Затмение двух лун

      Едва взлетающие эвакуационные шаттлы, забитые под завязку людьми, неизменно крошились под градом выстрелов зенитных установок, не успев даже подняться в небо. Как мягкие хлебные ломти в твердых перемалывающих клешнях, они осыпались на более мелкие части, на горящие куски металла, — издали едва можно было различить когда-то её внутренности, её внешнюю или внутреннюю обшивку, что сейчас под силой гравитации падала в зеркальную воду, рождая над гладкой поверхностью громкие всплески и круги от вибрации. Ещё один из немногих уцелевших звездолётов в небе разлетелся со смачным, звучным звуком, поражённый удачным выстрелом чёрного шаттла противника — человеческий разлетелся на части, как переспелый арбуз, на который обрушился многотонный молот. Защитное поле корабля, возведенное в отчаянной попытке хоть как-то воспротивиться смерти, рассыпалось, не выдержав и двух секунд касания тонкой нити смертоносного зеленого луча. Эти раскаленные обломки оплавлялись в воздухе и неизбежно неслись вниз, круша остатки базы, снося уцелевшие крохотные постройки и поджигая временные навесы исследователей. Один за другим погибали грузовые шаттлы, внутри которых пытались спастись уцелевшие, совершенно невинные люди, — а их безжалостно изничтожали, будто они были переносчиками заразной, тот самой злополучной бактерии хараа — оставь одного и через краткий срок будет эпидемия во всей Вселенной.       Неутолимо. Беспринципно. Изуверски.       Флегматично предтечи ликвидировали каждого человека на этой планете. Всех, всех истребляли, кроме неё.       Неправильно. Несправедливо. Рационально.       Последовательно пришельцы убивали гражданских лиц — безоружных цивильных, что и оружие никогда не брали в руки; научных сотрудников, пытающихся спасти свои записи; вооружённые войска, обречённо защищающие беззащитных до последнего вздоха. Всех, всех не оставляли в живых, кроме неё.       Как… как это могло случиться? Как до этого только дошло? Что она сделала не так, что теперь ей приходилось видеть такое?       В эту редкую светлую ночь одинокую фигурку женщины на склоне котлована скрывала мечущаяся тень от кряжистого толстоствольного дерева, склонившегося под тяжестью гравитации. Один за другим спазмы накатывали на неё, словно горло кто-то сдавил сильной и крепкой дланью. С трудом этот человек дышал отфильтрованным кислородом, что поступал через кислородную маску сквозь напрочь загрязнённый и раскалённый воздух войны. Внутри и снаружи её тело словно покусывали язычки жгучего пламени — она агонизировала вместе с медленно горящими гражданскими, что не по собственной воле оказались в ловушке места, который заменял им дом. Аванпост горел так ярко в ночное время суток, а поднимающийся столб чёрного, густого дыма закрывал обзор на звёздный небосвод. Робин морально умирала вместе с ними — теперь с одинаково обугленными телами людей.       Воображение безжалостно подкидывало, как это происходило, картинка была реалистичной до слёз: отцы, матери, их дети, все перепачканные в чёрной саже и копоти, безумно бледные от недостатка кислорода, натужно кашляли до воспаления гортани, до поражения легких, до слезящихся глаз. Они задыхались, они безнадёжно искали выход наружу — но, что может быть предпочтительнее в смерти: неспешно коптиться в бушующем пламени, бесконечно долго мучиться от удушливого дыма, тратя последний воздух, или же попасть под перекрестный огонь ионных орудий, увидеть лик смерти в виде пришлого недруга, что не прочь насадить на разящий клинок? Она бы никогда не выбрала, ни чему бы не отдала своё предпочтение — наверное, это все потому, что сейчас она была в относительной безопасности. Будь Гудолл в опасном положении, она бы так не говорила. Женщина не замечала, что прозрачные капли влаги стали неровно скатываться по шелушащейся коже лица, а их солоноватый след слегка обжигал её потрескавшиеся губы. В полном безмолвии она оплакивала несправедливо усопших, сегодня ушедших в мир иной.       