Поднимает здесь любой прилив
Доски умерших кораблей,
Оставляет здесь любой отлив
Мертвецов на сырой земле -
Выплывают они на прибрежный песок
Из глухих пропастей дна.
Если жизнью надо платить за власть -
Господи, жизнью платить за власть! -
Мы заплатили сполна!
Хонджун оглядывал Сонхва с сомнением пьяного, у которого было в голове мало умных мыслей, больше грязных. Перед ним синела рубашка из грубой ткани. Сонхва и в ней был похож на члена королевской семьи. В движениях его рук видна была внимательная аккуратность, которая пригождалась раньше во дворце, где он был любимым королевским мастером. Эти же руки крепко сжимали меч на абордаже — тогда они лишь раз встретились взглядом с Хонджуном. Такого члена команды ни за что нельзя было упустить.
— Тебе нужна новая одежда, — заключил Хонджун и, цапнув чужой локоть, зашагал по причалу в известную сторону.
Сонхва возмущённо раскрыл глаза — если бы он был птицей с перьями на голове, они бы встали сейчас прямо, показывая его настороженность — и вырвал руку. Он не хотел подниматься на корабль.
Хонджун обернулся на его, сжав губы, и молча махнул рукой, прося следовать за ним. Сонхва пошёл всё-таки, медленно выдохнув. Хонджун подпрыгивал каждый раз, когда его сапоги касались досок причала; острое перо на шляпе качалось, словно веселящаяся разноцветная птица.
Работа на корабле встала, потому что капитана здесь держал знаменитый корабельный мастер, и теперь, видя его самого, все жались к углам. Сонхва медленно обводил их взглядом: штурмана Юнхо в лоснящейся рубашке, высокого и страстного к астрономии, судового врача Минги, который больную ногу быстрее отрежет, чем вылечит, парусного мастера Сана, что вечно жуёт рыбу, бесстрашного боцмана Чонхо, в движениях которого тоже заметна была дворцовая неторопливость, и ещё Уёна с Ёсаном, «художественных» пиратов, то бишь мастера рисования и историографа — они все боялись тёмных глаз Сонхва и замолкали, когда он проходил мимо. Он не хотел на корабль и шёл с видом не раба, привязанного к хозяину за верёвочку, но тигра, привезённого из далёкой страны и зыркающего на всех из клетки.
Перед тем, как спуститься в люк, Хонджун обернулся. Чёрные волосы Сонхва развевал ветер, вставляя в них веточки солнечного света. Возможно, ему действительно нужно было стать аристократом, женившись на какой-нибудь идиотке с большим приданым, а не объединяться с пиратами и терять свой дом навсегда. Обвинив Сонхва в измене королю, судостроителя погнали из столицы, не дав даже собраться; на ногах его были протёртые лохмотья, когда-то называвшиеся ботинками и стащенные у умирающего бродяги. В капитанской каюте добротная обувь точно найдётся.
Хонджун спустился и позвал Сонхва за собой. Они прошли мимо кают-компании. У капитана, как водилось, была лучшая каюта, хотя в последнее время насчёт этого закрадывались сомнения, ведь все золотые побрякушки с последнего утопленного корабля растаскали по каютам Ёсан, Чонхо и Минги — последнего следовало бы вообще выбросить за борт за то, что тратил слишком много лечебного спиртного на употребление внутрь.
Сонхва выпала честь побывать в капитанской каюте, но лицо его не выражало особого восторга. У стены стоял огромный резной шкаф, а недалеко от письменного стола — не меньшей красоты сундук. Хонджун только сейчас подумал о том, как это всё выглядело в глазах команды: капитан неделю откладывает выход в море и ищет человека, которого всего раз видел, когда это судно ещё принадлежало королевскому флоту. Пираты Хонджуна, потопившие свой корабль, увели только-только спустившееся на воду королевское судно у офицеров, перебив всех до одного. В живых остался только Сонхва; его капитан велел не трогать почему-то. В благодарность за это корабельный мастер тихо сошёл с корабля и никому не говорил о том, что случилось во время абордажа. Дорога во дворец после такого ему была, конечно, заказана. В большой тёмной каюте голос Сонхва зашуршал, словно шёлк:
— Отвернись.
Хонджун взглянул на него так, словно тот шутил. На корабле спать ложились там, где придётся, а укус дорогого фрукта делили с товарищем. Стесняться наготы?.. Странно. К тому же, какой наготы — спины одной?
