Годжо Сатору смотрит на часы: 24 декабря 2017 года, 21:39.
Годжо Сатору 28 лет, и он маг особого уровня, преподающий в Токийском Магическом техникуме.
Годжо Сатору лучше сожжёт собственное сердце, чем сердце Сугуру Гето.
***
Самая длинная ночь в году дала о себе знать: темень захватила собой каждый уголочек города, каждый кусочек земли под ногами и каждый осколок израненного сердца Сатору. Двенадцать лет назад в этот день выпал первый снег. Сатору отчетливо помнил, как он тогда тонул в фиолетовых глазах, а сердце билось от переизбытка любви, страха и нежности. Это был самый счастливый день рождества в его жизни… Сейчас же он смотрит в потухший фиолетовый омут, а сердце больше не бьётся, застыв в агонии, ненависти и всё той же любви. Сегодня самый отвратительный день рождества в его жизни. Он сделал всё безболезненно: не мог причинить Сугуру боль даже сейчас. Он сделал всё быстро: не мог позволить себе заколебаться. Хочется закрыть глаза, сбежать и притвориться, что этого дня не было, что он ничего не делал, что всё хорошо… Но он больше не ребёнок и реальность бьёт его ключом, отрезвляя и заставляя взять всю ответственность на себя. Сатору аккуратно касается чёрных, местами обгоревших прядей и старается запомнить всё до мелочей, чтобы прокручивать в голове каждый божий день и не позволять себе забыть то, что он сделал.Сатору Годжо уничтожил их обоих.
И вот он сейчас несёт на руках мёртвое тело своего лучшего друга. Бледные, похолодевшие — холодные — руки дрожат. Костяшки даже не бледнеют, а краснеют от силы, с которой он сжимает чужое плечо и ноги, стараясь прижать как можно ближе. Прижать так близко, чтобы впитать в себя, запечатать глубоко в душе, привязать и никогда не расставаться. Но он не может. Сатору — хочет, а Годжо — не может. Потому что это не то, что может позволить себе маг с проклятым статусом сильнейшего. Поэтому он острожными, медленными шагами идёт по городу, игнорируя возможных свидетелей. Идёт прямо в колледж. К Сёко. Он не помнит точно когда они с ней нормально разговаривали: уход Сугуру восемь лет назад словно надрезал верёвку их дружбы, оставив висеть на тонких нитях. Казалось бы, одно неверное слово — и та лопнет. Сатору даже чувствовал, что у Иейри есть какая-то тайна, которой та не хочет делиться, но не смел спрашивать прямо. Какое он вообще право имеет лезть в её дела сейчас, если до этого столько игнорировал? Время так безжалостно: порой оно словно застывает, а порой летит так, что единственное, что ты успеваешь — принимать потери. Смирение — самая жестокая часть шаманского мира. И даже сейчас, как бы старательно он ни тянул, время неумолимо прошло, и Сатору стоял у высоких ступеней, ведущих прямиком к Магическому техникуму. Сегодня ему придётся смириться с потерей близкого друга дважды. Поэтому, ближе к ночи, он приходит в морг больничного крыла, где девушка уже практически жила: совершенно не покидала отвратительные светлые стены, пропахшие кровью и медикаментами. Он входит тихо, ступая максимально бесшумно, но владелица помещения сразу оборачивается на внезапного гостя. В карих глазах переливается целый спектр эмоций, начиная с горькой утраты, заканчивая смирением. Сёко молчит, не двигается, поджимает тонкие губы и смотрит-смотрит-смотрит. Конечно, умная Иейри уже всё поняла. Каждый из этих троих понимал, чем закончится вся эта история, но, как бы ни было иронично, только Гето смог улыбнуться напоследок. Им же с Иейри хотелось вскрыть грудную клетку, сломать рёбра, вырвать и выкинуть свои сердца куда-нибудь в безграничный океан, лишь бы ничего не чувствовать сейчас. — Сёко, — зовёт он старую подругу тихим, шершавым голосом, не выпуская тело Сугуру из рук. — Я... сделал… это. По дороге сюда, он долго думал, что именно скажет, когда придёт, но ни один заготовленный сценарий не оказался полезен. Попросту не существовало слов, которые могли бы хоть как-то объяснить то, что произошло. И Иейри понимает это: кивает, делает глубокий шумный вдох, старается выглядеть невозмутимой. И предательски дрожащие руки, надевающие медицинские перчатки, её выдают. Она ведь делала это так много раз: разрезать одежду, сделать замеры, описать виднеющиеся травмы, рассечь холодным скальпелем бледную кожу, проверить на повреждения внутренние органы, всё записать, переложить тело в кремационную камеру и с силой дернуть рычаг до упора… Делала это так много раз, но совсем не уверена, что сможет сделать сейчас. Сатору ловит на себе выжидающий взгляд и понимает, что ему пора опустить свою ношу на холодный металлический стол. Шаги даются ещё тяжелее, чем до этого, а сил отпустить практически не находится. Под ногами уже образуется небольшая лужа из черной густой крови, которая ещё немного стекала с разорванного плеча, но он намеренно её не замечает. — Сатору, — просит Сёко, а сама отводит взгляд, не в силах смотреть на этих двоих. Что отчётливо усвоил Годжо за минувший десяток лет, так это то, что сердце — самый бесполезный человеческий орган. Такой лишний, такой постоянно мешающийся и такой глупый, что хочется задать Богу парочку вопросов. — Так ли это… необходимо?.. — вопрос обрывается, и Сатору переводит взгляд невозможно-голубых, покрасневших глаз в растерянные карие напротив.Он согласен сжечь свое собственное сердце.
