Исцелять предначертанное

      — Он просто встал и ушёл? — перешёптывания между медсёстрами длились долгое время после события, которое потрясло клинику не меньше, чем двое пострадавших, поступивших в один день.       — Ну... Скорее, уехал, — замечание получается особенно неловким, пока шелест бумаг, перебираемых второй девушкой из пары говорящих, не становится аккомпанементом её речи. Кажется, подобное уточнение вызывает смущение и странное двоякое ощущение в груди от самой сути того, о чём и ком говорится.       Непосвящённому человеку, что был далёк от событий, происходящих в данной клинике, могло бы показаться всё весьма сумбурным и непонятным, словно построенная стена создана из наложенных абы как кирпичей. Однако внутренняя атмосфера больницы, коллектив, что мог находиться не только в одном отделении, но и переговариваться с другими, легко распространял слухи и вещи, особенно животрепещущие своим содержанием. Не так давно два молодых человека пережили тяжелейшие операции, представляющие собой нечто особенное, настоящее объединение разных бригад специалистов, оказывающих помощь по различным профилям, а теперь один из них наконец пришёл в сознание в реанимации, давая услышать первые едва-едва срываемые с уст слова, пока второй… Уехал. Просто взял и уехал на инвалидной коляске, которую ему выделили в клинике как необходимую помощь, написав предварительно перед этим добровольный отказ от госпитализации. Удивительно, насколько же некоторые люди могут быть упёртыми в своих решениях, в своих убеждениях, не давая пошатнуть стальной столб никаким ветрам – и даже тем, что, казалось бы, были благоразумны и честны в своих намерениях.       Уход Цзян Чэна из больницы потряс многих: он ведь перенёс столь страшные операции, его диагнозы легко могли стать смертельными, однако удача и мастерство хирургов были на его стороне, принося должные плоды. Он дышит, он жив. И те функциональные нарушения, которые упали на его плечи, оказались не так страшны по сравнению с тем, что ожидалось изначально при открытии и обзоре на раздробленный позвонок. Подписанный отказ от госпитализации. Медицинские работники были бессильны – это юридический документ, который целиком забирал ответственность за чужое здоровье у них и перекладывал в руки теперь уже бывшего пациента. Что с ним будет? Не мог сказать никто – ни перспектив его на то, чтобы встать, ни на полное восстановление физической формы даже в случае возвращения хотя бы чувствительности нижних конечностей. Ничего.       И лишь один человек предполагал, что подобное могло произойти. Лань Сичэнь всегда был крайне смышлёным, чтобы рассчитывать не только свои, но и чужие действия наперёд: он предвидел вариант, где Цзян Чэн покидает больницу в кратчайшие сроки, однако воздействия оказал весьма и весьма мало. Это попросту было невозможным. Поэтому единственным напоминанием о пребывании в клинике у Цзян Ваньиня остаётся короткая выписка с протоколом операции и одной фамилией в качестве двух оперирующих хирургов, а также маленькая записка, о факте которой ему ещё только предстояло узнать.       — А тот, второй мальчик, он как? Оклемался?       — В реанимации ещё находится. Говорят, доктор Лань, который у нас сосудистый хирург, постоянно навещает его. Я слышала, что они когда-то одногруппниками были…       — Хочешь сказать, этот мальчик у нас практику проходил? Я помню, когда устраивалась сюда, Су Шэнь мне рассказывала, что застала огромный конфликт между практикантами, каким-то особенно знатным пациентом и врачом… Но я, если честно, имена никак не могу вспомнить.       — Там были Вэни, это точно. Никто, кроме них, не мог бы навлечь столько проблем из-за банально неверного обращения в свою сторону.       — А что там, совсем плохо его состояние-то?       — Вроде как сегодня пришёл в сознание. В компьютере по дневникам пишут, что стабильно тяжёлое состояние. Такой молоденький, красивый, вот бы выжил…       Отделение реанимации и интенсивной терапии. Это место не любит никто: ни пациенты, ни врачи. Здесь смерть витает наравне с жизнью, они делают ставки на каждого человека, будь то неизлечимо больной или же тот, кто находится транзитом между основным отделением и операционным блоком. Каждый из реанимационных залов был оснащён самой передовой техникой, обеспечивающей комфортную работу персоналу и поддержание жизни любого, кому довелось очутиться здесь. Третий зал относился к общей хирургии, куда стекались все, кто имел либо множественную или сочетанную травму или же любую патологию, затрагивающую абдоминальную область (область живота) оперативных вмешательств. Здесь нет разговоров, здесь есть покой и писк аппаратов искусственной вентиляции лёгких, негромкий шум инфузоматов, вводящих дозированные лекарственные препараты в вены пациентов. Персонал здесь либо стирает подошвы от бесконечной беготни, раз за разом реанимируя до последней секунды тридцатой минуты, либо спокойно проводит в абсолютной тишине всю смену. Золотая середина здесь – блажь. И цель, ради которой все борются.       — Воды бы… — голос его ослабленный и тихий. Мешает тому и состояние тяжёлое, и маска кислородная, что плотно прижимается к лицу молодого человека, недавно открывшего глаза. Привычно пациенты приходят в себя и около них тотчас оказывается кто-либо из персонала, желая отследить динамику основного заболевания, однако у этого было почти что круглосуточное индивидуальное наблюдение. Сосудистый хирург, изредка покидающий реанимацию для оказания экстренной хирургической помощи другим больным, находился рядом с Вэй Усянем всё свободное время.       Лань Ванцзи не жалеет себя – подобное понятие ему вовсе незнакомо с самого рождения. Он, привыкший трудиться в поте лица, не мог давать себе время для достаточного отдыха, когда часть необходимых дел была просто-напросто не сделана. Так и сейчас: основной его деятельностью стало слежение за состоянием единственного человека, что мог заставить сердце стучать чаще, шумом громогласным отдаваясь где-то в области барабанных перепонок. Дыхание учащалось, но с каждым разом брать его под контроль оказывалось проще и проще.       Сначала ночные дежурства сутки через сутки. Дома Лань Чжань последний раз был три дня назад, из-за чего волнения в его семье начали подниматься нешуточные: и Сичэнь, и Цижэнь весьма строго наказывали беречь себя в первую очередь, ведь с Вэй Ином ничего не случится, если хотя бы несколько минут его не будет рядом. Он знал. Знал, что ничего не случится, что его состояние достаточно стабильно, чтобы дамоклов меч смерти не висел ровно над грудиной пострадавшего, однако мог ли он позволить себе бросить его ещё раз? Дать уйти, чтобы затем не иметь возможности вернуть, сколько бы усилий приложить не пришлось. Сколько стёрто было подошв, сколько одежд вымочено под дождём, и как отчаянно тянулась рука вслед уходящей фигуре.       События прошлого больно резали, но вместе с тем давали мягким, таким нежным лепесткам распускаться по периметру грудной клетки, мнимо утаивая всю ту боль, что скапливалась там столь долгое время. Лань Ванцзи жил мыслью о человеке лишь одном, выполнял свои обязанности до идеального точно, а вместе с тем вёл расследование, что не касалось более никого. Разве мог втягивать в свои дела брата? У брата своих проблем достаточно, некоторые из которых вновь упали на его голову, становясь настоящей грозой среди ясного голубого неба. Каждый из них попал в трясину, вот только повод и способ выбраться у них отличен.       И теперь, когда он вновь слышит его голос, такой слабый, такой чувствительный к малейшему колебанию воздуха, Лань Чжань хочет остаться здесь навсегда. Чтобы вместо шума дождя слышать его, чтобы вместе встречать рассвет и провожать закат, а проблемы, упавшие на плечи каждого из них, растворились в сумерках, осыпались пеплом на дороге к действительно желанной и счастливой жизни.       