посмотрел на повозку, где везли Амена. Влюблена в него, давно это заметил, да и он на людях глазами пожирал, о том, что наедине происходило, не стоит и думать. Поможет ли? Ошибок не наделает, в большее отчаяние не столкнёт? — В поселение прибудем – пусть полы водой обольют, чистота нужна. Только после этого больных укладывайте, — поднял взгляд на помощников, напротив рассевшихся на деревянной скамье, держались за края. — С ран отмершую кожу срезать будем, большие зашьем, после мясо сырое приложить, если отрава хоть немного осталась – это поможет. Завтра начнёте использовать мази из мёда, корпии и жира, предварительно раны обтирать соком алоэ, сверху перевязка льняными лоскутами. Скажу охотникам, любое ваше требование выполнят. Пока жар не спадёт – от больных ни на шаг. После отдохнете и вернётесь к работе в храме, дальше сам справлюсь. Ахмос, завтра наутро алоэ мне привезёшь и чистых лоскутов побольше. Лошади скакали быстро, фырчали, вздымали песчаную пыль с мощёной дороги, меджаи факелы зажгли, освещали им путь. Охотники тянули шеи, то и дело бросали взгляды на повозку с эпистатом, но эмоций не проявляли, лишь до побеления костяшек сжимали поводья. Вида не подавали, но каждый страшился; не представляли, как справятся с угрозой в Фивах без надежного руководителя, что бесстрашно вёл за собой.