Лего. Последний итог

Она нервничает. Ее рвало с периодичностью часов в пять все эти долгие два дня ожидания, пока тянулось их пребывание в доме Адамсов-старших. Накатывала слабость, кружилась голова. Кэрол — радостная и окрыленная — всем гостям прожужжала уши о великолепном подарке на юбилей от любимого сына и невестки. И ее совершенно не останавливал тот факт, что беременность — это всего лишь предположение — ничем не подтвержденное и не доказанное. Женщина не слушала. Она несколько раз прикладывалась ладонью к животу Николь, поглаживала его и, кривя язык, сюсюкалась, будто уже на сто процентов знала, что внутри формируется ребенок. Ее внук. Ее продолжение и отрада. Ники злилась, задыхаясь от гнева. Она не могла дышать. Хваталась за грудь, хрипела, приседая на ближайшую удобную поверхность. Да что же с ней такое? Дэвид предложил съездить в местную больницу. К гинекологу. Мол, чтобы удостовериться в правоте своих предположений или разочароваться в промахе. Они тогда громко скандалили, закрывшись в отведенной им комнате. Ники выходила из себя, совершенно не контролируя громкость своего голоса, когда кричала, что и не подумает раздвигать ноги перед незнакомым и сомнительно квалифицированным докторишкой. У нее есть Эдисон — единственная в своем роде со времен Соло. Только она имела доступ к женскому здоровью Остин, изучала ее со скрупулезной ответственностью, вела всю беременность и принимала роды. Адамсу же эта женщина не нравилась. Она работает в частной клинике, на несколько уровней выше по рейтингу в качестве оказания услуг здравоохранения, чем Грейси-Сквер, высокомерна и заносчива. А еще знает Соло — бесстыдно озвучивала это, когда они пришли к ней на плановое УЗИ. Он настаивал на Маунтине — гинеколог в просторах их рабочей больницы — просил довериться ему, чтобы не ездить к черту на куличики, случись какая-нибудь экстренная неприятность. Но Николь наотрез отказалась. И теперь они вдвоем возле кабинета этой самой выскочки-Эдисон. Остин обнимается с ней, как с давней подругой. Обменивается общими фразами. Женщина тепло ей улыбается, совершенно игнорируя присевшего на белый диванчик мужчину. Даже взгляда на него не бросает. — Ты думаешь, что беременна? — спрашивает, проводив Ники за ширму, где стоит стерильное гинекологическое кресло, а сама следует к своему столу. Николь раздевается, быстро скидывая джинсы и белье, забирается на холодную, укутанную одноразовой простыней поверхность и, отогнав от себя брезгливость, устраивает ноги на мягких подколенниках. Некомфортно. Всегда было. — Нет, но со мной явно что-то не так. Доктор Эдисон с идеально ровной осанкой встает из-за стола. Ее грации позавидовала бы сама Клеопатра. Величие и мощь играет в каждой клеточке тела. А в глазах расстилается власть. Достает из кармана новые латексные перчатки и изящно натягивает их на руки, следуя, почти плывя, за ширму. На Адамса все так же не смотрит. Для нее он низшая ступень эволюции, в которую она даже не верит. Опарыш. Ноль. Мужчина багровеет от гнева, нервно перебирая пальцы, но молчит. Его миссия — ждать. — Так. Сейчас мы ДОКОПАЕМСЯ до истины, — улыбается женщина, устраиваясь меж ног Остин и ища в ее глазах понимание своего врачебного каламбура. Находит — Ники хмыкает но ее волнение все же сильнее. Стук сердца слышен за добрую милю. Дергается, когда чувствует холод на своей промежности, вцепляясь руками в подлокотники. Никогда, наверное, не привыкнет. — Не дергайся, малышка. Я буду нежной. — Теперь хмыкает Адамс. Но совсем не потому, что оценил шутку. Больше раздраженно. А Эдисон, услышав это, довольно улыбается Николь, поднимая на нее свои кошачьи глаза. — Цикл? Пауза задумчивости: — Я… Сбилась. — Виновато опускает взгляд, понимая какую фатальную ошибку совершила своей беспечностью. Уже задолбалась называть себя идиоткой. И Эдисон тоже не помогает. Разочарованно качает головой, хотя больше хочет дать поучительную затрещину. Учила ее сотню раз. Но как об стенку горох. — Опиши свое состояние за последние дни. Откуда вообще предположения о беременности взялись? — Эмм… — Моя жена упала в обморок, — доносится мужской голос из-за ширмы. О том, что они не одни в кабинете, женщины благополучно забыли, отдаваясь связующим