Воду для Вэй Ина приносят в небольшой кружке причудливой формы: у неё половина верха закрыта, а сбоку торчит носик, давая ей больше образ мини-чайничка, нежели чашки. В отделении реанимации персонал предоставлял напитки больным именно в таком сосуде, так как держать и пить из подобного ослабленным было куда проще. Руки бледные, тонкие в запястьях и покрытые в тех же областях шрамами уродливой формы касаются пластика, а губы, что должны ярким цветом наливаться, а сейчас походили больше на припудренные белым тальком, плавно накрыли носик. Лань Ванцзи не торопится, не говорит ничего, однако дёргает ладонью вверх, желая поддержать эту чашку, помочь, чтобы силы тратились лишь на то, что действительно сейчас больше всего необходимо – восстановление. Рука не завершает своего действия, останавливаясь на первых порах, и опускается обратно на белые простыни, скребя по ним короткими ногтями.       Сколько же времени эти ткани мозолили его ладони? Наверное, Лань Чжань не сможет дать вразумительного ответа. Он сидел здесь долго, мог наблюдать за монитором с жизненно важными показателями, вслушиваясь в мерный писк записываемой ЭКГ, в гудение манжеты, что надувалась на плече Вэй Усяня, в дальнейшем давая весьма обнадёживающие цифры – его давление никогда не падало ниже установленного. Однако он по-прежнему не приходил в себя, его сознание витало в пространствах, которые не были известны никому из них. Это напрягало. Это сводило с ума. Каждое дрожание век находило отзыв в грудной клетке – дрожь проходилась по внутренним стенкам, передавалась сердцу, и то пропускало вновь и вновь такие важные удары. Иногда ему становилось дурно. От переутомления, от колоссальных затрат сил на то, чтобы поддерживать собственное сознание в ясности и бодрости – не спать, говоря простым языком. И если бы не Сичэнь, что периодически чуть ли не насильно заставлял покидать это отделение, то дела могли бы быть куда хуже, чем были по факту сейчас.       — А ты давно… здесь сидишь? — говорить длинные предложения Усяню было пока что трудновато, однако совершенно краткая, почти что извиняющаяся улыбка касается его губ. Почему-то он чувствовал себя виноватым: за то, в каком виде предстал, за то, что о нём беспокоились слишком сильно, чем следовало бы. Хотя откуда последняя мысль вообще? Наверняка Лань Чжань просто был его врачом, вот и оказался здесь в момент пробуждения. И никакой здесь подоплёки не было – ему всё равно на отчисленного некогда студента, что чуть не испортил репутацию клиники. Он его ненавидел, а теперь был вынужден лечить. Может, ему стоило и вовсе бы разбиться тогда, а не оказываться спасённым? Или теперь уйти домой – а где его дом? – и не попадаться больше на глаза?       — Нет. Не давно, — он лжёт и говорит правду одновременно. Сегодня Ванцзи действительно провёл у постели этого человека не более часа, однако за прошедшие несколько дней это число ушло далеко за десяток. Его взгляд не отражает никакого волнения, привычка держать эмоции при себе превыше всего – да и разве может он сейчас, понимая, насколько ослаблен Вэй Ин, вешать на него груз ответственности за чувства, что уже вот много-много лет теплятся в душе? Он столько всего делал и столько всего не сделал, когда была возможность. А время, подобно песку, уходило сквозь пальцы, рука тянулась вперёд, но раз за разом цеплялась за созданный воспалённым сознанием морок его одежд – и даже тогда, когда проливной дождь напрочь вымочил его, Лань Ванцзи не смог его остановить. Так почему имел право сейчас хвататься, требовать ответа или просто принятия?       Вэй Усянь не отвечает. Его уголки губ подрагивают в короткой, казалось бы, грустной улыбке, а мысли подтверждаются моментально. Когда-то у него было всё: любящая семья, самый близкий человек в его жизни – друг и приёмный брат – а теперь он остался никому не нужной, брошенной на помойку собакой, а забота в сторону которой воспринималась как блажь непозволительная. Он примыкает губами к чашке вновь, делая маленькие глотки, потому что так можно было не говорить, так от него никто ничего не потребует. Лань Чжань молча наблюдает за ним, не двигается с места, не торопясь приступать к какому-либо осмотру или подтверждению относительно стабильного состояния пациента. Потому что он давно уже не был его пациентом – попав в отделение реанимации, Вэй Ин стал подопечным реаниматологов, а не хирургов. Впрочем, те действительно осуществляли наблюдение, но, скорее, иного отделения, не где состоял он сам. Но больница такова, что любой специалист всегда может взять консультацию у другого: а он, в свою очередь, прийти посмотреть пациента в совершенно любом отделении. Этим и пользовался Ванцзи, посещая реанимацию так часто, просиживая у кровати так много.       — Есть головная боль? Перед глазами не двоится? — наконец всё же опрос начинается. Потому что молчание сейчас кажется болезненным, и если Лань Чжань привык находиться в тишине, то в данный момент хотелось разрушить эту привычку, разбить на осколки, побросав под ноги, и пройтись по ним как можно скорее. Ему хочется слышать его звонкий смех, хочется, чтобы говорил, чтобы хотя бы кивал, показывая, что его состояние не так плохо – потому что состояние другого отвратительно. Цзян Чэн подвергся страшному наказанию за аварию, установить виновника которой пока не представлялось возможным. За рулём однозначно не был Вэй Ин – его достали с пассажирского кресла, а значит ему не грозило ничего от правоохранительных органов. Однако это совершенно не мешало им захаживать в больницу с определённой периодичностью, интересуясь состоянием пострадавших и возможностью побеседовать относительно произошедшего происшествия. По объективной причине то было временно невозможно, и полиция уходила ни с чем, оставив лишь в первый свой визит тревожную информацию. Узнать о ней пришлось Ванцзи от своего брата, с которым и проводилась большая часть диалогов – всё же он был заведующим отделения, начальником и ответственным лицом.

Некоторое время назад.

      — Ванцзи. Мне нужно с тобой поговорить, — ладонь Сичэня мягко касается напряжённого плеча брата, тогда как лицо его остаётся невозмутимым. Ванцзи мастерски умел скрывать все свои эмоции, чувства, пряча их целиком и полностью так глубоко внутри себя, что никто не смог бы их достать без его ведома. Почти. У всего в этой жизни есть исключение, и этим исключением в данном случае становился его старший брат, способный всего по одному взгляду, по малейшему движению как мимической мускулатуры, так и скелетной понять, что за груз лежит на сердце у его родного человека. И сейчас, когда Вэй Усянь вновь ворвался в их жизнь, внося в неё смуты ещё больше, нежели тогда, восемь лет назад, им было попросту необходимо обсудить сложившуюся ситуацию. Особенно после некоторой информации, которую Сичэню совершенно случайным образом удалось узнать.       Ванцзи кивает. Не даёт лишним словам сорваться с губ, подхватывает со спинки стула белый, идеально выглаженный халат и следует по длинному коридору нейрохирургического отделения. Признаться честно, здесь бывать Лань Чжань не то чтобы любил: эта специальность всегда тяготила его ещё со времён обучения, вселяя некоторую тоску своими результатами. Здесь никогда нельзя быть уверенным в том, что труды оправдаются, что пациент действительно заживёт в ближайшее или хотя бы отдалённое время так, как жил ранее. Неврология была смежной специальностью, внушая ещё больше разочарования: количество лекарственных препаратов столь ограничено, что и врачам, и пациентам действительно трудно было верить в лучшее. Но они верили. И результаты расцветали так или иначе яркими цветами, быстро превращаясь в плоды – пациенты вставали, врачи улыбались, провожая своих бывших больных в дальнейшую счастливую и нормальную жизнь.       В конце отделения располагался отдельный кабинет Лань Сичэня, около двери которого находилась поблёскивающая серебристыми оттенками табличка с его должностью, именем и специальностью. Подобное обозначение находилось у каждого заведующего, и потому нейрохирург не стал исключением из общего правила всей клиники. Тихий щелчок ключа отворяет дверь, давая братьям пройти в просторный, но весьма минималистичный кабинет. Одним из правил семьи Лань, которым их учили с самого рождения, была сдержанность во всём, поэтому и отделка помещения соответствовала этому постулату. Пепельного цвета краска на стенах, несколько белых шкафчиков, содержащих огромное количество как научной литературы, так и прочей, принадлежавшей, скорее, к юридическому компоненту врачебной деятельности. Закрытые истории болезней, справочники, приказы – всё это было крайне необходимой сферой деятельности заведующего, отличая этим, в том числе, его должность от рядового врача того же самого отделения.       