***
-Да плевать мне, что ты ахуенный пловец! В поле моего зрения — понятно выражаюсь? — щурится Соло натягивая на голову бейсболку пониже, чтобы спрятать свою бледную кожу от противного ультрафиолетового воздействия. И когда Ники, дурачась, говорит, что не понятно, Алекс зажимает ее в руках и рычит в приоткрытые губки: — En el campo de mi maldita vista***
Остин тогда не хило заболела, ведь на дворе расстилался октябрь. Но погода так певуче манила своими последними теплыми деньками, что трудно было не поныть о желании в последний раз окунуться в неспокойные воды Атлантики. И как итог — простуда. Была обозвана рохлей и заперта в комнате до полного выздоровления, довольно нежась в недрах теплой постели и плохо скрываемой заботе. У Миллер в руках жужжит телефон. Она довольно ерзает на месте и улыбается сенсору, когда быстро стучит по нему пальчиками. А Николь становится до жути любопытно. — И кому мы так лыбимся? Краснеют щеки от пристального взгляда: — Нууу. Все-таки есть что скрывать! Попалась! У Остин дух перехватывает от возмущения. — Ах ты, зараза! Рассказывай быстро! — болезненный тычок пальцем куда-то под лопатку. Миллер застенчиво смеется, уворачиваясь от последующего нападения. — Ладно-ладно! Его зовут Саян, он… — Саян? Что за имя такое? — Он индиец. — Оу. -Да. И ОЧЕНЬ горячий. — Вся галерея в телефоне движется молнией, застопоренные кадры в одно большое пятно. Девушка ловко перебирает фотографии и почти под самый нос подставлять экран Николь. — Вот. Скажи, что он офигенный и мне не кажется. Приходится немного отодвинуть руку подруги, чтобы сфокусировать скосившиеся глаза. Смуглый ухоженный парень с широкой улыбкой и темными глазами. И да, вполне недурен собою. Рваные волосы скрупулезно зачесаны на одну сторону, аккуратная борода выхолена до каждого миллиметра. Ники одобрительно выпячивает губы. — Весьма хорош! Уж точно лучше твоего Элаая… — Шипит кола, когда она откручивает крышку. Делает глоток, морщась от в бьющего почему-то только в один глаз яркого луча. — И где ты таких находишь?! — Они сами находят меня. Саян пришел в клуб. Там была одна неприятная история… Ээээ…не важно, в общем. Он сначала на меня наехал, а потом сразу же извинился. На следующий день прислал мне сто одну пошлую розу, представляешь? — Миллер взвизгивает от накатившего экстаза. — Пригласил на свидание. Отвел в дорогущий ресторан. Все время шептал нежности. — Звучит очень ВКУСНО. — Ато! А знаешь, как он хорош в постели? Самое время Николь подавиться: то ли слюной, то ли воздухом от неожиданности: — Стоп. Сколько свиданий у вас было? — Эммм… Пока одно. — Мэри! — Что? Я не могла сдержаться, как бы ни хотела. И этот беспечный человек — часть ее жизни: — Ну не на первом же свидании! — А чего такого? Надо было тоже подождать пару месяцев, пока сам не возьмет? — Повисает тишина. Николь сглатывает и заметно съеживается, отправляя взгляд к дочери, что сидит на берегу и пальчиком выводит узоры на мокром песке. Неприкрытая и жестоковатая отсылка. Больно немного. Ее тело дергается, когда Мэри, почти рыдая, впечатывается в ключицу. Сжимает в объятиях, утыкаясь в шею. Она ощущает, как вибрирует кожа, и маленькие волосики на загривке встают дыбом. — Прости!!! Прости меня, котенок! Я дура. И с головой не дружу. Простииииии! Да она и не сердится. Немного, конечно, зацепили такие слова. Родили те воспоминания, которые выстраивали собой не лучшее начало. Они всегда будут полны боли, страха, стенаний. И всегда, нарочно или нет, найдется кто-то, кто зацепит эти натянутые струны и пустит по ним ток. По-хорошему бы просто все стереть, но данный отрывок — часть совместного пути. Совместного, но короткого пути с человеком, который может больше никогда не открыть глаза. — Все нормально. — Нет! Я тупица! Я же знаю, как бережно ты фильтруешь прошлое. Знаю, и как сука себя веду. Николь приобнимает свою размякшую в чувстве вины подругу и целует ее в висок. — Успокойся, я в порядке. Нет. Она не в