Был ли ты маяком или штормом

Утром, несмотря на ночной разговор и сказанные вслух откровения, продолжить на той же легкой ноте им не удалось. Андрей молчал, хмурился и выглядел бледнее обычного, и Марат не сразу понял, что было не так. — В больницу надо сходить, — проговорила за завтраком обеспокоенная Ирина Сергеевна, пытавшаяся одновременно подгонять Юлю быстрее есть манную кашу и заставить Андрея выпить чашку чая, а не уткнуться взглядом в пол. Марат сидел в углу и старался внимание к себе не привлекать. Он чувствовал себя лишним не только потому что был тут в первый раз, но и потому что видел, что никакого чувства семейного между живущими здесь не сложилось — они больше напоминали людей, сошедшихся из-за случайного стечения обстоятельств. — Я тогда в школу опоздаю! — заметила Юля, мужественно запихивая в рот ложку манной каши. — А ты на работу, тетя Ирина! Ирина Сергеевна нахмурилась, свела к переносице брови — будет так дальше делать, морщины появятся, — произнесла бесцветным голосом: — А что еще делать… Такая Ирина Сергеевна совсем не походила на Мишель, которая, широко улыбаясь, открывала дверь и приглашала внутрь, не была схожа и с Ириной Сергеевной, вовлеченной в организованную Коневичем борьбу против группировок. Никто из них не унывал и не прогибался под тяжестью обстоятельств. — Я могу сходить с Андреем в больницу, мне не сложно, — предложил Марат. — А вы, Ирин Сергевн, Юлю в школу отведите и на работу идите справедливость вершить. — Тебе самому в школу надо, — возразила Ирина Сергеевна, но в ее глазах горело настолько неприкрытое пламя облегчения, что Марат был готов до последнего настаивать на своих словах. — Предупрежу, что не приду, — отмахнулся он и тут же направил разговор в нужное для себя русло, зная, что после таких слов Ирина Сергеевна точно не сможет ему отказать. — А вы что, предлагаете товарища в беде бросить? Марат решил не откладывать и пошел к телефону. Набрав отложенный в памяти номер, он подумал, что скажет Розочке. Правду Марату говорить не хотелось — из-за открытой неприязни Розы к группировкам — но не говорить правду было нельзя, потому что она знала его, как облупленного. Судьба Марату благоволила, потому что трубку подняла Розочка — говорить с ее матерью, которая до сих пор хотела, чтобы они сошлись, и постоянно об этом упоминала, было бы неловко. — Роз, — выдохнул ее имя Марат. — Маратик, ты почему так рано звонишь, что-то случилось? — Да нет, все нормально, — машинально отмахнулся Марат и сам себя исправил. — На самом деле, не все нормально, но не со мной. Но я звоню не по этому поводу. Ты можешь меня прикрыть сегодня, я в школу не смогу прийти? — и добавил чуть погодя, зная желание Розочки все знать. — Я потом тебе все расскажу. Роза молчала, и молчание было тяжелым — редко, когда оно повисало между ними даже так, по телефонному разговору. Марат крепче сжал трубку в руке, потому что тишину такую напряженную он не любил. — Это с твоим группировщиком связано? Интересно, когда Андрей превратился в ее глазах в его группировщика? Марат пальцем провел по пыльной поверхности тумбочки, нарисовал букву «М» и стер — думал, что ей сказать. — Да, — решил признаться он. — Но там все сложно, не хочу по телефону рассказывать, — произнес тише. — Это важно для меня, Роз. В трубке послышался усталый вздох. — Я предупрежу, что ты не придешь из-за головной боли, — согласилась ему помочь Розочка. — Но если твои родители об этом узнают, выкручиваться будешь сам. — Спасибо тебе большое, — пробормотал Марат, почувствовав, как благодарность затопила его нутро. — Должен будешь, — резко ответила она и положила трубку. Марат знал, что Розочка так свое недовольство показывала, но решил разобраться с этим позже — тоже положил трубку и пошел на кухню к теперь, видимо, своему группировщику. Для похода в больницу Андрею вместо окровавленного пальто заботливая Ирина Сергеевна отдала старую куртку, а Марату предложили кофту Андрея. Кофта оказалась великовата в плечах, и он долго не мог понять, что именно не давало ему покоя. Потом понял — запах. От кофты пахло Андреем, чем-то терпким и горьким, как табачный дым, и поправляя колючий ворот, Марат понимал, что этого запаха для него было чересчур много. Они попрощались с Ириной Сергеевной и Юлей у подъезда. Юлька все приглашала Марата приходить еще: видно было, что ей не хватало простого, беззаботного общения. — Ты откуда Ирину знаешь? — нарушил молчание между ними Андрей, пока они шли в больницу. Он выглядел бледным, пошатывался из стороны в сторону, но предложенный Маратом локоть предсказуемо проигнорировал. — Комсомол с пдн вместе работают. Холодный ветер ударил в спину, и Марат поежился, пряча нос в вороте куртки — запах от кофты остался бороздами в слизистой носа. — Ты ее не из-за комсомола