Вера

В дорого украшенной комнате было очень спокойно и тихо. За окном глубокая ночь, хитрые любопытные звездочки заглядывают в окна, завешанные плотными шторами и дорогих тканей с прекрасными рисунками. Всюду дорогая мебель, у стен колонны, украшенные мозаикой, много цветов в ярких пестрых горшках, на столике из белого дерева, раскрашенного в стиле охотников, стоит пара больших подносов из драгоценных металлов, а на подносах свежие фрукты, нарезки сыров и мяса, пара фигурных хрустальных фужеров и таких же бутылочек с нектаром. На скамье, полной качественных и ярких подушек, украшенных бахромой, шёлковых покрывал и одеял, в одних лишь ярко алых приталенных кюлотах на высокой посадке лежал одноглазый мужчина с ярко белой повязкой на именно на левом глазу, на повязке был рисунок в виде ярко красного креста в обведенного в кружок. Обнаженные плечи, грудь и живот человека блестели от пота, он лежал и сбивчиво дышал, сжав кулаки. Его мускулистая грудь, украшенная шрамами, коротко спазматически вздымалась, а напротив скамьи, в восхитительном кресле сидел молодой человек, высокий, очень красивый. У молодого человека были длинные светло-русые волосы, яркие и чистые желтые глаза с вечно хитреньким прищуром, веки его были накрашены дорогими белилами с блестками, ресницы, черные как смоль, хлопали удивленно, а губы, с яркой бирюзовой линией посередине, искривились в чем-то вроде испуга или сильных переживаний. Молодой человек был одет в одежду танцовщиков-наложников. Тонкое полупрозрачное одеяние голубого цвета, которое обвивало левую часть торса и плеча, но полностью открывала правую часть и правое плечо, было заправлено за яркий блестящий пояс, к которому были прикреплены маленькие колокольчики и золотые диски за маленькие ушки. Пояс держался очень низко, почти у самого паха, а держал он длинный саронг, все из той же полупрозрачной ткани, только вот украшенный большими, с пестро вышитыми картинками, лоскутами ткани, как бы наслаивающимися друг на друга и с бахромой по краям. Ноги босые, на лодыжках множество пестрых браслетов из бусин или металла, на обеих руках так же много браслетов и колец, на шее бусы, ожерелья и кольца из драгоценных металлов. Ногти юноши были аккуратные, выкрашенные в золотой цвет и на ногах, и на руках. Он встрепенулся, чуть привстал с кресла и положил руку на лоб Наггира. — Господин… Ты весь горишь! — парень поднял брови, одна из которых была украшена золотыми кольцами. — И без тебя знаю! — грубо огрызнулся мужчина, отмахнувшись от рук парня, после чего опять лег на скамью, восстановив дыхание и вернувшись в спокойное состояние. Парень подождал некоторое время, после чего вздохнул и тихо произнес. Голос его был очень мягких, спокойный, низкий и бархатный. — Итак… Вы сидели на берегу, и он дотронулся до твоего лица? — Да. — И… Тебе стало плохо? — Да. — Почему? Тебе стало мерзко… Или? — Не могу сказать… — тихо отрезал Наггир, закрыв свой глаз и положив руки себе на грудь. Его разрывало изнутри… Парень хмыкнул себе под нос, после чего поднес к проколотым золотыми кольцами губам длинную и изящную фиолетовую трубку, покрытую рисунками журавлей, шумно вдохнул дым, после чего спокойно выпустил его в воздух. На этот жест Наггир отреагировал, повернувшись к парню и тихо заговорив. — Не кури, Самакаш… — Боюсь без хорошего табака я не смогу долго слушать твои тяжелые рассказы… — Самакаш улыбнулся, после чего наклонился чуть ближе, вновь приподнявшись с кресла, — Закончим? — Пока… Пока я не знаю… — мужчина говорил тихо, осматривая висящие вдалеке награды, ордена, медали, осматривал висячий на стуле камзол ярко красного цвета с погонами