порядке. Уже несколько лет. Но маска стоицизма, актерской игры и себеподавления отлично справляется с поставленной задачей. Она почти приросла к коже, скрывая образовавшиеся от нескончаемых слез язвы. Причитания и не думают смолкать: — Знаю же, как трудно тебе. Знаю, что секс вообще больная тема. И все равно… — Я вывожу и это главное. — Главное? Люди после секса полны энергии и сил. А ты… Тебя будто выжимают, как губку. Знаешь, я даже иногда невольно начинаю задаваться вопросом: что Адамс такого делает, что тебя так поласкает. Он… Он груб, да? Миллер становится тяжело дышать. Стоит только вспомнить тот список людей, которые врывались в интимный мир Остин без приглашения и нежности, как пульс колким железом ощущается на кончике языка. А Николь не весело улыбается, отстранившись от подруги, чтобы достать сигареты, параллельно отслеживая действия Ми-Ми. Боится быть застигнутой врасплох. Но сейчас ей необходим никотин. — Нет. Он не груб. И иногда бывает очень внимательным. — Крышка зажигалки издает металлический щелчок. — Просит о чем-то… что тебе…эмм…неприятно? — Нет. Не просит и не требует. Только взглядом меня жадно пожирает, когда не даю ему больше месяца. И нервным становится. Раздражается по мелочам. Приходится… Но я не потяну спать с ним чаще. Надеялась, что он сможет завести себе любовницу. Даже лично помогала с подбором сексуальной секретарши. — Да он сроду тебя не променяет ни на кого. Может… — Мэри стесняется, запинается на каждом слоге, но настойчиво держит тему на плаву. — Тебе рукой…там… ну, знаешь. Что б меньше напирал. Сильно глубокая затяжка заставляет Ники закашляться, а дым оседает где-то в желудке. — Н.нет. Я не могу. Пыталась однажды, когда Ми-Ми у тебя была, а мы невольно остались с ним вдвоем. Там, как не крути, нужно было… И оральный не тяну. До рвоты. Миллер вытягивается, складывая руки в замок. Видно, что хочет что-то спросить. И когда она такая робкая стала? Во всех подробностях растындеть, какая у Элаая интимная прическа, так тут за милую душу. А сейчас будто подросток рядом с давно приглянувшейся учительницей. Остин втягивает последнюю порцию ядовитого тумана и закатывает глаза: — Ну, спрашивай уже. — А с Соло? Там же либо язык, либо пальцы, так? Почему упоминание ЕЕ так сильно действует на все органы в целом? Грохочет во каждом нервном окончании. До сих пор. Спустя четыре с половиной года. Они очень давно говорили про интимную сторону Ники, в период жизни с Алекс. Больше четырех лет назад, пока на тему не было наложено вето. Но это не значит, что память стерла за истекший период хоть малейшую крупицу воспоминаний и ощущений вкупе. — С Сашей… — Она все так же пробует на вкус это обращение. — Я не могу объяснить. У меня напрочь отсутствовало отвращение или неприятные позывы. Она каждую связь делала особенной. Можно было утонуть в прелюдии, на ней и закончить. Ее шепот, касания, нахрап. Мне редко удавалось… выпросить у нее поводья. И Миллер вздёргивает брови: — Это как? — Ну… Саша, — опять сердце рвется наружу. — Любила брать и от этого получала удовольствие. Совсем необязательно было мне … спускаться к ней ТУДА или орудовать пальцами. Хотя я сама хотела. Очень хотела. Почти вымаливала. — А-ху-еть! Лежишь и кайфушь, взамен ничегошеньки не делая. Николь, краснея, прячет улыбку, упираясь взором в свои скрещенные ноги: — Ее очень возбуждали слова о том, что я принадлежу ей, стоны и моя грудь. — Рука интуитивно ложиться на меж грудную впадину. Чувствуется фантомная резь, что раньше следовала после долгого обхвата губами Соло розовых точек. Приятная боль слаще шоколада. — Грууудь? Хм. А я не люблю, когда … ну… трогают. Или когда… Вот сейчас саданет и будет права! — От резкости голоса и неожиданной темы Ники вскидывает подбородок. Возле мирно занимающейся своим делом Ми-Ми топчется мальчик примерно ее возраста. Он бегает вокруг, пытается привлечь к себе внимание сосредоточенной и полностью игнорирующей его девчонки, трогает ее