знаешь, — возразил Андрей. — Ты вчера, до того, как Ирина открыла дверь, уже назвал ее имя. — Как ты в своем состоянии смог еще что-то там разглядеть и запомнить? — задал риторический вопрос Марат. Андрей и сейчас выглядел не лучше. Наверное, его подташнивало, и вести даже такой разговор было пыткой. А нечего было на стрелки ходить и драться, как в последний раз. «Так это из-за Айгуль было», — возразила другая часть Марата, мягкая и жалостливая, которая и сейчас Андрея всячески жалела. — Может, я знаю адрес Ирины Сергеевны из-за комсомольских дел? — паясничал Марат, но под пристальным взглядом Андрея признался. — Ладно, ладно. Я иногда на квартирники хожу, на них с Ириной Сергеевной и познакомился. На первый квартирник Марата затащила Розочка. Он помнил, как это было: маленькая квартирка с горящими тусклым светом лампочками, тесно жмущиеся друг к другу люди и сидящий посреди комнаты на хлипком табурете гитарист. В памяти Марата отложился и тихий голос Розочки, подпевающий душевной песне музыканта, и чувство единения с людьми, находящимися там, и восторг, разрастающийся в груди подобно плющу. Любил Марат музыку. После этого он ходил на другие квартирники, даже поэтические, пока комсомольцы под руководством Розочки, которая прознала, что Марат, благодаря Вовиной науке, умел играть на гитаре, не стали устраивать свои. — Серьезно? — со скептицизмом в голосе спросил Андрей. Марат хотел Андрея толкнуть плечом — что за стереотипы, разве он не мог увлекаться музыкой? — но вспомнил, что у того проблемы с головой (на взгляд Марата, пожизненные). — Серьезно, — съязвил он. — Только на квартирнике Ирина Сергеевна себя по-другому называла, Мишель. — и выглядела она счастливой и довольной жизнью. — Ты сам ни разу не был на них, что ли? — Был, Ирина приглашала. — И как? — Не очень, там музыкант был так себе. — Джон? — попробовал угадать Марат. Он помнил этого недоамериканца с кислой мордой. — Да. Знаешь его? — Ага, бесит он меня. Мы с ним один раз даже чуть не подрались, — когда Марат притащился на квартирник со своей гитарой, а Джон сказал, что место этой гитаре на помойке. Марат тогда чуть на месте морду ему не начистил, ведь за своим музыкальным инструментом, который достался ему от Вовы, он тщательно ухаживал, даже от предложения комсомольцев скинуться на новую гитару отказался. — Обрадую тебя, Джон уехал из Казани. Его кто-то подкараулил, избил и все патлы состриг. Думаю, мстили за лопнувшие перепонки после его «потрясающего» исполнения песен. В Москву вроде махнул. Андрей прочистил горло, и Марат бросил на него обеспокоенный взгляд. Хуже стало? — Тебя тошнит? Можем постоять или сесть, тут лавочки недалеко. — Все нормально, я дойду, — ответил Андрей, но Марат ему не поверил, потому что Андрей выглядел будто устыдившимся чем-то. Слабостью своей, что ли? Так что обеспокоенный Марат следил за ним весь оставшийся путь. В больнице Андрея узнала проходящая мимо медсестра. «О, Васильев!» — сказала так обыденно, будто Андрей сюда регулярно заглядывал, и Марату стало дурно. Потому что неправильно было, что медсестры и врачи воспринимали как должное появляющихся в больнице избитых группировщиков, равнодушно наблюдали за тем, как пацаны медленно, но верно погружались в трясину уличной жизни. Не ради этого Денис лекции проводил и твердил всем про опасность безразличия. И универсамовские не помогли Андрею, не привели его в больницу. Один только Марат сидел на скамейке и ждал, сжимая и разжимая пальцы — то от скуки, то от беспокойства. И на сборы чертовы группировщики Андрея заставят идти, наплевав на его состояние. — Ну что? — подскочил Марат, когда Андрей вышел из кабинета. — Легкое сотрясение мозга, в пятницу на повторный прием, а пока дома сидеть, — ответил устало, — я домой пойду. — Я провожу, — поставил перед фактом Марат. Андрей даже не возразил. В квартире Марат решил похозяйничать на кухне, потому что помнил, что больным надо пить много жидкости, а чай, на его взгляд, был намного вкуснее воды. Пошел искать Андрея, чтобы спросить, где на кухне лежало сладкое — на сгущенку даже не надеялся — но увидел только уснувшего группировщика. Ночью Марат, утомленный событиями дня, об этом не думал, но сейчас не мог оторвать взгляд от безмятежного лица Андрея. Такой Андрей не был похож сам на себя — вечное напряжение и ожидание опасности пропало, и он стал выглядеть на свой возраст. Интересно, каким бы вырос непришившийся Андрей? Может, стал бы пианистом? Марат еще немного посмотрел на его безмятежное лицо — смазливое, как всегда, — укрыл пледом. Батареи были едва теплые, не хотелось, чтобы Андрей замерз и заболел. Марат, вспомнив, как это делала мама, подоткнул под него плед. Только мама еще в висок ласково целовала, но Марат решил это упустить. Вместо этого пошел на кухню и мужественно