Робин пыталась совладать со смятением и ужасом, накатившими на неё во время увиденного. Она была безголосым свидетелем жестокого самосуда, безвольным очевидцем зверской расправы высшей расы над низшей, как и весь окружающий её неровный горный котлован и чистейшее озеро внизу — но немые и безучастные к чужому горю. Её ладони вцепились в инопланетное ружьё словно в спасительную соломинку — словно она могла придать сил, быть тем самым преимуществом решающим исход боя, переломив его ход в пользу людей. Сейчас глубоко внутри что-то упрямо твердило ей принять участье в военных действиях на стороне проигрывающих, на стороне человечества, как тому следует поступить человеку с гуманистическими и демократическими взглядами на жизнь. Ослушаться собственного хозяина, не соглашаться с этой принудительной и удобной во всех смыслах ролью стороннего наблюдателя. Душа настойчиво требовала вмешаться в конфликт, сгладить его острые углы, пока все не скатилось к точке невозврата. Внутренний голос остервенело убеждал, что стоит лишь попробовать, лишь начать — и Робин сможет спасти всех. Всех, кто все ещё жив. Всех, кто по воле злого рока судьбы, был втянут в это нелепое, абсурдное сражение, борясь за свою жизнь.       Робин отвесила себе мысленную оплеуху: она ведёт себя как маленький, неразумный ребенок. Такие наивные мысли посетили её голову, они только одурманивают слепой, но такой сладкой надеждой. Именно эта несуразная «надежда» не давала ей в сей же миг упасть на всё ещё теплую после дня, но жёсткую скалистую породу под ногами, съёжатся в тихо подрагивающий и скулящий комочек. Раньше срока признавать победу пришельцев было кощунством — никогда не знаешь, когда и как переломиться ход битвы. Наверное, это было своего рода проявление акта милосердия со стороны психики. Давным-давно она вышла из детского возраста, а этот мир — не сказочная утопия Томаса Мора. Но эта ослепляющая надежда подобно яркой комете, несущейся на пределе своих скоростей и неумолимо сгорающая в атмосфере — в конце концов, как и эта комета, её надежда должна угаснуть. Во власти младшей Гудолл не дать себе бесповоротно пасть духом, когда это произойдет. На это потребуется вся её выдержка, воля и сила духа — чтобы не сломаться окончательно.       Надо признать, что Робин ничего не может сделать в этой ситуации. Осознание собственной беспомощности дико злило женщину, обычно инициативную. Бессилие порождало тупую боль в старых, изрубцованных ранах, оставленные на поверхности ранимой души. На данный момент она, грубо говоря, никто среди них. Да, они оставили её в живых — это решение приняли они далеко не так охотно, как она предполагала изначально — скорее, это была заслуга Ал-Ана, что в тот момент являлся неким авторитетным лицом для большинства выживших. Они позволили ей остаться среди них не по своей воле. Ал-Ан сделал её своим питомцем, и это — благодарность, утешительный приз за её труд, за спасение целой древней цивилизации? Смешно! При том до нервного тика. Её мнение в чужом обществе — пустой звук, насколько бы громко она не роптала, насколько бы она пронзительно не кричала, чтобы быть наконец-то услышанной. Мысли о том, что каждый день, проведённый в неволе, — это становится не милостью Богов, а скорее их карой для провинившейся души, она старалась гнать от себя поганой метлой. Но, несмотря на затраченные усилия, все тяжелее становилось не думать в подобном ключе, и одна из причин — та, с которой и начались её невероятные приключения, окончившиеся далеко не так радужно: печальной участью безвольного раба, отсутствие вожделенной свободы, потеря самого дорогого человека на свете — что может быть хуже этого? «Только сама смерть», — подсказал внутренний голос.       