От высшего эстетизма до высшей пошлости — один шаг

Посреди огромного, позолоченного и яркого, пышного зала ресторана «Кюба», места сбора богемы всего Петербурга, что сегодня как раз и завалилась всей оравой в зал по случаю удачного закрытия театрального сезона и всё шумела, шумела, Серёжа чувствовал себя неуютно. Повсюду шуршали длинные золотые платья, об которые искренне пытались не запнуться, струились низ дорогие меховые шубы и шали, стучали и скрипели новенькие, чёрные, как смоль, мужские туфли, а от стен билось извечное шипение ярко золотого шампанского, что лилось буквально рекой, струились меж людей, плыло, разливаясь по бокалам и опаляя капельками расплавленного металла то там то здесь на пол, а изредка и на женское декольте. Зал дышал в едином порыве, шуршал одномоментно, говорил постоянно и бесконечно и не на секунду не замолкал. В голове покалывало и стреляло скорее не от шампанского в бокале, а именно из-за этой толпы. Иначе Серёжа назвать их не мог, ибо они были поистине едины между собой, связаны. Казалось, их можно вытянуть подобно платку из шляпы фокусника: один платок тянется, за ним другой, третий, пятый и до бесконечности, пока каждый человек, что нет-нет, а за другого держится не то физически, не то ментально, держась за руку или разговаривая, обмениваясь пристальным взглядом, не вытянется платком из зала «Кюбы». Но даже несмотря на всё это жерло зала, неловко себя Горошко чувствовал не совсем из-за этого. Никогда он не отличался в общем-то нелюбовью к обществу, общества широкого и публики никогда не боялся (иначе бы не мог вот уже пятый год скакать на сцене, вытанцовывая), но сегодня всё же всё нечто иначе. Появилась, так скажем, одна мешающая деталь... — Горошко, вы сдурели? — вдруг единым порывом вырвав из неясного круга, почти шипит ему на ухо Дмитрий, подхватывая за руку, жёстко прижимая к себе его будто кукольное тело. Руки и мужчины сильные, ловкие пальцы сжимают руку умело и с силой явно сдерживаемой; Серёжа гнусаво вздыхает. Юноша вмиг льнёт и из-за заплетающихся ног едва ли не падает острое Чеботарёвское плечо, обтянутое тканью дорогого костюма. — Спрячьте уши, скоро все заметят то, что из под ваших зализанных волос торчат «непричёсанные» локоны. Горошко сглатывает слюну и кивает несколько невпопад. А вот и та самая мешающая деталь, что была мешающей, по мнению всего света кроме него самого, с самого рождения. Ибо был известный теперь на весь мир балетный танцовщик самым настоящим низшим зверем, лисом, если точнее. Он был человеком даже не второго, третьего сорта — таких как он даже за людей особо не принято считать, больше за зверей и не более; отрицая всякую их людскую личность. Чтобы жить в таком мире, где свою человечность нужно доказывать, приходится постоянно скрывать свою звериную сущность. Прятать уши, хвост, когти и не дай бог проявить особый рык, поднять на тон выше голос, чтобы все узнали о том, что он животное. Потому, что с такими как он в таком случае долго не станут возиться и как щенка за шкирку выкинут сначала с работы, а после и из столицы, ведь Санкт-Петербург исключительно светский город, столица огромной державы, где нет ни единой дворовой шавки, коей Горошко, в общем-то, и является. И даже несмотря на сию жестокость мира, Серёжа привык в нём жить, приспособил себя к постоянному контролю, привёл тело в равновесие. Потому, что обратиться подобные ему могут от любых эмоций, что позитивных, что негативных. Как-то он слыхивал случай, произошедший в одном театре (возможно это больше байка, дабы побольше народ зверями напугать, но никто точно не знает), о том, как юноша прямо на сцене стал зверем и разорвал несколько людей, сидящих на первых рядах, сожрав их кровожадно, совершенно бесчеловечно. Пускай то даже будет враками, но риск подобный Серёжа для себя осознавал, потому сдерживал себя как мог. Только вот сегодня опять же несколько иной случай... Серёжу жутко мутит, пока Чеботарёв ведёт его под руки и изредка встряхивает его, требуя прийти в себя. Конечно, явно волнуется, ибо смазанные косые взоры Серёжа замечает не только в сторону себя, но и в сторону Дмитрия — на них двоих взирают и пока лишь заинтересованно разглядывают. Дмитрий же, от волнения, путает русскую речь с немецкой, заговаривается и между делом успевает со всеми присутствующими поздороваться, явно пытаясь сделать вид, что с его танцовщиком всё совершенно точно в порядке! одновременно с тем утягивая актёра подальше от всей праздной труппы, что пьянствуя уж и не заметила их отсутствия, да и всех людей в принципе. Серёжа рыбными глазами смотрит в пол и поджимает губы. Живот узлом резко стягивается, завязывается накрепко и с силой. Тянет протяжно, почти мучительно, но вместе с тем как-то... Даже сладко. Лениво и ленно. Ноги постепенно становятся как две вялые верёвки, ступни подгибаются, а каблук шаркает по полу. — Дмитрий... — как-то словно влажно выдыхает Серёжа и перехватывает руку мужчину своей, жмёт почти онемевшими пальцами выше локтя. Рьяно пытается взглядом посмотреть на Чеботарёва, но выходит так себе. — Давайте уйдём, пожалуйста. Мне... Плохо. Пожалуйста. — Я вижу, — коротко роняет Чеботарёв, оглядываясь и уж выводя юношу вперёд себя из ресторана. — Раз вы теряете контроль, значит случилось что-то совершенно ужасное. Серёжа ртом глотает воздух, практически вылетая из зала на волю, на улицу, в морозный, инееющий вечер, больше переходящий в ночь, оставляя за спиной и говор и шум и даже шипение шампанского. Рваные вздохи режут уши, а болью сковывает лёгкие от такого, но Горошко всё дышит и дышит, пытаясь прийти в себя, хоть и понимая, что пока это маловероятно. И впрямь он думает, что случилось что-то совершенно ужасное.

