Агент зимы
Поджёг листву.
Весь мир горит
И я живу
Без запасных
аэродромов.
Последние несколько дней Рассел ходил как будто потерянный. То есть не столько ходил, конечно, сколько лежал (на костылях сильно не побегаешь, поэтому даже в Штабе пришлось взять больничный и временно обосноваться у Элриков, потому что просторнее, удобнее и быстрее дождёшься помощи), но всё же. Эд уже просто терялся в догадках, как растормошить друга, Ал хмурился, Флетчер и Винри хором допытывались, что не так, но старший Трингам только отшучивался. В один из таких дней на очередной обеспокоенный вопрос за завтраком, что не так, Рассел хмуро сообщил: – Нога болит. Флетчер, не донеся ложку с кашей до рта, вытаращился на брата круглыми глазами: – Так что же ты молчишь? – Это же нормально, она заживает, ты ведь предупреждал, что будет болеть... – Рассел неловко пожал плечами. – А вдруг неправильно заживает? – Флетчер, у которого явно пропал аппетит, даже тарелку отодвинул. – После завтрака осмотрю тебя! Рассел молча кивнул. Эдвард, которого уже всерьёз это всё беспокоило, тяжело вздохнул: – Ты уж, Авиценна ибн Флетчер, хоть обезбол ему дай – чего он как в воду опущенный? Ни подколоть его, ни стукнуть! – Эд, не надо никого стукать, у тебя одна рука стальная, а вторая в гипсе... – Ал ласково погладил брата по распущенным волосам, и тот моментально заулыбался. – Правда здорово? Я киборг! – Да уж пей свой кофе, киборг ты мой сонный... Рассел только грустно хмыкнул. Флетчер обеспокоенно покосился на него, поджав губы. Ощущение было, что старший чего-то недоговаривает – раз даже не возмутился, что младший не доел свою порцию завтрака.***
– Нет, Рассел, всё в порядке с ногой – вечером уже сниму гипс и будешь разрабатывать, – Флетчер снял очки (в последнее время из-за усталости глаз надевал их для работы вблизи) и опустил ладонь на здоровое колено Рассела. – Спасибо, Флетчер, успокоил, – улыбнулся тот в ответ. Они вдвоём сидели сейчас в бывшей спальне Ала. То есть, это только по старой памяти называлось спальней Ала – на самом деле это была «гостевая» спальня, где сейчас временно жили Винри и Рассел (Флетчер, гостя у Элриков, категорически отказывался занимать чью-либо кровать и спал внизу, на диване). Впрочем, Винри дома сейчас не было – она убежала в большую мастерскую, куда её сегодня вызвали слёзными мольбами персонала. Эд и Ал ушли в магазин (Ал теперь наотрез отказывался отпускать Эда одного, хотя внезапный гололёд растаял сто лет назад, и максимум, что могло грозить Эду – это простуда от беготни без шарфа). Поэтому Рассел и Флетчер сейчас были в доме один на один. После непродолжительного молчания Флетчер поднял глаза на брата и уже открыл было рот, как вдруг Рассел сам негромко и скованно спросил: – Можно с тобой поговорить, Флетчер? Тот даже завис на секунду. – Со мной? Ну конечно можно... почему ты вообще спрашиваешь? – юный доктор часто заморгал, и Рассел смущённо усмехнулся. – Да ну... просто... не знаю, – он пожал плечами. – От тебя мнительность подхватил. – Тебя что-то беспокоит? – Флетчер встревоженно смотрел на Рассела исподлобья. – Да... нет... не знаю, как тебе объяснить, – он опустил глаза. – Видишь ли, это касается нашего детства. – Детства? – удивился младший. – Что ж тебя в нашем детстве беспокоит? Рассел помолчал немного. Потом вздохнул, хмуро разглядывая свои руки. Наконец, признался: – Да в том и дело, что я толком не могу понять, что именно меня тревожит. Но при этом беспокоит очень сильно. Просто покоя не даёт. А помочь понять можешь только ты. Признаваться младшему во всём Рассел не собирался. Совсем не обязательно Флетчеру знать, что с неделю назад старшему приснился смутный и очень тяжёлый сон, после которого он проснулся с единственной мыслью: «Кто посмел обидеть Флетчера?» Поэтому-то и ходил никакой. Поэтому время от времени растерянно косился на младшего брата и пытался понять, у кого же и когда могло хватить духу обидеть это чудо. Да ещё и в детстве – больно сон был сильный и яркий. Оставался лишь один вариант, но в него Расселу верилось очень слабо. Флетчер озадаченно покачал головой: – Не знаю, получится ли. Но во всяком случае выслушаю тебя и постараюсь помочь, чем могу. Расскажи, пожалуйста. – Да? Спасибо, – Рассел дёрнул уголком губ. – Тогда... тогда скажи, Флетчер, – он снова смотрел в глаза брату, – ты... у тебя есть какая-нибудь обида на родителей? Младший Трингам ошарашенно вытаращился на брата. Рассел уже было успокоился и поверил, что сон был лишь плодом его воображения, как вдруг Флетчер опустил голову и задумчиво и немного