Женщина тяжело вздохнула. В ночи далёкий костёр войны временно отпечатался на теле женщины тёплыми и тусклыми оттенками алого, оранжевого, жёлтого, а нередкие вспышки салатового и голубого над головой вмешивались в эту симфонию тонов. Небеса горели невыносимо ярко, действо вверху не утихало ни на миг, ведь основные события действительно перешли в воздушное пространство — малочисленные космолёты людей прытко маневрировали среди громоздких корпусов звездолётов, поражая цель, но не причиняя особого ущерба прочным металлам инопланетян. Да и что могут противопоставить незатейливые технологии людей продвинутым наработкам древней расы? Исход битвы, кажется, был предрешён ещё до её начала.       Думала ли она, что так удачно пробуждённый, явно дезориентированный и случайно спасённый инопланетянин, принесёт ей столько бед, столько проблем, столько горя в обозримом будущем? Если бы она знала об этом тернистом пути исследователя, первооткрывателя разумной расы заранее, так же сильно ли горела бы желанием пожертвовать всем ради её единственного представителя? Что-то мешало ответить однозначно отрицательно и начать откровенно ненавидеть Ал-Ана. Могла ли она изменить грядущее, отказавшись от прежней жизни? В конце концов, как она могла выбрать идиотского пришельца, будь он хоть последним живым существом во Вселенной, обрекая свою собственную сестру на верную погибель?! Куда бессердечнее и беспощаднее всех вместе взятых архитекторов с их амбициозными замашками и высокотехнологичным оружием, может быть только она с её безответственным и несносным характером. Справедливо Сэм упрекала её в цинизме, она, как всегда, оказалась чертовски правой — куда глупее и сумасброднее сестры в мире больше не сыщешь! Смеет ли Робин упрекать себя только сейчас, на руинах человеческой цивилизации, в уходящей эпохе её могущества и величия? Дозволено ли ей оплакивать сестру, зная, что это она виновна в её смерти?       Даже её хладного тела не осталось, чтобы должным образом похоронить со всеми почестями — если только нельзя считать взорвавшуюся станцию «Веспер», обломки которой рухнули где-то в области мёртвой зоны, за достойную могилу.       Изумительно, Робин. И как долго ты будешь заниматься этим дурным самоедством и бессмысленным самокопанием? Назад во времени не повернёшь, Сэм не спасёшь, а Алана не вернёшь обратно в святилище и не погрузишь в принудительную гибернацию.       Женщина и не думала себя жалеть — она просто-напросто этого недостойна — только вполне обоснованно ругать за вздорное и легкомысленное поведение, более подходящее подростку в пубертатном периоде, чем взрослой женщине. Наверное, Робин слишком привыкла полагаться на старшую сестру: та всегда была слишком серьёзной, слишком спокойной, слишком принципиальной в противовес младшей сестре, что вечно жила в своём выдуманном, изрядно идеализированном мирке. Только в этот миг Робин осознала, насколько всепоглощающе её любила Саманта — это проявлялось в её особенной скупой заботе; в ежедневных, пускай не идеальных, таких коротких и официальных разговорах; в жестах помощи, когда требовалось сгладить конфликт между нею и руководством, или незаметными, постоянными и надёжными прикрытиями перед тем же начальством. Саманта Гудолл заменила ей их смертельно больную мать, что быстро исчахла после рождения Робин. Одно десятилетие они забыли о существовании друг друга после того, как их принудительно раздели, как только Робин исполнилось пять лет. Воссоединение произошло в колонии Оуэлле, после которой они стали неразлучны. Познав мучительное одиночество существования, они никогда более не хотели испытать его вновь. Потому младшая Гудолл не хотела, чтобы Алан тоже страдал — она понимала его тоску по родному существу, разделяла его боль на двоих, чтобы облегчить чужие мучения.       Возможно, их расы не так уж и различны.       Робин потерла грудь, чтобы облегчить собственные страдания от болей в сердце. Её утрата невосполнима, её душевную боль не способна исцелить ни одна чудодейственная таблетка, ни одно горькое лекарство, ни один волшебный медикамент, пока она продолжала давить на все её существо. Глупые душевные терзания не дают ей спокойной жизни. Она не может сосредоточиться на более значимой и насущной проблеме: допустим, тот же Верховный Ан, что всегда будто дышит ей в затылок, — и плевать, что предтечи совершенно не дышат! — а на хрупкие плечи непрестанно давят чужие кисти — очень тяжелые, с мертвенной хваткой. Или лучше сказать «клешни»? Да бросьте, какая разница, если предтечи и так понимают, о чём она молвит? Они же ходячие альманахи, да простят они ей бесстыдный каламбур, если эти пришельцы хоть немного смыслят в человеческом юморе.       