***

По существу, лисья сущность никак бытие актёра не оттягощала кроме как постоянной нуждой в контроле. Он не зверел, как о том писали в газетах и научных работах, никогда не бросался на людей с когтями, хотя вполне мог, но уровень его осознанности всегда был выше. Также никогда не показывал себя лисом — зверем хитрым, юрким, быстрым... Нет, быстрым он был и юрким тоже, хитрость изредка могла сыграть, но никогда он не был зверем лисом, что использует это всё для охоты. В совсем юные годы именно это часто выводило его из себя. Он ведь не животное, не монстр, он не покусает никого, почему нужно скрываться и жить в страхе?! И со временем эта позиция никак не пропала и Серёжа до сих желал бы как-то раскрыться перед общественностью, но считал дни до подходящего времени. Единственное, в чем он оказался не прав так это в том, что в нём нет ничего животного. Кое-что всё же было. И это кое-что бесило его в первую очередь, заставляло опускать руки и плохо себя чувствовать. Потому, что если уши и хвост можно было скрывать усилием воли, когти тщательно подрезать и подпиливать, то это нельзя было ни проконтролировать, ни устранить. И именно это, всегда думалось Горошко когда он обдумывал о своём раскрытие, поставят ему в упрёк, назовут дикостью, совершенной неестественностью. Что-ж, пусть так. Но в первую очередь всё же это его физиология. И к сожалению сам он с ней справиться был не в праве...