их делам. Эдисон так же продолжает смотреть на Николь в ожидании ответа, даже не дернувшись. Словно не слышит слов Адамса. Всё так же каменный игнор. Команда, за которую она болеет, укутана в черную форму. А муж Ники в команде, (на лавке запасных) облаченной в коричневую мятую и несуразную ткань. Ники прокашливается: — Я… Упала в обморок на парковке церкви. — Ей бы очень хотелось рассказать Эдисон причину. Спросить совета. Поделиться переживаниями. А так же ответить на вопросы о состоянии Алекс — гинеколог всегда интересуется при их личной уединенной встрече в этом кабинете. Но здесь был ОН — нерушимый и непреодолимый барьер. Живое препятствие. — Меня два дня безбожно рвало. Сегодня утром тоже. Началась чудовищная гипоксии, вплоть до потери координации. Головокружение. — Николь проводит рукой по волосам, зачесывая их назад, пытаясь вспомнить, что еще не сказала. Облизывает губы и тут же морщится, стискивая челюсти, когда ощущает неприятный холодный метал в области, где сейчас орудует Эдисон. Начинает часто дышать. — Нужно расслабиться, зайка. Легко сказать, когда руки сами до боли впиваются в мягкую опору, а в глазах темнеет. — Стараюсь. — Дыши: раз –вдох, два — выдох… Следует совету. После третьего повторения мышцы кое-как расслабляются. — Майа, прошу тебя… — Сейчас-сейчас. Нам же нужен точный результат, так? Потерпи. Николь чувствует, как грудь наливается тяжестью, становится неподъемной. В ушах появляется шум, а ноздри расширяются, безрезультатно пытаясь всосать порцию воздуха. На лбу выступает пот. Эдисон замечает: — Еще пару секунд. — Гремят инструменты. В тишине можно услышать удары секундной стрелки на деревянных тяжелых часах, висящих на одной из стен. — Таааак. Все. Можешь расслабляться. — Инородный предмет покидает нутро Остин, и она жадно глотает кислород, уронив голову на спинку кресла. Гинеколог рвано, одним махом снимает с рук перчатки, отправляя их в мусорное ведро. — Не знаю, поздравлять вас или наоборот… — У Ники холодеют кончики пальцев на ногах. — В общем, ты не беременна, что для меня не удивительно. Но, как мы знаем, о чудесах не стоит забывать. — Встает и обходит Николь слева. Ее внимательный, изучающий взгляд останавливается на приоткрытых побледневших губах, почти безжизненных, которые пытаются восстановить кислородный баланс и предотвратить подкатившую гипоксию. — Я бы вам, доктор Остин, — выделяет фамилию, повышая голос с толикой издевки. — Настоятельно посоветовала провериться на наличие астмы. Не мне тебе объяснять о схожести симптоматики, которую ты описала, с симптомами этой дыхательной гадости. Николь ощутила приятную дрожь, когда Майа сказала, что внутри нее не развивается новая жизнь. Ей заметно полегчало. Чего не сказать про Адамса, что разочарованно понурил голову, играя желваками. Этот изогнутый пластиковый предмет с альбутеролом внутри, прописанный по рецепту доктором Карилом, теперь будет вечным спутником Николь. И да. Эдисон оказалась права, а Остин как врач потерпела фиаско. Она даже представить не могла, поглощенная страхом возможной беременности, что нервная астма войдет в ее неспокойную жизнь, принося с собой очередное испытание. Но почему так резко? Нервов, истерик и паники было всегда предостаточно в ее жизни. Особенно в детстве, полном насилия и боли. И вот теперь, когда ей тридцать один, она оказывается зависимой от внешней помощи. — И сколько раз в день тебе нужно пользоваться этой штукой? — Ми-Ми ковыряет вилкой в тарелке с пастой, оперев голову на руку. Ее голос неизменно расслаблен, и если бы Ники плохо знала своего ребенка, она бы непременно подумала, что ее больше раздражает наличие ингалятора, чем интересует здоровье матери. Но это именно забота. Вот такая своеобразная, с долькой вселенского разочарования и усталости. Это она. — Ингалятором мне придется пользоваться только при необходимости. Надеюсь, что подобное будет случаться не часто. — Тебе нельзя нервничать? Остин накручивает на вилку три длинные спагеттины и без аппетита отправляет их в рот. Задумывается, едва слыша очередной вопрос. Она не была у Алекс уже четыре дня. Переживает. Нет, конечно, случись изменения, ей бы сообщили –непременно и в туже минуту. Но тревожность все равно густым