— Да я вообще могу выйти, — глупо усмехнулся Хонджун.
И вышел — на палубу; её теперь слепило солнце. Дождь, на который надеялись пираты, судя по всему, переносился на завтра. Голодные до плавания, они обращались к капитану один за другим. Провизия заготовлена, течи в корпусе устранены. Пора в плавание, пора…
У носа, на шканцах, стоял Юнхо. Письмо от берегового друга, которое он держал в руке минуту назад, летело по ветру: ещё одного друга у Юнхо не стало. Теперь ему оставалось только смотреть на воду и ждать, как и всем, приказа капитана сняться с якоря.
Хонджун решил его не беспокоить; на палубе и без того было чем заняться. Вскоре ему удалось отвлечься от мыслей о том, что там Сонхва мог выбрать среди подаренных
и попавших к ним другим образом одежд. Юнги налили ему воды и вовлекли в обсуждение улетифа — рыбы с головой кошки, которую они совершенно точно должны будут увидеть в полнолуние. Хонджун оглядывал их с некоторым недоумением; в таком возрасте мальчишки вроде бы уже в такие небылицы не верят, так ведь? Чем дольше они рассказывали, тем больше Хонджун находил схожестей с собственной сказкой, которую рассказывал Минги в заставленной богатствами кают-компании, когда вся команда напилась рому. Мальчишки переврали сказку почти полностью. Минги точно пора было выбросить за борт.
— Капитан, он заменит нашего утонувшего купора, да? — спросил самый неосторожный юнга, глядя в сторону человека, назначение которого пока не понимал на корабле никто, кроме капитана — так думала команда. На деле и сам Хонджун не понимал.
Он проследил за взглядом мальчика. В носовой части у штурвала стоял Юнхо с несколькими рулевыми матросами. Их освещало закатное солнце, и они стояли чёрными фигурами, обсуждая какие-то дела; отличать их от других пиратов приходилось по силуэту. Среди них стоял человек в развевающейся свободной рубашке — про него спрашивал юнга. За ними, из-под борта, высился контур носовой фигуры — чудовища солнечно-красного цвета. Великого морского змея, с которым часто сравнивали самого Хонджуна с его красной головой.
Капитан оставил мальчиков, и те чуть не подпрыгнули от досады — им так и не удалось получить ответ. Хонджун шёл к помосту у носа; на шканцах стоял Сонхва. Он повернулся, когда Юнхо кивнул ему на капитана, и встретился взглядом с ним. Его талию стягивал искрасна-черноватый кожаный корсет — у Хонджуна помутнело в глазах и он пожалел, что его руки сейчас не там, а на толстых боковых швах собственных штанов. Под корсетом надета была тонкая коричневая рубашка, потерявшая цвет из-за морской соли; на ногах колыхались от ветра такие же мешковатые штаны, что были у всей команды. Сапоги Сонхва обвязал вокруг штанин, чтобы те не касались пола; эти чудесные синие сапоги с утопленного графского судна были достойны самого принца.
Но на принца Сонхва, конечно, не был похож. Он не хотел быть никем, кроме строителя кораблей. Это читалось в глазах: «До тех пор, пока я здесь, ваш капитан не отправится в плавание без позволения».
Капитан поднялся на шканцы.
— Сонхва, послушай, — начал он, положив ладонь на чужую спину. Он зыркнул на Юнхо, и тот неторопливо ушёл прочь, негодуя оттого, что команда снова ни во что не ставится рядом с человеком из дворцовой постели, но всё-таки не решаясь сказать об этом вслух. Рулевые матросы быстро сбежали вниз, не дожидаясь, пока капитан начнёт гневаться. — Тебе ведь понравилась в моей каюте? Так сухо и чисто… как ещё нигде на корабле.
— Ты снова просишь меня плыть с вами? — Сонхва не поддавался его тихому голосу. Он развернулся; рука Хонджуна осталась висеть в воздухе, всё ещё чувствуя чужие лопатки. — Можешь не расхваливать свою каюту, я знаю, что в итоге мне достанется гамак в каком-нибудь кубрике.
В лучшем случае!
— Сонхва, не кричи, прошу тебя, — Хонджун вернул ладонь на спину; его голос был натянутым от волнения. — Я отдам тебе любую каюту. Хочешь, будешь жить в моей, где угодно… я не позволю тебе спать между бочек или в гамаке.