Ответ: «нет» — тут клинический случай вырисовывается.       Бывшая ксенолингвистка нервно рассмеялась собственной идиотской шутке, приложив холодную ладонь, затянутую в перчатку, ко лбу. «Так недалеко и с ума сойти», — с горьким смешком подумала Робин, вздрагивая от вспышки ионного орудия, прошедшей неподалёку от её местоположения и угодивший прямиком во вражеский космический истребитель. Космолёт лишился крыла, пошёл на снижение — попытался ровно, но при каждой возможности его клонило в сторону. Человек был матёрым лётчиком, если смог держать холодную голову в такой ситуации, да и ещё управлять неуравновешенным транспортом, от которого валило дымом на несколько метров.       Робин обронила руку вдоволь тела, тревожно поддалась ближе к обрыву, балансируя на её опасной грани, проследила взглядом за путём летящего аппарата, слегка волнуясь за судьбу этого неизвестного воина. Она настолько внимательно взирала, что не заметила, как лишилась банальной осторожности и былой концентрации.       Она чуть наклонилась вперёд всем корпусом, нестойкая каменная поверхность предупреждающе осыпалась, и внезапно под её ногами обрушилась часть скалы — раскололся битый камень, раскрошился на мелкие частицы, двинулся с ускорением по обрыву котлована, исчезая далеко внизу, в озере. Гудолл коротко вскрикнула, ощутив, как зыбкая гряда истаяла под её ногами; сердце испуганно ёкнуло, пропустило удар, когда равновесие пошатнулось. Её рука дернулась и по инерции попыталась слепо ухватиться за любой выступ, но вместо этого она лишь проскользнула пальцами по нетёсаному камню, поднимая в воздух частицы пыли. Она истёрла ткань костюма, пальцы до первой боли — неухоженные ногти, похоже, пострадали не меньше. С отчаянием женщина нащупала лишь острые, маленькие камешки, но те тут же выскользнули из ладони при падении, как чуть ранее с другой руки выскользнуло её оружие, оставшись одиноко хранить хрупкое равновесие — практически на грани такого же незавидного свержения. Робин ударилась об шероховатые, ребристые скалы, шлепнувшись на бок, — возможно, она отбила себе какой-то орган, ибо бок жутко сильно вспыхнул болью, — и женщина покатилась по склону вниз вместе с сором и трухой.       Она очень быстро набрала угрожающе высокую скорость. Склон был неровным, крутым, с редкими кочками, которые у человека выбивали воздух из лёгких. Каждый раз в её горле застывал немой крик ужаса, будучи так и неизданным ею. В какой-то момент Робин несколько раз кувыркнулась, болезненно ударившись о возникнувшие россыпи булыжников. Кислородная маска слетела с её лица, а человек потерялся в пространстве, уже не отличая, где верх, а где низ. Было только ощущение постоянной боли даже в тех частях тела, о существовании которых она даже и не подозревала. Непрестанное кружение перед глазами — даже если она не открывала этих самых глаз за все время падения, это чувство вызывало подступающую тошноту. На подножье ее тело нещадно протащило чуть дальше и кинуло в стенку одного из гигантских обломков, оставшихся от павшего шаттла, коптящегося в яростном пламени.       Это было предпочтительной случайностью, на которую она натолкнулась. Ей очень повезло: так она на всех порах могла плюхнуться в воду и погрузиться на дно, пока её организм испытывал болевой шок. Робин потрясённо покачала головой из стороны в сторону.       