украшенными бахромой и металлами, с кучей медалей и ленточек, золотыми пуговицами и прочим. С его приезда в ту деревню прошло слишком мало времени, чтобы все забыть, но слишком много, чтобы все вернуть. Наггир обрел там что-то, что позволило ему сейчас стать генералом, одним из самых близких к императору людей, при том основав свою собственную службу цензуры и проверок, в чьи обязанности входило слежение за чиновниками и приближенными императора. Следить за статусом императора, за тем, достаточно ли «благоразумны» и «сдержанны» государственные служащие. Из-за Наггира было сожгли много книг, начали прикрывать публичные дома и прочее-прочее. Он смог реализовать свое желание быть честным до конца, быть служителем закона до мозга костей, но вот душа его гнила и увядала, — Я… Я хочу еще поговорить… — Тогда будем говорить… Мне остаться на ночь? — парень сидящий рядом и говорящий с ним носил имя Самакаш, был талантливым актером и танцовщиком, его работа раньше заключалась в том, что бы развлекать богатеев и предлагать им услуги самых разных спектров мерзости и низменности… Наггир платил больше всех, он не был озабочен или гнил внутри, он не желал тела Самакаша, но при том работать с ним было тяжелее всех. За долгие годы работы, юный танцовщик утратил чувство стыда, отвращения, потерял свое тело, а Наггир, кажется, этот сумасшедший и повернутый на правилах чудак, смог вернуть Самакашу тело… В обмен на то, что плечи Самакаша не раз впитывали в себя горькие слезы, а уши тяжелые и долгие истории, самые ужасные и пугающие откровения. Самакаш жил во дворце Наггира, имел титул его наложника… В общем то, он был единственным человеком в «гареме» генерала. Глаз Наггир сверкнул надеждой и благодарностью, как у ребенка. — Да! Прошу… То есть… Если ты хочешь, конечно… — Наггир замолчал, смутился, его грудь резко вздрогнула. — Я останусь. Бальзам и свечи тебе помогают, ты стал спать лучше? — юноша спокойно выдохнул тяжелый густой и пьянящий дым. — Да. Бальзам помогает мне избавиться от тревоги, а свечи… Сон с ними крепче… Ты… Можно? — мужчина приподнялся на локтях, жестом чуть подманив к себе Самакаша. — Да, господин, — Самакаш удивленно поднял брови, отложил в пепельницу трубку, после чего встал с кресла склонился над Наггиром, — Чего ты хотел? Наггир приподнялся больше, аккуратно положил свою сильную руку на нежное плечо танцовщика, после чего лицо его очутилось в миллиметре от шеи его верного слушателя, он шумно вдохнул, прикрыл свой глаз и тихо заговорил: — У тебя… Это новое масло? Обычно ты пользовался маслом одуванчика и винограда… Это… Это персик и корица? — Наггир расслабленно вдыхал аромат, кажется, расслабившись наконец. — Да, новый аромат, приобрел его у известного парфюмера… Он сказал, что мне подойдет этот запах, одуванчик и виноград слишком кричащий и яркий, он дешевит меня. — Так и есть… Персик подходит тебе лучше, но, признаться честно, виноград тоже был отличным… — рука Наггира обмякла, уже была готова отпустить плечо юноши, как его собственная аккуратная ладонь легла поверх руки генерала. — Ты уверен, что стоит продолжать? Ты весь в холодном поту, ты горишь… — брови Самакаша мудро нахмурились, аккуратно он склонился чуть ниже и прикоснулся кончиком носа ко лбу мужчины, — Сильный жар… Наконец, одноглазый мужчина размяк и, как в последний раз, неуклюже и совсем отчаянно уткнулся носом в шею молодого танцовщика, вдыхая аромат масла персика и корицы, тихо и спокойно прикрыв глаз и расслабившись. Тихий шепот сорвался с губ Наггира. — Молчу… Молчу… — вторая рука Наггира сжала шелковое покрывало. — Отлично, давай я сяду рядом, тебе нужно успокоиться