Падший

Пасть было больно. Злой смех и режущие уши песнопения до сих пор гремели в ушах. Спина горела огнём, земля под истерзанной грудью уже была чёрной. А крылья... Нет их, жалкие остатки, торчащие из лопаток, точно изломанные сучья, онемели и только мелко тряслись из-за беспрестанных рыданий. Рыданий, что будто током пробивали тонкое, полуживое тело. Падать было больно. Но больнее было осознавать, за что постигла такая кара. Любовь. Вот его проступок. Ведь у ангелов, и уж тем более, у архангелов не должно быть чувств, желаний. Они не должны быть мятежны, лишь ужасающе-прекрасны в своём обожании и поклонении Богу. Они должны беспрекословно выполнять любой его приказ. Не думать. Не задавать вопросов. Не перечить. Ещё один судорожный всхлип заставляет слегка проехаться грудью по илистой грязи Москвы-реки. Боль и отчаяние накатывают вновь. Он не стал даже человеком. Он даже подохнуть не сможет, не сможет забыться, не сможет спастись от этого ужаса в недвижимой вечной темноте. Он стал Дьяволом. ☆ Приём по случаю вручения премии "Бестселлера года" или "Кто больше соплей налил", по скромному мнению Михаила проходило как всегда бездарно, пошло и дорого до дешевизны. Да-да, Миша уже начинал блевать в ладошку от золотых колонн и платьев, которые больше показывали, чем скрывали. Про выпивку и говорить нечего, вино можно было спокойно заменить подкрашеной лимонной кислотой и никто бы не заметил подвоха, настолько это было гадостное пойло. Но приходилось пить, улыбаться вовремя и, желательно, почтительно поддерживать жидкие аплодисменты, когда говорили о том или ином "выдающемся" -здесь Михаила пробивало на истерический смех- писателе нашего времени. Нет, не подумайте, Михаил не страдал манией величия или завышенной самооценкой. У него просто было то, что напрочь отсутствовало у доброй половины собравшихся - серое вещество. Мозг, если хотите. Сейчас он опирался на одну из золотых или позолоченных -он точно не знал- колонн, которая была невероятно удобно расположена. Справа - шведский стол, правда с говёными закусками, но желудку не прикажешь. А слева - выход. То есть, если выражаться другими словами, Михаил был в шаге от пленительной свободы. Но план побега разбивается о хрупкую бледную ладонь, что ложится на его затянутое в объёмный джемпер плечо. - Если ты сейчас уйдёшь и бросишь меня здесь одну, я расценю это как предательство и неповиновение! - шипит громкий голос ему в ухо, благо, наушник затыкает другое. Михаил вздыхает и смотрит в прекрасные глаза своей ненаглядной подруги, которая озаботившись его затворническим образом жизни и застоем в писательской деятельности, решила вытащить его в люди под предлогом "других посмотреть- себя показать". И в этот момент Михаил не придумывает ничего лучше, чем склониться к ней чуть ближе и прошептать, глядя в её бездонные очи : - Я тебя сейчас придушить готов. Маргарита закатывает вышеупомянутые очи и гневно распахивает уста. - Послушай меня, мой хороший! - изящным пальчиком она пытается заправить выбившуюся из высокой причёски прядь, но из-за бархатных перчаток, в тон чёрного вечернего платья, это получается не с первого раза. - Надираться каждые выходные, а в перерывах писать главы оппозиционного романа- это не то, чем ты должен заниматься! Это не план и даже не хобби! Ты слышишь?! - Даже та пожилая пара тебя слышит... Кстати чо они вообще здесь забыли? Ты не знаешь Большой закрылся что-ли или Первый перестал вещать? - хихикает Михаил, вновь склонившись к подруге. - Да ты не только гей, так ещё и пидр... - как-то флегматично подытоживает Маргарита, страдальчески глядя в лицо писателя. - Ну Марго, я правда больше не могу, а если ты волнуешься, что я сопьюсь, мне денег не хватит, а точнее гордости покупать