пил чай без сладкого, предпринял попытку самостоятельно застирать рубашку (получилось плохо, и он быстро бросил это дело), даже нашел в шкафу книгу и начал ее читать. В общем, делал что угодно, чтобы не возвращаться в комнату к спящему Андрею и не смотреть на его безмятежное лицо. «Не мудрено, что после вчерашнего я так за него волнуюсь», — трактовал свои чувства Марат, в пятый раз пробежавшись глазами по одному и тому же предложению. В раздражении захлопнул книгу — все равно ни черта не понимал, будто все слова были переведены на английский язык. Думал, что долгие часы будет мучиться от безделья и сжатого пружиной напряжения в теле, но наконец пришла Ирина Сергеевна с Юлькой — и Марат сбежал. Розочка преградила ему дорогу, сложила руки на груди и глаза прищурила так знакомо, что Марат почувствовал дежавю, потому что серьезный разговор насчет его тесного общения с группировщиком у них уже был. — Роз, давай после собрания поговорим, — примирительно предложил Марат. — Я тебя до дома провожу и все-все расскажу. Розочка бросила взгляд на висящие на стене часы — на собрание опаздывать никому из них не хотелось, а оно как раз должно было начаться. — Ладно, — кивнула она. — Но Денис тебе устроит лекцию за такой внешний вид. Что за кофту ты надел, новая, что ли? Сидит, как мешок картошки. — Я рубашку испачкал, — а повязать галстук на кофту было бы ужасным решением. — Разберусь, если что. Лучше пойдем, а то опоздаем! После собрания Марат задержался, чтобы предупредить Дениса об угрозе со стороны Домбыта. Разговор вышел странным, но, честно говоря, все разговоры с Денисом выходили странными, потому что Марату всегда казалось, что он говорил с человеком, который и так все знал. Как и сейчас. Денис каким-то образом знал о помощи Айгуль, о разборках между Универсамом и Домбытом, даже о выдуманной причине, по которой Марат сегодня в школу не пришел. — Не волнуйся, Марат, Домбыт проблемы устраивать не будет, — успокоил его Коневич. — Вадим Желтухин прекрасно понимает, чем это может для них обернуться. Марат расспросил бы подробнее — наверняка безобидный комсомолец с акульей пастью имел на главу Домбыта компромат — но вспомнил, что его в раздевалке ждала Розочка. Розочка на рассказ о произошедшем отреагировала лучше, чем Марат надеялся, — не хмурилась, только задумчиво смотрела на его лицо, будто отчаянно пыталась что-то понять. — Познакомишь меня с Андреем, — сказала она, когда Марат замолчал. — Так долг отдашь. — Ты с ним уже знакома. Розочка предпринимала попытку с Андреем познакомиться в своей манере: в глаза пыль пустила и вела себя преувеличенно манерно. Марат за годы дружбы научился видеть ее насквозь, но Андрей, который ложь и притворство не выносил, этого делать не умел, так что он просто кивнул и отвернулся от широко улыбающейся ему Розочки. — Не так, — объяснила Роза. — Я хочу познакомиться с ним как твоя лучшая подруга, а не потрясающе красивая комсомолка-одноклассница. Марат был не против. Если он собирался и дальше с Андреем общаться — а он собирался, — то рано или поздно должен был их друг другу представить. — Хорошо, — согласился Марат. — Но я все равно не понимаю, зачем тебе это. Розочка могла попросить что угодно, начиная со своих любимых сигарет и заканчивая дефицитными колготками, но она выбрала что-то настолько тривиальное. — Я хочу понять, что такого в нем видишь ты, — честно ответила Розочка. Марат сам бы хотел понять и облечь в слова все то, что он замечал в Андрее: все его полутона и оттенки, острые углы и редко мелькающие плавные линии, противоречия и в противовес им твердые следования внутренним ориентирам. И самое главное — свою привязанность к нему. Потому что каким бы ни оказался на самом деле Андрей, безопаснее и правильнее было бы с ним не общаться вовсе, но… Но Марат никогда не был правильным комсомольцем. Через два дня Марат пошел в ДК. Розочка тут же радостно повисла на нем и потащила танцевать. Марат позволил ей это, как позволил себе расслабиться и погрузиться в музыку, вдохнуть спертый воздух зала и почувствовать себя настолько обычным, насколько он мог быть. На медляке он притянул Розочку к себе — играла ее любимая песня, и она потом весь вечер бы дулась, вздумай Марат в этот момент ее игнорировать. Взгляд устремился в сторону круга Универсамовских. Марат не стал себе врать, что смотрел туда по привычке, а не потому что глаза искали знакомое лицо. Нашли. Марата затопило возмущение, потому что Андрею надобно было сидеть дома, а не здесь находиться, с его-то состоянием! Синяк с глаза только начал сходить, а он уже на дискотеку заявился, дебил. Марат все эти дни к нему домой приходил, чтобы домашку передать и с пропущенными темами помочь (будто он их понимал), но, на самом деле, чтобы бездельничать и втроем с Юлей играть в настольные