***

Серёжа не до конца сумел заметить как именно, но вскоре они оказываются у него на квартире. Дмитрий почти заносит его в раскрытые двери и тут же плотно закрывает их. В замочной скважине скрипит ключ раз, два, три. Дмитрий очень тяжело вздыхает и видимо прикладывает ладонь к лицу, покуда пошатывающийся Серёжа, уши которого, как и хвост, окончательно показались и принялись дрожать, шаркающими шагами обходит светлые комнаты своего дома, добираясь постепенно до спальни, едва не уронив магнитофон по дороге. Горошко рыскает глазами по комнате, жмурится из-за боли, что прихватывает непонятно где. Состояние помутнение бьёт по голове колоколом, он вновь и вновь пытается сосредоточиться, но у него из раза в раз не выходит. Вскоре, за ним в комнату проходит и режиссёр, сглатывая коротко, всё также вздыхая с оттенком усталости. — Сергей, ещё мгновение и нас раскрыли бы, — говорит он почти с явным комом в горле. Серёжа только прыскает, после цокает. Привычное раздражение, которое конечно не свойственно ему по обыкновению, проявляется на лице также явно как трясущиеся уши и хвост. Дмитрий же хмурится. — Только представьте, каков бы был скандал. На первых страницах газет завтра же большими буквами был бы заголовок о том, что наш театр совершенно пал, раз взял на работу зверьё! — он кривится, видимо, представляя это. Выдерживает недолгую паузу. — Скандал, точно скандал... — Не брали бы тогда зверьё вроде меня, если так боитесь, — огрызнулся тогда Горошко и вдруг в действительности по лисьи прыгнул к шкафу, став рьяно рыться в нём. Взгляд его метался, а руки загребали одежду. Тут-то Чеботарёв, почти сразу, торопливо оседает, ведёт носком туфель по полу, уронив взгляд вниз. — Кхм. Простите, Сергей, если слова показались грубыми. Я так не считаю, — вмиг проговаривает Чеботарёв и делает несколько шагов к Серёже, кладя ему руку на плечо будто поддерживая. Только Горошко на этот жест лишь весь дёрнулся и отпрянул. — Но что с вами вообще произошло? Из-за чего контроль потеряли? Горошко выпрямляет шею, сжимает быстро ладони в кулаки и наконец встаёт с пола. Молчит пару мгновений глядя в пустоту. — Течка, — свистяще выдыхает юноша, проходя до кровати, тягостно падая на неё. — Подавители мне нельзя, поэтому и... — он неопределённо ведёт пальцами в воздухе. — Замутило так. — Что? — тогда же вздыхает Чеботарёв, явно засланный врасплох. Он пару раз подряд моргает, фокусирует взгляд и быстро облизывает нижнюю губу. Серёжа, понятно отчего, вглядывается в каждое его движение, следит даже за этим кончиком языка. Он тоже сглатывает. — Почему вам их нельзя? Горошко мнётся, царапает шею звериными когтями больше неосознанно и опускает взгляд вниз, ощущая себя совершенно плывущим. Становится снова душно, воздух словно спертый, а в одежде попросту узко. Пушистый хвост пронзительно лениво и тяжко бьёт по кровати, а кончики ушей подрагивают словно на ветру. — М-м-м... Помните, в прошлом сезоне я постоянно прыгал не так? — тянет он в мычащей интонации не поднимая головы. — Вы меня извечно ругали. — выдерживает паузу и начинает потирать свои пальцы. — Это случилось из-за них. Они как-то плохо влияют на мои ноги и гибкость. Дмитрий всё также находящийся в неком замешательстве проходит и садится достаточно близко рядом с ним на кровать. Брови его несильно сводятся. — И что же вы теперь делаете без них? — Лежу. Смотрю в стену. Терплю, — чеканит он с оттенком улыбки на губах. После же молчит задумчиво, а после дополняет. — Я же зверь, должен терпеть. Дмитрий кладёт руку на его колено не сильно сжимая. Серёжа тут же переводит на него вопросительный знак. — Ещё раз извините за резкость. — говорит он. — Я просто... С тех пор, как вас приняли вас у меня паранойя по вашему поводу. Любые взгляды, слухи, мысли вслух... Я знаю всё и от всех и просто не хочу, чтобы у тебя были проблемы. Серёжа коротко улыбается. — Возможно я не столь аккуратен, но вполне скрытен. И хитёр, — дополняет он с почти гордой ухмылкой. — Не стоит беспокоиться о том, что меня могут поймать, я справлюсь. Или вы мне всегда поможете, — добавляет он хихикнув. Дима улыбается в ответ, тоже быстро хихикает, а после смотрит на Серёжу не отводя взгляда. Такой взгляд, что Серёжу пробивает. В обычное время он возможно и не обратил на него внимание, но теперь... Он неловко кашляет, отводит взгляд. — Я попробую уснуть, — роняет он, залазя на кровать с ногами. — И отдохнуть. Только... Кхм, можно попросить вас не уходить? Если будет совсем плохо мне придётся всё же принять подавители, но их ещё нужно купить. Но в таком виде... Вы сами понимаете. — Да, конечно, — кивает Чеботарёв и тут же встаёт в пару шагов отходя к двери. Он оборачивается и переступая порог, произносит. — Хорошего отдыха, Сергей. Серёжа лишь кивает и тянет носом воздух. Ноздри вдруг щекочет запах парфюма мужчины, такой тяжёлый, стойкий... Закрывая глаза, Серёжа облизывается.

