(Не Вполне) Смертельная Битва. Том Первый

Чап Бодески сидел у окна, смотрел на бегущие по стеклу капли дождя и думал о нем — о турнире. Мимо проносились поля пшеницы и кукурузы, редкие фермы и рощицы. Ввысь тянулись вышки с линиями электропередач. Этому пасторальному пейзажу не было никакого дела до молодого шерифа, который, может быть, доживает свои последние дни в относительно целом состоянии. Ради пущей убедительности лорд Рэйден мог и сгустить краски, конечно, но в то, что встречать их на Острове Дракона будут не с цветами, верилось легко. «Зря я вообще пошел на работу в тот день» — подумал Чап, — «надо было сказаться больным и слиться. Я бы даже не соврал — весь день блевать тянуло после того выпитого пива». Боевого опыта у Бодески было побольше, чем у остальных — на школьном дворе регулярно находились ребята, которым было в радость прищемить кого-нибудь просто ради смеха, поэтому он научился давать сдачи, и недурно. Но хватит ли этого против какого-нибудь здоровяка с киянкой? Навряд ли. Чап усмехнулся себе под нос и попытался вытянуть затекшие ноги. Не вышло — ряды в автобусе были расположены близко друг к другу, поэтому он уперся в спинку соседнего кресла. Незадача. Хорошо хоть букет ароматов куда-то улетучился — Рэйден, что ли, своей волей разогнал, черт его знает. Громовержец Чапу не нравился. Было в нем нечто подспудно отталкивающее, как в куске отличной ветчины, пролежавшем на солнцепеке несколько часов. Да и весьма вольное отношение к обязанностям настораживало. Хотя по опыту Чап знал, что гореть своей работой перестаешь уже через месяц-другой, а уж если ты тысячи лет этим занимаешься… На плечи навалилась скука. Бодески потер глаза и поглядел по сторонам. Йо и Трей дрыхли без задних ног, и их молодецкий храп разносился по всему салону, Крис Харрис смотрел мультик про самого известного обитателя океанских глубин — Губку Боба, на телефоне Сайори, Морт и Рен оживленно о чем-то беседовали. Время от времени Тао даже потрясал чемоданчиком, который не выпускал из рук. На всякого, кто осмеливался хотя бы подышать в сторону чемоданчика, он смотрел так, что волосы стыли в жилах. Не иначе как ядерную кнопку там прячет, засранец. — Здесь не занято? — Моника опустилась на кресло рядом с Чапом и со вкусом потянулась. — Даже если бы и было, ты же уже села, — хмыкнул Бодески. — Тоже верно, — согласилась она, — скажите, шериф… — Давай без «вы» только, хорошо? — перебил ее тот, — я и на службе-то официоза не люблю. Просто Чап или Чапман сойдет. Она слегка улыбнулась в ответ и тряхнула еще мокрыми волосами. Чап было хотел спросить, что за перформанс они с Юри устроили на заправке, но решил чуть подождать. — Хорошо, просто Чап. Скажи… — Моника замялась, подбирая слова, — а у вас тут постоянно творится что-то… такое? В вашем мире, я имею в виду. Последние три дня вышли весьма насыщенными, если так можно сказать. Чап округлил глаза. — Да вот в том и дело, что нихрена подобного! Я пятый год сижу шерифом в Трес-Кабронес и, бля, это самое скучное место на планете. Мы с парнями обычно целыми днями залипаем в ютубчик или настолки всякие гоняем типа «Подземелий и драконов». Играла когда-нибудь? Я неплохо кампании вожу, но у Морта интереснее всех получается. Он башковитый такой чел у нас, Морт. Моника попыталась как-то систематизировать поток поступившей информации и потерпела неудачу. — А что, если это мы так повлияли? — Спроси что полегче, — спокойно ответил Бодески, — я не знаю. Могу сказать тебе только, что за все время службы в полиции я даже дрался только два раза. И то в один из этих раз я всыпал малолетнему пиздюку, который пнул бродячего пса. В городе не происходило ни-че-го, nada. А потом появляется этот, — тут он многозначительно покосился на лорда Рэйдена, — и все как будто с цепи сорвались. Я ведь даже знал некоторых мужиков из тех, кто тогда в участок ломился. Нормальные дядьки, не агрессивные. Не знаю, что на них нашло. Как будто, — Чап щелкнул пальцами, — кто-то им параметр ярости на максимум выкрутил. Эй, все нормально? Но Моника была не в норме. Даже наоборот, в этот момент она была настолько далеко от нормы, что и описать невозможно. Ужасающая в своей простоте мысль вспыхнула в подсознании и отпечаталась там навсегда. Как в дурацких книжках Юри, внезапно открывшееся тайное знание сводит протагониста с ума, и он чувствует, как рвется последняя ниточка, связывающая его со здравомыслием. «Да это же не реальный мир!» — вопит маленькая испуганная девочка