и прийти в себя… Уже очень поздно… Придёшь в себя и отправишься в постель, тебе завтра ехать на аудиенцию. Не волнуйся, я останусь в твоих покоях, буду сидеть рядом с кроватью и оберегать твой сон, могу сыграть на арфе, если хочешь… — Самакаш осторожно отодвинул Наггира, сел рядом, после чего аккуратно положил голову одноглазого мужчины себе на колени, запустил свою руку в его волосы, аккуратно расчесывая их взял в зубы трубку и затянулся. — Да… Послушать перед сном как ты играешь на арфе было бы чудесно… Спасибо, просто спасибо… — Не за что, это мой долг, мы помогаем друг другу, так сказать, партнеры, — Самакаш расслабленно выдохнул облако дыма, улыбнувшись. — Верно… Ойлу’Кеш жив… Я закончу свой рассказ тем, что скажу о том, что совершил в своей жизни самое страшное предательство… Камыши громко шуршали где-то справа за окном. Наггир лежал в постели абсолютно обнаженный, смотрел в окно, вытирая пот со лба. Мягко и тепло, его живота коснулась такая же мокрая ладонь, рядом с Наггиром лежал сероглазый юноша, все еще чуть сбивчиво дышавший и нежно уткнувшийся лицом в его бок. — Ты… Ты обещаешь, что приедешь?.. — голос звучал тихо, невинно. Полный чего-то искреннего и незнакомого, только вот слова эти заставили грудь Наггира больно сжаться, наполниться ужасом. На его лбу выступил холодный пот, ему стало мерзко, страшно и больно. — Да. Приеду… — от этих слов мир рухнул, разбился на мелкие кусочки, пошел волной боли и стыда. Острая спица пронзила его сердце, тихое смиренное дыхание, теплые губы касающиеся кожи так честно и невинно. Ладонь, лежащая на его животе. Страшное пламя сдирало кожу с костей, уничтожало и дробило рассудок. — Я люблю вас, Капитан Наггир… — голос раздирал тишину, хотя звучал едва ли громче камышей на улице, его кристальная чистота, была подобна ручью, только вот ручей этот был больше не невинным… Цветок был сорван, брошен без любви и ласки, лишь в холодной животной жажде. Капитан промолчал, с трудом проглотив комок, после чего брезгливо смахнул руку со своего живота, бросив коротко и холодно: — Пойду в свою комнату. Боль раздирала изнутри, глаз наполнился горячими слезами, он сжал саронг Самакаша, безмолвно стиснув зубы и ударив себя в лоб, полный гнева и отчаяния. — Ты так и не приехал? — тихо выдохнув дым, сказал танцовщик, смотря куда-то вдаль стеклянными глазами, его грудь наполнилась мерзкой жижей, он вспомнил всех тех дворян, каждого, кто вытер ноги о его достоинство и осквернил его, когда-то благоухающий, мертвый цветок. — Мне так стыдно! Я мерзкий…. Я отвратителен! Я просто омерзителен! — от силы сжатия, губа лопнула, страшная тоска заполнила плечи, кажется вот вот, этот груз задушит капитана, уничтожит его естество, — НЕ ПРИЕХАЛ! НИ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ, НИ ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ, НИ ЧЕРЕЗ ГОД! — продолжал, задыхаясь, кричать генерал Наггир, раздирая свое лицо, пока Самакаш был в трансе от нахлынувших воспоминаний и мерзкой липкой грязи, которая медленно поглощала его тело, вытекала из его рта и гениталий, — Ты знаешь... С того момента прошло четыре года… — Чудовищно, Наггир… — из ноздри Самакаша капнула алая капля, бесшумно упав на его грудь. — Омерзительно! Я… — резко что-то горькое поднялось в горле, отравило кровь и рассудок Наггира помутился от злости и обиды. Страшное порочное дитя стыда и обиды свилось клубком под сердцем, а сейчас раскрылось во всей красоте и впилось своими зубами куда-то выше середины груди. Резко Наггир выпрямился, замахнулся и остановил свою раскрытую длань в сантиметре от лица Самакаша, громко зарычав, — Да что тебе знать о