Настоящее время
Наверное, в нём всегда присутствовала эта почти нездоровая упёртость. Эта внутренняя сила, которой он обладал столько, сколько его помнили – на них строился весь его прямолинейный, во многом радикальный характер. Именно поэтому впервые глаза он открывает почти что ровно через сутки. В голове стоит неразборчивый сплошной шум, сливающийся с белыми стенами, с писком аппаратов жизнеобеспечения. Он не чувствует себя в это мгновение, но хорошо запоминает этот момент. Он откладывается у него в голове отвратительно чётким воспоминанием – такие не забываешь даже спустя продолжительное время и даже если очень сильно хочешь забыть – и даже фоновая безусловная боль отпечатывается в памяти, вновь давая вспомнить о себе. Да, Цзян Чэн будет помнить это долго. Отлично запомнит то, как не чувствовал времени, беспомощно молчал, неспособный и слова вымолвить из-за боли и бессилия, как смотрел на кусок белой простыни и на стены вокруг, как в его сознании не было ничего, кроме комканной потерянности. Что могло быть отвратительнее этого чувства? Окончательно в себя он приходит на третьи сутки после операции. Весь этот период он проводит в реанимации, почти полностью лишённый сознания. Постепенно его начинало трезвить, и он снова начинал чувствовать своё тело, лёжа на животе на широкой кровати. Боли, которые остались после операции, лишь больше напоминали о его уязвимости и чувстве бессилия. Тяжело. Мерзко. Жалко. Оперировали спину, и именно поэтому приходилось чувствовать, как затёкшие плечи сводит от тяжёлой волны вновь прибавившейся мышечной активности. Первое, что он делает, когда окончательно приходит в себя – ругается. Всё так, он перекладывает голову, морщится, сводит брови к переносице и выдает хриплое, негромкое: «Чёрт», ощупывая подушку руками. Спину обдаёт жаром, и рядом с его кроватью слышатся движения. Сперва движения, а затем и голос. Такой родной, такой мягкий. Окатывающий холодной волной раскалённое докрасна сознание и полностью вырывающий желание поносить мир, ведь этот голос, будь он даже наваждением или галлюцинацией – единственный в мире тот, кто усмиряет его пыл. Болезненное выражение лица не разглаживается, но провоцирует меньше злости, взявшейся из ниоткуда. – А-Чэн, тихо. Не нужно переворачиваться, тебя только-только уложили на живот. Ну, спокойнее, – её руки поправляют одеяло на его пояснице. Её голос звучит без тревоги, но заботливо. Наверное, дело в том, что она прекрасно понимает, что им обоим не нужны тревога и страх. Только понимание. – Яньли, – Цзян Чэн произносит это по инерции, не задумываясь. Вроде просит, а вроде просто бездумно и трепетно зовёт. Прямо как в детстве, прекрасно зная, что если произнести это имя, то обязательно откликнутся. – Я позову реаниматолога, хорошо? Не двигайся, пожалуйста. Я скоро вернусь к тебе, и тебе помогут, – Яньли произносит эту просьбу с долей спешки и волнением, но иллюзорное спокойствие в её голосе всё-таки сохраняется. Сразу за этими словами силуэт исчезает из поля зрения, и Цзян Чэн лихорадочно вертит головой, обнаруживая лишь то, как громко закрывается за ней дверь в палату. Этот звук режет по ушам, проникает в черепную коробку. На обратной стороне век отпечатывается образ: длинная угольно-чёрная коса сестры, белый халат развевается, пока она бежит за реаниматологом. Конечно, не двигаться для него – просьба, которая равносильна принятию собственной слабости. Ваньинь не может не двигаться, и именно поэтому сперва он ощупывает покрывало, а за тем, сконцентрировавшись на вложенных в руки усилиях, делает ослабший рывок. Не выходит. Тело не поднимается с кровати и, честно говоря, этот усиленный рывок не помогает ему даже на пару сантиметров подняться, несмотря на то, что силы-то у него есть – он до побеления костяшек зло сжимает наволочку на подушке, упираясь в неё лбом. Из-за отсутствия ощущения времени ожидание кажется ему безумно долгим. Те пара минут, пока Яньли ведет к