плечо, волосы. Заглядывает в глаза. И к гадалке не ходи, чтоб понять, каких усилий стоит малышке держать себя в руках. Две секунды — мелкий засранец, который пытался отобрать у Ми-Ми палку, летит на землю после ее сильного толчка. Падает на ракушку, оцарапывая себе ладонь, и заливается громогласной истерией на весь пляж. — Ах ты ж паршивец! Сиди, я сама. А Николь и не собиралась двигаться. Она знает, что когда Мэри рядом и кто-то, по мнению подруги, в пределах десяти метров от ее любимой крестницы неподобающе ведет себя, то невольно, в мгновение ока, можно стать свидетелем извержения мощнейшего вулкана. И сейчас именно такой момент. Остин улыбается, предчувствуя скорую ругань, а Миллер, злющая как черт, накидывается на подскочившего к своему сыну папашу. Осыпает его высокопарными словами явно не лестного характера. Угрожает, что если еще раз его имбецил хотя бы подойдёт к ее девочке, то она лично оторвет ему уши и скормит кораллам (ей явно надо немного позалипать на научных передачах). Ну, как сдержать смешок? — Ты правильно сделала, что дала ему понять, кто главный! — Мэри тянет Ми-Ми за руку к их месту дислокации. — Ты посмотри на него?! Слюнтяй-переросток. — Милая, пожалуйста, остановись, — Ники закатывает глаза, уже порядком привыкшая к лексикону подруги в присутствии дочери. И тут же выставляет палец, как шпагу, в предупредительном жесте: — А ты не думай даже повторять за своей любимицей! — Это к Ми-Ми, которая едва заметно надменно приподнимает уголок губ и бровь. Девочка плюхается на плед, подцепив ручонкой бутылку с колой, которую Ники забыла убрать в холодильник. Пластик раскалился и противно жжет кожу. Предмет брезгливо летит в сторону. — Фу. Гадость. Теплющая. Николь возмущенно исправляет свою ошибку: — А она вообще не для вас, мисс. И с каких это пор ты думаешь, что можешь пить такие напитки? — Достает из корзины пакет с яблочным соком. Распаковывает трубочку и, засунув ее в специальное отверстие, протягивает дочери. Но та недовольно морщит нос, складывает руки на груди и отворачивается. — Сама такое пей. От возмущения сводит скулы: — А по жопе не дать? — Догони сначала. Да и вообще, ты меня не бьешь. Жестокое обращение с детьми карается по закону -параграф 642-a! –Сорвавшись с места, Ми-Ми стремглав уносится в сторону воды, где ее ждут неоконченные детские дела, на ходу пиная попавшиеся на пути ракушки и камни. А Мэри давится виноградиной.***
— Я тебя по жопе сейчас отхожу и засуну в машину. Просидишь там до заката! — Соло пытается обработать неглубокий порез Николь, которая умудрилась свалиться, отбивая волейбольный мяч, и напоролась на острый осколок высохшей раковины в недрах песка. Остин же шипит и дергается, мол: «я здесь врач и сама могу!» — Не имеешь права! Это уголовно наказуемо! Статья… Эм… Хитрая ухмылка на лице, опущенном к ватному диску с йодными пятнами: — Ну? — Ты же юрист. Вот и скажи. — 18 дробь 3 Параграф 48. — Именно. И какое наказание? Алекс поджимает губы, тугоперевязывая ладонь Николь бинтом. -Нуууу… Смотря какая степень тяжести. В моем случае может быть штраф. Баксов на 500. — Ники прищуривается, пытаясь выловить зрительную прямую с карими глазами напротив. Опускается ниже, пока не получает желаемое. Соло, не сдержавшись, начинает хохотать, за что награждается вспыльчивым цоканьем и обиженным тычком в плечи. Фыркнув, Николь подскакивает, направляясь к ребятам, не прерывающим игру с мячом даже из-за выбывшего игрока. — Солнышко, я же люблю животных, ты забыла? Поэтому отхожу свою шиншиллу по попочке ОЧЕНЬ аккуратно! /// Домой Ми-Ми заезжает, опутав тело Ники своим обмякшим хватом. Она все же ребенок -выматывается очень быстро. Сопит куда-то в шею, а одна ручка невольно свисает, расслабленно болтаясь в такт движения. Надо бы разбудить ее, отвести в ванную, чтобы искупать. Да жалко рассеивать столь сладкий сон. Николь осторожно кладет дочь на кровать, переодевает в пижаму и целует в лоб. Прихоть маленькой принцессы