Падший

Утро в Аду началось сумбурно. Не подумайте, что здесь день и ночь означают то же самое, что и в мире под луной. Совсем нет. Здесь время течёт по особенному: как часто шутил Бегемот: «По кошачьи — год за десять». Да и работы тут в разы больше, чем наверху. Одни отчеты котельной заставляли открывать бутылку крепкого алкоголя столетней выдержки. Но сегодня было всё иначе. Ад, что зависел от настроения своего повелителя, весь ожил. Фагот в сопровождении, принёс эту новость, теряя по дороге листы очередного отчета. Но когда он увидел состояние мессира, прижал к себе оставшиеся страницы, желая создать хотя бы подобие щита. В кабинете Дьявола царил приятный полумрак, поддерживаемый свечами и тусклым, иллюзорным светом из огромных окон. Обстановка была комфортная для постоянных гостей или работников, но новичок бы пришел в ужас от стилизованной лепнины на потолке и стенах. Страшные, и даже мерзкие морды чудовищ, отрубленные или наоборот лишние конечности, странные символы и нечитаемые, нагоняющие ужас текста. Но всё это было привычно, и даже приятно глазу помощнику властителя Ада. Его пугало иное… Руки дьявола дрожали. Впервые за четыреста лет Воланд не знал что делать. Он нервно ходил по кабинету, перекладывая бумаги, смотрел несколько минут в окно за которым плавали, сверкая, непонятные простому взгляду материи. Казалось бы, привычные действия с утра должны были успокоить, помочь уложить всё в голове, но нет. Медлить было нельзя. Он итак задержался больше приличного… — Л’юбез’ный Фаг’от, — подозвал он помощника. Тот несуразной каланчой приблизился, чуть нависая над своим повелителем. — С’обери с’вит’у, у мен’я ес’ть нез’аконч’енное д’ело нав’ерху. В’ыдв’игаемс’я н’емедл’енно. . Найти нужный дом оказалось весьма просто, а вот постучать в обитую коричневым металлом дверь — почти невозможно. По ту сторону слышится ворчание. Голос такой забытый, и такой родной одновременно. Букет из красных гвоздик сейчас неприятно колол руки. Возможно нужно было принести что-то иное? Ту же голову Берлиоза. Дверь открывается, но Воланд не узнаёт человека, что видит перед собой. Заносчивость и сарказм пропали будто с яблонь дым и…видеть это было больно. В тысячу раз больнее, чем падать. Возможно, именно это чувствуют дети, видя медленное увядание родителей. Воланд мнётся в нерешительности. Он сделал всё, чтобы жизнь Михаила была комфортна, но страна в которой он жил, к сожалению не поддавалась логике и даже иногда пыталась противиться законам бытия. — Миш', я — щёку обжигает звонкой пощёчиной. А нет, всё в этом мужчине осталось по-прежнему. Губы дьявола трогает гордая, тонкая улыбка. ☆ Михаил захлопывает дверь, щёлкает замком. Что он сейчас видел и что сделал?! Это не может быть реальностью, просто не может! Он не для этого столько врал себе, заставляя мозг всё забыть и переосмыслить. Заставляя себя относиться к коту как к коту, а не как к помощнику того, кто унёс его сердце в пучины Ада. Выход находится быстро — позвонить Маргарите. — Марго! Прости, что отвлекаю, но. Господи! Он тут! С минуту в трубке слышится лишь молчание, потом нервный смешок. — Кто, Миш? Теперь замолкает Михаил. Так легко было произносить это имя у себя в голове, скулить его по ночам, но сейчас. Сейчас оно застыло колючим комом в горле. — Он, — произносит писатель с нажимом. Булгаков молится всем богам, нарочно избегая чертей, чтобы