палате реаниматолога, растягиваются для него в длительные двадцать, тридцать минут, а то и больше. За это время к нему приходит осознание того, как же пересохло у него в горле. Как только в дверях появляются два силуэта, просьба появляется сама: – Я должен попить, – на него тяжело смотреть без боли. Он бледный, его тёмные волосы липнут ко лбу, губы кажутся безжизненными. – Сейчас, – Яньли отвечает быстро. Аналогично быстро она садится на стул рядом с кроватью, достаёт из прикроватной тумбочки бутылку воды, открывает её и вкладывает внутрь трубочку. Цзян Чэн старается дотянуться до неё рукой, но Яньли придерживает его руку, вкладывая в неё бутылку. Выходит сложно. Пальцы не дрожат, и он действительно крепко держит предмет, но дрожит затёкшая шея. – Молодец. Ему не нравится, когда его хвалят просто так. Ему не нравится это всё. Ему не нравится всё, что предшествовало последствиям. Но сейчас Цзян Ваньинь пытается напиться чёртовой водой. – Приятно видеть вас в добром здравии, господин Цзян, – второй вошедшей фигурой оказывается реаниматолог, который тут же садится рядом с Яньли, держа в руках тонкую папку. Наверняка это история его болезни, но Цзян Чэн предпочитает не интересоваться. Он напивается и отставляет бутылку на стол, пока его спину пронизывает глубокой, сильной дрожью, а по плечам идёт холодок. Отрезвляющая боль приводит его в чувства, и теперь он прямо смотрит и на врача, и на сестру, лицо которой выражает немое подобие скорби, будто бы она оказалась не у кровати её брата, а у надгробия. Впрочем, Цзян Чэн всегда был груб в своих сравнениях, но это мгновение воспринимается им именно так. Она не плачет, но выжидает. Она глядит прямо в его глаза. – Что со мной? – Ваньинь спрашивает это без утайки, и теперь в его голосе появляется прежняя твёрдость. Он уже не хриплый, но все ещё не понимает того, что с ним произошло во время аварии. Цзян Чэн чувствует, как Яньли кладёт руку на его предплечье. Тёплая ладонь, как и всегда, дарит надежду и мягкость. Она согревает, оберегает. – Вы шли на поправку очень стремительно, будто бы в самом деле боролись, – доктор усмехается сам про себя, поправляя на морщинистой переносице очки. В это мгновение Яньли думает лишь о том, что да. Да. Её брат всегда был слишком стремительным, и даже теперь, будучи без сознания и не подозревая, что его ждёт, он продолжал оставаться таким же. На её лице мелькает просвет надежды, но у мгновения её улыбки окрас слишком отдаёт горечью. – Если говорить строго, то вы пережили оскольчатый перелом позвоночника с компрессией спинного мозга и повреждением аорты. Если по фактам, то ваш травмированный позвоночник надорвал главную артерию в организме. Вы потеряли много крови, нам пришлось искать донора для переливания. Но всё это позади, и проблема решилась быстро. Это не укладывается у него в голове. Возможно, он всё ещё не пришел в себя, а может всё сказанное лишь остаётся отпечатком непримиримости прямо на коже. Это всё не должно было произойти. – Вас оперировал лучший нейрохирург из лучших, скажите спасибо ему. Но это не всё… – Постойте, – эти слова женщины заставляют доктора поднять глаза. – Можно я? – Цзян Чэн не понимает, а врач выдерживает паузу, сперва поправив халат, а затем причмокивая губами. Он старается выглядеть флегматично, пожимая плечами. – Что такое? – эти слова из уст Цзян Чэна звучат резковато. Доктор быстро принимает решение, что пусть уж в самом деле родственница разговаривает с пациентом. Яньли гладит Ваньиня по руке и подсаживается к нему ближе. – Как пожелаете, госпожа Цзинь. Врач выходит. – А-Чэн, ты сильно пострадал… – в это мгновение она не прекращает его гладить. Смотрит в его глаза своими и напускает на губы добрую, поддерживающую улыбку, какую обычно надевают люди тогда, когда после горя стараются показать максимум своего участия. Цзян Чэн знает этот взгляд очень хорошо, знает эту улыбку. Возможно, она становится ещё одним отрезвляющим