внутри ее головы, — «тоже симуляция, просто более мощная и детальная. Именно поэтому вы постоянно попадаете здесь в передряги! Игре нужен конфликт, без него никак, иначе игрок заскучает! Все это не-ре-а-ль-но! А ты — дура, раз купилась на ложь хитрого старого ублюдка!» Взгляд Моники зацепился за мордочку пришельца на пижаме Чапа Бодески. Маленький зеленый человечек верхом на ракете выглядел вполне убедительным. Да и сам шериф не тянул на спрайтового болванчика. Не могли быть нарисованными родинка на левой щеке, подсохшая ссадина над бровью, тонкая жилка на шее. Но девочка не унималась. «Сейчас тебе любую модельку могут вылепить, только деньги плати. А диалоги нейросеть напишет, ты же вроде в этом шаришь, так что должна понимать, как все устроено. Всё вокруг тебя — ненастоящее. Очередная фальшивка, только более красочная. Поздравляю, Моника, тебя развели» Моника стиснула кулаки, ногти вонзились в кожу на ладонях. Завтра наверняка будет очень больно, но это даже хорошо. Боль — это якорь. Она помогает чувствовать себя живой. Человеком, а не частью программы. (продвинутой такой, качественной симуляции. Новое слово в науке и технике) — Этого всего нет… — прошептала Моника. Чап посмотрел на нее с тревогой. — Чего нет? — спросил он в недоумении. Моника повернулась к нему. Щеки пылали, в глазах плескалось безумие. — Вообще ничего нет, но… но Рэйден обещал! — Пропало чего, что ли? — продолжал тупить Бодески. Он искренне не понимал, с чего вдруг Моника в одночасье превратилась в развалину с трясущимися руками. — Да нет же! — зло выкрикнула онаи тут же добавила, но уже тише, — я…я, кажется, уже не понимаю, где я, Чап. Бодески доверительно положил руку ей на плечо. Моника дернулась, но руку не убрала. — Так, успокойся и слушай меня, — серьезно сказал он, — ты сейчас вместе со мной и еще кучкой клоунов едешь по трассе номер хуй-знает-какой в Провиденс, город в лучшей стране на этой планете — Соединенных Штатах Америки. На этой колымаге мы делаем миль тридцать пять в час, поэтому нас могут стопорнуть копы. И если они это сделают, нам пиздец, потому что… — Какой же ты идиот, — в голосе Моники добавилось слез, — вон тот домик с трубой за окном, видишь? Он настоящий? Чап прильнул к стеклу. — Ну, выглядит крепким вроде. Разглядеть я толком не успел, но, кажется, из дерева сруб сделан, из настоящего. Не какие-нибудь пеноблоки! Моника уронила голову на спинку кресла перед ней и застонала. — Просто не могу понять уже, что вокруг меня реально, а что нет. Этот дом, этот гребаный автобус, ты, я… — она подняла на него глаза, которые теперь прятались за красными, опухшими веками, — здесь хоть что-нибудь взаправду? Сделай хоть что-то, пожалуйста, потому что иначе я сойду с ума. На пару секунд Чап Бодески замолчал и приобрел крайне озадаченный вид. В этот момент он был похож на математика, восемь лет бьющегося над доказательством какой-нибудь хитроумной гипотезы. Вскоре, однако, его лицо просияло, словно проблема наконец решилась. Чап кивнул самому себе, а затем наклонился к Монике. Их губы соприкоснулись. Моника опешила и даже не попыталась его прервать. В ушах стучала кровь, заглушаемая только шумом двигателя. Ситуация сложилась сюрреалистичная… (но…) …но запах табака и фруктовой жвачки в дыхании шерифа, его колючая щетина были вполне убедительными. Моника даже могла бы признать, что они… реальны? Пожалуй, да. Наконец через несколько непозволительно коротких и мучительно долгих секунд Чап отстранился. — Что… что это сейчас было? Бодески закатил глаза. — Ты просила сделать что-нибудь — я сделал. Успокоилась? Моника едва не задохнулась от возмущения. Этот деревенский придурок в одночасье все сломал, украл то, что предназначалось для Игрока, кем бы он ни был, а теперь сидит тут и бровью не ведет! Наверняка считает свою выдумку исключительно остроумной. В этот момент Моника пожалела, что у ее новых товарищей не имеется файлика, который можно было бы удалить. Личность Чапа Бодески она бы охотно пропустила через шреддер. — Да не дуйся ты, — примирительно произнес он, — просто в голову ничего другого не пришло. Моника раздосадованно глянула на него. — Благодарю за находчивость, шериф. Всего-то украли мой первый поцелуй, подумаешь, ерунда какая! — Пф-ф, поцелуй, — отмахнулся Бодески, — вот когда из городского бюджета кто-то три с половиной миллиона спиздил и не признается — это кража. А остальное так, семечки. Ты, вон, говорила, что вы в вашей игре несколько лет жили вчетвером. И