человеческих чувствах, дворцовая шлюха! Ты вздумал учить меня и стыдить? Взор помутился, лицо Самакаша исказилось, растеклось кровавым пятном, аккуратный рот и нежные губы превратились в ужасающую пасть, комната задрожала, а откуда-то из разверзнутого демонического чрева с зубами донесся искаженный виноватый голос: — Господин, ты прав… я ничего не знаю о чувствах, простите мою глупость.. — голова и шея изогнулись в омерзительном поклоне, что-то со страшной скоростью зашептало в ухо Наггира, голос звучал так знакомо: — Сучонок, смеет оскорблять тебя… Погляди на этого мерзкого мальчишку… На его грязную оскверненную пасть! Из нее разит трупами, — голос звучал словно удар молота по наковальне, — Он смеет говорить с тобой! Бесстыжий… Погляди на эту мерзость.. Рука напряглась, на лбу выступил холодный пот, глаз раскрылся от ужаса, увидев в углу комнаты ужасающий образ. Что-то чудовищно хтоническое… Высоченный и широкоплечий, с десятками криво растущих рук по всему телу, будь-то вылепленному из черной глины и железа, страшные руки закрывали голову без шеи, растущую прямо из широченных плеч, чудовище начало вещать этим самым тяжелым голосом: — Погляди на себя! Ты омерзителен, как же ты жалок! Проглотишь это оскорбление? Ни на что ты не годен! Правильно твоих друзей убили, ты же знаешь, что это твоя вина… Не ты ли сообщил тому гахипшуту библиотеку, в который вы будете проводить заседание? Ни капли стыда не было в тебе, когда ты воспользовался Ойлу’Кешем, да… Ты упивался тем, что ты первый, да? Осквернил ни в чем не повинного мальчишку… — Ты лжешь! Лжешь! Я… Мы… Он сам этого хотел! Мы… Это была минутная близость! Он понимал это! — Наггир не мог кричать, кричало его подсознание, рот его был сомкнут, а мир вокруг встал на паузу, как вдруг, огромный стальной голем засмеялся. — Грязный лжец! Лжец… А сейчас? Как же низко ты пал, трогаешь эту грязную шлюху, как много богатеев до тебя лапали его где хотели? Десятки? Сотни? А может быть и целая тысяча! — голем расхохотался, указывая своей огромной стальной ладонью на Самакаша, все еще сидящего в инфернальном образе, — Ты доволен своим положением? Тебе плюют в спину! Смеются… Сам Император считает тебя придворным шутом! — Ты врешь! Меня уважают! Самакаш… Он заложник обстоятельств и я… Мы помогаем друг другу! Ты… Император мой друг, я учил его сына фехтовать! В спину мне никто не плюет… Мы хорошие друзья с Задкхагешем! Он… Он мой друг! — Помогаете друг другу? Посмотри на свою руку, червяк… С ужасом Наггир опустил взгляд на свою ладонь, осознав, что она находится совсем в другом положении, не так, как он ее оставил. На костяшках пальцев и без того сбитых он заметил капли крови, со лба упали бусины холодного пота. Наггир с ужасом поднял глаза. Мир был прежним, все та же уютная комната заставленная цветами и дорогой мебелью, все тот же запах табака, свечей и духов… Только вот его наложник сидел перед ним стыдливо склонив голову, а из под его растрепанных волос на пол падали алые капельки, между тем, его голос звучал очень тихо и только  сейчас дошел до слуха генерала: — Прости, прости, прости… — Самакаш смиренно извинялся, опустив своей милый лик от звонкой пощечины. Серьга из его носа вылетела и упала недалеко от дивана. Наггир возопил от стыда и ужаса, схватившись за волосы, после чего упал на колени с дивана, схватил серьгу и сжал саронг Самакаша, так, как хватает ребенок хватает свою мать за юбку, будучи в истерике. Генерал без конца извинялся, повторял имя своего наложника, рыдая своим единственным глазом навзрыд, утыкаясь лицом в саронг, то снова от него отстраняясь, чтобы с ужасом и страшным стыдом взглянуть