***

Дима отвлекается от чтения газеты, когда слышит длинный вымученный стон из щёлки закрытой двери спальни Горошко. Стон необычно высокий, почти не похож на его голос и такой уставший, замученный, словно он провёл несколько тренировок и пару спектаклей. Чеботарёв лишь хмыкает и вздыхает, сводя брови. Юношу жалко. Собственное тело его сейчас так предательски подводит, доставляет неудобства... Хотя, Дима не очень в этом уверен, когда стоны вдруг становятся более настойчивыми, даже громкими. В конце концов на их фоне мужчина слышит кае тягостно тянется его имя и от чего-то тут же подскакивает, проходя до комнаты. Открыв дверь он практически застывает на месте, видя перед собой почти в ворох смятое одеяло и красного Горошко где-то сверху него. Короткие волосы тёмными прядями липнут к мокрому лбу, завиваются кудряшками, раскрытый рот жарко и шумно дышит, покуда губы блестят от слюны. Пышный и длинный хвост то нервно и быстро возиться туда-сюда по постели, то рьяно бьёт сверху вниз почти до гулкого звука. Острые клыки Горошко то и дело потираются и даже клацают. Заметив его он тут же отнимает голову от подушки, моргает медленно, глядя как бы пьяным взглядом и почти тут же поджимает губы. — Дмитрий... — тянет он и почти ползёт к нему по кровати совершенно голый. На мгновение он сам себя сдерживает и пытается несколько отпрянуть. — Дмитрий, пожалуйста, помогите... — А. А, да, сейчас, я пойду за подавителями, — проговаривает Чеботарёв и уже шагает в сторону двери, как вдруг вскрик звонкого и отчаянного «нет» его останавливает. — Пожалуйста, — едва ли не хнычет он, дёргая розоватым кончиком носа. Уши печально прижимаются к голове. — Один раз, просто один раз. Мне будет лучше так, чем с таблетками. Пожалуйста... — почти шепчет он. — Сергей, я... — мнётся было Чеботарёв, но сам неосознанно шагает ближе. — Пожалуйста, — Серёжа привстаёт на коленях, подползает к подошедшему режиссёру и уложив руки на его плечи разглядывает глаза, сглатывая часто. Дима заворожённо смотрит в ответ не дыша. — Пожалуйста... Он и сам не замечает, как буквально тонет в этих сорванных и повторяющихся «пожалуйста» и просто в какой-то момент отвечает «хорошо», тут же целуя в губы, подминая под себя, укладывая на постель, пока резвый хвост радостно бьёт где-то рядом с рукой.