игры. Андрей с девчонкой не танцевал, а стоял в углу, лениво и как-то даже безразлично смотрел на кружащиеся пары. Их взгляды пересеклись, и Марату показалось на секунду, что внутри него что-то ухнуло вниз, точно он с гаражей безрассудно прыгнул в сугроб — мгновение полета и пронизывающий все тело холод. В полумраке глаза у Андрея выглядели еще притягательнее обычного — хотя, казалось, куда? — и Марата очень порадовало, что Розочка тихо подпевала песне, а не с ним разговаривала, потому что ответить ей вразумительно он сейчас при всем желании не смог бы, засмотревшись на цветные блики в глазах Андрея. Марат указал подбородком в сторону лестниц. Андрей проследил глазами направление его взгляда, кивнул и медленно пошел туда. Марат дождался окончания песни, шепнул Розочке, что отойдет ненадолго — она рассеянно кивнула, думая о чем-то своем, — и устремился следом. — Черт, я утром последнюю скурил, — похлопал себя по карманам брюк недовольный Марат. Совсем забегался и забыл купить новую пачку сигарет. — Держи, — достал из своей пачки сигарету Андрей. — Конечно, не такие хорошие, как вы, комсомольцы, любите. — Переживу, — фыркнул Марат, мысленно отмечая, что Андрей попытался пошутить. Получилось плохо, но главное, что лед тронулся. Под лестницей, где они прятались, царил полумрак, но лицо Андрея Марат все равно различал — глаза эти бездонные, несмотря на желтеющий синяк, и длинные ресницы. — Почему на медляке ни с кем не танцевал? — спросил Марат, прислонившись к стене. С наслаждением затянулся. — Не захотел, — ответил Андрей. — Не у всех, как у тебя, есть девушка. Марат не сразу понял, кого он имел в виду. — Ты про Розочку? — фыркнул он. — Она моя подруга, а не девушка. Мы раньше мутили, но ничего путного не вышло, решили остаться друзьями. — С друзьями медляки не танцуют, — со скептицизмом в голосе заметил Андрей. Не верил, что ли, в дружбу между мужчиной и женщиной? — Да ладно, — отозвался Марат, сделав еще одну затяжку. В груди разливалось приятное тепло. — Я бы и с тобой по-дружески медляк станцевал. Взгляд Андрея от этих слов смягчился. — Да, ты мог бы, — тихо согласился он. Помолчали. Марат докурил сигарету, но уходить не спешил. Да, в зале было шумно и весело, можно было забыть обо всем, танцуя и горланя песни, но рядом с Андреем Марату оказывалось спокойно. Может, он действительно был неправильным комсомольцем, раз находил спокойствие в компании группировщика. — Я хотел поблагодарить тебя, — разорвал тишину серьезный голос Андрея. — За то, что помог мне после драки с Домбытом. Я тогда наговорил тебе всякого, а стоило бы поблагодарить. Спасибо. У Марата чуть челюсть от удивления не отвисла, но он постарался внешне остаться спокойным — не хватало еще Андрея после таких слов спугнуть — взглянул только на него, вложив в свой взгляд всю томящуюся внутри мягкость. — Обращайся, — Марат решил рискнуть. — Друзья для того и нужны, чтобы помогать и быть рядом, когда плохо. Андрей застыл, подобно статуе, и Марат подумал, что сказал заветные слова, засевшие в его голове, слишком рано, что не стоило и вовсе говорить их, но Андрей спустя секунду оттаял, и его глаза — впервые за все их знакомство — потеплели настолько, чтобы растопить засевшие там льдинки. — Да, для этого они и нужны, — согласился он. Позже этим вечером, когда Розочка потащила его курить, и Марату пришлось просить сигарету у нее, его резко ударило по голове пониманием. Андрей вот так просто дал ему — чушпану, комсомольцу — свою сигарету. Не побрезговал, внимание на этом не акцентировал, а потом и вовсе согласился, что они друзья. — Чему ты так улыбаешься, Маратик? — спросила довольная чем-то своим Розочка. А Марат даже ответить не мог, потому что объяснить вот такую свою радость, костром горящую внутри него, словами было невозможно. На следующий день Розочка попросила его занести в музыкалку документы, которые ей нужно было отнести самой, если бы не назначенное учительницей репетиторство. Марат справился быстро, а в музыкалке, чтобы занять время, решил заняться самым скучным занятием на свете — рассматриванием стендов. На центральном стенде висели фотографии прошлых лет с концертов и выступлений, по бокам аккуратно были приклеены газетные вырезки. Марат стал рассматривать фотографии, надеясь увидеть на них Айгуль. Нашел ее не сразу, и то по скрипке. Глаза лениво перепрыгивали с фотографии на фотографию. Девочка с виолончелью, мальчик с баяном, примерный пионер за пианино… Марат удивленно посмотрел еще раз на последнюю фотографию. Не сразу понял, кто это. Никогда бы не догадался, вглядываясь в пушистую копну светлых волос, что это Андрей — только по взгляду, наполненному знакомой внутренней силой, узнал. Так вот, каким он был. Так вот, каким он мог стать. Марат все смотрел на эту потертую по краям