палёную водку, - щенячий взгляд работает безотказно. - Я очень благодарен тебе за твоё волнение, о моём, в общем-то, бессмысленном существовании, но у меня всё идёт по плану. Хорошо? Маргарита нехотя кивает. - Вот и чудненько, - расплывается в улыбке негодяй. - А сейчас у меня по плану раствориться в Московских сумерках за дверьми этого бала мёртвых. - Ну ты и!... - Не гей я, - прикладывает он указательный палец к накрашенным губам подруги. - Сколько можно повторять, я би. До скорого, ведьмочка. И он удаляется, даже не оглянувшись на прощание. ☆ Ром, купленный в ближайшем КБ, был вкуснее всей этой снобской кислятины. Он позволял чувствовать себя не писателем, что пытается копать под отточенный годами режим, а свободным пиратом, что просто решил скоротать время за прогулкой по городу. Сам того не заметив, Михаил вышел на берег Москвы-реки. Он прикрыл глаза. Прислушался. Фантазии о свободном пиратстве и нежно шуршащем море, разбились о как-то противно булькающую воду канала. - А может в Питер махнуть? - интересуется он у пустоты. - Там и залив, и соль, считай пазл моря собрал, - он пьяно пожимает плечами. Нет, куда он с подводной лодки. Тут у него и квартира, и Марго... Нет, в первую очередь Марго, а уж потом квартира. - О, труп, - бормочет Михаил, уже оглядываясь по сторонам. Если убийца ещё здесь, то лучше договориться, чем составить компанию жмурику. Вдруг жмурик издаёт судорожный всхлип. Блин, не жмурик получается... - А-а-а, - медленно осознаёт происходящее Михаил. - Ну, окей. ☆ Холодало неожиданно быстро. Губы давно посинели, рыдания утихли, остались лишь задушенные всхлипы. Кровь остановилась. Даже раны не требовали обработки, так как не могли заразиться от инфекции. Руки, как в принципе, и омываемые речной водой ноги, не шевелились. Просто не слушались. Тело продолжало болеть, а обрубки, некогда прекрасных крыльев, вновь обретали чувствительность и как следует добавляли ощущений в общий оркестр страданий. Из-за шума крови и собственных мыслей в ушах, падший замечает чьё-то присутствие только тогда, когда слышит приглушенный, странно мягкий и как-будто тянучий голос. Следующая реплика слышна лучше : - Эй, болезный, ты на какой стадии отхода в мир иной? Сил хватает только на сиплое шипение. Изодранная, когда-то источающая мягкий свет, белоснежная туника, сейчас скромно прикрывает некоторые непристойные, но умышленно добавненные создателем места. - Паре-ень? - в голосе уже сквозит нервозность, сквозь полуприкрытые глаза видно, что непрошеный зритель подходит ближе, присаживается на корточки. В одной руке ополовиненная бутыль чего-то спиртного -вот же грешник!- вторая уходит за его спину, вдруг, резкая вспышка боли. Она будто даёт разряд электричества через всё тело. Голова дёргается, но почти сразу ударяется об песок, что уже привычно, но также отвратительно пахнет илом. Темнота. А может братья шутили и он всё-таки стал простым смертным и сейчас просто умрёт? Этот кошмар закончится, и начнётся новая жизнь или ещё один суд или...? - Послал же тебя Господь на мою голову! - хриплое ворчание доносится чуть сверху. Кажется его несут, но зачем и куда. Ответ на эти вопросы не требуется, ведь сознание снова ускользает в приятное и уютное "ничего". - Ну ты, конечно, лось... Тощий, но лось! Да что такое? Даст сегодня кто-нибудь умереть спокойно? Он разве не достаточно настрадался?! Падение, валяние в вонючей луже.. Потеря дома. Да, нельзя сказать, что он любил этот дом и уж тем более, что он был там любим, но... Он был нужен для исполнения приказов. Он же правда был нужен? Из глаз скатывается что-то тёплое и сырое. - Э-э-э! Ты это, не плачь... Хотя, нет можешь плакать, это значит ты ещё не сдох. Весьма подбадривающе. А может это его личное