Он чувствовал на себе взгляды всей команды, которая пряталась по углам и лишь делала вид, что занимается своими делами. Взгляд Сонхва тоже плыл по нему — задумчивый, почти мечтательный.
— Нам стоит вернуться в мою каюту.
— Хочу остаться здесь, — возразил Сонхва, сложив руки на фальшборт. — Мне нравится солнце. Не понимаю, разве тебе недостаточно того, что я отдал вам
свой корабль, — хватит ловить меня! Разве не ясно, что я не хочу?
— Но
почему?
Капитан не мог поверить в то, что это его собственный голос. Сонхва схватил его за воротник и поднял над палубой, сравняв их лица, и Хонджун просипел:
—
Бога ради, Сонхва, давай уйдём отсюда, — это были верные слова: он оказался опущен на землю.
Они скрылись от команды в капитанской каюте; здесь стояла мягкая постель и стол, заваленный записями от штурмана. Хонджуну ещё предстояло разобрать их. Сонхва встал в центре; его фигура освещалась плохо, потому что эта сторона борта была отвёрнута от вечернего солнца.
— Хочешь чтобы я высказал тебе всё, — проговорил Сонхва; тихие слова звучали ещё более устрашающе, чем если бы он кричал, — да,
капитан?
Хонджун снова подорвался, сам не понимая, откуда в нём берутся всё новые и новые слова:
— Неужели ты хочешь скитаться по улицам? Подумай: тебя знают здесь все, — он приблизился к Сонхва, и тот стал напирать на него, заставляя отходить всё дальше и дальше. — Ты кораблестроитель, а не какая-то потаскуха, ты видел, что вся команда уважает и боится тебя.
Хонджун едва не подпрыгнул, взрезавшись бедром в сундук, и упёрся плечом в стену. Изо рта Сонхва от его слов вырвалась насмешка; он кривил губы ухмылкой и избегал смотреть на Хонджуна. Капитан потянул на себя его плечо, заставив повернуть голову.
—
Они готовы слушаться тебя, Сонхва.
Тот перехватил его ногу под коленом и поднял, усаживая Хонджуна на сундук. Капитан вытянул ноги на полу, глядя на Сонхва снизу, и тогда тот наконец отозвался, растягивая на губах какую-то злорадную улыбку.
— Ты вот-вот скажешь, что и сам готов.
Хонджун втянул воздух носом, замерев всего на секунду —
замечая пылинки в воздухе и блеск камней в серьгах и перстнях Сонхва, которые он потаскал из капитанских закромов и которые для него было совсем не жалко, — а затем рванул на себя воротник коричневой рубашки, припадая поцелуем к чужим губам. Сонхва довольно промычал, позволяя пролезть прохладными руками под рубашку, пролезть к спине до преграды корсета. В Сонхва были собраны запахи надушенных одежд, что лежали в сундуке; у капитана кружилась голова. Он обвил руками чужую шею, касаясь отросших чёрных волос и чувствуя напряжённые пальцы на бедре. Сонхва отлип от его губ и прошёлся по ним языком, слизывая сладкую воду.
— Готов. Вижу, — сказал он, отстранившись, и ухмыльнулся снова, когда большой палец лёг на нижнюю губу Хонджуна и оттянул, обнажая желтоватые зубы. Капитан мягко отвёл его руку.
— Сонхва, оставайся с нами, — повторил он уже Бог знает в который раз. Он держал руку Сонхва в ладонях; рука чувствовала тёплое дыхание и короткие поцелуи. В глазах капитана блестел азартный огонь, и он действительно напоминал красного морского змея сейчас, согнувшись на сундуке под чужим телом.
Сонхва подрагивал от странного ощущения. В его глазах была леность; внутри же всё горело от вида пиратского капитана, опьяневшего и смущённого, сводящего брови вместе от тёплого возбуждения, дышащего отчаянным желанием забрать Сонхва с собой. Тот всё ещё поверить не мог, что вся эта суматоха — из-за него и его… маленькой причины
не оставаться.
— Это просто невыносимо. Я согласен отплыть с вами при одном условии — придушу тебя прямо сейчас и сам стану капитаном.
Хонджун на такое вытаращил глаза — умереть красиво, конечно, было его мечтой, но не прямо ж сейчас! Руки Сонхва сошлись на шее и нежно погладили вместо того, чтобы доставить боль. Он повеселился и теперь снова говорил серьёзно:
— Пусть ты и капитан, но этот корабль спустился на воду благодаря мне. Позволь уж мне самому решать, буду я ходить на нём или нет, — его голос сочился сладким ягодным соком; Хонджун гонял в голове мысль о ещё одном поцелуе. — Или раз уж я поднялся сюда, то мне, как вашим пленникам, обратно путь только один — в воду?
