***
Ох, как невнимательны мы порой к нашим близким! Как грубы мы бываем к тем, кто готов ради нас на все. Юноша невысокого роста последний раз чуть ли не с мольбой всматривается своими большими, выразительными глазами в букет белых лилий в руке, с давящей жалостью сдавливает их, видя твой холодный взгляд. — Исаги, все кончено, ты не получишь моего расположения, — безучастно парируешь, стоя под зонтиком. Картина вымораживает, не стоит тратить время на бесполезные вещи. Моросящий дождик немилосердно смачивает лицо Исаги, его темные волосы прилипают ко лбу, а глаза еще сильнее блестят от влажного воздуха. — Почему? — вопрос в пустоту, ему не нужен твой сухой ответ, разве что, тяжелые слова твои напоминают ему раскаты грома. — Сердцу не прикажешь, — пожимаешь плечами, устало добавляя, — Прости. Исаги сжимает челюсти, трет их напряженно одну об другую до стертой эмали зубов, в его глазах — как в двух океанах, порабощенных могучими волнами — начинает раздуваться злейшая битва: непринятие порождает темное решение. Глубинные морские воды, словно услышав отчаянные молитвы своего дитя, усиливают дождь, смешанный с ветром, который бьет тебя по лицу этими водяными потоками, давишься ими, понимая, что не можешь выйти сухой из воды. — Это из-за Рина, да? — Ты знаешь это лицо Исаги. Он не отступит, будет извиваться, но не позволит, чтобы твои очаровательные ручки принадлежали кому-то другому, злой оскал, смешанный с болью, вырисовывается на его губах. — Это не твое дело. Будучи дома, он с глубокой обидой скинет все свои кубки, что достались ему потом и кровью, сорвет все фотографии с тобой со стены. Всепоглощающая обида охватит его тело, в душе его закипит котелок безрассудства и одержимости. Чертов Рин! Вновь появляется здесь: одним лишь взглядом покоряет все вершины, отточенным движением крадет тебя из его рук. Соперник на поле стал соперником в жизни. — И ты думаешь прибегнуть к магии любви? — проносится в голове совсем не родной голос, сладкий как послевкусие кофейного ликера на губах. Особо внимательные читательницы поймут, кому принадлежал этот голос - отнюдь не неглупому Исаги, а совершенно иному существу, порождению страшного зла. — Да, я сделаю приворот, — Исаги говорит вслух, запыхиваясь, он сжимает свои колени от той боли, что тисками сжимает его сердце. — Но ведь это не любовь, — Светловолосый юноша появляется перед ним в своем неизменном старомодном костюме, — Ты ее не любишь, а ненавидишь его. На его бледном, незатронутом страстью лице появляется хитрая ухмылка: — Я избавлю тебя от боли сердечной, избавлю от невзаимных чувств, больше ты никогда не будешь алкать надежду на любовь, ты не сможешь никогда полюбить, но… - украдкой блондин всматривается в абсолютно спокойное тело Исаги, — Никакой любви к ней, лишь ненависть к Рину, идет? Но только магию выберу я.***
Небесные громовые раскаты завораживают взгляд. Они трепыхают мировое господство, пугают людей. Тебя очаровывал гром, но порой становилось страшно от такой непокоренной силы даже в теплой комнате. Рин погружает тебя в свои нежные объятия, кладет свою голову к тебе на плечо, а ладонью бережливо гладит твой живот через легкую ткань майки. Ты оборачиваешь голову, а он тут же целует тебя в губы - долго и затяжно, медленно ведет языком по верхней губе, который проникает внутрь и сплетается в чувственном танце с твоим. От Рина у тебя млеют ноги, тяжелеют веки, с ним твое дыхание сбивается, да и сам этот не особо падкий на проявления эмоций гений футбола не может порой отвести от тебя взгляд, пусть и закаленный страхом и болью потери. — Ты - мое чудо, я