фактором для того, чтобы он начал вновь хмуро, встревоженно и бесцеремонно трогать простыню. Он вертит головой. Он начинает что-то понимать. Начинает вновь подниматься с кровати. Начинает вновь вставать на локти, начинает отталкиваться, игнорируя то, что теперь Яньли держит его руку уже двумя своими ладонями. – А-Чэн, А-Чэн, тише. Успокойся. Полежи спокойно. Он понимает. Цзян Ваньинь не чувствует ног. – У тебя нарушена функция нижних конечностей, постой, ты сделаешь себе только хуже, если продолжишь вертеться. Нужно, чтобы спина после операции зажила, – разве для него могут быть слова ужаснее этих? Он парализован. Он не сможет подняться с кровати потому, что его ноги больше не могут функционировать. Цзян Чэн не должен был оказываться в одной машине с Вэй Усянем. Не должен был вообще пытаться с ним заговорить. Не должен был позволять ему видеться с родителями. Всё это так неправильно. Всё происходящее теперь кажется ему сплошным кошмарным сном, в котором он, какого-то чёрта, оказался главным героем. Хочется через силу встать, хочется кричать, биться в стены, хочется встряхнуть Яньли и спросить, мол: «Что же ты такое говоришь, сестра? Что ты делаешь? Скажи мне, что это всего лишь недоразумение.». Однако все факты, все обстоятельства и даже чёртова боль, накрывающая спину новой судорогой, говорят об обратном, и Цзян Чэн вновь утыкается лбом в кровать, тяжело выдыхая. Он продолжает сжимать в пальцах простыню и чувствовать, как саднит затёкшая шея. За что жизнь преподносит ему очередное наказание и за что он расплачивается в таком большом объёме? За то, что не был хорошим сыном и отказался от всех тех благ, которые давала ему семья? За то, что не спас тех, кого должен был спасти? За то, что обрёк себя на одиночество? За то, что не хотел связывать свою судьбу со всем этим поганым и лицемерным отродьем? К чёрту. К чему задаваться вопросами, если теперь его жизнь окончательна разбита вдребезги, и теперь он, молодой мужчина, будет обречён стать прикованным к инвалидному креслу? Спину будет рассекать шрам. На память. Насмешка. Ровно там, где на лопатках и на сильных плечах расположена крупная татуировка – пышное цветение лотосов, и восседающий на бутонах длиннолапый белый каракурт. Он только наладил свою жизнь, и вот она, проклятая, снова рушится. – Сколько? – он тяжело выдыхает этот вопрос в подушку, плотно смыкая глаза и стараясь сделать свой голос спокойным, но вместо подлинного спокойствия из него сквозят злость и холод. Яньли ими не обжигается. Она всё понимает. И вопрос понимает быстро, продолжая гладить брата по напряжённой руке. Он всё-таки уточняет, чтобы не слишком уж грубо звучать, ведь она не должна увидеть того, насколько он разбит. Яньли понимает, что если раньше внутри него была просто царапина, то теперь этот крохотный рубец превратился в трещину. – Сколько необходимо для реабилитации? Годы, да? Может пять или типа того. – Всё будет хорошо. Тебя оперировал Лань Сичэнь. Помнишь его? Он курировал вашу практику, когда ты учился в университете. Он бы наверняка постарался для того, чтобы уж у тебя-то всё точно было хорошо, — у Цзян Чэна, можно сказать, была собственная классификация людей, которых он не хотел видеть на своём пути больше всего. И Лань Сичэнь, каким бы благородным человеком его не считали окружающие, и какую бы красивую репутацию блистательного врача он не имел, когда-то занимал место в первой десятке этих людей. Теперь же он гордо украшал собой одну из строчек первых пяти подонков, которые были Цзян Чэну особенно неприятны. Были ли у него причины для этого, кроме того, что доктор нёс ответственность за его здоровье? Да. И о них, уже давно покрытых пылью прошлых лет, знал только Цзян Чэн. Сичэнь же явно был тем человеком, который, по мнению Ваньиня, не любил мараться в грязи и наверняка быстро очищал себя от такого. – Ну конечно, будет он возиться, – звучит сдавленная, едкая усмешка. Цзян Чэн выпрямляется, смотрит на