исполнена. Встреча состоялась, вода и пляж посещены. Куча сладостей и шоколада как бонус. Недельный материнский долг можно считать выполненным. Спускается вниз, устало оглядывая кухню. Ее белизна раньше вызывала панику, а сейчас вроде бы уже привычно. Нужно готовить ужин. Но так не хочется. Она не повар. Посредственные умения и неаккуратные действия. Всегда есть возможность оттяпать себе палец. А для врача это так же губительно, как для парфюмера потерять обоняние. Да и совсем нет сил. Лучше заказать доставку и забраться в горячую ванну с горой ванильной пены. Что и происходит. Больше часа блаженства. Расслабленная девушка не с первого раза слышит дверной звонок. Вздрагивает, когда уже начинают стучать, мигом вылезет и оборачивается в полотенце. С волос течет водопад, когда она появляется в гостиной, ступая босыми ступнями. Непокорная нежная ткань — от груди до середины бедер — сползает. Приходится ее подтягивать на ходу. И в мгновение замереть, подняв глаза. Адамс во всей своей стати и красе. Уже вернулся с работы и успел перехватить доставщика, пока тот раздосадовано не ушел. Он открывает рот, рассматривая мокрые островки кожи жены, будто видит все это впервые. В таком замешательстве останавливается время. Первой находит себя Ники, еще сильнее заворачиваясь в махровое полотенце: — Оу, ты уже дома. Прости, я забыла про доставку. Мужчина промаргивается, ставит принесенную еду на кофейный столик у дивана и ослабляет тугой узел галстука. Можно уловить его почти ослабевший парфюм с нотками рабочего пота. — Да. Сегодня обошлось без пробок, и я домчался быстро. — С его плеч сползает пиджак, когда он сверкает ровными зубами, еще раз пробегаясь голодным взглядом по Николь, нутро которой безжалостно холодеет. — А где же наш ангелочек? — Эммм…- Соври. Соври! — Спит. — Идиотка. Адамс еще больше улыбается, хотя, казалось бы, куда больше-то. — Сегодня явно мой день! — Он медленно идет в наступление, а Остин так же медленно зеркалит его шаги, пятясь назад. За четыре с половиной года она выработала стратегию: теряться в нерушимых факторах, которые непреодолимым барьером будут стоять между ней и близостью с мужем. Она тщательно готовилась к отмазкам каждого дня, который им приходилось завершать совместно. Другое дело, -дежурствах. Труднее дома. Но: не спящая дочь, бумажная работа, взятая на дом, месячные, боли и спазмы, долгие разговоры с Мэри по телефону и многое другое спасали. Спасало и то, что Ми-Ми читалось на ночь. Николь там же и засыпала. Почти всегда, ибо девочка выходила из себя, когда отцом просилось отпустить маму поспать всего одну ноченьку в родительскую постель. А теперь… Менструация была неделю назад, и ей не хило отмазывались. Работы на дом нет — Николь не взяла из больницы ни одной папки. Головная боль… Муж больше не покупается на подобное. А дочь предательски уснула. Он повернул ее на живот, приподнимая бедра дрожащими руками. Белья нет — и как же удобно просто отбросить в сторону полотенце. Николь зажмуривается, упершись одной ладонью в изголовье. Там язык — быстрый, не терпеливый. Он постоянно начинает с него. Пытается распались и утонуть. Но в итоге все равно тянется за смазкой. Однажды сильно раздосадованный мужчина в сердцах покрыл Соло всеми матерными словами, обижаясь на свою же фантазию, в которой черная магия языком ловко добивалась водопада и испивала его. У него не выходит. Ну и пусть. Зато он сделал Николь ребенка. А у этой бляди не вышло бы, как бы умело она не крутила своими длинными пальцами. Коленом раздвигает ноги жены шире. Пристраивается, почему-то делая паузу, наверное, любуется открывшимся видом. Входит достаточно быстро, учитывая обилие вязкого вещества на своем каменном органе. Ники закусывает губу, сжимая в кулаке подушку, на которую опирается. Шепот где-то у затылка, кода толчки становятся резче: — Давай еще сынишку сделаем? — Чувствуется рука вокруг талии. Он крадется к груди, сжимает правую пальцами, но их грубо отдирают, неистово отшвыривая. До сих пор нерушимое ТАБУ на пользование. Но будто не замечает, продолжая двигаться в заданном, размеренном ритме. — Такого же красивого и умного, как Ми-Ми.