***
Три недели спустя Лейна посмотрела на себя в зеркало, потрогала свой нежный нос и вздрогнула. Большая часть синяков уже сошла, повезло, что Висенья не сломала ей нос. Больше всего Лейну злило то, что никто не наказал этого проклятого ребенка. Никто не встал на ее защиту, даже муж. Лейна поняла, что отношения с Деймоном изменятся, как только увидела Рейниру, восседающую на железном троне. То, что Рейнира привезла с собой своего бастарда, не способствовало улучшению ситуации. Лейна была недовольна: все, что она сделала, чтобы защитить свой брак, было разрушено всего за несколько минут. Она скрыла от Деймона, что Рейнира лишена наследства. Она знала, что Деймон держался подальше от Рейниры и Висеньи только для того, чтобы Визерис не лишил Рейниру наследства и не сослал ее в ссылку. Деймон не хотел, чтобы Рейнира потеряла отца. Лейна знала, что Визерис не оставит Рейниру наследницей до тех пор, пока она согласится выйти замуж за Лейнора. Когда Деймон узнал, что Рейнира уехала и лишилась наследства, было уже слишком поздно: он уже был женат на ней и знал, что, если он уедет, ее отец выступит против Таргариенов. Она победила. Долгие годы Лейна радовалась, что наконец-то получила то, что хотела Рейнира. Ее всегда баловали родители, но особенно Деймон. Несмотря на то что у Рейниры было все, что она хотела, Деймон был ей нужен больше всего на свете. Но Лейна тоже хотела его, и на этот раз она не стала отступать. Все прошло хорошо, хотя Деймон не был полностью счастлив, он смирился, и этого было достаточно. Потом появился Арракс, и Деймон отказался даже спать с ней в одних покоях. Он сказал ей, что не видит в этом смысла, поскольку у них никогда не будет детей. Тогда он признался, что не хочет иметь от нее детей, не хочет, чтобы их связывало что-то еще, достаточно того, что они женаты. Теперь Рейнира и ее порождения вернулись, и она знала, что Деймон больше никогда не прикоснется к ней. Все видели, как ее муж смотрел на Рейниру и на свою дочь. Мало того, что Арракс сказал всем в королевстве, что она завидует Рейнире и что Лейна никогда не сравнится с ней, так еще и ее кузина объявилась в роли императрицы. Рейнира была не только императрицей впечатляющей империи, но и завоевала земли, которые не покорялись со времен гибели Валирии. Она покорила дотракийцев, и безупречные последовали за ней без вопросов. Даже лорды Вестероса говорили о Рейнире и Висеньи только хорошее. Лейна должна была что-то сделать, чтобы Деймон вернулся к ней.***
Карнакс закружился в воздухе, его крылья сомкнулись над телом, когда он взлетел в воздух. Вхагар несся за ним, пытаясь догнать младшего дракона. Хотя Карнакс был немного крупнее Вхагар, он был моложе, а значит, быстрее. У ее дракона было еще много сил, и их хватит на несколько сотен лет. Висенья отказалась приковать Карнакса к драконьей яме — ее дракон там все равно не помещался. Но даже если бы он и поместился, она бы не позволила никому заковать его таким образом. Карнакс был так велик потому, что ему позволяли свободно разгуливать, то же самое можно сказать и о Сираксе: за последние шестнадцать лет золотая драконица выросла больше, чем когда-либо прежде. Висенья снова наслаждалась полетом на своем драконе: хотя она и старалась видеться с Карнаксом хотя бы раз в день, у нее было столько обязанностей, что едва хватало времени на то, чтобы отдышаться. Сегодня она оставила все тренировки Деймону и отправилась на прогулку. Она нашла Эймонда и Вхагар неподалеку и спросила дядю, не хочет ли он полетать с ней на драконах. Прошло уже два часа, а они все еще гонялись друг за другом по небу. Наконец Карнакс приземлился на маленьком островке между Королевской Гаванью и Драконьим Камнем, и Висенья смогла спуститься и провести рукой по его чешуе. Вхагар приземлилась в нескольких футах от него, опустила голову и закрыла глаза, когда Эймонд опустился на землю. — Мне кажется, твой дракон стареет, — улыбнулась Висенья, когда дядя бросил на нее взгляд. — Кажется, я выиграла. — Отлично, ты выиграла, — закатил глава Эймонд и придвинулся к ней ближе. — Чего ты хочешь? Висенья смотрела на него, прикусив губу, и не заметила, как его взгляд переместился на ее