тебя никому не отдам, — Сложно привыкнуть, что твой возлюбленный даже такие важные слова произносит с тоскующим выражением лица, но ты научилась отмечать смягчение в его мимике: две тонкие темные дуги бровей чуть расслабляются, а губы приоткрываются. — И я тебя люблю, — Указательным пальцем гладишь его острый кончик носа, тихо хихикая. Итоши младший закрывает глаза, когда ты касаешься его носа, а после открывает их, но чуть щурясь. Его взгляд скользит с твоих волос до губ; останавливается, облизывается, представляя как смакует ими в тысячный раз. И у вас все так хорошо, что до безобразия смешно. Рин одаряет тебя дорогими ювелирными украшениями, не забывает о еженедельных цветах на столе, чтобы твой взор всегда был прикован к прекрасному; ваши свидания всегда полны тепла и взаимопонимания, а жаркие ночи греют тела. Итоши - как не крути, тот еще консерватор, оттого спустя каких-то 4 месяца отношений, он предстает перед тобой на одном колене, делая предложение на вершине горы. Ты соглашаешься, а он, ты до сих пор прекрасно помнишь это, хватает тебя на руки, кружит тебя в них как пушинку, а его лицо освещено не только солнечным светом, но и теплой улыбкой. — Упустишь ведь! — намеренно наигранно дуешься, а он впервые хохочет. Возможно этого не было еще с детства, с времен их дружбы с Сае. — Никогда! Весь мир будто бы был за вас, вы были самой яркой парой, а немалое состояние Итоши позволило вам создать свое уютное гнездышко в живописном месте у леса, где часто проходил какой-то местный фестиваль, где люди в красном кимоно и театральных масках встречали первые весенние цветы. И все было бы хорошо, ведь так еще согреться на Земле вряд ли дозволено каждому, а уж тем более с любимым человеком за плечом! Но ведь месть это блюдо, которое подают холодным? Ваш первенец, мальчик, ты ослабленной рукой обхватываешь тельце, всматриваешься впервые на тело ребенка и… Ощущаешь животный страх. После это ощущение исчезает, ведь рядом с тобой всегда твой любящий муж, более того, даже его брат не против ваших отношений. Он тайно отправляет тебе подарки для своего племянника, но искренне просит не говорить Рину, кажется, Сае сам стыдится этого. Рин становится в разы внимательнее к тебе, он часто дает время отдохнуть, говоря, чтобы ты прогулялась, развеялась. Но всегда спокойный малыш становится наедине с отцом намного капризнее, злее. Его большие синие глубокие глаза напоминают тебе что-то неправильное, но ты старательно это забываешь. Вы назвали его Акихико. Ребенок рос сильным, здоровым, он быстро научился читать, писать. И лицо у него было намного более осознанное, почти взрослое, что удивляло многих. Но Акихико до безумия не любил, когда вы с отцом обнимались — он тут же влезал между вами, хватал тебя за руку и волчонком смотрел на отца, который несколько неловко трепал мальчика по голове, тормоша его непослушные темные волосы. И все было бы так же: Акихико оставался бы покладистым, пусть и не очень радостным ребенком. Его улыбку вы видели лишь в особые случаи, когда мальчик начал забивать первые голы в своей футбольной секции, но шли годы. Время не колебало вашу безупречную любовь, но Акихико становился старше, разумнее и… Тяжелее. Он так блестяще справлялся со школой, подавал огромные надежды в футболе, но ты стала замечать, что Сае в твоей жизни стало много больше, как только Акихико исполнилось 18 лет. Он стал ненароком заезжать к вам домой в отсутствии своего брата, в манере родственника хладнокровно изучать вашу обитель хандрящим взглядом, но не забывать оценивающе окидывать взглядом тебя и твою фигуру. Нет, не