фотографию и никак не мог себе объяснить, почему ему было так тошно. На собрании у Марата все валилось из рук, и Коневич, заметив его состояние, попросил остаться. Взвинченный Марат злобно зыркнул в его сторону, но ничего не сказал. Он слышал, что можно перенести все невзгоды жизни хладнокровно и стойко, но сломаться от упавшей на пол вилки. Сейчас Марат понимал эти слова как никогда лучше. Из его рук выскользнул листок, закружился, как семена клена, и приземлился на пол. Марат смотрел на это и боролся с желанием смахнуть все оставшиеся на столе вещи на пол. Сжал руки в кулаки, но мысли в голове — беспокойные, мутные, как поддернутый пленкой застоявшийся чай, — не давали успокоиться и прийти в себя. — Что с тобой? — спросил Денис, потому что он не мог не тыкнуть своим любопытным носом в его уязвимость. — Ничего, — мгновенно ответил Марат и не сдвинулся даже на миллиметр. Потому что сдвинуться сейчас было смерти подобно, потому что если он двинется, то точно или стол уронит, или вазу запустит в окно, и что тогда разобьется первым — его рассудок или стекло, — сказать было сложно. Денис на его слова не обратил внимания, сел на корточки и поднял с пола чертов листок. Посмотрел на него и тяжело вздохнул, потому что Марат не основные тезисы его речи выписывал или список дел на день составлял, а старательно рисовал детородные органы, но вздох у него получился не разочарованным, а усталым, потому что Марат так делал уже не в первый раз. Денис смял листок и выкинул в урну, лишь бы не замарать кабинет видом того, чего в СССР нет. — Чтобы освободиться от лишних эмоций, — осторожно сказал проницательный Денис, потому что он догадался, что с Маратом что-то не так (и Марата это страшно бесило). — Можно поговорить об этом, написать или… — Разхуярить все к чертовой матери, — предложил, стиснув зубы, Марат. — Можешь карандаши сломать, — Денис, ни капли не испуганный его гневом, поставил на стол стаканчик с остро заточенными карандашами. — Все равно послезавтра новую партию привезут. Марат толкнул рукой стакан, высыпая карандаши — те, сверкая тонкими серыми боками, покатились по лакированной поверхности стола и упали на пол. Денис даже бровью не повел. — Легче стало? — Нет, — прорычал Марат и начал по комнате расхаживать, потому что гнев гневом, но умом он понимал, что ломать тут ничего не хотел. В этот раз Коневич вопросов раздражающих задавать не стал, руки положил на колени и за ним следил, как любознательный ученый за подопытным — Марата бы в дрожь бросило, но он был слишком занят своими мыслями, штормом уничтожающими всю его видимую комсомольскую собранность. — У тебя было такое? — спросил наконец, чтобы излить всю желчь, которая комом сгустилась внутри него. — Чтобы ты видел, как человек добровольно себя губит?.. — Да, было. — …что ему все равно, в тюрьму он сядет или помрет? Он себя губит, а ему плевать, понимаешь? П-л-е-в-а-т-ь? Последнее слово Марат разве что не по слогам произнес — хотел выплюнуть, ядовито и гневно, вот только ему самому было не плевать, и потому голос предательски дрожал. Идиот, дебил, глупый группировщик. «Ну зачем ты появился в моей жизни?» — в исступлении мысленно вопросил Марат у Андрея. Представил его с нечитаемым взглядом, густыми ресницами и пухлыми губами, на которых была заметна каждая трещинка. «Без тебя мне было бы легче», — Марат бы столько не злился на человеческую глупость. Андрей в его голове молчал и смотрел-смотрел-смотрел, своим пронизывающим взглядом в душу проникал. — Понимаю, — спокойно ответил Коневич. — Да ничего ты не понимаешь! — опять взорвался Марат. Но Денис не испугался его эмоциональной вспышки, поправил вечно сползающие с переносицы очки — пора уже новые купить, деньги-то у него точно имелись, — голову в бок наклонил, будто его забавляла истерика Марата. Знал, черт, как себя вести с ним, потому что Марату стало стыдно и за разведенный беспорядок, и за свою вспышку. Эмоции эмоциями, но Марат уже давно не чувствовал себя вулканом, из которого так обжигающе и смертельно выливались все чувства. Это Андрей был во всем виноват. — Извини, я не хотел беспорядок устраивать, — сказал Коневичу уже спокойнее. — Да, я догадался. — Просто… — Марат замолк, ведь как объяснить все это, понятия не имел. — Предположу, твое состояние связано с Андреем Васильевым? — попал в цель проницательный Коневич. — Предположи, — буркнул Марат, но отрицать не стал. — Ты можешь сесть и все спокойно рассказать, — предложил Коневич, похлопав рукой по спинке свободного стула, — а не ломать кабинет. Марат бы возразил, но его охватил стыд. Потому что устраивать беспорядок и крушить — это было не по-взрослому, а так, ребячество. Но показывать, что ему стыдно, Марат не собирался, и он сел с невозмутимым — как сам надеялся — выражением лица. Вздохнул. Начал