Марго его поняла. — Воланд? — голос подруги слышится из-под толщи воды. — Да, — собственный голос кажется задушенным писком. Михаил подходит с телефоном к окну. Из подъезда как раз выходит компания, что недавно была за его дверью. — Миш, дыши, прошу тебя! — тревожно просит Маргарита. — Мне приехать? — Нет, не нужно, — зачем-то отказывается Булгаков, хотя ясно понимает, что помошь подруги будет, ой, как к месту. — Нет, я всё-таки приеду, — чеканит она. В динамик слышны звуки сборов и тихие чертыхания. — Ты только не паникуй, сейчас во всём разберёмся! — Он с какими-то. Не знаю, свита его что ли? — сам у себя спрашивает Михаил, продолжая смотреть в окно. — На скамейки сидят, короче. Точнее свита сидит, а он ходит. Булгаков путался в словах, глядя на знакомую фигуру, но будто бы из другой, забытой жизни. Все движения и даже слова, долетающие до приоткрытого окна знакомы и любимы. Мужчина осознаёт свою улыбку только, когда убирает телефон от уха. Он внимательно смотрит на Дьявола, что жалуется белокурой девушке на скамейке, уверенный, что его не слышат. — А ч’то я м’огу с’каз’ать? «П’рос’т’и, эт’о не моя в’ин’а?». Эт’о правд’а, но к’ому от н’её лег’че? — он нервно зачесывает отросшую чёлку назад. А ему идёт, подмечает Михаил, продолжая шпионить в окно. Пачка сигарет и зажигалка находятся молниеносно, не отказывать же себе в удовольствии покурить при спектакле, с так удачно открытой форточкой. — Он же вообще человек, сейчас должен быть этап старения, а он — Воланд оглядывается в сторону окна, но Михаил успевает среагировать, присесть на корточки. — В самом соку. Булгаков, пораженный подслушанным комплементом, польщённо закатывает глаза. Но сидеть на кортах, когда за окном вот-вот сделают предложение -нет, возможно он забегает вперёд, но с чем чёрт не шутит. Буквально- и чуть покряхтев, мужчина облокачивается руками о подоконник, продолжая просмотр. — Скажите всё как есть! — отвечает Воланду барышня, в достаточно откровенном платье. Ну-ну, с чем боролся на то и напоролся, усмехается Михаил, вспоминая совместные походы в издательство. — Он должен знать правду. Иначе никак! — Гел’ла, т’ы не п’оним’аеш’ь, — а вот тут стал непонимать Булгаков, что он может не понять в правде? — К’ак мн’е эт’о пр’еп’однес’ти?! — Как есть! — непроизвольно вырывается оклик у Михаила. Поняв, что произошло он вздыхает, открывая окно полностью. — Колись. Воланд смотрит снизу вверх своими невозможными, до крайности правдивыми глазами. Сейчас он смутно похож на себя прежнего. Даже с высоты второго этажа Михаил замечает раздавшиеся плечи, совсем иную причёску и морщины. У дьявола они вообще могут быть? Надо будет спросить, делает мысленную пометку Михаил, уже осознавая, что скорее всего забудет про неё, как только этот мужчина перешагнёт порог его квартиры. Дьявол вздыхает, кивает будто уже принимая участь и разведя руки, точно готовясь к распятью, сообщает. — Я н’е мог яв’итьс’я ран’ьш’е. Хот’ел, н’о н’е м’ог. Мн’е н’еобх’одим’о был’о от’быт’ь в Аду опр’едел’ённый с’рок. Т’ак нуж’но, — повторяет он эту фразу, что в прошлый раз перечеркнула Михаилу жизнь. — М’не оч’ень ж’аль, и ес’ли эт’о Вас' ут’ешит, вр’емя в Аду теч’ёт инач’е. Дл’я мен’я п’рош’ло чет’ырес’та лет, — сейчас в голосе Воланда звучит дрожь. Он явно осознаёт сколько у них времени отняла бюрократия, созданная его отцом. Михаил сглатывает. Да, эта правда была для