я не верю, что за это время никто из вас друг с другом не сосался. С ответом Моника. Надо отдать шерифу должное, к стенке он ее припер довольно ловко. — Ну, — замялась Моника, — тот раз с Сайори я не считаю, нам просто было… скучно. Скучно и любопытно. Бодески усмехнулся и распечатал очередную пачку «Лаки страйк». В призаправочном магазинчике удалось пополнить запасы, поэтому сейчас он пребывал в прекрасном расположении духа. — Скука и любопытство — опасная комбинация, Моника, — заметил он. Щелкнула зажигалка, и язычок пламени заплясал на ее конце, — ни к чему хорошему обычно не приводит, особенно в нашем городе. Сидели мы, короче, однажды с Джимми после школы. Делать вообще нечего — по телеку одна чушь, дневной, мать его, телеэфир с мыльными операми, интернет только в библиотеке, даже мяча баскетбольного нет — какой-то черт его колесом раздавил. Я сижу, музыку на телефоне слушаю, а Джим в книжку втыкает, как всегда. Скукота — хоть вешайся! Мы уже хотели пойти к универсаму и поиграть там на приставках в зале электроники, когда Джимми меня пихает локтем и шепчет: — Вон, — говорит, — Зак Левин из школы топает. Давай над ним угарнем. Зак был славный паренек, но странноватый. Он нашего возраста примерно… хотя нет, чуть помладше… Да, точно, в одном классе с братом Джимми учился. Я в своей жизни не встречал таких доверчивых людей. Наверное, все зависело от воспитания — это нам с Джимми жизнь шлепков по морде с раннего детства надавала, а у Зака все было по-другому. Мамка с папкой интеллигенты, оба ученые, то ли физики, то ли биологи — не суть. Короче, парня как будто в теплице растили — на любое вранье поведется, только плети покрасочнее. Я еще подозреваю, что и с головой у старины Зака были нелады, но он был совершенно безобидный, как щенок лабрадора. Даже постоять за себя не мог, поэтому мне пару раз приходилось отгонять от него хулиганов. Ну топает и топает, хер бы с ним. Но в тот день на нас с Джимми напало игривое настроение. Я спрашиваю, мол, ты хохму какую придумал, что ли? Джимми мне отвечает: — Увидишь. Я ща до дома слетаю — и обратно, ок? Отвлеки его пока. Моника представила, как габаритный Джимми мог бы потенциально куда-нибудь слетать, и ее губы расплылись в улыбке. Если этот парень куда и спешил в своей жизни, то только за обеденный стол. Неожиданно автобус резко вильнул в сторону. Раздался истеричный вопль автомобильного гудка, после чего Джимми заорал что-то неразборчивое, но, несомненно, нецензурное. Монику мотнуло вправо, и она уткнулась подбородком в плечо Чапа Бодески. Он неожиданно напрягся и застыл. — Упс, — ожил над головой хриплый динамик, — мой косяк, товарищи пассажиры, прошу прощения. — Прясю прясения, — передразнила его Нацуки, — аккуратнее, придурок, ты же не мешки с рисом везешь! Динамик затих в смятении, но уже через секунду ожил вновь. — Обычно я бы в таком случае предложил тебе самой порулить, Нацуки, — сообщил Джимми, — но не уверен, что ты достанешь до педалей. По рядам сидений прокатилась волна смеха, чистого и радостного, как дождь, обильно поливавший трассу. Нацуки побагровела. — Ты покойник, Джимми, — припечатала она, соскакивая с сидения. Джимми об этом не узнал, но только хватка бдительного Рена Тао позволила ему остаться в живых. Хотя сдержать столь сконцентрированный ураган оказалось непросто. — Отпусти меня, дебил. Он уже давно нарывается! Рен не спорил, но и сдвинуться с места не давал, поэтому в конце концов пришлось успокоиться. Тем более, что в этот самый момент автобус пересек границу штата Род-Айленд. До Провиденса, а значит, и до пресловутого места силы Рэйдена оставалось всего ничего. Мысль, которая не особенно воодушевляла, если честно. Моника вообще не была уверена в том, что по мирам можно путешествовать так часто. (а несколько дней назад ты сомневалась, что это вообще возможно, but apparently here we are) — …я, короче, заболтал Зака какой-то ерундой, — вернулся Чап Бодески к своей истории, — а потом вижу, Джимми бежит и что-то тащит. Какой-то клочок бумаги, аж по ветру развевается. Бежит и орет «Парни! Парни! Зацените, что я нашел!». Ну, мы смотрим, а там бумажка какая-то изрисованная, с большим красным крестом в верхней части. — Что это за херня, — спрашиваю, — лучше бы ты бутербродов с колбасой принес, жрать охота. — Да ну тебя в жопу, — отвечает он, — это карта! Видишь крест? Это, наверное, место, где клад закопали! Я чуть было не крикнул «Пиздеж», а потом смотрю, Джим мне подмигивает, типа, подыграй, чего