говорить. Речь получилась нескладной. Марат то сбивался на увиденную им фотографию еще непришитого Андрея с трогательной копной светлых волос и аккуратно повязанным красным галстуком поверх белой рубашки, то вспоминал, как они поругались с Андреем из-за его драки с Домбытом, то вдруг упомянул помощь с Айгуль. Даже про улыбку рассказал — Коневич располагал своим доброжелательным видом поведать о потаенных уголках сознания. — Я думаю, — закончил свою исповедь Марат. — Андрею нравится уличная жизнь, или он убежден, что она ему нравится, черт знает… — Или он думает, что не заслуживает ничего другого, — высказал свое предположение Коневич. — Ты знал Андрея еще до всего этого, — догадался Марат. — Да, я знал его еще до пришивания. Андрей учился в той же школе, что и ты, — странно, Марат его никогда там не видел. — Я пытался показать ему иной путь, чем пришивание, но он не прислушался к моим словам. — И ты так просто отступил? Что, у Андрея не было ни влиятельного отца, ни полезных связей, чтобы комсомол в нем заинтересовался? — Марат, — укоризненно назвал его имя Денис, и это должно было Марата пристыдить, вот только ему ни капельки совестно не было. — Тебя тогда с нами еще не было, но комсомолу хватало и своих проблем. Слышал о мальчике, которого забили на остановке? Он один у бабушки был, сирота. Она его смерти не выдержала, и сама через месяц слегла, — Марат, конечно, слышал, но краем уха и тревожным причитаниям мамы, потому что гибель мальчика совпала с отъездом Вовы в Гагры. — И у Андрея тогда случилось несчастье… — Не рассказывай, — прервал его Марат. — Андрей сам расскажет, если захочет. Не хочу узнать все за спиной. Денис кивнул. — Хорошо. Я пытался помочь Андрею, говорил об отшивании, перспективах, но… — Коневич развел руками. — Он не заслуживал спасения? — едко спросил Марат, впервые злясь на Дениса. — Как можно спасти того, кто не желает быть спасенным? — ответил вопросом на вопрос Денис. И это была главная проблема, то, что мучало Марата, потому что Андрея все устраивало: вечные драки, травмы и кровь. А Марата, наоборот, это не устраивало, но он знал, что Андрей его бы не послушал. Если его не смог спасти Коневич, то как Марат бы справился? К следующей неделе Андрея выписали, и они вдвоем после школы отправились в заброшенную беседку — точнее, Марат предложил, а Андрей флегматично кивнул. Пока шли, Марат все не мог избавиться от мысли, что день сегодня был чересчур хорошим, что настораживало: ярко светило солнце, мороз не кусал щеки, а снег приятно хрустел под ногами. — Ямаха! — раздался знакомый голос, и Марат машинально отметил, как напрягся Андрей. — Кто тут с тобой шагает? Они обернулись. Обладателем знакомого голоса оказался Кащей — Марат не видел его несколько лет, но мысленно подметил, что глава Универсама нисколько не изменился, только пить стал значительно больше, судя по заплывшим глазам. — Ааа, Маратик, — кивнул ему Кащей. Одной рукой он держал буханку хлеба, а другой скрепил рукопожатие Андрея. — Знаешь Маратика, Ямаха? — Привет, Кащей, — неловко ответил Марат, потому что он не совсем понимал, что Кащей собирался делать. С одной стороны, он мог дать ему в морду просто потому что Марат был чушпаном и комсомольцем по совместительству, но, с другой, мог ничего не делать, потому что мама Марата всегда привечала Кащея и кормила своим знаменитым борщом, а Вова не раз ему помогал и даже на нары ездил с передачками, пока тот сидел за шапку. Но Кащей то ли был слишком пьян, то ли у себя на уме — а может, и то, и то? — он протянул Марату руку, и Марат на автомате ее пожал. Даже думать не хотел, как это выглядело в глазах Андрея. — Как братец поживает? — спросил Кащей, покрепче обхватывая буханку. — Не пишет ни черта, не знаю, жив или помер давно. — Письма плохо ходят, постоянно теряются, наверное, твои не дошли, — брякнул Марат, понадеявшись, что в этот раз соврал убедительно. Прекрасно понимал, что Вова, отшившись, и от всех прежних знакомств отказался. — Наверное, Маратка, наверное. Люди сейчас нихера нормально работать не хотят, — Кащей сплюнул на снег. — Скажи Адидасу, чтобы черкнул по старой памяти пару строчек, — он хлопнул Марата по плечу, и Марат сдержал желание сказать ему в ответ гадость. — Ладно, бывайте. И потопал дальше. Марат смотрел ему вслед и старательно взгляд Андрея игнорировал. У Андрея как раз должен был пазл в голове сложиться в единую картину, и Марат чувствовал, как предвкушение — он наконец освободится от повисшей между ними тайны — и страх — а вдруг это все разрушит — проникли ему под кожу. — Ну, что встал, пошли в беседку? — он рванул на заветное место, постаравшись хоть так оттянуть неприятный разговор. — Ты брат Адидаса, — поделился своей догадкой Андрей. По тону его голоса точнее было сказать, что он обвинил