него неожиданостью, но это совсем не значит, что он не может это принять. — Поднимайся давай, — небрежно бросает он, но видя, как свита тоже направляется за повелителем к двери подъезда, добавляет. — Один. ☆ Подниматься по старой и пошарпанной лестнице было радостно и легко. Постучав в уже знакомую дверь, Воланд видит суровое лицо Михаила. Пощёчина, уже пришедшаяся на другую щёку отрезвляет. — Ты мог хотя бы писать мне! — заявляет писатель, проходя вглубь квартиры. Он не дожидается ответа, спрашивая: — Чай с коньяком или? — — С кон’ьяк’ом, — перебивает Воланд, разуваясь. Он замечает небрежно кинутые в прихожей, явно гостевые тапочки. Закатывает глаза. Некоторые вещи не меняются никогда. Но он искренне любит все эти неизменные вещи. Всю эту несусветную вредность. — Сапоги, кстати выпендрёжные и пижонские, — раздаётся замечание из недр квартивы. — Зато удобные, — не обижаясь, поясняет Дьявол. Из кухни раздается нарочито раздраженный вздох. За столом его уже ждёт чашка с чаем. И коньяком. Он проходит, садится, приглядывается к буквам на чашке. — «Люб’им’ому пис’ат’ел’ю» — с улыбкой читает он. — Эт моя, — Михаил замявшись, забирает кружку, тут же наливая Воланду в новую. — Даж’е круж’ку с’в’ою не д’ад’ите? — Нет, — чеканит мужчина, демонстративно отхлёбывая. — Вы ведёте себя как ребёнок. — Я молод душой. Молчат. Всё это кажется неправильным и наигранным. Кажется, что они делают совсем противоположное тому, что должны. — Я прочёл Ваш роман. — Я его сжег. — Если вы сможете понять принцип придания рукописей огню, то и второй том Мёртвых душ я читал, — ехидно ухмыльнулся Воланд. — Вполне недурно за такие сроки. — Не смешно. Я думал, что ты вернешься, если я это напишу, а ты… Не вернулся, — мужчина прячет покрасневшие от слёз глаза за очередным глотком. — Но Вы же написали его вновь, и я здесь. Дадите взглянуть? — Воланд отставляет свой чай, показывая, что желает ознакомится с текстом сейчас. — Дам, — дёргает плечом Михаил и направляется в кабинет-тире-спальню, где и лежит стопка непрошитых листов. Воланд увязывается следом. В комнате узко и тесно. Не из-за переизбытка вещей, вовсе нет. Помещение само по себе неприлично мало. Дьявол обещает себе перевезти писателя в более комфортные для проживания условия, а пока подходит к нашедшему роман мужчине. — Позволите? — протягивает он руку, подходя практически вплотную. Михаил отводит взгляд, поджимает губы. Кажется, он готов спрятать толстую папку под ткань своего халата, укрыть от чужих глаз. Воланд упирается рукой в комод позади писателя, нависая над ним. — Вы боитесь меня? — вздергивает бровь. Провоцирует. — Я Вас ненавижу! Это было спусковым крючком. Воланд опускает ладонь на шею мужчины, притягивая к себе для поцелуя. Чужие ладони тут же прихватывают его за грудки, не давая отстраниться. Их поцелуй кусачий, полный обиды, вины, но чёрт возьми, живой, настоящий, искренний, неиллюзорный. Михаил отстраняется только для того, чтобы подпрыгнув, усесться на комод. Воланд тормозит, за что получает строгое: — У меня сорок лет никого не было, только посмей протупить! Дальше говорить ничего было не нужно, пальцы Дьявола уже развязывали на удивление тугой узел халатного пояса. Губы касались подбородка, шеи, ключиц, наконец возвращаясь к устам. Чужие ладони расправлялись с пуговицами пиджака и жилета. Воланд, разделавшись со злосчастным поясом, пускает руки, давая