ты, дурачок. — Вот здорово, — говорит Зак, а глаза прям горят, — а где ты ее взял, Джимми? — Да шел мимо старого вяза, а она прямо под ним лежит, в листьях! Наверное, из дупла какого-нибудь птица достала. Я с трудом подавил желание запихать эту карту обратно в дупло одному дятлу с неуемной фантазией и говорю: — Вот так штука! А как мы поймем, где искать? — Так тут же нарисовано все! — объясняет он, — видишь волны — это типа карьер тут неподалеку. Камни — наверное, шахта, тут в нескольких милях…. Зак прищурился. Кажется, даже он начинал понимать, что где-то здесь кроется подвох. — Как думаете, а ей много лет? Он оказался прав. — лет карте было действительно немало. Она валялась у Джимми в ящике стола с двенадцатилетнего возраста, и крестиком на ней отмечалась нычка, в которой мой друг прятал «Плейбои». И сейчас-то с интернетом в Трес-Кабронес временами напряженка бывает, а уж тогда… если разжиться было нечем, приходилось использовать воображение. — Она очень старая, — с видом знатока говорит Джимми, — можно даже сказать, древняя. Но нам повезло, — приосанивается он, — я могу ее прочитать. — Да ну? — удивляется Зак, — и ты все понимаешь? — Пф-ф, — отвечает Джимми, — у меня по географии ниже А никогда не бывало. Можем пойти прямо щас, если ты, конечно, ничем не занят. У мальчугана глаза так загорелись, что, клянусь Богом, я увидел в них блеск всего золота мира. — Конечно, не занят, — орет он, — я ща, мигом, пацаны, только захвачу свой походный фонарик и лопату. Никуда без меня не уходите! — И бутербродов принеси, — вдогонку приказал Джимми. Мне даже стало немного жалко Зака. Наверное, пойти куда-то вместе со старшими ребятами для него было настоящим приключением. Поэтому я смотрю на Джимми серьезно и спрашиваю: — Чего это ты удумал? Он взгляд немножко опустил, как бы в нерешительности. Но взгляд за стеклами очков хитрый-хитрый. — Ты ведь знаешь, где ферма Бакнеров, Чап? А кто ж ее не знает? Это, можно сказать, наша местная достопримечательность. Лет девяносто, а может, и все сто назад поселился тут в окрестностях старик Бакнер с семейством. Он, конечно, был порядочной сволочью и пьяницей, но руки имел золотые — такую ферму отгрохал, какой ни один завсегдатай «Дудки и трубника» даже в мокрых снах не видал. Дом — не какая-нибудь лачуга зассанная, а настоящая вилла в южном стиле, как у табачного плантатора. Не удивлюсь, если большая часть старожилов этого города когда-нибудь работала на ферме Бакнера — арахис собирали или еще что-нибудь в таком духе. Жили они довольно закрыто, с соседями не общались, в жизни города не участвовали и вообще по минимуму показывались, за исключением периода сбора урожая. Думаю, далеко не бедствовали. А потом началась Вторая Мировая. Оба сына старика Бакнера померли — один сгинул в Тихом океане, другого скосили пулеметной очередью в Нормандии. Местные как узнали, так сразу решили сунуться к деду, проявить сочувствие — все-таки никому такого не пожелаешь, даже гниде последней. Собрали ему всем миром подарков от чистого сердца, принесли, мол, так и так, Амброз, скорбим вместе с тобой. А он вышел, стоит и молчит. Глазами только зыркает по сторонам. Постоял так минут пять — и обратно за забор. Ничего не взял. После этого Бакнер и вообще перестал выходить. Сначала его не трогали — мало ли, человек в трауре, зачем беспокоить. Когда прошло два месяца, встревожились — урожай оставался неубранным. Некоторые стали говорить, что… Чап продолжал говорить, активно жестикулируя. Пару раз он едва не заехал Монике в лоб, но, к счастью, вовремя остановился. Рассказ давно перестал занимать ее, тем более, что в нем, похоже, было больше под-уровней, чем в нолановском «Начале». Но с другой стороны, вон как парень старается. Явно ни с кем новым давно не разговаривал. Так что пусть… решила Моника и продолжила понимающе кивать. — …ферму после пропажи Бакнера так никто и не купил. Все побаивались. Еще бате моему пацаны говорили, что ночью из окон виллы льется бледное сияние, а по дому бродит дух старика и двух его сыновей в придачу. Один типа весь распухший, как утопленник, а другой в крови, которая из пулевых ранений капает. Никто этого, конечно, не видел никогда, но звучало убедительно. Вот Джимми и решил использовать ферму в качестве места действия для своего прикола. До этого мы там бывали раза три или четыре, наверное. Забор на ферме стоял, конечно, металлический, но семьдесят с лишним лет сломают что угодно. Поэтому через западную секцию