Ванцзи проходит следом, мягко и тихо прикрывая за собой дверь, и располагается напротив чужого стола, за который Сичэнь не опускается. Они остаются стоять оба, а тишина не давит и совершенно не тяготит никого из них.       — Как ты знаешь, они оба попали в аварию, — он начинает немного издалека, желая подойти к той ситуации, которую хотел обсудить, плавно и аккуратно. В этом был весь Лань Сичэнь, внушающий доверие и уверенность своими словами, своими действиями – и это легко передавалось всем тем, с кем доводилось ему беседовать. Потрясающие навыки, идеально отточенные им самим, соединялись с приятной внешностью, давая то самое сочетание, способное покорять даже самые настоящие скалы.       Ванцзи кивает. Молчит. Ждёт.       Сичэнь медленно выдыхает, убирая руки за спину, и поворачивается полубоком к брату, взглядом пробегаясь сначала по его выражению лица, а затем на многочисленные грамоты в позолоченных рамках на стене сбоку от него.       — Недавно ко мне заходили сотрудники полиции. У Вэй Усяня нет прописки. Не беспокойся – для больницы это лишь маленькие неудобства.       Лань Ванцзи знал. Ведь он был тем первым врачом, который коснулся раненой руки, который впервые завёл историю болезни, описывая дневник приёма больного. Ещё тогда строчка «без постоянного места жительства» смутила, но множество событий, упавших страшным грузом на плечи, слишком быстро увлекли его от этой мысли, а в дальнейшем волнение за состояние столь важного человека в его жизни превысило волнение за место его жительства. Они разберутся позже – он заберёт его к себе домой. Пропишет. И более не будет никаких проблем. Однако теперь, когда разговор на данную тему наконец состоялся, ситуация приобретала всё более и более тёмные оттенки.       — Но это не самое странное из того, что мне известно. Во время операции мне удалось рассмотреть его. На теле Вэй Усяня большое количество ожогов, и происхождение их не похоже на последствия нахождения в пожаре. Я бы мог предположить ошпаривание либо горячей жидкостью, либо паром.       Сичэнь замолкает, давая сделать закономерные выводы.       Ванцзи выводы делает. И, быть может, лучше бы ситуация изначально имела иное направление. Если же в момент пожара Вэй Ина не было в доме Цзянов, значит ли это, что всё то продолжительное время он находился неизвестно где? Вполне возможно, что его домом стала улица или любое заброшенное здание, где даже подобие крыши могло бы защитить от накрапывающего дождя.       Он молчит, не говорит ничего, предлагая брату продолжить свою речь. Но Сичэнь не отвечает ему ничем кроме как столь ярким на эмоции и проявления чувств взглядом, что ни одно слово не может сравниться с ним по значимости. Лань Чжань понимает каждый отблеск света на роговице чужих глаз, понимает малейший изгиб тонких бровей, и пальцами подхватывает внутреннюю поверхность белого халата, что на его плечах сидит как влитой. Разумеется, Сичэнь замечает это столь незначительное действие и делает один маленький шаг навстречу, касаясь ладонью плеча брата. Им действительно порой совершенно не нужно лишних слов, достаточно нахождения рядом друг с другом, чтобы целиком и полностью поддержать нуждающегося. Ванцзи не скажет никогда, что ему то нужно, а Сичэнь и не будет настаивать – мягко протянет руку, поддержит или подтолкнёт, если то будет необходимо. Кажется, с самого раннего детства подобная невербальная связь помогала братьям держать друг друга на плаву, а старший по-настоящему являлся крепкой опорой для младшего. Ванцзи ему благодарен, и те редкие улыбки, что появлялись на его лице, были настоящей отрадой для его брата – в маленьких деталях порой кроется куда больше, чем может показаться.       — Будь осторожен, Ванцзи, прошу тебя.       