— Ты же знаешь… — даёт такой же обрывистый ответ. — Но разве мы можем?! — Сатору чувствует, как напряжена каждая клеточка его тела, как натянуты до предела все нервные окончания, и как балансирует на грани он сам. — Нет. Сёко тоже напряжена, и этот ответ слетает с её губ слишком резко и громко, словно она заранее знала о чём ее спросят. Девушка не выдерживает, в уголках глаз собирается влага, а дышать становится труднее: грудную клетку словно что-то сдавливает. — Тогда?.. — игра в неясные вопросы и ответы на них продолжается, пока Сатору изумлённо глядит на Иейри, словно впервые в жизни её видит. Он ожидал, что это она станет его голосом разума, но, похоже, в этой пучине погрязли они оба. — Клади на стол, — командует девушка, отодвигая со стола переполненную окурками пепельницу. Дрожащие руки хватают какие-то пустые бланки, а влажные карие глаза выискивают среди всего бардака письменную ручку. В этот раз он слушается, опускает хладное тело на металлический стол и стоит на месте, не шевелясь. — Знаешь, что делать? — не оборачиваясь, интересуется сообщница, найдя необходимый предмет. — Да… В абсолютной тишине каждый выполняет свою роль: Иейри подделывает документы для излишне любопытных старейшин, которые абсолютно точно спросят с неё все детали, а Годжо перевязывает остатки правой руки Гето, скрывая за бинтами месиво из сгоревшей кожи, разодранных мышц и обломанной кости. Сёко ставит штампы. Сатору смывает грязь с родного лица. Вместе они кутают его в белоснежную простыню. — Ты знаешь, где?.. — уже девушка задаёт обрывочный вопрос, на который получает утвердительный кивок. — Веди. — Ты пойдешь со мной? — искренне удивляется маг. — Он был и моим другом тоже, — с горечью в голосе напоминает Сёко. Больше вопросов не возникает. Сатору вновь поднимает на руки мертвенно-бледное тело и первым покидает помещение. Сёко чуть задерживается, чтобы забрать из ящика стола новую пачку сигарет и пожелтевший от времени конверт, который хранила долгие годы. Уже вместе они двигаются по темным закоулкам магического колледжа, огибая здание главного корпуса и спускаясь по подобию обрыва за ним. Там дальше лишь густой смешанный лес, который в темноте ночи казался абсолютно чёрным и непроходимым. Иейри едва поспевает, когда Сатору внезапно ускоряется, переступая поваленное дерево и ловко уклоняясь от свисающей лозы плюща. Каштановые волосы цепляются за неприметную ветвь ежевичных зарослей, и девушка тихо ругается, пытаясь руками помочь себе освободиться. Годжо это замечает и останавливается, ожидая, когда его догонят. Догнав, Иейри одним лишь взглядом просит немного сбавить темп и Сатору прислушивается — уже медленнее шагает по небольшой поляне, залитой тусклым лунным светом. На небе собираются тучи, отчего двигаться в кромешной тьме становится гораздо тяжелее, но не Сатору, который знает дорогу наизусть и способен пройти по этому маршруту даже с закрытыми глазами. Сёко же ориентируется лишь на его небесно-голубые глаза, поблёскивающие в этой темноте. Надо же, она и не знала, что его глаза так ярко светятся ночью. Или же просто забыла?.. Ступая теперь уже по хвойному настилу, Иейри хочется задать вопрос как долго им ещё идти, но её опережают: — Здесь, — совсем тихо говорит Сатору и кивает на подножие сосны, которая значительно превосходит соседние деревья, устремляясь далеко ввысь. Ствол многовекового дерева обхватывал пушистый мох, а старые корни чуть выпирали из земли, создавая неровные бугры почвы. — Хорошо, — соглашается Иейри, находя это место достаточно надёжным, красивым и всецело подобающим Сугуру: тёмные оттенки