пройти можно было свободно — она почти полностью рухнула. Взрослые не разрешали туда ходить, особенно после того, как один пацан зазевался и едва не нанизался на забытые в сарае вилы, но разве эти запреты хоть кого-нибудь останавливали? Вот Джимми и говорит, мол, ща отведем пацана на ферму, там старые теплицы сбоку от дома до сих пор стоят. Я скажу, что карта туда указывает, Зак зайдет внутрь, начнет копать, а мы с тобой в это время теплицу прикроем и его попугаем. — А если он в обморок грохнется? — не оценил я идею, — так ведь и инфаркт схлопотать можно. — Не грохнется, — заверяет Джимми, — обоссытся разве что, только и всего. Успокоения мне это не прибавило, но если уж Джиму в башку что-то пришло, то ничего с этим не поделать. Чертовски упрямый сукин сын. Временами это хорошо, но большую часть времени чудовищно бесит. В общем, к тому времени, как мы до фермы старика Бакнера добрались, уже почти стемнело. Повезло еще, что не надо было в школу идти на следующий день. Представь картину, Мони: луна на небо выкатилась, большая такая, бледная, как серебряное блюдо из сервиза моей бабки, кругом ни души — город позади остался, птицы не поют, даже сверчков не слышно, хотя это было вроде начало мая уже. И мы идем, три шкета, бутербродами сомнения зажевываем. Джимми еще ворчит постоянно, умудрился забрести в какие-то заросли и порвать брюки. — К-как вы думаете, а чей там клад? — спрашивает Зак. В принципе, Джимми мог бы уже и не стараться — парнишка и без его выдумок напугался достаточно. Я в этот момент некстати вспомнил про того сына старика Бакнера, который в Нормандии погиб, и ляпнул: — Гитлеровский. Нацистское золото. — Ебнулся, что ли? — пыхтит Джимми, — какие нацисты на юге Техаса? Не, тут другое. Дед старого мудака на приисках всю жизнь работал и успел прикарманить просто прорву денег. Характером они были похожи, поэтому вместо того, чтоб поровну разделить состояние между родственниками, он решил суету навести и славно повеселиться. Сокровища спрятал где-то на территории фермы, а подсказок никому не оставил — отделывался лишь туманными намеками. Ну, так мне, по крайней мере, рассказывали. Вообще эту стройную легенду разбивал один вопрос: «Если золотоискатель не оставил подсказок, то откуда же тогда появилась карта?». Но Заку он в голову так и не пришел — он вообще о другом думал тогда, я полагаю. — Что хотите купить на свою долю? — снова подает голос Зак. Тишина действовала ему на нервы. — Дом куплю, — отвечает Джимми, — заебало жить в халупах. Хочу горячую воду по утрам и электричество, которое не вырубается каждые два часа. — Я тоже, — подхватываю, — только не здесь, а хотя бы где-нибудь в Остине. — Тогда молись, чтоб ты хотя бы тысяч на триста сегодня разбогател, а лучше на все пятьсот. Потому что недвижка нынче стоит столько, что риэлторы с тебя сдерут все вместе со штанами. Мамка регулярно приценивается к хатам. — И как, у-у-успешно? — Зак отчаянно пытается поддержать беседу. Полагаю, если бы он не боялся показаться трусом, то схватил бы нас с Джимми за руки. — Как видишь, я все еще здесь, так что не очень, — усмехается мой друг, — а ты, Левин? Что ты купишь, когда разбогатеешь? Зак замолк надолго, секунд на тридцать, я даже подумал, что у бедолаги от страха все мысли из башки вылетели. Но не тут-то было. — «Ш-ш-шелби К-кобру»… Посреди этого ночного, почти паранормального пейзажа было так странно слышать это название, что мы с Джимми невольно рассмеялись. Кто бы мог подумать, что наивный тихоня Левин угорает по винтажным автомобилям? Воистину Вселенная полна сюрпризов, мать ее. Наконец мы добрались до забора — поваленных ржавых листов, обильно присыпанных землей. Ферма выросла перед нами как из-под земли и, чесслово, в этот момент она ничуть не походила на гниющую развалину. Скорее напоминала склеп — холодная, величественная громада. В темноте не было видно, что в доме выбиты почти все стекла, часть крыши провалилась, а по лепнине на фасаде вьется какой-то сорняк. Поэтому как-то очень просто верилось, что неупокоенные духи действительно могут там ошиваться. На месте входной двери зиял черный провал. Он словно говорил «Ну, что ж, парни, заходите, коль уж пришли, попотчуем чем можем. Только ведите себя хорошо, иначе хозяева рассердятся. На секунду даже показалось, что я увидел бледный силуэт в окне спальни наверху. Конечно, никого там не было, но мне почему-то очень захотелось побежать домой, положить себе огромную порцию спагетти с сосисками и