В голове немилосердно звенело. Звуки внешнего мира поблекли. Её тело превратилось в один сплошной болезненный комок, что при любом неосторожном или осторожном движении выдавал вспышку притихшей боли до поры времени. Кажется, теперь вместо макияжа и украшений, её корпус будут красить мелкие царапины и многие страшные синяки. На теле куда меньше осталось здоровых частей: суставы ныли, нередко сковывались болью как в тисках; руки и ноги мерзко дрожали и с трудом повиновались ей. Вокруг все слишком шумело, гневно и яростно ревело. Она выдавила из себя сиплый вздох и судорожно закашлялась, желая, как минимум, выплюнуть лёгкие, что скручивались в рогалик. Заставлять себя дышать тоже было трудной частью, когда хотелось просто помереть, отказавшись от неприятных ощущений.       Дыхание — это боль, движение — это боль. Жизнь — это тоже боль, как не посмотри. Жизнь — это постоянные страдания, нечестная борьба за выживание, сложный и многогранный путь любого, пока тот не достигнет неотвратимого конца. Конец этот назывался «смертью».       В лицо ей ударила неприятная копоть и удушливая гарь, а также отблески жаркого огня призрачно обожгли лицо, осветили её практически сломленный силуэт, извалявшийся в пыли. Перед глазами все двоилось, взгляд помутнел; дым, валившийся из шаттла, снижал видимость до ноля. Робин, — дезориентированная, частично оглохшая и ослепшая — судорожно зашарила руками по песчаному побережью в поисках потерянной маски. Повышенная концентрация озона в атмосфере медленно и точно убивала её все это время, пока она вдыхала его вместе с излишками кислорода. Остаточного запаха кислорода в лёгких едва ли могло быть достаточно, чтобы дождаться помощи от… хозяина.       Хозяин — тот, в ком она нуждалась, её благополучие было напрямую зависимо от него. В состоянии глубокого галактического кризиса, что итого выплеснулся в войну, она была одна без предтечи. Учитывая её беспомощность на данный момент, ей точно была необходима его помощь. Робин как некстати ей подходил этот издевательский статус «питомца», надетый на её шею треклятый ошейник: если она примет помощь снова, то признает своё поражение, бессилие перед старшей расой. Но Ал-Ана сейчас здесь нет — он не сможет всегда спасать, вечно прикрывать её. С этого момента она должна всё сама, чтобы выжить. Прямо сейчас он был где-то далеко на острове: занят истреблением её расы, пока она так нелепо подыхает от собственной неуклюжести.       Запоздало Робин решила отодвинуться от горящей кучи, ибо костюм начал нагреваться и приносить боль телу. Плавно она переместилась чуть поодаль от шаттла, и устало упала на песок, перевернувшись на спину. Зашипела как кошка и зашарила рукой поблизости. Воздух становился все более густым, без намёка на кислород, и женщина активнее зашевелилась в поисках искомой вещи. «Маска не должна была далеко откатиться», — отчаянно полагала Гудолл и натолкнулась на неё через несколько секунд реального времени, хотя казалось, что прошла целая вечность, в которой она обречённо задыхалась.       Кислородную маску тоже помяло, как и её владелицу: она частично деформировалась, как поняла Робин по тактильному ощупыванию вещи. Стекло маски обзавелось парой неровных трещин, что, видимо, появились при падении об камни, однако сама система фильтрации и корпус были целостны, а потому — вещь оказывалась все еще пригодна для ношения и использования. Скоро надев маску на лицо, Робин ощутила крайнее облегчение, затопившее её душу, когда её простуженные легкие заполонил чистый кислород, обработанный от губительного влияния озона. Первая мысль, что посетила, было осознанием её близости к гибели: её ладони сформировали кулачки, на которые она оперлась при поднятии. Следующая мысль критично подметила, как ей несказанно подфартило: прибор остался более-менее цел, а она не переломала себе кости в конце концов. Утешающая новость, но Ал-Ан будет явно в гневе, когда увидит её по прошествии времени. Тем временем бывшая ксенолингвистка стала аккуратно подниматься с земли, плотно сжимая зубы и цедя сквозь них нецензурные словечки в сторону «проклятого» обрыва, что так подставил её. Она села на тёплый песок и на минутку прикрыла глаза, привыкая к ощущениям постоянной ноющей боли в теле, неспешно отгораживаясь от неё. Постепенно зрение возвращалось к ней, вернув чёткость видения. Гудолл потёрла ноги, спасая их от неутолимых судорог и возвращая им хотя бы частичную подвижность.       