тягучим желе обволакивает нутро и прожигает мысли. — Нервничать вообще никому нельзя. Но да. Мне спокойствия требуется немного больше остальных. — Карие глаза исподлобья зыркают на грустного Адамс, попивающего красное вино и смотрящего в никуда. В большей степени спокойствие Николь напрямую зависит от него. Ми-Ми понимающе вздыхает. Она отодвигает всего лишь на половину опустошённую тарелку в сторону и тянется за стаканом с соком, мимолетно касаясь взглядом серьезного и тихого отца. — Пап? — М? — отзывается тут же. — Ты чего …такой? Мужчина сразу же переводит внимание на свою дочь и улыбается. — Какой? Девочка раздраженно выдыхает. И так все понятно, зачем уточнять? — Ну, грустный, какой еще?! — Обхватив пухленькими губками черную соломинку, Ми-Ми дует в нее, вызывая на поверхность оранжевой жижи в своем стакане булькающие пузырьки, а сама, не мигая, смотрит на родителя, в ожидании ответа. В ее взгляде плещется надменность и холоднокровие. Мэри сказала, что они там были с самого ее рождения. — Эх, принцесса. — Адамс промакивает рот салфеткой, а печаль на его не молодом лице сильнее играет серой вуалью. — Мне грустно, что наша мамочка заболела. И еще я так надеялся, что у тебя в скором времени появится братик. Бульканье прекращается, потому что девочка замирает. Она словно и не дышит. Смотрит в голубые отцовские глаза с недобрым блеском. Мужчина сглатывает, ощущая этот тяжелый ледяной взгляд. Съеживается под его гнетом. И когда пузыри в соке появляются вновь, он медленно испускает воздух. — Хорошо, что не появится. Гробы сейчас ну очень дорогие. — Она соскальзывает со своего стула так быстро, что ни Николь, ни Дэвид не успевают отреагировать на ее ужасные слова. Ретируется, легкой поступью перебирая ступеньки, и через пару секунд слышится щелчок двери, ведущей в ее комнату. /// Уже достаточно поздно. Ники курит на садовых качелях, разглядывая ночное небо. Оно высоко. Звезды почти незаметны. Закрывает один глаз, откинувшись на низкую спинку, а второй прищуривает. Теперь от тусклых точек струятся остроконечные лучики, растопыренные в разные стороны. Николь попеременно меняет глаза, улыбаясь точечному танцу прыгающих небесных ежиков. И нестерпимо жаль, что они здесь не играют светом, не манят своим абстрактным рисунком. Не глаголют немым даром свою легенду.

***

— Ну, пожааааалуйста! — поскуливает Ники, уложив голову на живот Алекс. Она на крыше их дома во второй раз. Раньше и не подозревала, что сюда есть выход, пока Соло не привела ее посмотреть в телескоп на метеоритный дождь. Ей до жути было страшно, когда невольно взгляд касался земли внизу. Высота никогда не приносила с собой ничег, кроме паники и дрожи. А сейчас, лежа на мягком надувном матрасе размером почти в пять метров в кубе, ей совсем не страшно. Взор устремлен к небу, она чувствует тепло родного тела под собой, а где-то недалеко потрескивает костер. В шоколадных волосах блуждает рука. Ногти едва касаются кожи, вызывая тихое мурчание своими прикосновениями. Чувствуется запах сигаретного дыма, а взгляд устремлен в низкое черное небо, на котором россыпью веснушек расстелено поле разноразмерных ярких точек. — Я совсем ничего не знаю. Даже никогда не слышала. Губка Николь оттопыривается, показывая обиду, когда она жалобно смотрит в глаза Алекс, повернув набок голову и искренне хохочет, укорачиваясь от ловких пальцев, что пытаются потянуть за влажную, топорщащуюся, мягкую створку. Вертится из стороны в сторону и замирает, когда ухватывают за подбородок. Тянут к себе, чтобы нежно и вкусно поцеловать, не пуская в ход язык. Осторожно касаются, сливаясь в одно целое, задерживаются подольше, отпускают, позволяя вернуться в изначальное положение. — Что ты хочешь знать? Победоносный довольный хмык из растянутых улыбкой губ. К ямочке на щечке чувствуется легкое прикосновение. Она любит этот дефект. Постоянно акцентирует на нем свое черное внимание. — Расскажи мне легенду созвездия. — И какого же? Остин задумывается, прикусывая указательный пальчик. Но легкий шлепок по руке заставляет вспомнить, как негативно Соло относится к подобного рода привычкам. Это своего рода забота. Она не стандартна, но так желанна. — Эммм… Не знаю. Даю тебе карт-бланш. Можно