— Что ты, нет, — Хонджун сжал чужую руку. Он говорил искренне, но это всё равно не заставило бы Сонхва передумать; он поднял руку к чужой челюсти и сжал, выдавив из капитана беспомощный выдох.
— Тогда дай мне уйти.
Капитан опустил глаза. Будь он тринадцатилетним юнгой — точно расплакался бы. Тяжело отпускать то, что должно быть с тобой! Почему должно, Хонджун объяснять считал необязательным, он ведь всё-таки пират — всё, что нравилось, они брали не спрашивая. Они молчали некоторое время; капитан думал, и в какой-то момент Сонхва заметил его медленный кивок. Снаружи почти провозглашена была ночь.
— Возвращайся, но… Дай хотя бы накормить тебя. Команда пирует сегодня.
Тяжело было думать о том, что Сонхва вернуться-то и некуда — только на улицы, полные таких же голодных и отвергнутых.
Снаружи висели звёзды. У края борта стоял штурман, довольно набивающий трубку.
— Побереги табак, Юнхо, — улыбнулся капитан, подойдя к нему. Штурман улыбнулся в ответ и задымил; белые клубы поднимались вверх ровно.
— Полный штиль, капитан. Можем расположиться здесь.
— Чтоб часовые слюной изошлись, глядя на нас? А ты жестокий, Юнхо.
Капитан приказал поднять всё на палубу. Те, кто хотел, конечно, остались в кают-компании, но большая часть пиратов поднялась, желая насладиться прохладной ночью. С ними вышел и Сонхва.
Матросы ставили яства туда, где оставались пустые места на столе. Сан отвинтил крышку с блестящей бутылки рома и присосался к ней, хитро оглядывая всех за столом, и Уён влепил ему подзатыльник. Это был его ром. Они орали брань, и она поднималась пьяным облаком над пиратами; если бы не Ёсан, то точно бы подрались.
— Капитан, нальваю вам, — Уён привстал, прося Хонджуна поднять кружку. На красном лице рисовального мастера висела клыкастая улыбка; он показывал всем свои золотые зубы и то и дело предлагал проверить их остроту на чьём-нибудь локте. Пока что согласился только Сан — но он соглашался всегда, что бы Уён не предложил, — после его визга никто пробовать больше не хотел. Уён, хотя и лил очень старательно, несколько промахнулся — благо, пираты успели подставить кружки под капли, — капитан наорал на него, чуть не выгнав из-за стола.
Сонхва сюда не вписывался. Грог его не брал. Возможно, ему стоило налить ром, но все бутылки, которые капитан позволил вытащить на стол, были уже выпиты. Пираты ели как собаки; Сонхва это, конечно, знал. Уже видел раньше. Они отбирали друг у друга еду и орали, обсуждали всё подряд с набитым ртом и возили крошки по столу. Королевский корабельщик отвращения не показал, если оно и было. Пьяные глаза капитана были более чистые, чем у некоторых вроде Уёна и Минги; он увидел, что Сонхва озирается с некоторой растерянностью во взгляде, и подозвал кока. Тот, судя по бледному лицу, три года не выходил на воздух, разделывая мясо в трюме. Хонджун шепнул ему что-то, и на лице его спряталось удивление. Капитан не стал обращать внимания; он кивнул с улыбкой и спустил кока обратно в трюм, а затем снова стал есть.
Когда кок вернулся, Юнхо поднял глаза и неодобрительно охнул.
— Капитан, ты очень расточителен, — сказал он, набивая рот сыром и овощами.
Кок нёс мясо обезьяны.
— Не каждый день мы провожаем Сонхва на берег, — только и ответил капитан, весело подмигнув ему. Сонхва обернулся на кока и мечтательно улыбнулся, слыша запах обильно приправленного мяса.
Блюдо установили на стол. Послышался рёв Минги: «Якорь мне в глотку…» — он знал, что такими темпами они скоро будут питаться одним сальмагунди, намешанным из твёрдого, как пуговицы, сыра и всяких остатков. «Балует», — промычал Ёсан, у которого глаза уже были закрыты, неосторожно тыкая в Сонхва.