Издали к ней доносился чуждой, металлический лязг, истошные крики погибающих, мощные взрывы, идущие из острова. Вода колебалась, небольшие волны обрушивались на полу песчаный берег, усеянный каменной крошкой. Каким-то образом шум волн успокаивал мятежную душу женщины, несмотря на творящийся поодаль хаос. До неё, казалось, было рукой подать — всего лишь нужно преодолеть часть глубокого озера, устеленного безмятежной звёздной лазурью.       Она вскинула взгляд вверх, на тот самый злосчастный обрыв, и тут же откинула идею вернуться под маскировочный полог, попытаться возвратить необходимую ионную винтовку, по понятным причинам оставшихся на склоне в нескольких десятках метрах наверху. Взобраться по крутому склону не представлялось возможным без специального оборудования… или личного опекуна, у которого была удобная способность лазать по скалам как бравый и прыткий горный козлик. Ждать возвращения своего предтеча было плохой идеей: на открытой местности её могли подстерегать разного рода опасность — от хищников, что не прочь полакомиться удачно подвернувшейся на пути жертве, до архитекторских космолётов, не сумевших распознать её личность с высоты птичьего полёта. Наверное, для них они были все на одно лицо — слабые, мягкотелые и ничтожные.       Гудолл решительно повернулась к манящей глади озера. Осторожно вторгнувшись в её владения, тут же она чуть не погрузилась по самую макушку в воду. Она сразу продрогла до самых костей, от пронизывающего её холода, заставившего женщину судорожно стрекотать зубами. Она непроизвольно скукожилась, выдохнув облачко тепла, скоропостижно покидающего её тело. Костюм, — далеко не дайверский, как раньше, — быстро набрался влаги, утяжелился, прибавив ей несколько килограммов лишнего веса — он совершенно не спасал от низких температур в воде. Словно на полосе препятствий сложности возникали при каждой новой возможности, на её голову они сыпались как из рога изобилия.       Этого ли она хотела в конечном итоге, когда настойчиво просилась полететь вместе с ним? Осознавала ли она всю степень возможных последствий после принятого ею тогда безбашенного решения? Они оба знали, куда Ал-Ан отправлялся — в большей мере это понимал её хозяин, понимая всю серьёзность и важность положенной на него архитекторской миссии. В тот момент, стоя на крыше, женщина имела в своём распоряжении лишь собственные домыслы и львиную долю догадок относительно цели его внезапного отлёта. Но подсознательно она уже чувствовала, что ввязывалась в нечестную и грязную игру, принимая условия хитрого предводителя о своей «безопасности». А ведь она просто хотела знать правду, убедиться в чистоте их помыслов по отношению к людям. Последние новости от Мэйды огорошили Робин: они бросили длинную тень сомнения в её мыслях, что вскоре укоренилась в её мятежной и бунтарской душе. Они оросили топкой грязью её миражную убеждённость в правоте Алана и его народа.       Глупо верить тому, кто считает тебя своим подопытным «питомцем».       Она ещё некоторое время привыкала к низкой температуре. Проверила на ощупь наличие кинжала, а потом сквозь боль и ломоту в теле начав грести руками в сторону маленького клочка посреди этого чертового котлована погасшего вулкана. Волны спокойно накатывали, накрывали её с головой, пока женщина билась за право держаться на плаву. Она пережила события на 4546B, провела вокруг пальца всяких там мерзких двойных агентов и подрядчиков-персонал-власть имущих трансгосударства, покорила воды жестокого севера — чтобы она не выжила сейчас? По сравнению с предыдущими заплывами, этот ещё кажется цветочками. Но тогда она не была ранена, у неё был верный морской глайдер, скользкие ласты, а облегающий дайверский костюм не тянул её на дно, будучи её частью — обнимала её подтянутый стан как вторая кожа.       