рот. — Я подумаю об этом. — Висенья взяла Эйемона за руки и повела его ближе к воде, а затем усадила на травянистую учаток перед песком. Они оба наблюдали за тем, как Карнакс заходит в воду на несколько футов и ловит рыбу. В эти мирные времена Висенья забывала, что находится в Вестеросе, иногда ей казалось, что она вернулась в Миэрин, едет с дотракийцами или верхом на Карнаксе. В Вестеросе ей приходилось проявлять больше сдержанности, к чему она не привыкла и что ей не нравилось. Висенья не любила, когда ей приходилось обдумывать каждое слово, боясь кого-то обидеть, а по словам матери, ей не разрешалось убивать тех, кто ей не нравился. Что было хорошо для большинства членов ее семьи. — Что заставило тебя и твою мать вернуться в Вестерос? — Висенья нахмурилась, не ожидая такого вопроса. — Я знаю, что триархия угрожала вам, но разве это все, что нужно было твоей матери, чтобы выследить их и объявить войну? — А что-то еще ей понадобилось бы? Разве твои мать и отец не объявили бы войну любому лорду, который угрожает твоей жизни или назначает цену за твою голову? — Висенья произнесла это с улыбкой, она была настроена игриво, но тишина, наступившая в ответ на ее слова, заставила улыбку исчезнуть с ее лица. Она глубоко вздохнула и положила свою руку поверх его. — Они ведь не станут, правда? — Я понял, что мои родители не настолько заботятся обо мне, чтобы беспокоиться об угрозах. — Его улыбка была язвительной, и Висенья почувствовала, как у нее сжалось сердце. — Мой отец не знал о моем существовании до смерти Эйгона. После этого он беспокоился только о том, чтобы у него был наследник, и им мог быть как я, так и любой другой. Мою мать и деда заботит только власть, которую они могут получить через меня, мои чувства не имеют никакого значения. — Это очень печально, — она заметила, как изменилось выражение его лица, и поспешила успокоить его. — Мне не жаль тебя, но я понимаю, как это одиноко. У меня всегда была мама, она всегда заботилась о том, чтобы я знала, что я — самое важное в ее жизни. Однажды она сказала мне, что ничто не имеет большего значения, чем я, даже ее королевство. — Должно быть, приятно знать, что ты так много значишь для кого-то. — Ты важен для меня. — Эймонд повернул к ней голову, его глаза расширились. — Если кто-то будет угрожать твоей жизни, я отвечу огнем и кровью, и моя мать тоже. Эймонд смотрел на нее, словно не зная, что ответить: никто и никогда не говорил ему, что готов пойти на войну ради него. Затем его рука оказалась рядом с ее лицом, а губы нежно прижались к ее губам. Глаза Висеньи расширились, она не ожидала, что он ее поцелует. Ее руки легли на его затылок, губы прижались к его губам, и это было все, что ему нужно, чтобы вырваться на свободу. Его губы приоткрыли ее рот, язык прошелся по ее губам, и поцелуй стал голодным. Другая рука Эймонда легла на ее бедро, придвигая ее тело ближе к своему. Теперь Висенья могла понять свою мать и то, почему Рейнире нравилось целовать Каффо. Ее мать не знала, что Висенья была в курсе ее отношений с Каффо, и так было уже несколько лет. Мать не хотела, чтобы та знала о ее любовнике, но Висенью это не волновало — она была рада, что ее мать счастлива. Висенья опустилась на колени, обеими руками обхватила лицо Эймонда, и поцелуй стал более интенсивным. Прошло больше минуты, прежде чем им обоим пришлось отстраниться, чтобы перевести дух. Висенье нравилось, как целуется Эймонд, и как ее тело реагирует на его поцелуи. Ей также нравилось, как он на нее смотрит. Эймонд смотрел на нее так, словно она была ему нужна, чтобы дышать. Ей нравилось быть в центре его внимания, особенно потому, что ей было трудно отвести от него взгляд. — Ты не похожа ни на кого, кого я когда-либо видел, — сказал Эймонд, откидывая волосы с ее лица. — Это хорошо? Его большой палец провел по ее нижней губе и остановился, когда она нежно поцеловала его. Его улыбка была яркой, преображая его лицо и делая его немного мягче. — Это потрясающе. — Он взял ее руку и поцеловал раскрытую ладонь. — Ты удивительная. Висенья не могла не ответить на его улыбку, и тепло в ее груди росло до тех пор, пока не стало казаться, что оно охватывает все ее тело.