- Яростный напор, до боли глубокий. Завтра ТАМ будет неприятно саднить. Так бывает, когда мужское возбуждение переступает допустимую границу. — Мам?! — голосок в проеме открытых дверей. Николь резко поворачивает голову и пытается вырваться из рук мужа, чтобы быстрее скрыть взрослую непотребность от детских глаз. Но он удерживает ее сильнее в порыве накрывшего экстаза, изливаясь и конвульсируя под скрежет своего довольного стона. — Солнышко, выйди, пожалуйста. Я сейчас приду к тебе. — Это все, что ей остается, пока крепкие руки не дают и миллиметра свободы. Быстрый душ (ее бедра и промежность до невозможности липкие). Таблетки, что на дне заполненной до краев корзины для белья — сразу две. Завтра она заедет к Эдисон. Надо поставить сие действо в приоритет. Пижама, и вот она уже забирается под одеяло свернувшейся в калачик дочери. Кладет руку ей на плечико, но ее резво сбрасывают. — Маленькая моя, прости. Ты не должна была… — Если родите еще одного ребенка, я задушу его подушкой. Боже! Страшные слова для маленькой девочки. У Остин пересыхает во рту. — Не говори так, пожалуйста. Ты же не убийца. Резкий быстрый поворот и карие, полные гнева и ярости глаза смотрят в самую душу: — Тебе и меня достаточно! Я не люблю делиться! Николь кое-как сглатывает, осторожно тянется и притягивает свое сокровище к себе, зарываясь в густые черные волосы пальцами и носом. — Конечно, достаточно. Мне больше никто и не нужен. -Саша…- Небо падает на голову, прошибая мозг своей тяжестью. — Кто это? — Вдоль позвоночника ползет омерзительный холодок страха. — Что? — Я слышала это имя, когда вы шушукались с Мэри. Кто это? Сердце Николь заходится в бешеном галопе, и Ми-Ми наверняка его ощущает под своим ушком, прижатым к материнской груди. — Давай будем спать. Завтра рано вставать. Тем более тебе нужно искупаться и… — Мама?! –От настойчивых нот тело дергается, как при выстреле. Ее так пугала только… — Это просто давний знакомый. — Знакомый? -… Да. — Или знакомая? Вздох, а в ушах звенит. — Это моя давняя подруга, вот и все. — И где она сейчас? Когда закончится этот допрос с пристрастием, выворачивающий всю душу наизнанку??? — Где-то… Где-то далеко. А теперь спи. — Мягкий поцелуй пересохшими губами в лоб. Пальцы автономно рисуют узоры на детской спинке, а в голове сумбур и паника. Она же так была осторожна. Как ее дочь смогла услышать имя Соло? И почему оно так ее заинтересовало? Через десять минут тельце малышки обмякает, а ровное сопение окончательно дает понять о погружении его хозяйки в сон. Только вот Ники не спится. Она уставляется в приоткрытое окно, расфокусировано вглядываясь в кромешную тьму, разбавленную тусклым уличным фонарем, гладит Ми-Ми и пытается вырвать из своих мыслей ту, что черным облаком кружится в центре подсознания уже который год. Но почему же ничего не выходит? И выйдет ли в дальнейшем? Она пыталась. Через пару лет после всего случившегося Николь пыталась смириться, отдаться во власть семейности и полюбить. Даже ходила к психологу. Не вышло. Малышка в ее крепких руках во сне вдруг начинает ворочаться, издавая жалобный и тихий стон. Словно знает, о чем думает ее мама. Чувствует. -Т-щ-щ-щ, — воркует Николь и еще теснее прижимает дочь к себе. Она бросит все силы, положит себя на плаху, что бы уберечь ее от любого воздействия, включая подсознательное.***