славно поужинать перед телевизором за просмотром какого-нибудь вечернего шоу. Я гляжу на Джимми и понимаю, что ему тоже неохота пугать Зака Левина — уж очень сильно сжимают руки клочок бумаги с картой. Картой, которая, очевидно, не могла вести ни к чему. Но я уже сказал, насколько он упрямый. — Пошли, — коротко бросает Джимми и топает слонопотамом прямо по останкам забора. Я иду следом, но шагов рядом с собой не слышу. Оборачиваюсь. Зак стоит чуть поодаль, и по глазам видно, что он вот-вот разревется. — Парни, — просит он слабо, — может, ну его, этот клад? Я ведь маме и папе не сказал, куда ушел. — Ну еще бы ты сказал, — с угрозой отвечает ему Джимми, но угроза эта напускная и ненастоящая, как ти-рекс на картинке, которую рассматривают через стерео-очки. А вот от дома угроза исходит вполне настоящая. На мир он смотрит так же угрюмо, как его владелец когда-то смотрел на соседей. Я иду и, веришь ли, нутром чую — что-то плохое может произойти, если мы войдем туда. Мое желание окончательно испаряется, когда порыв ветра залезает под куртку. Зак начинает хныкать, и из-за слез его глаза кажутся очень большими. — Мама с папой забеспокоятся, — канючит он, — а нам еще копать этот клад черт знает сколько! А вдруг ты ошиб… — Ты хочешь «Шелби Кобру», Зак? — спрашивает Джимми. В кулаке он продолжает держать карту. — Х-хочу, но… — Вот и пойдем, — не дает ему закончить мой друг, — шевели задницей, тут недалеко. Зак покоряется и, еле переступая ногами, бредет вперед. Но видно, что никакие клады и возможные призы его уже не прельщают. Я вообще понятия не имею, каким образом Амброз Бакнер умудрился засадить свою ферму зеленью и цветами — климат в Трес-Кабронес дерьмовый. Может, здесь ему как раз и пригодилась какая-нибудь черная магия. Но за семьдесят лет запустения растения не погибли, не захирели, их не выжгло солнцем. Напротив, трава обильно устилала дорожки, а если с них сойдешь, то там и вовсе сплошные зеленые заросли. «Вот будет здорово, если я щас наткнусь здесь в кромешной тьме на какую-нибудь змею или паука» — думаю я машинально. Джимми тем временем направляет Зака к восточной части участка. Старик Бакнер держал там теплицы. Большая часть их уже обвалилась, но две каким-то чудом остались на своем месте. Именно на одну из них он и показывает. — Если верить карте, то клад закопан там. Давай, брат, за работу, все получится. Кинь сюда фонарик, я тебе посвечу. Ни следа энтузиазма, который был у Зака Левина днем, больше не наблюдается, но он подчиняется. Взяв в руки лопату, парень делает несколько шагов в сторону бакнеровских теплиц и… исчезает. Как в одной старой песне — «вот я был, и вот меня не стало». У меня сердце в пятки ухнуло. Ну, думаю, это мы неудачно зашли. Все-таки водились духи в этом проклятом месте. То ли от холода, то ли от страха мурашки по спине, хочется бежать куда глаза глядят. Я ору «Джимми, мать твою! Куда Левин подевался?». Он в ответ орет «А я знаю, что ли? Только что здесь был!». Меня паника жмыхнула, потому что неохота стать жрачкой для покойников. Уже разворачиваюсь и собираюсь валить, как вдруг откуда-то снизу, словно из-под земли, доносится слабый стон. Мы с Джимми оба встали на месте как вкопанные. — Покойники… покойники подымаются, — и тут он, нормальный городской чел из нерелигиозной семьи, начинает креститься. Я подумал-подумал, да и присоединился к нему. Когда-то бабушка водила меня в воскресную школу, пока я мелкий был. Там в основном читали Библию в пересказе и угощали булочками с виноградным соком, и в этом была лучшая часть занятия. К счастью, парочка молитв тоже запомнилась — тогда-то они мне и пригодились. Мы стоим, бормочем наперегонки «Отче Наш», светит эта гребаная луна, а стон все никак не прекращается. — Чего тебе надо-то? — орет Джимми, чуть не плача, — щас уйдем, только не убивай, пожалуйста! — Бо-о-о-ольно… — отвечает ему невидимый собеседник. Тут я опускаю фонарик вниз и понимаю, что Зак Левин исчез не случайно. Вернее, совсем даже не исчез. Амброз Бакнер за своей фермой ухаживал тщательно (еще бы, урожай кормил всю его семью в течение года), поэтому и для удобства сделал немало. Растения из теплиц требовали много воды, поэтому предприимчивый дед вырыл колодец неподалеку от посадок, чтоб не таскать далеко тяжелые ведра. В этот самый колодец и навернулся бедолага Зак. — Мы вообще просто так пришли, — продолжает распинаться Джимми, — из любопытства, а клад ваш нам не нужен, оставьте себе все до последней монетки, мистер