его своей догадкой. — Ага, — легко согласился Марат, и прежде, чем Андрей сам начал задавать вопросы, спросил. — Ты Вову хорошо знаешь? — Не очень. Адидас ушел из Универсама вскоре после того, как я пришился, — ответил чуть погодя. — Но о нем до сих пор вспоминают. Сколько времени прошло, а слава Вовы никуда не исчезла, не испарилась, повисла по всей Казани подобно туману. Таким он был человеком — одним только своим взглядом придавал уверенности. А если Вова начинал говорить… — Конечно, — грустно улыбнулся Марат. — Вову невозможно не вспоминать. По Вове невозможно было не скучать. — Вы не похожи, — заметил Андрей. — У нас матери разные, — пожал плечами Марат, им часто такие слова говорили. — Ты спросить хочешь о другом, Андрюша, почему не спрашиваешь? «Андрюша» произнес язвительно — Марат нервничал, но таким тоном говорить не хотел — Андрей внимания не обратил, так занят был открывшейся перед ним тайной. — Как тогда вышло, что ты стал комсомольцем? Марат выдохнул — он боялся, что Андрей спросит о другом. — Я тоже хотел пришиться. Когда Вова только к Универсаму прибился, он мне про него рассказывал, про порядки уличные, даже Кащея к нам приводил мамин борщ есть, — Марат хмыкнул, вспомнив, как жадно и незаметно (как ему казалось) он вслушивался в разговор двух друзей и мечтал быть посвященным в их тайны. — Мне понравилась уличная жизнь, потому что она Вове нравилась. Тогда Марат смотрел на мир через розовые очки, и улица с ее жестокими правилами казалась ему понятной и справедливой. Следить за девичьей чистотой, уважать только таких же, как ты, и никогда не отступать — все это предстало перед ним незыблемыми истинами. — А потом Вова в Афган уехал, и отец перевел меня в другую школу. Я до этого учился в 113. — Я тоже там учился, — Андрей задумчиво посмотрел на него, словно пытался погрузиться в прошлое и найти в воспоминаниях того Марата. — Но тебя не помню. — Я тебя тоже, — пожал плечами Марат. А жаль, может, если бы они тогда встретились, все по-другому бы сложилось. — Так вот, я перевелся, встретил Розочку и вступил с ней в комсомол. И многое понял. Разбились розовые стекла его очков, слетел флер романтики с уличной жизни. Страшной оказалась правда — страшной и жестокой. — Что понял? — Не смог бы я долго оставаться в Универсаме. Ваши правила — это не мое, — Марат попытался объяснить так, чтобы своими словами не задеть Андрея. Ссориться с ним сейчас, когда их только что образовавшаяся дружба зависла в шатком состоянии, не хотелось. — Думаю, я бы в них разочаровался рано или поздно. Андрей промолчал — ожидаемо не согласился, но и не возразил — так что Марат продолжил говорить. — А потом Вова вернулся из Афгана героем с наградами, но не к семье, а к пацанам, — вышло ожидаемо горько. — И я… Не знаю… Все равно думал, что когда Вова вернется, я пришьюсь. — Но ты только что сказал… — Ага, — согласился Марат с кислым послевкусием осознания неизбежности правды. — Но это Вова. Скажи он мне хоть слово, я бы бросил комсомол и пришился, я бы ненавидел все это, но остался ради него. Это сейчас, спустя два года, Марат нашел бы в себе силы сказать ему «нет». Но не тогда — тогда он скучал так сильно, что сделал бы что угодно по указке брата. — Но однажды отец закрылся с Вовой на кухне. Марат помнил тот день, как будто это произошло вчера: запотевшую от холода бутылку водки, которую отец поставил на стол, и его решительный взгляд, Вову с этими его усами. Как закрылась за ними дверь, а Марат каждые пять минут проходил мимо нее будто бы случайно и пытался вслушаться в ведущийся на кухне разговор. Услышал немного, но этого хватило, чтобы все понять. — Они про меня говорили. Отец сказал, что у меня прекрасное будущее, что я многого добьюсь в жизни, и чтобы Вова не смел губить меня. «Тебя я не спас, сынок, но Марата еще могу», — сказал тогда отец. Марат, прижимаясь ухом к замочной скважине, словам его не верил. Не верил, что Вова — примерный сын, герой, самый лучший в мире старший брат — мог его погубить. Но глубоко внутри знал, что отец прав, и тошнота поднималась комом к горлу. — И Вова уехал. Он как раз девушку встретил, Наташу, с ней в Гагры и рванул, теперь там семейную жизнь налаживает, — закончил рассказ Марат. Взглядом прошелся по беседке, на Андрея смотреть не хотел. Теперь все изменится. Следовало про Вову рассказать, когда они курили в первый раз вместе, ведь тогда они друг друга не знали, и Марату было все равно, что о нем думал Андрей. — Почему не рассказывал? — спросил почему-то устало Андрей, и Марат на него все-таки посмотрел. Читать Андрея у него выходило с трудом, но время, проведенное вместе, помогало. Вот и сейчас Марат понял, что Андрей что-то опять себе надумал из-за сокрытия тайны, что-то свое, пацанское и темное, что Марат никогда не решил бы сделать. — Я