может такого быть! Ты откидывала эти мысли в сторону. Акихико будто бы подстраивал ваши встречи: звонил тебе, ласково говорил о том, что хочет провести с тобой время вечером в кафе, а после — внезапно вы встречали Сае, который всегда в костюме галантно присоединялся к вам. И этот завидный холостяк уже намного смелее смотрел тебе в глаза, в которых ты всегда узнавала мужа. Акихико знал свою участь, он шел по следу ненависти, сообщая своему горячо любимому дядюшке об отнюдь не уютной семейной атмосфере: О том, что его отец, будучи человеком не только безэмоциональным, но холодным, лишь на публике одаривает жену лаской, а на самом деле дома обходит ее стороной, порой намеренно предпочитая одинокие вечерние прогулки. — Не любит, то есть? Сае был прямолинеен, подозрительно поднимая одну бровь. — Боюсь, что нет, мне так больно видеть в ее глазах слепую надежду на искреннее чувство, — Исаги, будучи еще юнцом, но каким расчетливым, произносит это с глубокой виной, — Я хочу, чтобы мама была счастлива. — А она несчастлива? Она любит его, не так ли? Акихико молчит, таинственно глядя в сторону, чем поджигает интерес у старшего Итоши. Будь это кто-то другой, он бы быстро закрыл разговор, но это говорил его племянник. Сын Рина и Т/И. Глубоко нежной, чувственной Т/И, о которой он постоянно думал после слов племянника. Неужели пора вызволять ее из холодного царства? — Ох, я отойду, — Акихико встает из-за стола в кафе, совестливо улыбаясь. Сае кивнул, а ты прикусываешь нижнюю губу, не понимая, почему чувствуешь тревогу. — Есть тема, которую я обязан обсудить с тобой, — Голос его спокоен, не вызывает подозрений, никаких лишних движений, только лишь пугает, как юрко он провел язычком по пухлой нижней губе. Какие могут быть сомнения? Это же ведь брат Рина. На летней террасе ты замечаешь его глубокую учтивость: он подает ладонь, чтобы ты могла подняться выше, чтобы рассмотреть далекие лесные массивы, скрывающиеся за заведением. — Что ты хотел сказать? Сае последний раз заглядывает в твои глаза, видимо, ища в них ответ, но, отравленная ядом чаша купола переливается, когда он замечает слезинку в уголку твоего глаза, скатывающаяся по твоей бархатной щечке. «Ублюдок,» - проносится в голове у Сае, в миг в его голове обрисовывается картина твоего заключения с тираном, который не умеет даже успокоить и поддержать свою жену по-настоящему. Он и думать не может, что слеза - это лишь твоя тревожность по поводу его темы для разговора. Сае накрывает твои губы своими: не так, как брат. Умело, горячо и властно, не чувственно и порывисто, а именно зависимо. Ты замираешь пытаешься выбраться, но он обхватывает ладонью твой затылок, лишь углубляя поцелуй. Акихико уже отправил фотографию отцу, уже успел подготовить почву и рассказать, что дядя имеет планы на маму. Уже успел вспомнить свое настоящее я и улыбнуться, улыбнуться в образе Исаги. Его перерождение знало сладкую цену триумфа. Он не видел глаз, но знал, как бешено билось разбитое сердце влюбленного до одури, как ломалось уязвленное эго, когда твой главный противник забрал твое. Ты бьешь наотмашь ладонью по щеке Сае, отрываешься, плачешь и убегаешь. Не видишь, как он так и останется на месте, ожидая этого. Чуть ли не падаешь на каждом шагу, пока грудная клетка разрывается от горячего кислорода. Бежишь, в лес, скрываясь от людей. Только один раз оглядываешься, замечая вдали фигуру - фигуру вовсе не сына Акихико, а давно забытого Исаги.***
Блондин кладет ладонь на плечо Акихико-Исаги и увлеченно, как в театре наблюдает за семейной драмой: — Я же говорил, что знаю метод… Интереснее.