Бакнер, только отпустите. Чесслово, больше вы нас не увидите! И домик у вас симпатичный, крас… — Да заткнись ты, дебил, — шикаю я на него, — нет здесь никого. Зак там, — и показываю вниз. Глаза у Джимми становятся похожи на два блюдца, словно в каком-нибудь аниме. — В аду, что ли? Мне хочется треснуть его по кумполу чем-нибудь тяжелым, например, лопатой. — Тебе совсем от страха мозги отшибло? Смотри туда, щас фонариком покажу. Бледный луч выхватывает большой круглый провал в земле. Когда-то он был обложен кирпичами, но с тех пор поблизости остались лишь несколько штук — остальные разобрали «случайные гости». Поэтому-то никто из нас его и не заметил. Джимми осторожно приближается к колодцу — он уже тогда весил значительно больше нормы, поэтому старался как можно реже ступать на неустойчивые поверхности, — и дрожащим голосом зовет: — Зак, ты живой? В ответ — тишина. Ну, думаю, сознание потерял. А что, если нет? Там глубина-то, судя по всему, порядочная. Что если доходяга разбился нахер? Много ли ему надо, такому тщедушному. Тогда придется все рассказывать взрослым. Поднимется такой вой, что нас с Джимми линчуют прямо у здания ратуши и повесят вместо часов. Копы приедут, начнут расследование, может, даже заведут дело… И привет, колония для несовершеннолетних вместо последних классов школы. — Живо-о-й, — слышится снизу, и этот тихий, неуверенный голос сейчас для нас с Джимми как глас Божий. — Вылезти можешь? — спрашиваю. — Не могу, — хнычет он, — я, кажется, ногу сломал, когда упал. Пожалуйста, вытащите меня! Тут очень мокро, страшно и воняет. — Ща, малой, — заверяю я его. А сам и понятия не имею, что делать. Вообще никаких идей. Кроме одной, но очень уж неприятной. — Че делать будем? — спрашивает Джимми. Руки у него трясутся, как у алкаша после недельного запоя. — Че делать, че делать… Вытащить мы его не сумеем. Старый ублюдок уж расстарался, вырыл действительно глубокий колодец. А из вещей у нас только лопата, но тут она вряд ли чем-то поможет. — Можно ее Заку скинуть, чтоб он себе там ямку выкопал, в которой спать поудобнее будет, — нервно смеется друг. Гребаный комедиант, ей-богу. — Вот погоди, — говорю, — когда расскажем обо всем его предкам, они нам с тобой две ямки выкопают. Будем рядом лежать под солнышком. Глаза у Джимми округлились еще сильнее, и я подумал, что сейчас они выпрыгнут из орбит, как у похотливого волка в старых мультиках Текса Эйвери. Эта перспектива напугала его даже сильнее, чем возможность встретиться с призраками или демонами на ферме Бакнера. — Да погоди ты, мы и сами справимся. Я щас соображу по-быстрому, сделаем все как надо, потом мы втроем дружно пойдем домой и никогда больше об этой ночи вспоминать не будем, — зачастил он. Это его состояние я уже хорошо знал. На большинство людей, когда они в стрессе или в ужасе, нападает ступор, но Джимми из другого теста. Оказавшись в переплете, он начинает пиздеть без умолку. Чесслово, даже бабушкин ручной попугай жако бывал более молчаливым. На приемах у дантиста мой габаритный товарищ затихал только тогда, когда в его пасть пихали бормашину. Больше я пока таких людей не встречал, хотя они наверняка есть. Но не буду отвлекаться. — …ща, ща, вот что нам нужно, веревка, вот что нам нужно! — почти орет он, — мы ее опустим вниз, Зак за нее крепко ухватится, а мы его вдвоем вытянем! — Отличный, блядь, план, бро, — осаживаю его я, — вот только нет у нас веревки, никто не додумался ее захватить. И потом, тебе понадобится веревка длиннее, чем волосы гребаной Златовласки, потому что, напоминаю, колодец пиздец какой глубокий. Видимо, эта идея была его основной, потому что выражение на лице стало кислым-кислым. В этот момент Джимми явно ненавидел себя и свою трикстерскую натуру. И ненавидел, надо сказать, за дело. Так влипнуть из-за сущей ерунды может далеко не каждый. Хотя… Хотя вот мы с тобой сейчас тоже влипли, Моника. Тут я думаю, что уже хватит сопли жевать. Поднялся ветер, на небе даже облака взялись откуда-то. Они чуть закрыли луну, и ее сияние стало уж совсем зловещим. Никому не пожелал бы даже просто на улицу в такую пору выходить, не то что сидеть в пустом колодце на заброшенной ферме. Бр-р, мерзость. Зак Левин, добрая душа, не заслужил так провести свой уик-энд. — Стой на стреме, — говорю, — я бегом туда-обратно, всех оповещу. Наши с тобой полномочия тут уже все, окончены. Джимми хватает меня за локоть. И крепко так держит, паскуда. — Слушай… может, не будем никому пока говорить, а? Завтра