сестру и понимает, что смотреть не может. Укладывается полубоком, отворачиваясь от неё. – Не стоит строить ожиданий, когда знаешь исход заранее. Я не дурак и понимаю, через что придётся пройти. А ещё я понимаю, что никому, кроме меня, не надобно со мной время тратить. – А-Чэн, ты мне нужен. Мне. Цзысюань тебе тоже поможет всем, чем сможет. Мы с ним это уже обсудили. Он искренне хочет оказать свою поддержку. – Успокойся. Ещё у него я помощи не искал. – Ты же знаешь, что он очень тебя уважает и ценит. Время очень многое в нём поменяло, вы просто не виделись уже почти два года, вот ты и позабыл. – Время его не меняло, шицзе. Его поменяла ты, – Яньли молчит, аккуратно убирает руку, которая гладила его плечо. Хочется расплакаться, но Яньли держит слёзы в себе, поправляет воротник медицинского халата. Её рабочий перерыв наверняка уже закончился, но из реанимации нейрохирургического отделения ей не хочется уходить. Ваньинь не был таким колючим никогда с момента пожара в их доме, а теперь, снова почувствовав эти иголки, она не может отрицать того, что они всё-таки колют. И колют больно. Она хочет сказать ему что-нибудь ещё, как-нибудь ещё поддержать, но не находит слов. В голове только вариации попыток поддержки и обещания, в которые её брат давно перестал верить. А ещё она прекрасно знает, что говорить о Вэй Усяне будет плохой идеей. – Оставишь меня одного? – Честно говоря, я бы хотела проконтролировать, как тебя будут осматривать нейрохирург и сосудистый хирург. И, возможно, я бы проследила за твоим переводом из реанимации, если меня отпустят. Мне ведь всё равно только два корпуса до тебя дойти. – Не надо, я справлюсь сам. Там ещё осталась вода? – Осталась, – он всегда справлялся сам. И тогда, когда бросил семейное дело. И тогда, когда ушёл, открыв свою студию. И когда отдавал долги. – Лучше попробовать поспать, но скоро придёт доктор Лань. Всё-таки попробуй. А ещё, если я понадоблюсь тебе, то не стесняйся мне звонить, ты меня не отвлечёшь от работы. Я приду после рабочего дня, хорошо? – Как пожелаешь. – Договорились… Выздоравливай, А-Чэн. Яньли поднимается со стула, берёт в руки небольшую сумку и уходит, закрыв за собой дверь. Цзян Чэн провожает её молчаливым взглядом в полуприкрытое жалюзи окно. Больше он не двигается до того момента, пока к нему не приходит обещанный доктор Лань и ещё один врач с ним, которым оказывается сосудистый хирург, приглашённый Лань Сичэнем для проверки его здоровья. На Лань Сичэня Цзян Ваньинь тоже не смотрит. Или, по крайней мере, старается не смотреть, замечая лишь привычное фарфорово-спокойное выражение на его лице, которое он не видел, кажется, так давно. И которое раздражает до смерти. Вопреки всему, каждое слово, сказанное этим мягким и болезненно ласковым голосом, лишь подтверждает то, что послеоперационные раны на Цзян Чэне затягиваются, как на собаке. Перед уходом Сичэнь проверяет личные вещи Цзян Чэна, чтобы помочь ему переместиться из реанимации в неврологическое отделение. Всё это время, как и положено, они кристально правдиво демонстрируют свою безучастность друг другу. Всё проходит так, как должно пройти.Однако всё портится ровно через двое суток.
Во взгляде Лань Сичэня всегда угадывалось какое-то прорицательство. Хотя, пожалуй, это слово было слишком громким для того, чтобы описать его природный нюх на предстоящие события. Это было вовсе не прорицательство, а предсказуемость. Глядя в его глаза, можно было заметить, что даже пусть прямо сейчас произойдёт что-то из рядя вон, он не потеряет сосредоточенности, не отринет привычку держаться сдержанно и мягко. Он был готов ко всему: и к тому, что Цзян Чэн ответит на очередной его вопрос несдержанно, и к тому, что его вовсе проигнорируют, и даже к тому, что его прогонят. Возможно, дело было даже не в том, что он имел большой опыт в общении с парализованными пациентами, а ведь это всегда нелегко – терять способность к ходьбе. Скорее, причина скрывалась в