Он не говорит держаться подальше от Вэй Усяня, даже если бы хотел этого всей душой. Этот человек принёс в жизнь Ванцзи столько смуты, что, без сомнений, нашло отражение даже в его образе жизни. Как сходил с ума, как не находил себе места и изнашивал свой организм нескончаемой работой. Ванцзи не знал меры в истязании себя, однажды чуть не встав на грани – тогда не только его карьера, но и вся жизнь могла разрушиться подобно карточному домику, который строили много-много лет с особенным усердием. Всё обошлось, оставшись крупными шрамами между тем на его прошлом. Может, они не были настоящими, как у Вэй Ина, однако их значимость и болезненность наверняка нисколько не уступали.       — Мгм.       Краткий ответ, который так сильно разнится с его глазами, на дне зрачков которых поблёскивает странный огонёк. Разумеется, он будет осторожен, здесь брат может быть спокоен, вот только изначальный посыл слов чужих был иной – Ванцзи не уйдёт. Не оставит эту ситуацию так просто, вцепится в неё подобно орлу в добычу длинными и острыми когтями. Теперь ничего не будет как прежде.       «Брат, я хочу привести к нам домой одного человека» – как-то однажды эти слова сорвались с его уст неуверенной по началу, но невероятно твёрдой в намерениях своих фразой. Сичэнь понимал.       — Спасибо.       Краткая благодарность, затем кивок головой в знак уважения и прощания, и Ванцзи покидает кабинет после того, как его отпускает брат. Конечно, держать его здесь он не смог бы, даже если бы захотел. Он попросту не был таким человеком, что стал бы вить металлические прутья в клетку вокруг особенно свободолюбивого человека – мягко направляющая рука могла оказать куда больший эффект. И потому сейчас, когда спина, покрытая белым халатом, исчезает в дверях, Лань Хуань с некоторым трепетом и тревогой в глазах провожает брата. Жалел ли он о сказанном? Нет. Но надеялся на благоразумие Ванцзи.

Настоящее время.

      — Да вроде нет. Ты перед глазами один. Или, Лань Чжань, тебя на самом деле здесь нет? — улыбка вновь появляется на губах Вэй Ина, когда он опускает руки вместе с этой причудливой кружкой себе на колени.       — Есть, — он отвечает негромко, спокойно. И в его голосе нет ни капли строгости, серьёзности. Лань Ванцзи уже не тот, кем был когда-то очень давно, когда постоянно стыдил этого человека. Чего стоит только тот случай, когда ему пришлось принимать наказание за проступок заместо дяди – тогда Вэй Ин отвечал лично перед ним, кажется, совершенно не ожидая встретиться лицом к лицу со своим сокурсником. Ванцзи тоже. И потому как следует прогнал по нескольким билетам, получив исчерпывающие ответы на все поставленные вопросы.       Вэй Ин был по-настоящему талантливым, возможно, в какой-то мере гениальным студентом, легко усваивающим информацию и имеющим творческое клиническое мышление, позволяющее ему находить даже в самых сложных ситуациях нестандартный подход к решению, лечению, однако это легко нивелировалось его безудержной активностью и умением оказываться в самых сомнительных местах. Его поступки поражали вопиющим нарушением строгих правил этой больницы, а большинство старших преподавателей и вовсе не хотели мириться со столь необычным учеником – куда проще было порицать, нежели рассматривать средь руды невероятного блеска и красоты алмаз. Кажется, среди всех, кто встречал его, лишь один человек сразу увидел его – это сияние, что не могло сравниться ни с кем, эту красоту граней и аккуратных черт, а также звонкий перелив голоса и смеха, принадлежащих лишь ему одному. Этот алмаз – чёрный алмаз – моментально раскрылся перед ним настоящим бриллиантом, давая без памяти влюбиться с первых же дней знакомства. Отрицание. Смятение. Гнев. Множество эмоций и чувств выжигало его душу изнутри, однако Ванцзи смог обуздать огонь, смог преобразовать его не в разрушающее всё вокруг пламя, а в тепло, согревающее его изнутри уже много лет.       — Правда-правда? — Усянь хлопает глазами и протягивает руку вперёд, касаясь коротко пальцами чужой ладони, что располагалась так близко к его постели. Кажется, у Ванцзи сердце замирает от этого маленького, но невероятно значимого движения. Он не может дышать. Он не может говорить. Лишь распахивает глаза, потому что снова чувствует тепло его ладони, как чувствовал его несколько дней напролёт, пока Вэй Ин был без сознания.       Он держал его за руку. Держал каждую минуту пребывания в реанимации, совсем невесомо, словно не желая оставить ни одного следа на бледной коже, поглаживая подушечками пальцев. Он был с ним так осторожен, словно тот являлся идеально созданным хрусталём, способным разрушиться от неправильного, грубого обращения с собой. Смотрел на невозмутимое лицо спящего, изредка перебегал взглядом на монитор – а вдруг что-то произошло? Вдруг его такое незначительное действие – о, какое же значительное оно было для любящего сердца! – могло оборвать тонкую ниточку жизни? Ванцзи бы не простил себе. Не простил бы никому, кажется, имея шанс потерять себя самого, если бы Вэй Усянь тогда погиб.       — Правда, — и руку он не убирает. Не отдёргивает, даже не шевелит ею ни на миллиметр.       Вот только теперь дело Вэй Ина замирать и не понимать, почему его откровенно провокационное действие не вызвало столь привычного гнева или серьёзности на чужом лице. Будь они моложе лет эдак на восемь, то Лань Чжань бы точно наругал его, отдёрнул руку и бросил что-то вроде «не трогай меня!». А теперь оставил, совершенно не поменявшись в чертах лица. Кажется, только теперь у Усяня появилась возможность рассмотреть его. За то время, когда они не виделись, Ванцзи значительно вырос, черты его лица заострились, став такими строгими, что ему впору быть каким-то дипломатом или главврачом вроде его дяди. Его глаза больше не источали того недовольства, став будто бы пустыми, но сейчас, если приглядеться повнимательнее, где-то там, на дне зрачков, плескалось странно тёплое море. В него хотелось окунуться, хотелось забраться руками, впитывая то тепло и влагу, которые оно могло дать. И подобные мысли делали удивительно хорошо.       Почему он вообще думает о своём враче в подобном ключе?!       Усянь даже головой трясёт, провоцируя боль в области свежей послеоперационной раны на виске, и тянет руку, проходясь по настоящей лысине. Из-за своего образа жизни, который был присущ ему вот уже довольно долгое время, волосы перестали быть его гордостью и красотой, однако вот выбритая часть на голове казалась уж совсем какой-то слишком странной.       — Лань Чжань, вы мне решили причёску поправить? — в его голосе слышится удивление, а взгляд серых глаз остаётся на лице сидящего напротив.       И ни секунды в голове его не пробегает очевидной мысли: если же он просто его доктор, то почему позволяет столь фривольно обращаться к себе? Не «доктор Лань», не «господин Лань». Нет. Так, будто бы они всё ещё студенты, что не успели вылезти из тонны учебников.       — Тебе провели трепанацию, чтобы удалить гематому.       — О, правда? Я теперь что-то вроде инвалида?       — Нет. Судя по твоим показателям, прогноз благоприятный. Возможные проявления должны исчезнуть в течение месяца.       — А какие? Я не буду ходить сам в туалет? Или меня надо с ложечки кормить? Скажи, я сразу подготовлюсь к худшему сценарию…       — Нет. Возможны некоторые проблемы с восприятием речи и обработкой полученной информации, но это кратковременное явление.       Вэй Ин хмурит брови и пытается проанализировать тот диалог, который только что произошёл между ним и его врачом. Если быть честным, он понял каждое слово из тех, что были сказаны ему, и вряд ли это можно было считать последствиями тех ситуаций, что обрушились на него совершенно неожиданно. Как и ощущение странное в боку – он поворачивает голову, замечая прозрачную трубку, торчащую меж его рёбер, и тянется рукой к ней. Не успевает. Ванцзи перехватывает её, опуская на кровать, но не отпуская. Малейшая деталь, что остаётся незамеченной никем из них, но имеющая колоссальное значение – всё стало другим.       — Не трогай. Последствия пневмоторакса.       — Доктор Лань, я ваш пациент, а не коллега. Конечно, я прекрасно понимаю все эти сложные и новомодные врачебные слова, но если бы вы поясняли, то было бы куда лучше!       Почему-то сейчас его настроение было на высоте. И мысли о том, что Ванцзи просто его врач ушли куда-то вдаль, исчезая так быстро, как и появились. Странное ощущение заменило всё. Оказывается, так приятно очнуться после долгого сна, зная, что тебя встретят. Даже если не так и сильно желая – пускай. Он всё равно скоро выпишется, а значит…       — Лань Чжань... — он мнётся и хмурит брови, отводя взгляд немного в сторону. Разве может он просить его хоть о чём-то? Разве этот человек станет ему помогать просто так, за одно «спасибо»? Ему ведь даже заплатить будет нечем, разве что, только натурой. От таких мыслей Усянь грустно усмехается, обе руки забирая к себе и растрёпывая остатки косо отрезанных волос.       Ванцзи молчит. Ждёт. Он готов ждать сколько угодно – время давно потеряло для него значение, став совершенно бессмысленным фактором.       — Меня ведь всё равно скоро выпишут отсюда. Но… кхм, мои вещи, — вернее было бы сказать «остатки вещей», — остались в совершенно другом месте. Могу я попросить тебя принести парочку из них мне? Если у тебя нет времени или желания – так и скажи! Ничего страшного, я прямо так на улицу и выйду, а та—       — Принесу. Адрес.       Кажется, подобный ответ заставляет Вэй Ина замереть прямо с распахнутыми губами на половине недосказанного слова. Он смотрит на Ванцзи ошарашенно, кажется, совершенно не веря в согласие. Он правда это сказал? Может, это те самые нарушения, о которых Лань Чжань говорил пару минут назад? Точно-точно, ему не могли ответить «да».       — Напиши.       Ванцзи протягивает телефон, который достаёт из кармана своего халата. Там уже открыта заметка, и вылезла клавиатура строгого серого цвета (удивительно, что не белого). Усянь хлопает глазами пару раз, по-прежнему не сводя взгляда с бывшего сокурсника, а затем по памяти пишет адрес. Не уточняет, что это не то чтобы особо жилое помещение, однако надеется, что впоследствии лишних вопросов не возникнет. Пальцы легко скользят по сенсорному экрану, изредка промахиваясь по кнопкам – всё же нахождение в коме так или иначе сказывалось на его состоянии.       — Что угодно принеси… Там всякое есть. Я любое надену, — его голос кажется каким-то совершенно неуверенным. Потому что Вэй Усянь не верит до сих пор – почему тот так легко согласился? Почему вообще помогает ему, заботится сейчас – хотя можно ли вообще назвать подобное заботой? Вопросов появлялось всё больше и больше.       Лань Ванцзи же неспешно поднимается, забирая свой телефон и пряча его снова в халате. Он коротко кивает, пробегаясь взглядом по чужому лицу, и разворачивается, молча направляясь в сторону выхода из реанимации.       — Лань Чжань, Лань Чжань! Постой!       Он останавливается.       — Скажи, мне идёт? — Вэй Усянь улыбается так ярко, как может только солнце светить. И поворачивает голову так, чтобы удобнее всего было демонстрировать сбритый не особо аккуратной линией висок. В момент спасения об эстетичности задумывается лишь глупец.       — Тебе идёт.       Ванцзи смотрит на него несколько мгновений после того, как отвечает в ту же секунду. И уходит, оставляя ошарашенного, кажется, не в первый раз за этот день Вэй Ина с теплом на кончиках пальцев – фантомное ощущение чужих рук всё ещё печёт их, а мягкий, такой плавный ответ звенит в ушах громко-громко.       Его ладонь поднимается, проходясь по виску ещё раз, и такой глупый, тихий смешок слетает с губ.       В этот день Ванцзи возвращается домой спустя трое суток отсутствия. Он подбирает самый удобный момент, когда большая часть семьи находится на работе, а значит никто не станет трогать его. Впрочем, даже если бы брат находился дома сейчас, то встретил бы его тёплой улыбкой и плавным, таким мягким приветствием, каким он встречает его всегда. Но сейчас у него не было времени провести время со своими родными. Ему предстоял путь, который способен был открыть слишком много запертых дверей, наконец проливая свет на недоступные ранее моменты прошлого.