стянуть с себя лишние слои одежды, на пол к рассыпавшимся страницам романа. — Потом соберёшь всё, — вновь перейдя на ты, ультимативно замечает Михаил. Воланд бормочет что-то вроде «непременно» и затыкает писателя поцелуем. Сейчас нравоучения абсолютно не к месту. Дьявол усилием воли заставляет себя нежно, аккуратно, почти невесомо, снять плотную ткань халата с Михаила. Не отрываясь от самых сладких и желанных губ, Воланд скользит ладонью под резинку домашних трусов. — Я, это, не готовился, — сдавленно оповещает мужчина. Воланд голодно скалится. -Не проблема! — он щёлкает пальцами, после чего писатель ойкает, почувствовав некое освобождение, а на комоде появляется тюбик с прозрачным лубрикантом без запаха и квадратик презерватива. Удивление быстро слетает с писателя, уступая сарказму. — Всего один? — У мен’я неогр’анич’енн’ый з’апас', — подмигивает Дьявол, припадая к шее писателя. Он без жалости прикусывает и посасывает солоноватую кожу, широко лижет, сжимает своё сокровище в жадных ладонях. Но к вечеру наверняка расцветут синяки. Ловким движением руки, боксеры оказываются на полу. — Воланд, я. — Расслабьтесь и получайте удовольствие, — перебивает Михаила Воланд. Он закидывает чужие икры к себе на плечи, заставляя мужчину упереться локтями в лакированную поверхность комода. Щёлкает крышечка лубриканта, скользкие, холодные пальцы проникают в тёплое и упругое. Михаил болезненно стонет, на что Воланд припадает к его губам стараясь отвлечь от болезненных ощущений. Он ласкает второй рукой бедро, сжимает и оглаживает мягкую плоть с редким мягким пушком. Воланд старался медленно и осторожно добавлять пальцы, но писатель всё не мог расслабиться, и тут аллилуя! Дьявол нашёл заветную точку. Икры на его плечах напрягаются, с губ мужчины срывается первый стон. Теперь направление курса ясно, дьявол медленно двигал пальцами, иногда нарочно задевая заветную точку. Михаил просил большего, раскрываясь сильнее, но Воланд держал один строгий, размерянный ритм. Посчитав три пальца приятным богохульством, он вжикает ширинкой, спуская брюки вместе с трусами, раскатывает презерватив по члену и приставив головку к сжимающемуся входу мужчины, делает первый осторожный толчок. О да, ради этого можно было ждать четыреста лет. — Господи, быстрее! — молит писатель, но почувствовав жёстко сжавшиеся на бёдре и талии ладони, поправляется хватая воздух ртом. Ох, не стоит злить властителя Преисподнии. — Дьявол! Прошу, — судорожно выдыхает он. Хватка сильных пальцев смягчается, позволяя выдохнуть, усвоив урок. Толчки с каждым разом становятся сильнее, метко попадая по простате. Воланд оглаживает живот и грудь писателя, мнёт бёдра, оставляет укус на внутренней стороне каждого. Он нарочно избегает прикосновений к крепко стоящему и требующему внимания, члену писателя. — Ты специально, да? — наконец не выдерживает Михаил, откидывая голову, благо внушительные габариты комода позволяют. — Воз’мож’но, — самодовольно шипит мерзавец. Его движения вскоре становятся рваными, быстрыми, предупреждая о скором финале. Михаил прикусывает язык, понимая, что вряд ли пока добьётся желаемого. По комнате наконец разливается тяжелое утробное «М-м-мх». Воланд делает ещё пару медленных фрикций, после чего замирает, уткнувшись в шею мужчины. Тот кажется силой воли сдерживается от комментариев. Силы воли хватает, на дай Бог, минуту. — Я за тебя