том, что в глазах Цзян Чэна, в отличие от него, была лишь безжизненная пустота. Это страшнее всего. Она ведь непредсказуема. – Что вас беспокоит? – Боли в позвоночнике, скованность, затруднения при… передвижении. – Вы мало двигаетесь в последние пару дней, верно? – Да. – Вы сдавали анализы сегодня с утра, господин Цзян? Я предлагал вам методику лечения, вас должны были оповестить. – Да, сдавал. Такое происходит каждый раз, когда они оказываются наедине в кабинете или в палате, как сейчас. Нет, этого не происходит часто – это третий раз, когда Лань Сичэнь в принципе позволяет себе глядеть на Цзян Чэна чуть ближе, чем из-под плёнки обязательств и псевдоискреннего спокойствия. Такое тяжело проворачивать, когда он трогает его, когда опускает на свой уровень педаль его инвалидного кресла. Когда они толком говорили в последний раз? Наверное, это происходило года три назад; в середине ночи на съёмной квартире Цзян Чэна они стояли вместе у включённой вытяжки, делясь тем, чем с обычным человеком не поделишься, но они почему-то избрали друг друга для этих откровений. Цзян Чэн, в футболке и боксерах, стоял на своих здоровых ногах и провожал Лань Сичэня прочь. Хотел ли он того, чтобы после всего сказанного и сделанного они снова виделись? Точно не в таких обстоятельствах, как сейчас. Но Сичэнь хотел, правда хотел. И теперь, мечтая поймать хоть каплю знакомого в этом взгляде, он задаёт глупые, пусть и необходимые вопросы. Его руки задирают широкие штанины Цзян Ваньиня, обнажая сперва голени, а затем и колени, сведённые вместе на подножке кресла. – Не смейте отказываться от терапии. Я верю в то, что если вы решитесь пройти полную реабилитацию, то вы добьётесь отличных результатов. Я помогу вам в этом и, пожалуй, я настаиваю, – он говорит эти слова, не глядя, и совсем не замечает того, как Цзян Чэн лишь на мгновение бросает взгляд вниз на него, опустившегося на одно колено и достающего из нагрудного кармана белого халата молоточек. Из уст Ваньиня слышится лишь ироничный, короткий смешок. Он сильно контрастирует с той пустой безучастностью, которую он демонстрировал до этого. Доктор искренне не знает, считать ли ему это победой или проигрышем, и стоит ли ему вообще пытаться, раз уж перед ним явно не тот человек, каким он его знал когда-то. Пропасть выросла не без их собственных усилий. – Куда ж мне без ваших ценных советов, доктор? – Сичэнь стучит молоточком под коленной чашечкой, не наблюдая рефлекса, держит лицо спокойным, легонько ударяет по ахиллову сухожилию и видит точно то же самое – ожидаемое подошвенное сгибание конечности не демонстрируют. Это кажется предсказуемым, но оттого и дрянным. Лань Сичэнь не считает это плохим стечением обстоятельств, но вот слова Цзян Чэна… он не знает, как на них реагировать, несмотря на то, что чего-то подобного он ожидал. Пожалуй, он был бы рад, если бы Ваньинь таким образом на него срывался. Да, это было бы гораздо лучше. Сичэнь не сказал бы этого вслух никогда, но он был готов стать тем, кого Цзян Чэн обругает, кого проклянёт, на ком отыграется, лишь бы это дало ему сил двигаться дальше, и лишь бы он не ставил на себе крест. – Вам правда некуда деваться, – его голос звучит сдержанно, но тепло. В ином случае это тепло было бы способно растопить лёд любой толщины, ведь Лань Хуань всегда был наделён исключительной способностью проникать в душу и убеждать просто взять и… сдаться перед его искренним взглядом. Наверное, таким и должен быть доктор, пациенты которого зачастую оказываются неизлечимы. Но сейчас даже это не спасало его от пронизывающего насквозь холодного взгляда Цзян Чэна. – Я пообещал госпоже Цзинь, что буду о вас заботиться. Разве я могу предать обещание, которое дал вашей сестре? К тому же… Тут Цзян Чэну хотелось бы громко засмеяться и возразить. Только вот... между ними двоими никогда не было никаких обещаний. Никто никого не предавал, но на душе всё равно было паршивее некуда. – Это моя личная