чистилище? Ну, а что? Насмотрелся на пытки, наловчится и пойдёт спокойно в Ад, грешников карать... - Всё, приехали! Посиди-ка, - наконец, не без радости сообщает уже порядком запыхавшийся голос. Глаза открывать непривычно больно. Смотреть на свет сейчас, почти невыносимая пытка. Эти искусственные, пластиковые трубки никогда не заменят ему чистого сияния отца. Как бы не было мучительно, но глаза привыкают к электрическому свету. Падший -имя своё он забыл, точнее его заставили забыть, а вспоминать желания не было- устало оглядел лифт мутным взглядом. Да, он знал что это лифт, он знал что лифты стоят только в высоких зданиях, а значит сейчас он поднимается всё ближе к... Дому. Может, его выгнали и за эти знания тоже? За то, что он не просто знал про людей, как про отцовский проект, а восхищался и ненавидел некоторые их поступки. Он не должен был им помогать, но помогал, не должен был мешать, но мешал, не должен был контактировать, но контактировал. Это был первый нарушенный приказ. Вдруг взгляд зацепился за человека. У человека было строгое, задумчивое лицо. Чужие глаза были закрыты, а значит, можно было спокойно разглядывать... Кого? Спасителя? Проживая среди людей сотни лет, пока никто не видел -или казалось, что не видел- пришлось уяснить, что внешность бывает обманчива и, казалось бы, святой, готов пойти на такое, что благодать леденела в... - Ну что ты на меня таращишься? - хриплый голос уже не кажется чем-то чужеродным, он кажется спасительным и самым лучшим. Приходилось ли вчерашнему архангелу слышать что-то приятней? - Я... Я каж'ет'ся Вас' л'юбл'ю, - собственный голос ощущается сейчас невыносимо противным скрежетом, да к тому же, с каким-то акцентом. Ах да, перед падением он был в Германии... Неловко получилось с тем художником. Человек лишь хмыкает. Лифт наконец останавливается, раздаётся приятный "звень", двери открываются. Его снова несут на руках. Это оказывается приятно. Можно теперь всегда кататься на руках? Только ни в коем случае не на разных, только на этих замечательно сильных и прекрасных! Да, это было бы действительно замечательно! - Так, ну-ка, постой секунду, надо дверь открыть. К счастью постоять не выходит. Ещё слишком слабые мышцы напрягаются до предела, но не могут выдержать тело, из-за чего приходится сложиться в три погибели и сесть на корточки, вплотную прижавшись к стене. - Ясно, понятно, - бурчат сверху. Дребезжание ключей, снова сильные руки и приземление. - Ты пока в ванне посиди. Вот тут воду настраивать, тут полотенца и ... Короче сними с себя это, пожалуйста, - активно жестикулируя, указывает сначала на смеситель, а после на остатки туники человек. После минутных гляделок он раздражается. - Так, я в курсе, что ты по нашему шпрехаешь! - ноль ответных действий. - Оке-е-ей! Человек сам снимает тунику и настраивает воду. - Будь умницей и выключи воду перед тем, как она перетечет через край, фирштейн? - на кивок и сил, и желания хватает. - Ну и вот. Так, я позвонить. А потом будет допрос! - и окинув жалкую картину, образовавшуюся в его собственной ванне по его инициативе, добавляет : - Без пристрастия... Пока. Сидеть одному в ванне как-то грустно. Чёрные стены, чёрная раковина, чёрная ванна. Всё, как-будто нарочно, напоминает о его незавидной участи. Но почему он не попал прямиком в Ад? Может, это такая уловка, чтобы он поверил в возможность прощения, а следом провалился в самое сердце преисподней? Вдруг послышался плеск воды. Ой, вытекла... ручка крана сразу была повёрнута в нужное положение. Было грустно и обидно не выполнить первое поручение от того, кто не обходится с ним как с бездомным солдатом. Но почему-то, в зашедшемся голосом сердце крепла с каждой секундой уверенность, что за пролитую воду он кары не понесёт.