безмерно рад, но можно мне теперь получить немного кайфа? — скептически поднимает бровь писатель, Воланд отлипает от облюбованного места, поднимает глаза, ухмыляется. — Конеч’но! Неп’рем’енно, — он аккуратно снимает с плечей чужие колени, ждёт, пока Михаил перестанет морщиться, наверняка чувствуя стайки мурашек, заставляет его встать, после чего поворачивает к себе спиной и надавливает между лопаток. — Виж’у Вы з’ан’имал’ис’ь рас’тяж’кой и без' мен’я? Замечает Воланд, любуясь на то, как ладно мужчина ложится грудью на предмет мебели, идеально отставляя аппетитного вида задницу. — Нужно же было как-то поддерживать себя в форме, пока кто-то в Аду непойми чем занимался, — фырчит себе под нос Михаил, раздвигая ноги. Он прекрасно понимает, чем всё это пахнет. — Ес’ли Вас' эт’о ут’еш’ит, я ни с к’ем не с’пал, — почти мурлыча, заверяет Воланд. — Тоесть желающие всё же были? — задаёт Михаил вопрос, после которого ощущает выражение: «засадить по самые яйца» на себе. В этот раз с ним явно не желают церемониться. Сухие, тёплые ладони удерживают за бедро и поясницу, пошлые шлепки вперемешку с тяжёлым дыханием, разносятся по крохотной спальне. Спальне Карл, а дерут его на чёртовом комоде. — Скажи честно, это месть за пощёчины? — наконец соображает мужчина, изворачивая шею, дабы взглянуть в лицо Дьявола. На тонких, аристократичных губах растягивается хитрая улыбка. — Дожили, я его можно сказать на помойке нашёл, отмыл, отчистил от грязи, а он за такие мелочи мстит, — нараспев пародировал кота, но не Бегемота, а Матроскина, Михаил. Но его актёрскую игру никто оценить не удосуживается. — Профдеформация, — пыхтит Воланд, но всё же оставляет поцелуй между лопаток писателя. Правда затем следуют два увесистых шлепка, на каждую ягодицу. — Садист, — сквозь зубы шипит Михаил, неожидавший такой подставы. — Только по понедельникам, — ухмыляются сзади, а через мгновение Булгаков чувствует скользкую, крепкую ладонь на своём члене. Ему дрочат рвано, совершенно не попадая в ритм толчков, что становятся всё сильнее, но от этого ощущения ещё ярче, острее. Наконец, ноги сводит сладкая судорога, семя пачкает пальцы Дьявола и лакированное дерево комода. Несколько толчков и Воланд изливается следом, плотно прижавшись своими бёдрами к ягодицам писателя. — А теперь в кроватку, — устало командует Михаил. Почувствовать сильные руки, что действительно отнесли его в постель и даже обтёрли, невесть откуда взявшимся тёплым полотенцем, было действительно приятно. . Воланд лежал с Михаилом в его постели и одной рукой придерживал роман, читая. Мужчина почти полностью заполз на него во сне. Эта идиллия могла продолжаться до утра следующего дня, но в дверь неожиданно постучали. Яростно так постучали, впрочем, Воланд сразу узнал почерк. Он максимально осторожно выбирается из-под ворчащего, наполовину разбуженного мужчины и идёт в коридор, открывать гостье дверь. — М’арг’арит’а Ник’ол’аев’на! — широко улыбается он. Теперь их разница в габаритах ещё более заметна. — Воланд, — со сдержанной улыбкой приветствует его ведьма. — Новые морщинки? — А у Вас старые шутки, — не удерживается от ответной любезности Дьявол. — Скажи мне с Мишей всё хорошо? Не хочу вам мешать, — кивает женщина на голый торс Воланда. — Тебе так идёт. Он расплывшись в улыбке рапортует: — С Мих’аилом вс’ё, бол’ее ч’ем, х’орош’о. — Это правда! — доносится из недр квартиры. — Я