не хотел, — признался он, — потому что я теперь буду для тебя, как для Кащея, младшим братом того самого Адидаса, и… Марат не договорил, покачал головой. Вову он любил всем сердцем и в детстве всегда хотел быть на него похожим, но не теперь. Марату нравилось, что в комсомоле и новой школе никто не сравнивал его с идеальным старшим братом, не запоминал из-за родственной связи с Вовой. Он заработал себе репутацию сам. — Марат, — рука Андрея легла на его ладонь и остановила пальцы, нервно барабанящие по коленке. — Все хорошо. — Он провел пальцами по его раскрытой ладони, очертил линию жизни. — Ты для меня все еще наглый, шумный комсомолец, который умеет хорошо драться и любит курить, — Андрей решительно на него посмотрел, будто следующие слова он так хотел сказать и одновременно с тем они причиняли ему почти физическую боль. — И мой друг. Разрушительный ураган чувств и сомнений в груди затих. Марат выдохнул, решив поверить словам Андрея, потому что он ему никогда не лгал, и захотел свести все к шутке, ведь о серьезном они уже поговорили, но Андрей смотрел все так же решительно, будто борясь с самим собой. Марат ничего не сказал — это были не его внутренние демоны, и не его битва — только прижал свою ладонь к ладони Андрея, сцепил их пальцы в замок. Ему прикосновения всегда помогали. Андрей кинул короткий взгляд на их сцепленные руки и сказал: — У меня был хороший знакомый Искандер. Мы жили на одной улице, в соседних домах, вместе домашнее задание делали и гуляли иногда. Я думал, что мы др… Неважно, — Андрей подобрался, но Марат крепче сжал его ладонь, и он тут же расслабился. — Два года назад Искандер пришился к Разъезду. На счетчик меня поставил. В первый раз я копилку разбил и принес ему три рубля, но Искандер требовал еще и еще, — голос Андрея стал монотонным, будто он перечислял список дел на неделю. — Пришлось продать отцовские часы, выручил за них семь рублей, на две недели спокойствия хватило. А потом денег негде было найти, маму облапошили на рынке, и мы экономили на всем. Марат догадывался, что было дальше. — Искандер в мое положение войти не захотел, — Андрей усмехнулся зло, как усмехаются те, кто, наученный горьким опытом, вновь сталкивается с жестокой обыденностью жизни. — Избивать начал, но деньги я принести все равно не мог. Он это понял и решил пригрозить по-другому. Юлей. Марат похолодел. Вот что было спусковым крючком: не желание Андрея, как у всех беспризорных мальчишек, найти родство и чувство единения у группировки, не необходимость избавиться от клейма мальчишки для битья. Нет, Андрей бы мужественно терпел побои до последнего, стоял бы на своем, но Юля… Юля была его слабым местом. Вова говорил, что по правилам пацаны детей не трогали, но Марат уже сотни раз видел, как они умело вертели этими правилами. — У меня был знакомый из группировки с параллельного класса. Я его прикрыл несколько раз перед учителями и домашку давал списывать просто так. Миша его звали. — Он…? — Убили его, — безразлично пояснил Андрей. — Может, слышал, на остановке забил Хади Такташ. О таком громком случае вся Казань слышала — мама ему тогда даже попыталась запретить по вечерам гулять. — Я попросил его помочь мне пришиться. Миша был мне должен, так что ему пришлось согласиться. Мы пришли вместе на сборы, и я пришился. Марат впервые за долгое время не знал, что сказать. Мороз, покрывший его внутренности коркой льда, не желал таять. Жизнь была несправедлива к Андрею. Он заслуживал лучшего, чем вступить в группировку ради спасения сестры, а потом проникнуться пацанскими законами и уличной жизнью. — Хочешь, устрою этому Искандеру неприятности? — предложил Марат. Уголки рта Андрея дернулись вверх, и его выражение лица мгновенно потеплело, будто весной на реке треснул истончившийся лед. — Не надо, я уже отомстил сам. Марат решил, что не будет уточнять, как именно Андрей отомстил — догадывался, что ничего человеческого в этой мести не было — и что осуждать его за это он не будет. Потому что действовал Андрей из правильных побуждений. «Справедливых», — сказал бы Вова. Андрей рассказал тайну в ответ, признался в сокровенном, потому что считал Марата своим другом, был готов сказать это вслух и сейчас даже руку свою не отнял, все так и держал. Между ними разрушалось то, что было раньше: недомолвки и сомнения, неловкое молчание и последний шанс разойтись раз и навсегда, уничтожить пока еще не окрепший узел дружбы. Между ними возводилось что-то новое, потому что Марат смотрел на Андрея и вспоминал покрытую тонким слоем пыли фотографию в музыкалке, недоверие во взгляде Андрея, когда Марат приходил его навестить, отданную сигарету на дискотеке. И мысль возникла в его голове. Андрей заслуживал лучшего. «Я вытащу его из этого, чего бы мне это не стоило», — пообещал себе Марат.