Но сейчас у неё не было особого выбора в возникнувшей ситуации. Единственный вариант, что она рассмотрела и показался ей предпочтительным глупого ожидания и бездействия, — это найти Ал-Ана посреди этой адской заварушки, которую насмешливо обозвали «войной». Да у неё язык не повернётся назвать «войной» эту резню. В глазах зажегся яростный огонёк бессильной злости, она зарычала, широкими замахами гребя руками, вяло перебирая ногами в помощь.       Будет большой удачей, если она не утонет по пути к острову. Будет чудо, если вражеские или свои космолёты не обнаружат, не атакуют и не убьют её шальным мелким выстрелом, где она в любом случае пойдёт кулем ко дну. Если выживет, доберётся к острову, она достанет Ал-Ана хоть из-под земли и выскажет всё, что думает о его «бравых» делах. И тогда ей будет все равно на возможных свидетелей. А если даже и погибнет в итоге, она придёт в роли мстительного духа и будет наяривать в своём новом призрачном обличии. Сейчас ей нужно было сделать хоть что-то не лишённого смысла — даже если это что-то по-прежнему было безбашенным действом — она по-другому не умела. А если откровенно признаться, то женщине просто отчаянно не хотелось снова ощущать эту давящую перспективность грядущего, которое обязательно подкралось бы незаметно к ней во время ожидания возвращения Алан.       Осознание своей уязвимости, ожидание смерти — страшные, сковывающие чувства, с которым она боролась внутри себя. Более того было трудно не впасть в панику, когда нога коснулась чьего-то скользкого, противного бока. Чёрт, она была совсем не в настроение, чтобы пасть жертвой голодающей рыбёшки. «Боже мой, пускай это побыстрее окончиться…», — взмолилась Робин, прежде чем её цапнули за ту же самую ногу и утащили под воду. Она только успела заглотнуть побольше воздуха перед тем, как принудительно погрузиться.       Гудолл вцепилась в рыбину всеми конечностями, крепко впившись ногтями в чешую, выдирая её голыми руками. Хищник споро понял, что его жертва не сдаётся в борьбе за жизнь, потому принялся крутиться вокруг своей оси, чтобы дезориентировать Робин, чтобы она глупо задохнулась. От давления женщине резко стало ещё хуже, она закрыла глаза, ударив кулаком в нежное брюхо со всей силы. После неудачной попытки её пальцы решительно сомкнулись на рукоятке ритуального клинка, проворно вытягивая его из ножен. Несколько раз лезвие ножа вонзилось в мягкий живот, сталь ловко мелькала в воде с высокой скоростью. Теперь вода наполнилась не только человеческой кровью, но и чужой звериной. Гудолл демонстрировала ярый запал, выброс адреналин нахлынул, стимулируя измождённое тело, а кровожадное желание убить морское чудище превозмогало над остальными чувствами и желаниями в этот момент. Пока клыки не ослабли на её ноге, опуская её на волю; пока она не всплыла, безумно хватая ртом воздух; пока осознание маленькой победы над привычной системой природы не захлестнуло бывшую ксенолингвистку — перед глазами стояла лютая пелена чистейшей ярости, в мыслях царила абсолютная сумятица, а на время сердце обрело прежнюю сталь решимости, пустило внутрь свирепость духа того позабытого грубоватого дайвера.       Коротким взмахом руки Робин спрятала клинок в ножны на поясе и молча поплыла дальше, почти достигая берега желанной земли. Позади послышался множественный всплеск, но она не поворачивалась, предпочитая сначала добраться острова, а потом… действовать по ситуации.       Рухнув на берег без сил, она бросила короткий взгляд на беспокойную гладь озера, чтобы с отрешённостью пронаблюдать, как павшее тело проигравшего раздирают на части его же неразумные собратья. Слабые умирают, где их пожирают сильные, которые итого выживают в беспощадной схватке за жизнь. Законы природы так незыблемые в своей правоте, так просты в своей неутолимой жестокости и наконец — бессердечны в изуверской дикости.       Гудолл обратила свой взор на небосвод — тёмный, холодный и бесконечный — и сомкнула тяжёлые веки, внезапно будто налившиеся свинцом. Она погрузилась в сон без сновидений.