тогда оставлю вас. Надеюсь ты сможешь теперь за ним присмотреть? — Непременно! — берёт под козырёк Дьявол. А Маргарита улыбается, уходя: — К пустой голове руку не прикладывают. ☆ Просыпаться во второй раз, до чёртиков лениво. Михаил ворчит переворачиваясь на другой бок, и к своему удивлению, оказывается головой на чьём-то плече. События минувшего дня выстраиваются в неровную цепочку, от которой сладко щемит, казалось бы, давно выдранное с корнем сердце. Глаза разлепляются с трудом, но вид открывшийся мужчине стоит того. Строгий, будто выточенный из мрамора профиль, аристократичные брови, а под ними ясные глаза в окружении светлых ресниц и неглубоких, но заметных морщин, что ничуть не портят, а даже придают особый шарм. Тонкие губы, что время от времени двигались, перечитывая особенно понравившиеся отрывки, а потом тянущиеся в сдержанной улыбке. — Guten Morgen, mein Schatz, — возвращает мужчину в реальность голос Дьявола. А он ведь тоже поменялся, стал ниже, чувственней. — Доброе, — не заморачивается с немецким Михаил зная, что его всё равно поймут. Он ешё всматривается в такие знакомые и такие чужие черты. — А почему ты. Ну, постарел? — Мн’е н’е ид’ёт? — саркастично поднимает бровь Воланд. — Нет, от чего же, просто интересно. Ты же вроде как бессмертный? — Хм, я от’д'ал ч’ас’ть с’воег’о бес’смерт’ия в’ам с Маргарит’ой Ник’олаев’ной, — пожимает плечами Дьявол, но замечая встревоженный взгляд писателя поспешно добавляет. — Д’а и нек’огд’а был’о в з’ерк’ало с’мотрет’ьс’я, а с’тресс’а мн’ог’о. Ес’ли В’ы в’олнует’ес’ь, ч’то я ум’ираю, то раз’оч’арую, не дож’дётес’ь. Впроч’ем могу п’оменят’ь к’ак был’о, — он уже готовится щёлкнуть пальцами, но его руку ловят, не давая закаставать заклинание. — Не нужно, — глупо улыбается Михаил, прижимая к своей щеке чужую ладонь. — Мне всё нравится. Так даже лучше, умнее смотришься, — не сдерживается мужчина от остроты. Он задерживает взгляд на чуть приоткрытых губах Дьявола и долго, нежно целует, желая вложить в это казалось бы обычное прикосновение губ, которых теперь у них будут тысячи, всю ту любовь, что они пронесли через все те года и испытания, что преподнесла им судьба-злодейка. — А переез’ж'айт’е ко мн’е? — предлагает Воланд, когда Михаил отстраняется шалостливо облизывая губы. — В Ад? — В к’варт’ир’у на П’ат’риарш’их, — вздёргивает бровь дьявол и продолжает мурлыча. — Огромная спальня, собственный кабинет, прислуга? — Предлагаешь мне руку, сердце и жилплощадь? — Именно так, — в пальцах Воланда появляется кольцо с внутренней гравировкой «Für immer mein» . Михаил давится воздухом. — Что прямо так? А конфетно-букетный период? — слегка придушенно спрашивает он, глядя в леденисто-серые глаза Дьявола. — Мн’е мож’ет к’аз’атьс’я, но п’о-м’оему м’ы дос’т'аточ’но ж’дали. Писатель ещё секунду колеблется, действительно, ему не хватило сорока лет постоянных мыслей об этом чертовски горячем мужчине, с сексуальным акцентом и самым подходящим для него самого характером? Михаил кивает и Воланд надевает идеально севшее кольцо на его безымянный палец. — Окаж’ите ч’ес’ть? — перед Булгаковым в воздухе повисает аналогичное кольцо, отличающееся лишь размером. Михаил осторожно берёт его и трепетно надевает кольцо на безымянный палец Воланда. — В болезни и здравии? — В богатстве и бедности, — продолжает Михаил, а заканчивают они хором: — В горе и в радости. Happy End!