что-то интересное и захватывающее? Щелчок зажигалки и живот Алекс поднимается вместе с головой Николь. А под поднявшуюся от недавнего игривого сопротивления футболку забирается горячая ладонь, чтобы пробежаться по коже вверх, вызывая толпу мурашек, и замереть на левой, неприкрытой бельем груди. Затяжка. — Видишь эти две? — Соло свободной рукой с сигаретой меж пальцев указывает на пару не очень ярких звезд, а Николь судорожно выискивает их из миллиарда остальных. Находит. — Это Киара и Ланория. — Она делает паузу, чтобы стряхнуть пепел в пепельницу, стоящую рядом на матрасе. Изящный одиночный стук по фильтру и рассыпчатые хлопья попадают прямо в цель. — Две подруги, которые жили в небольшой деревушке у подножия горы Маооти. У Киары отец был священником, а у Ланории — кузнецом. Они часто цапались и на дух не переносили друг друга.– Ники завороженно смотрит на далекие огоньки, очень ярко представляя их двумя молоденькими девушками с веселыми искрами в глазах. В легких платьицах того небывалого времени и венки из цветов на голове.– Киара часто звала Ланорию на речку, когда мать посылала ее стирать белье, и та охотно соглашалась. Между делом они плавали в теплой воде, наслаждались солнцем на зеленой траве. А иногда, прячась в одной ближайшей прохладной пещере, скидывали свои платья и любили друг друга — долго и страстно. — Николь изумленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на улыбающуюся Алекс. Именно такой реакции та и ожидала. Затягивается, специально делая раздражающе-долгую паузу. Ники нетерпеливо щекочет ее живот носиком. — И вот однажды, в самое ранее утро, отец Киары, решивший прогуляться по берегу реки, увидел их, сидящих друг на друге в неприглядном нагом виде и целующихся. Он рассвирепел. За волосы оттащил свою дочь от испуганной Ланории. Сыпал проклятиями и пугал Гиеной Огненной. Запер дома, навсегда запретив девушкам общаться. А потом и вовсе выдал Киару за престарелого купца. Этот купец забрал девушку с собой в свое богатое поместье, расписанное искусными художниками красками, что стоят больше отары овец. Он желал насладиться ей и ее девственностью, но был разгневан, когда не получил желаемой невинной крови. По его велению слуги приковали сломанную и униженную Киару на площади, раздев догола. Каждый желающий мог воспользоваться ее телом, каждый мог даровать ей боль. Изнеможенная Киара в пелене забвения думала только о Ланории. Она видела ее в своем тумане сознания, слышала ее голос. Звала безмолвным ртом. И просила Зевса даровать ей смерть, ибо больше терпеть не было сил. Ланория же плакала так долго и так трагично, что выплакала все глаза. Ослепла, превратившись в молодую старуху, забитую в холодной пещере, где они вместе с Киарой придавались неземной и сладострастной любви. — Алекс опускает взгляд с неба, куда устремила его на время своего повествования, и удивленно вскидывает бровь, замечая на щечке Николь мокрую дорожку, оставленную соленой прозрачной слезой. Бережно вытирает ее большим пальцем. — Солнышко, ну что за мнительность? Ты как ребенок, ей-Богу. — Продолжай, — Ники шмыгает носом, поворачивается к ладони Соло и утыкается в нее, спрятав там свое лицо. Алекс вздыхает, ощущая кожей руки влажные губки: — В одну из ночей перед почти бессознательной Киарой спустился ангел. Он ласково ей улыбнулся, погладил по голове и позвал с собой. Девушка почувствовала небывалую легкость, когда сделала шаг к нему навстречу. Ее конечности больше не спутывали веревки, промежность не сочилась кровью, а раны на теле не трескались, вызывая убийственную боль. Она обернулась лишь единожды, чтобы посмотреть на свое бездыханное тело, привязанное все к тому же столбу. Ангел даровал ей крылья, и они бок о бок воспарили над Землей. Пролетая над деревней, где когда-то жила Киара, девушка попросила ангела остановиться. Она очень хотела увидеть Ланорию. И увиденное потрясло ее до глубины души. Любимая, почти не живая Ланория лежала на каменном полу в их пещере, крепко сжимая в руке голубой цветок. Тот самый, с которым когда-то она сравнила прекрасные глазки Киары. — Ладонь Соло уже пропиталась влагой, а Ники все больше скрывала в ней лицо, не желая показывать свое слезливое состояние. Алекс и не