придем сюда, пожрать Заку принесем и будем думать, как его оттуда вытаскивать. Тут глаза округлились уже у меня. — Ты совсем ебнулся, что ли? А если он пневмонию схватит? Ты бы хотел, чтоб тебя оставили в таком состоянии одного, в темноте? Думаю, нет. Я знаю, что прав. И Джимми тоже знает, что я прав, но почему-то продолжает упорствовать. — Да это же ненадолго! Первым делом утром встанем — и сразу сюда! Может, еще кого из ребят подтянем… Ветер, как будто возражающий ему, свистит, продувая ферму сквозь выбитые окна. Что-то копошится в зарослях, и я с огромным трудом уговариваю себя не смотреть туда, чтобы снова не испугаться и не отступить от плана. — Давай, — хлопаю его по плечу, — я побежал. — Стой, Чап! И неподдельный ужас в голосе Джимми действительно заставляет меня остановиться. Я поворачиваюсь и смотрю на него внимательно. Он выглядит растерянным и напуганным. Это сочетание сразу же срезает ему несколько лет возраста. — теперь он снова похож на пятиклассника, которого застукали за списыванием на годовой контрольной. Нет, здесь дело не в привидениях. Джеймса Эдварда Фриза явно гложет что-то еще. — Ты же знаешь Гарри, — тихо говорит Джимми, — если… если эта штука выплывет, он меня убьет, и это не фигура речи. Тростью захерачит и всего делов. — Как будто тебе одному достанется, — усмехаюсь я, — думаю, после такого я могу позабыть о собственной машине на восемнадцатилетие. Не то чтобы я подозревал, что кто-то из родных собирается сделать такой подарок, но может же человек помечтать, правда? Джимми, однако, пропустил мои слова мимо ушей. — Мне-то ладно, не впервой принимать воспитание. Но может прилететь и Скотти, а он уж точно этого не заслужил, — продолжает он. С этим спорить трудно. Нрав у Гарри Дарбера, отчима Джимми, премерзкий. Вообще сложно представить, как земля вообще носит такого склочного, желчного, склонного к садизму ублюдка. Еще сложнее представить, что кто-то счел его подходящей кандидатурой для себя. Но так случилось — еще одно подтверждение тому, что чудеса в этой гребаной жизни случаются на каждом, мать его, шагу. Старина Гарри жил по принципу «есть два мнения — мое и неправильное», и тех, кто придерживался неправильного мнения, Гарри стремился наставить на путь истинный при помощи трости или других подручных средств. Поэтому я крепко задумался. Вероятность того, что отчим крепко отделает Джимми за его проделку, действительно была не нулевой… Автобус резко ухнул вниз — колесо угодило в очередную яму. Дорожники в Род-Айленде не очень-то горели на работе, поэтому последние несколько километров экипаж дряхлого драндулета трясся, как на каком-то безумном родео. Но Монику сейчас это мало заботило. — Вы ведь оставили его там, да? — спросила она тихо. Чап ничего не ответил и отвел взгляд. Достал из кармана еще одну сигарету, закурил, после чего прислонился лбом к стеклу с пролетающими за ним блекло-зелеными пейзажами. — Мы были детьми, тупыми и легкомысленными детьми, — со вздохом изрек Бодески, — испугались и поэтому вышло то… что вышло. Но не стоит пере… Договорить он не успел, потому что половину лица внезапно обожгла боль. Чаппоперхнулся и прижал руку к щеке, по которой разливался багровый отпечаток. — Эй, ты чего? За что? Я же ничего не сделал! — Вот, — пояснила Моника, — именно за это. Но она слукавила. Маленькая байка шерифа Бодески пробудила к жизни что-то внутри нее. Наглухо запертые двери пыльных склепов со скрипом отворились, и оттуда пахнуло душком мертвых воспоминаний. Когда мир вокруг Моники изменился, превратившись в картонные декорации, она, обретя власть над ним, не стала помогать девочкам побороть их проблемы, нет, сэр, может быть, в другой раз, заходите еще. Хотя пары ударов по клавишам хватило бы, чтоб убрать депрессию Сайори, тревожность Юри и папашу Нацуки. Но Моника предпочла не устранить их, а усугубить. И какая-то часть ее охотно проделала бы то же самое еще раз, если бы это открыло путь в объятия Игрока. Моника ненавидела эту часть себя, и пощечина, которая превратила лицо Чапа Бодески в готовый к обжарке стейк, на самом деле предназначалась ей. Но ему знать об этом необязательно. Да и вообще никому, если уж на то пошло. Сейчас бы еще всыпать Джимми, чертову шутнику, и тогда в душе окончательно воцарится покой и умиротворение. Моника намеревалась так и поступить, но ничего не вышло, потому что престарелый автобус задергался, словно смертник на электрическом стуле, кашлянул выхлопами и остановился навсегда.