болезненно хмыкнул. – Обида? Да нет... на мёртвых не обижаются, – он передёрнул плечами. – Я их очень любил, хотя не очень помню. Было, конечно, всякое, но я давно это простил и отпустил. Слова застряли у старшего в горле. Мама перед смертью, гладя его по мокрой от слёз щеке, с болью прошептала: «Береги Флетчера. Мы с папой очень перед ним виноваты». Он тогда не придал этим словам должного значения, да и не мог – сам был ребёнком и сам же был сломлен потерей обоих родителей. А всё же стоило, видимо, разобраться... – Что именно – всякое? – едва слышно переспросил он. Флетчер вскинул на него большие синие глаза и сощурился: – А ты разве не помнишь? Рассел молча покачал головой. Флетчер задумался на секунду, а затем улыбнулся – грустно, но всё же: – Рассказать?.. – Если можешь, – Рассел кивнул, сглатывая ком в горле. – Могу, почему же... а можно я с тобой рядом тогда лягу? На эту неожиданную просьбу Рассел просто растроганно фыркнул и кивнул. Флетчер себя долго ждать не заставил – просияв, он в два счёта забрался на кровать с ногами, юркнул под бок старшему и свернулся там клубочком. – Спасибо, Лясь. – Да уж не за что, – Рассел опустил ладонь ему на макушку. – Теперь расскажешь? – Конечно.***
Рассел молча гладил Флетчера по плечам, уставившись стеклянным взглядом прямо перед собой. Младший теперь тоже молчал – тихонько сопел старшему в бок, прикрыв глаза. А у Рассела весь мир сломался и полетел в тартарары. Всё вставало на свои места и обретало чёткость. Непонятное становилось понятным – но от этого было адски больно. Он уже избавился от слепого обожания матери и отца тогда, на севере, перед Вратами – высказав им всё, что его с детства смутно подсознательно беспокоило. Но до сегодняшнего дня он считал, что те воспоминания были лишь случайными эпизодами – а хорошего было больше. И каково же теперь признавать и понимать, что любимые и любящие родители, оказывается, были форменными тиранами? Да и по отношению к кому – к его младшему брату? Флетчер и правда рассказывал спокойно, кротко, без всякой затаённой обиды – видать, в самом деле давно всё простил. Или очень хорошо скрывал эмоции. Но у самого Рассела от этого рассказа переворачивалось сердце и мурашки бегали по коже. Кем надо быть, чтобы закрыть годовалого малыша, боящегося темноты, одного в тёмной комнате, с жестоким «Успокоится и заснёт, нечего потакать!» Флетчер тогда (Рассел тоже вспоминал) быстро притих, и родители с чистой совестью ушли куда-то в сторону приисков, на которые зазывали Нэша... но вот самому Расселу, тогда ещё четырёхлетнему, но уже сообразительному, всё это покоя не давало – и он, взяв свечку, тайком на цыпочках прокрался в «тёмную-тёмную комнату». «Я не помню толком, что было, но помню, что страх сразу же исчез,» – доверительно объяснил Флетчер. А Рассел даже вздрогнул – вспомнил. Вспомнил, как младший, лежащий ничком на кровати, вот так же свернувшись клубочком, поднял на него огромные (тогда казавшиеся совсем большими, в пол-лица) заплаканные глаза, полные ужаса, и слабо прошептал: «Ля...ся...» Что мог тогда сделать четырёхлетний ребёнок? А он, Рассел, оставил свечку на тумбочке, храбро влез на кровать и крепко обнял маленького брата. «Спи, бр-р-ратик, – уже научился выговаривать «р-р-р» и рычал по поводу и без, веселя этим Флетчера, – не бойся, я тебя защитю от монстр-р-ров» Флетчер тогда доверительно прижался к нему и чуть не моментально задремал, а Рассел долго смотрел на огонёк свечи, уговаривая себя не спать и встретить родителей лицом к лицу, чтобы попросить так больше не делать... но всё-таки и его сморил сон. Наутро он проснулся в своей кровати, а за завтраком ни мама, ни отец ни слова не сказали ни ему, ни Флетчеру о вчерашнем. Флетчер был, как обычно, спокойный и ласковый (у него ведь с детства такой характер), и Рассел решил, что всё это ему приснилось, раз взрослые молчат. Оказывается, не приснилось. А теперь он и сам словно заново почувствовал, как дрожал тогда Флетчер. Какой ужас пережил маленький, оставленный всеми ребёнок, не понимающий, в чём его вина... а в чём она была? В том, что он случайно опрокинул стакан с водой, когда тянулся за игрушкой?.. что за бред? Таких ярких эпизодов уже не было. Флетчер и правда помнил не очень хорошо, но воспоминания теперь сами вставали перед глазами старшего Трингама, намного быстрее и ярче. Ему пришлось прикусить губу, чтобы не стучали зубы. Он был любимым, желанным ребёнком, первенцем, гордостью и надеждой родителей. Но ведь он помнил, с какой радостью и родители, и он сам ждали появления второго ребёнка, каким