Джембер и Маркус

      Маркусу снится дом.       Снятся его комнаты во дворце, прохладная плитка пола, высокие потолки. Снится сад с громадными пальмами, и высокая зубчатая стена, и за ней – золото саванны, дым костров, сверкающий локон реки. Старшие княжны в его сне похожи на двух черных цапель. Джембера в его сне нет, и Маркус ищет его, и ветер в открытых проходах дворца задувает в его гниющую рану.       Если смотреть из окна, стражники во дворе похожи на черных пешек.       Маркус просыпается. Он поднимается на постели, и черная дрянь липким волосом тянется от его щеки к подушке. Он утирает лицо. Грязное полотенце Маркус скидывает на пол. Подушка под ним не промокла за ночь – это хорошо.       Маркусу хочется снова лечь, но он не хочет пачкать белье, и потому встает. Таверна в Делле знакома ему, он мог бы пройти по ней в темноте – руки Маркуса трогают стены, перила лестницы с треснувшим лаком, грубой работы столы. Наемная работница, черноволосая и зеленоглазая, скребет полы и стойку, пока тавернщица накладывает Маркусу завтрак. Каша. И яблоки. Разведенный эль.       Маркус выходит во двор, полощет рот элем и сплевывает на землю, и только после возвращается к еде. Тавернщица смотрит за ним как за больным ребенком. Ей его очень жаль, и, когда Маркусу приходится снова утереть с щеки гниль, она отворачивается.       Он собирает остатки каши яблочным ломтиком, порыжевшим от воздуха, и почему-то вдруг думает, что если бы стал калекой, слепым и глухим и немощным, то Джембер все равно приходил бы к нему. Не играть в шахматы и не читать вслух, и, конечно, не упражняться в фехтовании – но резать для Маркуса фрукты и заваривать кофе. Подносить чашку к его рту, собрав руку под подбородком в горсть чтобы Маркусу не текло на шею пока он пьет.       Маркус думает, приходил ли Джембер к своей умирающей матери с блюдом фруктов и тонким ножом. И было ли ей спокойней, когда кровать прогибалась под его маленьким весом, и узнавала ли она его по тому, как пахло песчаной пылью и как он подгибал под себя одну ногу с острой черной коленкой... Джембер тогда был совсем мал.       Закончив завтрак, Маркус сидит, уронив голову на руки, пока поломойка не просит его поднять ноги. Тогда он встает и возвращается к себе, и принимается за работу.       В ученых кругах Альвитты был частым спор о различиях между существами разумными и неразумными. Одна ученая женщина в переписке с другом предположила, что существ, обладающих разумом и душой, отличает боль. Боль возникает, писала она, не в теле и не в душе, но в пространстве между ними – в пространстве чувств. Вот, что отличает нас с тобой от животных, исчадий бездны и конструктов.       Маркус думал об этом, когда ему приходилось глотать гарь, сочащуюся из раны. Он думал об этом, когда просыпался – от очередной судороги, и от молота в виске, и от того, что не может разжать стиснутые зубы. Он думал об этом, когда упирался лбом в поверхность стола чтобы остудить жар воспаления.       От жара у Маркуса ломит кости. От ломоты в костях Маркусу больно есть.       Тавернщица приносит ему суп с капустой и новые полотенца. Позже, когда начинает темнеть и Маркус зажигает свечи, она приносит ему еще киселя с молоком.       – Как вас зовут?       Ее взгляд сам собой клеится к его ране, хотя она и не хочет смотреть. Ей противно.       – Забава, сударь.       – Спасибо, Забава.       Она кивает и собирается уходить, но Маркус ей в спину говорит:       – Я не умираю.       Она останавливается. Руки ее бездумно мнут передник.       – Очень надеюсь, сударь, – говорит она, – а то я не сиделка.       Маркус устало прикрывает глаза.       – Я могу о себе позаботиться, правда. Вам не нужно... Не нужно.       Забава кивает ему.       Ей хочется что-то сделать, ей так его жаль, ей видно, как ему плохо и больно. Но она уже принесла ему киселя с молоком – а больше она ничего не может.       Маркус запирает за ней дверь – и немного стоит, прислонившись горячим лбом к холодным железным петлям.       Он долго не может уснуть.       Он думает о Джембере, который резал фрукты для матери; и он думает о Джембере, который назвал его старым дураком. И еще он думает о Джембере, который был сиротой в княжеском дворце, который не любил учиться, но любил охоту и валять других мальчишек в песке. Он уже тогда был избалованный и жестокий. Он был маленький, юркий, коротковолосый и носил траур; и еще не носил косметики и душистых масел.       Маркус думает – это хорошо, что они тогда не знали друг друга. Это хорошо, что Джембер вырос избалованный и жестокий, самовлюбленный и ветренный; и хорошо, что Джембер научился жарить кофейные зерна раньше, чем чистить мечи; и хорошо, что Джембер теперь красит глаза и брови сурьмой, а ногти коричневой хной, а волосы умывает с душистым маслом. Это хорошо, что он смеется. И хорошо, что не помнит мать.       Как хорошо, что Маркус не знал его ребенком – как хорошо, что Маркус его ничему тогда не учил.       А теперь Джембер ушел спасать его, старого дурака, и Маркус долго не может уснуть, и глядит в потолок, и глотает гарь.       Он засыпает когда начинает светать, еще холодно и молочный свет льется в окна. Маркусу снится черная муть, вой и хрипы, красное зарево и женщина с лицом как колодезная дыра, которая все кричит и не может перестать, а воздух в ней все не кончается. И она все орет.       Маркусу во сне тошно. От Маркуса к колодезной дыре тянется липкий дрянной волос, а зола падает вокруг них как снег. Его, еле стоящего на ногах, тащит по улице мальчишка-оруженосец.       Она не перестает орать когда Маркус просыпается.       Он просыпается от рвотных позывов и от того, что во сне заплакал от боли. Он не может повернуть головы. Ему кажется, что сейчас у него от судорог в челюсти раскрошатся зубы.       Маркус сплевывает черную дрянь на полотенце, и раскрывает рот чтобы сказать:       – О, Господи...       И больше он ничего не может сказать. Под полотенцем промокает подушка.