в стеклянное лицо парня. Угольная тушь чуть потекла, линия помады на губах от удара покривилась, под носом все было измазано кровью. — Прости, господин, пора спать… Пойдем… — Самакаш говорил спокойно, натянув свое дежурное спокойное выражение лица, после чего встал, выпрямился, вытер под носом, поправил волосы, направившись прочь из комнаты отдыха. — Да… Да… Прошу, Самакаш! Прости, я не хотел, прости! Я правда не хотел! — Наггир подорвался с пола, размазывая слезы по лицу, побежал за своим наложником, извиняясь и произнося его имя. — Ничего, господин, я все понимаю, не переживайте… Одноглазый понимал, переживать есть о чем. Его душа ожесточилась, так же, как ожесточилась и душа его самого верного и близкого на данный момент человека… Сколь много раз он плакал в его плечи, как часто Самакаш играл ему на арфе, постоянно был рядом и в нужный момент приносил травы и бальзамы, напоминал про отдых и следил за тем, чтобы Наггир ел вовремя и не забывал об этом во время работы. Был мягкой и теплой тенью, которая следовала за ним даже на выходах в люди… Самакаша позиционировали как секретаря генерала, посему он был ознакомлен со всеми делами и проблемами своего господина. От всех этих воспоминаний сердце стянула стальная паутина боли и отчаянья, хотелось кричать от боли, но было уже поздно. Мужчина опустился в кровать, лишь в своем нижнем белье он лежал на огромной дорогой кровати, сделанной на заказ, с большим и плотным балдахином. Сна не было, была лишь горечь. Плакать Наггир перестал, лишь тихо лежал в кровати, пока из края его темной спальни доносилось нежное звучание арфы, в кресле сидел Самакаш в своем ночном халате, тихо и мирно играл, прикрыв глаза. — Мне стыдно. — Не чего стыдиться. Что сделано – того не вернуть. Ты можешь написать письмо Ойлу’Кешу или навестить его… Если так хочешь… — Я не о нем. — М… — Самакаш тихо хмыкнул, на секунду прекратил, после чего начал вновь играть, будто ничего не произошло — Почему… Почему ты игнорируешь это… — Я не понимаю, о чем ты… Эти слова разрывали душу Наггира, он понимал, сколь глубокая рана открылась из-за него, что если бы души могли кровоточить, то пол был бы залит кровью Самакаша… Чистой, как стекло… — Ты понимаешь, о чем я! — Нет. — Самакаш говорил тихо, почти шептал, в то время как хриплый и уставший голос Наггира звучал спокойно, но устало. — Почему… — Прошу, я желаю оставить эту тему, — мелодия чуть звякнула, повторяя чуть надломившийся тихий шепот. — Я не могу это оставить… Я чувствую вину… — Я виноват, я не понимаю в человеческих чувствах и не смел перебить или пристыдить тебя, прости, господин, — парень настойчиво перебил генерала, его голос звучал смиренно. На глазу Наггира выступили слезы, он не понимал, что ему делать. Он знал, как стрелять, как фехтовать, как ездить на лошади и управляться с ружьем, но понятия не имел, что такое дружба, любовь, сострадание. — Твои слова ранят меня, Самакаш… — Прости, моя вина, я замолчу, — тихо замолчал, теперь в комнате раздавалась лишь музыка арфы и тихое дыхание. — Нет… Только не молчи… — Тогда я могу петь… Парень начал тихо и спокойно петь, это была народная песня, популярная на востоке Азам’Сауд’Дахиль. Что-то про пастуха и его косуль, про свободный ручеек и облака… Веки Наггира стали вмиг тяжелыми, сердце продолжало кровоточить, но теперь боль эта стала удовольствием… — Прости… — Я не могу иначе… Напоследок, уже сонный и угнетенный Наггир перевел глаза на большой бюст Императора в углу комнаты, таковой стоял почти в каждой комнате. Наггир любил разговаривать с «Императором» время от времени, особенно когда сердце его болело или наоборот радовалось…