зелёного, свежий аромат хвои, абсолютная тишина и умиротворение. Хочется узнать, откуда же Годжо узнал о его существовании, но сейчас словно не время для допросов. Годжо складывает руки в печать и бесшумно произносит заклинание. Над пальцами формируется небольшой ярко-алый шар, который маг медленно отправляется куда-то в корни деревьев. Не имея достаточной мощи, шар лишь уничтожает землю в выбранной области, не сопровождаясь громким взрывом. Сёко нервно сглатывает и наблюдает, как Сатору перекладывает завёрнутое в простынь тело Сугуру Гето прямо в образовавшуюся перед ними яму. Она подходит ближе и садится на один из корней, прижимаясь спиной к толстому мху. Сатору же садится прямо за землю. Оба хотят что-то сказать, но слова застряют в болезненно сжавшемся горле. — Нам стоит попрощаться, — всё-таки молвит Сёко, смотря куда-то в непроглядную темноту. — Я уже сказал ему всё, что хотел. У него и правда не осталось слов, только болезненно кровоточащее сердце и пульсирующая боль в висках. В тишине раздаётся звук чирканья зажигалкой, и темноту на мгновение разрезает свет огонька. Сатору смотрит как в дрожащих пальцах Иейри сжимает сигарету и затягивается гадким дымом. Одна затяжка, вторая затяжка… Кажется, её дыхание чуть выравнивается, а дрожь в руках унимается. — Хочешь? — предлагает подруга, когда замечает на себе пристальный взгляд. Конечно, Сатору никогда не согласится. И даже её глупая мечта покурить вместе с Сугуру осыпалась пеплом, который она сейчас стряхивает со своей сигареты. — Давай, — неожиданно даже для самого себя соглашается Годжо. Он чувствует, как его сверлят удивлённым взглядом, но упрямо не сводит глаз с тонкой струки дыма. Дважды повторять не приходится, потому как Иейри всё же достаёт из своей пачки ещё одну палочку отравы и протягивает вместе с зажигалкой в чужие руки. Сатору много раз видел, как Сёко курит, и был уверен, что проблем у него не возникнет. Но с первой же затяжкой он заходится в приступе кашля, который усердно давит, чтобы не нарушать стоящее безмолвие. — Сначала затяни дым в рот, а не сразу в лёгкие, — подсказывает тихий голос. И Сатору пробует ещё раз, в этот раз делая всё правильно. Никотин медленно течёт по венам, доходя до мозга, и Сатору даже чувствует какое-то мрачное удовольствие от горечи во рту. Они так и сидят: курят и размышляют каждый о своём. Первой тушит свой окурок Сёко, пряча в карман белого халата, чтобы не оставлять мусор в чистом лесу. Она медленно достаёт из внутреннего кармана пожелтевший конверт и, под внимательным взглядом голубых глаз, распечатывает. Сатору следует её примеру: тушит сигарету и прячет бычок в кармане куртки. — Что это? — всё же интересуется чуть огрубевший голос. Вместо ответа, Сёко протягивает Сатору потрёпанную и чуть выгоревшую фотографию. Ту самую фотографию, которую ровно восемь лет назад оставил в своей комнате Сугуру. Сатору внимательно смотрит на изображение, которое Иейри подсвечивает огнём зажигалки и приоткрывает рот в немом удивлении. Сердце пропускает удар. — Откуда у тебя это?.. — он отчётливо помнил, что эту — их последнюю — фотографию оставил себе Сугуру, и даже никогда не задумывался, что с ней стало. — Наш прощальный подарок от него, — тихо объясняет девушка, на сердце которой грузом скопилась горечь и вина. — И теперь наш прощальный подарок ему. — Я спрашиваю — откуда у тебя это?! — нервы вновь натягиваются как струны, а голос невольно срывается в крик. — Прости, что не показала раньше, — поспешно извиняется Сёко, из глаз которой вот-вот хлынут слёзы. Она вновь тянется к конверту и достаёт оттуда