счастьем лучились глаза матери, как он сам с нетерпением гадал, каким будет его младший братик. Братик! Рассел отчего-то был свято уверен в том, что будет именно братик. Больше того – на робкие вопросы в духе «А что, если будет сестра?..» с негодованием отвечал: «Вернёте туда, где взяли!» Но, когда родители вернулись из роддома с маленьким свёртком... в их глазах что-то погасло. Опять же, Рассел тогда ещё был слишком маленьким, чтобы понять, с чем это связано. Он никакой вины за новорождённым невероятно маленьким и хрупким Флетчером не знал – поэтому с первого взгляда в синие любопытные глаза малыша всем сердцем к нему привязался. И лишь сейчас понял. Понял, что для родителей Флетчер был ребёнком нелюбимым. Тем это было парадоксальнее, что младший никому не доставлял проблем. Несмотря на внешнюю слабость, он не болел, почти не плакал, был очень тихим и спокойным. Одним словом – идеальный ребёнок, особенно по сравнению с буйным старшим, который умудрялся находить по тридцать катастроф на дню. А уж если добавить, что Флетчер с детства выглядел как маленькая щекастая булочка с корицей, вообще было непонятно, как его можно не обожать. Рассел и обожал (да и сейчас ничего не изменилось) – никогда не дёргал младшенького за светло-золотистые вихры, не отнимал игрушки, не дрался с ним и не царапался. Как только научился мало-мальски читать – утаскивал книжки и убегал с ними к Флетчеру. Младший с таким неподдельным интересом слушал корявое чтение старшего, что, не понимая половины слов (как и Рассел), замирал с открытым ртом, боясь пошевелиться – и Рассел чувствовал себя в такие мгновения страшно большим, сильным и умным, то есть таким, каким и должен быть настоящий старший брат. Как ещё немного подрос, начал катать Флетчера на спине, играл с ним, гулял, дурачился... Одним словом – делал всё, что... что должны были делать и родители. Но никогда не делали. Для матери Флетчер всегда был досадной обязанностью – она от него вечно отмахивалась. Отец в конце концов просто сбежал – дело, очевидно, было не только в красной воде, – просто оставил их. И мать, мама, по-прежнему ласковая и заботливая по отношению к Расселу, хотя и ставшая совсем невнимательной, на Флетчера как будто озлобилась, и тот всё чаще стал удостаиваться гневных окриков или довольно-таки ощутимых для малыша подзатыльников. И тем больше получал, чем больше недоумевал, что он делает не так. Рассел тоже ничего не мог понять, но инстинктивно хотел защитить брата, поэтому в семь лет заботу о младшем полностью взял на себя, буквально спасая его от беспричинной ненависти матери. Всё это не прошло, конечно, даром – если Рассел обожал Флетчера, то для Флетчера Рассел был кумиром, и это было видно невооружённым глазом даже сейчас. С возрастом они менялись, взрослели. Умерла мама, они пережили это вместе. Ругались, ссорились... Взять хотя бы прошлогоднее северное путешествие, когда чуть было не случилась трагедия. Но та трагедия только в итоге показала, что они на самом деле значат друг для друга. И всё-таки одно было неизменным – взаимная братская любовь друг к другу. Слава Фламелю, нормальная, не такая, как у Элриков. Впрочем, Эд и Ал, конечно, вообще отдельная песня… – Я не знаю, почему они меня не любили, – раздался вдруг тихий голос Флетчера, заставивший Рассела крупно вздрогнуть. – Не знаю, Рассел. В детстве не понимал, да и теперь тоже. Я старался быть идеальным, но для них, наверное, идеальным был ты, а я таким быть не мог, хотя изо всех сил старался – тем более, что ты и мне казался идеальным. Но я просто другой – вот и всё. А может, дело ещё в том, что я всегда был слабым, да и сейчас... Рассел молча перевернулся на бок, чтобы видеть лицо брата. Флетчер, явно смущённый, опять притих – Рассел крепко взял его за плечи. – Ты не слабый и слабым никогда не был. Ты намного сильнее меня, – Рассел строго поджал губы. – И тебе никогда не надо было быть мной, потому что ты сам по себе идеальный. – Спасибо, братик, – прошептал Флетчер, опустив глаза и покраснев, как девица на выданье. Вроде и привык к тому, что Рассел с прошлой зимы начал его в открытую хвалить, а вроде – так неловко. Рассел прикрыл глаза, вздохнул и легонько обнял брата. Флетчер, кажется, задремал, уткнувшись носом в его ключицы – прямо как тогда, в детстве. Одного старший Трингам не решился сейчас сказать младшему – что никогда не сможет простить родителям этой нелюбви. Не к нему, да – но к родному брату. И… и ещё – что ему нужно найти причину этой нелюбви, чтобы хоть как-то оправдать родителей. Или не оправдать – но хотя бы понять.