— Почему мы не убили его, а, капитан? — ещё один неосторожный выкрик.
— Тогда, вместе с офицерами, — к капитану повернулся Сан. Он заметил на себе любопытствующий взгляд Сонхва. Его спина в тёмном корсете осталась такой же прямой, как и днём, а парусный мастер уже почти лежал на столе.
Хонджун не отвечал. Такие словесные потасовки, похоже, развлекали пиратов; капитан не останавливал. Сонхва больше и больше смешило всё это.
— Он, наверное, понравился, вам, капитан, — Уён продолжал обращаться на «вы» став, вероятно, каким-нибудь важным чином в своих мыслях. Сан поддакивал, сидя у него под боком.
Даже Чонхо улыбнулся. Они встретились взглядами с Сонхва. Боцман давно его узнал, а теперь и в глазах Сонхва мелькнуло хитрое понимание.
— Я помню как ты умело управлялся с оружием, судостроитель. Помню твой меч с серебряной рукоятью. Он сейчас в каюте капитана, — он разделял слова удивительно чётко, потому что выпил лишь немного грога. Он взглянул на капитана; они оба погрузились в воспоминания о ночи, когда офицерское судно перешло под пиратский флаг. — Шторм был, но мы его не слышали… Крови много — но море всё вымыло с палуб. Помню как Минги чью-то отрубленную руку украл и пугал Уёна ей, — пираты дружно захохотали над краснеющим Уёном. Чонхо оглядел Сонхва и усмехнулся. — Если останешься, я расскажу тебе как вышло так, что стал боцманом.
Сонхва напрягся, а Чонхо беззаботно осмотрелся по сторонам, словно говоря: «Пусть я и служил королю, как ты, я всегда был свободным. Я пират и делаю что хочу». Сонхва сжал губы, не выпустив ответную грубость.
— Сонхва вернётся в город, — выдохнул Хонджун. За столом почему-то замолчали; тоскливая улыбка капитана словно сказала пиратам, что пора отставить кружки.
— Не будет с нами? — спросил, не веря, Уён. Он всегда беспокойно ёрзал, где бы не сидел, но теперь скамья под ним чуть не упала. Сан подпирал горячие щёки ладонями и пытался понять почему капитан стал так серьёзен. Минги, уже давно храпевший по другую сторону от Уёна, подпрыгнул вместе со скамьей и гаркнул, проснувшись.
— Капитан! — взглянув ему в глаза, можно было покатиться со смеху. Пираты знали, что каким бы уснувшим Минги не выглядел, он всё слушал. Так и теперь. — Ты так и не узнал причину?
Хонджун, смотря на него сквозь пелену, навеянную ромом, покачал головой. И тогда заговорил боцман — их переглядывания с Сонхва продолжались.
— А у него морская болезнь, капитан.
«Я убью тебя, Чонхо», — прочёл он по губам Сонхва, наверняка прочёл, потому что усмехнулся, не теряя спокойствия, за которое его неоднократно проклинали.
На Сонхва, попытавшись выпрямиться, удивлённо посмотрел Хонджун. Рыжий лисий пух, бог знает как попавший на палубу и превратившийся в капитана. Непонятно, хотел он смеяться или ему было страшно. Но средств против морской болезни он знал уйму — а это значило, что в следующее плавание кораблю суждено было отправиться с пополнением на борту в виде величественного инженера.
— Я… Я буду защищать тебя, Сонхва, — горячо шептал капитан, когда вокруг них была только ночь, палуба и пара часовых, которые предусмотрительно не приближались к ним. Они стояли на краю кормы, и волны шумели, вторя пузатым парусам; шёл третий день их плавания. — В нашем трюме столько пороху, мы можем победить любое судно! Даже королевское. Ты в безопасности здесь; кто бы не стал охотиться на тебя-изменника, сначала им нужно будет
пройти через меня.
В нём был бумбо; ром берегли. Сонхва откинул голову и засмеялся, не в силах терпеть этот бред. Раскатистый смех тонул в ночи; Хонджун смотрел в чужие глаза и думал, что всё идёт по плану и смеются не над ним. Ему выть хотелось, подобно счастливому волчонку, на луну. Теперь, когда Сонхва согласился жить в капитанской каюте - команда восприняла это
очень неоднозначно, - Хонджун мог делать с ним всё что хочет и
позволить делать с собой всё, чего захочется Сонхва.
— Поцелуй меня, пока я не спустил тебя за борт.
