Джембер и Маркус

      Маркус делает ход. Ему нравятся шахматы, которые княжич бережет с самого Архипелага – фигуры тяжелые, цельного дерева, и все тканевые подклалки целы, и лак блестит как новый, и даже пахнет еще терпким солнцем и мастерской.       Маркусу нравится порядок. Его солдаты ровно и неумолимо движутся вглубь доски.       – Вы знаете историю о происхождении шахмат, мессир?       Джембер рассеян с тех пор, как они покинули Винифер – и никто, кроме самого княжича, не виноват в его хандре. Маркусу почти жаль мальчишку-любовника, которого Джембер бросил на острове.       – Я... Кажется, да? – княжич бездумно играется с пешкой, катая ее между пальцев, – Говорят, дело было на юго-востоке континента. Старый раджа погиб, и двое его сыновей боролись за престол... Пока один не убил другого.       Джембер делает ход. Маркус раздумывает о ценности своей ладьи.       – За это, – продолжает княжич, – мать-рани отреклась от сына. Тогда он обратился к мудрецам, и те соорудили доску и фигуры чтобы сын смог показать матери ход боя – объяснить, что другого исхода быть не могло.       Маркус жертвует ладьей.       – Мессир. Простила ли мать братоубийцу?       Джембер хмурится. Делает ход.       – Я не знаю. Не помню.       Маркус берет ферзя. Джембер склоняется ближе к доске, в задумчивости жуя губу.       Маркус не хочет, чтоб княжич видел его вблизи. Он прикрывает ладонью воспаленный шрам, как если бы опирался щекой на руку.       – Так что там с рани, Маркус? Она простила его?       Маркус в задумчивости проводит по краю доски. Она теплая, ровная – отработана до блеска.       – Я тоже не знаю, мессир. Я слышал эту историю много раз, и кто-то говорил, что да, а кто-то, что нет. Многие оканчивают рассказ изобретением игры, а о сыне и матери больше не говорят.       Джембер вздыхает.       – Жаль. Было бы интересно узнать.       Маркус чувствует, как горит щека. Как если бы он поднес руку к костру, взял в ладонь остывающий уголь.       – Мне тоже хотелось бы знать, мессир, – говорит он.       Джембер откидывается на подушки, приставленные к изголовью постели.       – Я сдаюсь. У меня уже болит голова от шахмат.       – Принести вам чаю, мессир?       – Тут дрянной чай. Принеси вина.       Маркус кивает и собирает фигуры в шкатулку с бархатными стенками, складывает пополам доску.       В коридоре, где никто не видит, Маркус останавливается и ощупывает выпуклый шрам. Пальцами – снаружи, языком – изнутри.       Во рту у него расплывается знакомый ржавый вкус крови.