***

Серёжа жалобно всхлипывает и бесстыдно трётся лбом, едва ли не попадая острыми ушами Дмитрию в глаза, прогибаясь, когда пальцы мужчины проникают в жаркое нутро по фаланги. Колени болят, ноги подрагивают и постоянно двигаются, то разводясь, то сводясь вновь. Вниз, по блеклым бёдрам, стекает вязкая, прозрачная смазка, в которой Чеботарёв уже испачкал руку. Юноша не контролирует сейчас ничего, собственное тело просто не подчиняется. Хвост угорело двигается, бьёт по руке Димы, а после опускается бессильно, почти прикрывая зад. На хвосте слипается уже от смазки шерсть и это ощущается... Странно. Губы дрожат, а зубы так и хочется свести на плече Димы, укусить и сжать с силой особенно тогда, когда он с ловкостью скользит внутрь дальше, растягивая его и постепенно заполняя. Но остатком не туманного разума Серёжа всё таки понимает, что так не стоит делать, потому лишь излишне слюнявит чужое плечо прямо через тонкую рубашку. — Тч-ч-ч, — тянет Чеботарёв, опуская вторую руку до плеч, гладя чуть ниже. Серёжа оттого прогибается сильнее и поддаётся назад, насаживаясь на тонкие, изящные пальцы, тут же громко скуля. Кончик языка он высовывает, пытаясь отдышаться, пока режиссёр мягко водит рукой по плечам и жмёт к себе его ближе. — Всё хорошо, ты справишься. Ещё немного. И после этих слов он быстро поднимает его голову на себя, притягивает за подбородок ближе и целует. Нежно, вдумчиво и ласково, поддаваясь на быстрый и резкий порыв Горошко, в себе его подавляя. Серёжа чувствует, как обмякает в его руках. Пальцы давят на стенки внутри, поглаживают хорошо и так, как нужно. Дима двигает ими медленно, осторожно. Сначала вытаскивает почти полностью пальцы из его тела, искоса наблюдая за тем, как стойко тянется за ними нить смазки, а после медленно, долго, сантиметр за сантиметр, проталкивает их обратно, до самых костяшек, постепенно разводя их. Серёжа дёргается, когда Дмитрий почти вытаскивает пальцы и вдруг разводит их — колечко мышц растягивается и тут же стягивает узлом низ живота, заставляя больше прогнуться. А Дима же, проведя разведёнными пальцами по кругу, медленно сводит пальцы вместе, слыша, как стенки вновь стягиваются с пошлым, хлюпающим звуком от которого у юноши бегут по коже мурашки и алеют красным белые щеки. Мужчина опять толкается по самые костяшки и на секунду не двигается ими внутри, будто дав мгновение на вздох, чем Горошко пользуется. Только после, Чеботарёв скользит по мокрой ложбинки вниз третьим пальцем и вновь поглаживает растянутое колечко мышц, почти тут же проваливаясь внутрь фалангой. Серёжа дёргается вперёд, клацает гулко зубами у уха Димы и стонет долго и отрывисто. Постепенно, его стоны превращаются в всхлипы, а когда Чеботарёв начинает двигаться всеми тремя пальцами вперёд назад, в скулёж. Дима смотрит напряжённым взглядом вниз и старается не замечать и не думать о том, что сейчас твердеет в его штанах. Особенно не думать о том, что Серёжа находится теперь так близко к его паху и стонет сорвано на ухо, пока пальцами мужчина берёт его. В Серёже узко так, что кружит и туманит голову, бархатные стенки внутри приятно гладить и Дима не отказывает себе в удовольствии, гладя всеми тремя то по одной стороне, то по другой. Серёжа стонет и начинает лизать его рубашку после такого, быстро ведя головой вверх, облизывая уже колючую щёку. Дима толкается одновременно всеми тремя несколько быстрее и Серёжа просто раскрывает рот, так и оставив язык где-то на его щеке. Мокрый след от его касаний почему-то так будоражит, до мурашек, что Дима только и может, что поднять вверх руку и начать чесать меж лисьих ушей. Серёжа льнет на эту ласку, всхлипывает и укладывает голову на его плечо, выпячивая зад сильнее. Мужчина неосознанно чмокает его в макушку и ускоряет движения. Звуки хлюпанья и причмокивания так и заполняют уши, Дима явно теряется, но продолжает, даже когда начинает слышать задушенные вскрики Горошко, который вцепляется в его плечи когтями. Дмитрий же не останавливается и лишь немного хмурится, продолжая водить вперёд назад тремя пальцами, оглаживая его жаркое, пылающее нутро. У Серёжи подгибаются ноги, когда он кончает. Юноша практически падает животом куда-то рядом с Димой и гулко, слышно и тяжело дышит, ощущая как хвост бессильно накрывает зад, пока Дима вынимает из него с хлюпаньем пальцы. Язык высовывается вперёд, дыхание съезжает окончательно. Юноша довольно прикрывает глаза, чувствуя одновременно и радость короткого облегчения и подступающее вновь, завязывающееся внизу живота, чувство желания чего-то большего. Хвост вновь начинает дёргаться, а на губах появляется улыбка, обращённая к Дмитрию, что тоже вдумчиво дышит через нос, прикрыв глаза.