письмо, которое протягивает Сатору. — Я боялась, что это сломает тебя ещё больше! Я хотела отдать раньше, но мы так редко виделись! И ты выглядел так хорошо, что я не простила бы себе, если бы разворошила старые раны! По щекам всё же текут горячие слёзы, а рука, держащая зажигалку, вновь трясётся. Сёко пытается сдержаться, успокоиться, но с каждой попыткой делает лишь хуже: всё, что копилось на протяжении этих лет, выходит на поверхность. Сатору выхватывает письмо и судорожно читает каждую строчку, написанную ровным и аккуратным почерком. Его почерком. — Прости! Прости меня!.. — надрывно просит Иейри, почти что захлёбывающаяся в собственных слезах: ей никогда не было так паршиво, как сейчас. Как в этот чёртов день рождества. Руки Сатору тоже начинают дрожать, когда он дочитывает последние строки. Он смотрит на душевные терзания подруги и осознаёт — сам во всём виноват. Он сам не замечал, как плохо ей было все эти годы. Никогда даже не пытался заметить. Они томились в собственном одиночестве и теперь вместо верных друзей, здесь сейчас только двое сломленных взрослых. Сатору встаёт и подходит к рыдающей Сёко, падает перед ней на колени и со всех сил прижимает к себе в подобии объятий. Зажигалка гаснет и с тихим звоном выпадает из женских рук. Он сам готов дать влаге в глазах покатиться по щекам, но упрямо запрокидывает голову вверх, наблюдая за бескрайней тьмой неба. А Сёко плачет, плачет и плачет, не в силах хоть как-то взять себя в руки. Но её никуда не торопят, только нежно гладят по голове и дают выпустить все эмоции на волю. Поэтому она крепко обнимает Сатору в ответ, с силой цепляясь пальцами за куртку на спине.С неба падают первые капли холодного, декабрьского дождя.
Когда дышать становится чуть легче, девушка сама отстраняется от друга и вытирает ладонями оставшиеся слёзы на бледных щеках. Она пытается заглянуть в лазурные глаза, но их обладатель лишь зажмуривается, не желая сейчас вскрывать душу. Он винил себя за то, что игнорировал чувства Иейри, но собственными не был готов делиться. Просто… не сейчас. Сёко встаёт первой, понимая, что уже скоро полночь, а больничное крыло пустует. Она берёт в руки фотографию и письмо, которые складывает обратно в конверт, и выжидающе глядит на Годжо. Понимая, что пора уходить, Сатору тоже поворачивается к Иейри и слабо кивает, соглашаясь с её решением. Прежде чем осуществить задуманное, девушка достаёт из пачки три сигареты: одну зажимает в зубах, вторую незаметно кидает в конверт, а третью протягивает Сатору. Тот принимает её, мысленно давая себе обещание, что это только на сегодня. Тоже зажимает в зубах толстый фильтр, собирая руками рыхлую землю. — Сугуру, — осипшим от недавней истерики голосом начинает Сёко, — ты придурок. Я возвращаю это тебе, чтобы ты ни за что не забывал о нас, ясно? Глаза снова начинает неприятно щипать, но она всё же сдерживается. — Ты придурок, но спасибо тебе за всё. С этими словами она кладёт конверт поверх белой простыни и делает шаг назад, поднимая с земли зажигалку. По щекам всё-таки стекают горячие слёзы, которые тут же смешиваются с холодными, пусть и редкими, каплями дождя.Спасибо за то, что до последнего заботился о нас.
Сатору опускает голову, пряча взгляд, и в абсолютно тишине закидывает тело Сугуру Гето землёй. Горсть за горстью, мягкая почва, в перемешку с хвойными иглами, скрывает погибшего. У Годжо тоже что-то течёт по щекам, но он не уверен, что именно. Когда на месте образовывается небольшой холм, Сатору останавливается и вспоминает о зажатой сигарете, которая полностью промокла и сломалась. Что ж, видно, не судьба.