инициатива. – Надо же. Да вы до ужаса инициативный человек, доктор Лань. Что, может ещё и с ложечки меня кормить начнёте, раз на то пошло? Горшок из-под меня будете выносить? Сичэнь не меняется в лице, закончив осмотр и спуская штанины по чужим ногам. Всё указывает на уже сотню раз очевидные вещи, которые не менялись со дня перевода Цзян Чэна в стационар неврологического отделения. Полное поражение нижнего сегмента. – К слову, мне передали, что вы практически не едите. Вы ведь врач, господин Цзян. Вам известно, что препараты употреблять на голодный желудок – фактор повреждения не только кишечника. Цзян Чэн, целые двое суток выглядевший мертвее мёртвого даже перед сестрой, начинает злиться. Он сжимает челюсть и старается не глядеть на поднимающегося с места мужчину, спрятавшего в передний карман халата – туда, откуда и достал – молоточек. Лань Сичэнь рядом с ним, усевшимся в инвалидном кресле, кажется большим, это давит; животный мир располагает к тому, что если твой соперник превосходит тебя в размерах, то его автоматически нужно опасаться, бояться или стараться стать ещё больше, чем он. Безусловно, нейрохирург, столкнувшись с чужим загнанным взглядом своим тёплым, беззлобным, но до ужаса пронзительным, чувствует, как его пронзает насквозь. Возможно, он этого взгляда заслужил, но он сделает всё для того, чтобы Ваньинь не видел в нём того, кто захочет его порвать на части или ещё как-либо побороть. – Если нужно будет, я и кормить вас начну. – Прекратите нести всякую дрянь, – Цзян Чэн искривляет губы как в отвращении и отворачивает голову в сторону кровати. – Я полностью серьёзен и собираюсь заняться вашей реабилитацией. – Займитесь собой. Своими делами, мать вашу, займитесь, а не моими! Вы заведующий всего хирургического отделения, у вас работы мало? – в голосе Ваньиня уже отчетливее слышится злость. Сичэнь не двигается с места. – Мне не в тягость эта ответственность. Я не возьму ничего взамен ни с вас, ни с Яньли. – Забудьте. – Мы начнём завтра. – Нет! – всё это время начинавший лишь чаще дышать, Цзян Чэн надрывно и оттого как-то сломано тихо выкрикивает. Если до этого его пальцы сжимали подлокотники инвалидного кресла, то теперь он замахивается. Или так только кажется. Он нелепо взмахивает рукой, подаваясь вперёд, но вместо того, чтобы броситься на Лань Сичэня, он опасно валится, съезжая по пледу, подстеленному под него, со своего сидения. И если бы не доктор, то он наверняка бы рухнул на пол. Сичэнь успевает. Он мигом подаётся вперёд, подхватывая Цзян Чэна в полёте и почти обнимая, однако какая-то внутренняя, выдрессированная этика не позволяет ему окончательно прижать его к себе. Вместо этого Лань Сичэнь бережно, аккуратно сажает мужчину обратно, держа за бока. Цзян Чэну слышно, будучи так близко к нему, насколько бешено колотится сердце у Лань Хуаня, однако ни единая тень тревоги не отображается на его безупречном облике. Сичэнь сажает Ваньиня как игрушку, как манекен, поправляя на нём и плед, и одежду. Как же жалко, как же по-идиотски это всё выглядит со стороны. Взгляд Цзян Чэна снова потухает, стоит ему вновь столкнуться лицом к лицу с его собственной беспомощностью. Доктор заходит за его спину, теперь уже молча и не зная, каких слов подобрать. Ему требуется пара долгих минут для того, чтобы вновь собраться и сказать. – Давайте осмотрим вашу спину. Я помогу вам раздеться, хорошо? – Сичэню кажется, что лучше будет не возвращаться к этой теме, пока Цзян Чэн находится в таком состоянии. Вместо этого он помогает ему снять с себя больничную рубашку и занимается его спиной. – Хорошо... вот так. Ваш организм склонен к быстрой регенерации, и это достойно похвалы. Вы восстанавливаетесь всяко лучше, чем господин Вэй. – Вэй Усянь тоже здесь? – ни одна мышца на его лице не вздрагивает, когда руки доктора трогают его обнажённые плечи. – Да, безусловно, – однако эти слова дают Ваньиню понять, что делать ему в этой больнице больше нечего.