-Т-щ-щ-щ, — мурчащее у самого уха, а по коже толпа мурашек от озноба. — Будешь теперь у меня тепличным растением: без пляжа, холодной воды и голой задницы на ветру.- Недовольное «Уув» сквозь пелену забвения. Смешок: — Температура под сорок, а она еще спорит. Ты же знаешь, что мое слово… — Закон. Знаю. — Очень больно говорить, но Ники не может не вставить свои полтора цента. Получат легкий щипок в ребро: — Ротик свой красивый закрой и спи. — Я не могу уснуть. Меня всю ломает. — Хочешь чего-нибудь? Остин отстраняется, чтобы заглянуть налитыми кровью стеклянными глазами в прекрасное лицо такой вкусно пахнущей и заботливой Соло, обнимающей ее с безграничной нежностью. — Шоколад. Горячий. Алекс опускается к полыхающим губкам, чтобы оставить на них осторожный поцелуй: — Будет сейчас. Пытается встать, но Остин вцепляется в нее, как зараженный вирусом в антидот: — Нет. Если тебе для этого надо уйти, то я не хочу. Приходится остаться и вновь обнять болезнью охваченное тельце. Ники слышит чертыханья, а затем тихие стуки по сенсору телефона: — Мира… И дальше только наслаждение. /// Адамс приплясывает и поет с самого утра. Настроение у него — можно захватить какую-нибудь небольшую страну. На сковороде шипящие панкейки, а рядом из них уже выстроена Пизанская башня в синей тарелке, вот-вот завалится. — Ты знаешь эту песню, принцесса моя? — обращается он к дочери, которую поднял десять минут назад, желая дать своей любимой жене возможность насладиться утренней пробежкой и душем. — Привет, Барби. Привет, Кен… — Почти попадая в ноты, мужчина довольно вертится, изображая невесть кого, все пытаясь растопить ледяное заспанное личико девочки, уложившей голову подбородком на стол. Она одними зрачками следит за отцом, провожает его с одного места на другое, но все так же остается хмурой, как будто вылитой из воска статуэточной. — Ну давай же! Пой со мной! Со второго этажа в бежевых брюках и белой рубашке спускается Николь, немного теряясь от предстающей перед ней картины: Адамс поет и танцует, переворачивая блин, а Ми-Ми почти засыпает прямо на столе. — Доброе утро, маленькая моя, — тихо шепчет Ники в ушко дочери, стараясь ее не напугать внезапным появлением. Но та даже не шелохнётся. Самый нежный на свете поцелуй в бархатную щечку. — И меня! — Дэвид будто телепортируется, оказывается бок о бок со вздрогнувшей женушкой. Она убирает прядь волос за ухо, совершенно позабыв о том, что собрала все до единого в высокий тугой хвост и убирать совсем нечего. Это просто так действует на нее растерянность. — Прости. Не хотел напугать. — А он все ждет, выпячивая губы в ожидании поцелуя. Получает свое. Мурчит громче лесного сервала и причмокивает, слизывая остатки розовой помады Ники языком. — Ммм. Очень вкусно! — Ты вчера не наелся, папочка? Детские пальчики приподнимают над тарелкой, что давно стоит рядом, неровный панкейк, трясут им, как платочком и швыряют назад. Остин нервно мигает глазами, пытаясь отыскать расческу, чтобы привести волосы своего чада в Божеский вид. — Ми-Ми… — Нашла, и самое время выпрямить хрупенькое тельце в осанке. — Ешь. А Адамса и не задела такая завуалированная взрослая издевка из детских уст. Он улыбается своей драгоценной дочери, вытирая руки о кухонное полотенце. — Еще как наелся, — подмигивает. — У нас самая лучшая мама в мире, правда, малышка? — А у тебя слишком длинный член! Ты делаешь ей больно и радуешься! Звенящей тишиной, что окутала уединенное поместье Адамсов, можно перерезать провода энергоснабжения во всем Нью-Йорке. Кажется, что больше никогда и нигде не послышится даже звона — так погребально тихо вокруг. Но если отстать, найти себя позже, можно пропустить начало бури и погибнуть, пропитываясь соляной кислотой изнутри. Ники пытается. Она ищет слова. Но ее муж, кажется, идет на опережение: — Ты… Ты… Только кажется. — «Ты, ты,» — передразнивает его дочь, вырывая свои волосы из рук матери. — Я не поеду к Кэрол и Лиаму! Ни за что! — Со стола летит тарелка с завтраком и разбивается на множество частей, встретившись с твердым полом. Стул опрокидывается, и девочка стремглав уносится наверх, по пути переворачивая цветочный горшок. По щекам Ники течет слеза вселенского напряжения. Она растеряна. Она не знает, как быть в такой ситуации. Она никогда не сталкивалась… — Я останусь сегодня дома. И Дэвид, такой же шокированный, медленно кивает: - Да. Мы явно где-то не там свернули…