настаивала. — Киара взмолилась, прося ангела помочь любимой и уже почти мертвой Ланории. Просила и ее забрать с ними. Но ангел не мог. Он сказал, что ему приказано в рай ввести лишь одну. «Тогда пусть это будет Ланория!» — вскричала Киара. — «Пусть ее душа обретет умиротворение и покой». Ангел улыбнулся, наклоняясь над истерзанным и тощим телом, лежащим на каменном полу, и через мгновение пред ними появилась Ланория. Та самая Ланория, которую запомнило сердечко Киары. Увидев, кто находится перед ней, девушка бросилась в объятия. Она прижала к себе Киару, не обращая внимания даже на свои белые большие крылья, что появились из неоткуда, разрыдалась, не веря собственным глазам, которые теперь видели зорче ястребиных. «Ты здесь, любимая, ты снова со мной!» — скулила она. И Киара не могла описать все то счастье, которое окутало их. Она только плакала и прижималась к Ланории всем своим влюбленным сердечком. Сжалился ангел. Проникся, когда Ланория наотрез отказалась вознестись в райский сад без Киары. «Я сделаю вас звездами,» — вымолвил он. «И поселю рядом. Вы всегда будете вместе, и никто больше не сможет вас разлучить». Он взмахнул крылом, и две сверкающие звездочки очутились на черном небе. — Соло убирает ладонь с личика Ники и снова указывает на те самые точки, о которых вела свою тихую историю. — Смотри, как малО расстояние между ними. Если прищурить один глаз, то их лучики переплетутся словно руки. Хотя тебе и прищуриваться не нужно. Через призму твоих слез эффект такой же. — Ники не сдерживает смешок, тыча в бок Соло локтем, а сама трет глаза, избавляясь от предательской влаги. Алекс заливается смехом, а рукой, что все это время покоилась под футболкой ее девочки, спускается ниже и поочередно перебирает пальчиками, как на клавишах, щекоча нервные окончания на выступающих ребрах. Николь извивается, хохочет. Поднимается на ноги, пытаясь отскочить подальше, но ее тянут назад и опускают на свое тело. Она утыкается носом в шею, втягивает аромат кожи и замирает, чувствуя крепкие объятия. — Из твоей жизни тоже можно слагать легенды, маленькая моя. — Легкие касания к спине и нежное поглаживание. — И я очень надеюсь, что твоя легенда будет иметь счастливый конец.

***

В Грейси — Сквер из резидентов, что проходили практику вместе с Николь, осталась только Кейси. Она неплохо выросла в хирургической ипостаси и частенько работала на операциях с Остин, развлекая всех присутствующих своей болтовнёй. Ее день всегда начинался с покупки горячего кофе ив Старбакс-себе и Николь соответственно, — а также с пары пропитанных шоколадной начинкой пончиков. За четыре года Кейси успела дважды побывать замужем и дважды развестись, кляня себя за неразборчивость и зарекаясь больше не связываться с этими, как она выражалась, мудаками. Но когда днем ранее на столе Николь появилось приглашение на помолвку, она нисколько не была удивлена. Такова натура ее подруги: достаточно и недели, чтобы от влюбленности потерять голову и сказать «да» нисколечко не подумав. Сегодня огненная фурия с рыжими, не очень длинными локонами влетает в кабинет Остин гораздо взвинченнее, чем бывало до этого. Ники даже подскакивает от неожиданности, переодеваясь у шкафа. — Господи, Финиган, кто гонится за тобой? — Харис. Срочно спрячь меня! Николь даже сделать ничего не успевает, как Кейси ныряет в ее шкаф, плотно прикрывая двери. И тут же слышится стук по деревянной поверхности с обратной стороны входа в кабинет. Начало дня уже настораживает. -Да! — дает разрешение войти Николь, застегивая последние пуговицы на своем халате. В дверном проеме показывается лысая голова мужчины, усы которого плавно перетекают в светлую бороду. — Доброе утро, доктор Адамс. — Мужчина подозрительным взглядом осматривает кабинет, медленно вползая в него полностью. Складывает руки на груди и тянет наигранную улыбку. Николь тоже ему улыбается: — Доброе, доктор Харис. Как ваши дела? — Хорошо. Да. В принципе. — До смешного нелепо он переминается я с ноги на ногу, пытаясь выискать что-то или кого-то своими серыми глазами. — А как… Как ваши? Ники даже не уверена, что он ее вообще замечает. Она прячет смешок, поворачиваясь к зеркалу на стене, и поправляет отглаженный белый воротничок. — Спасибо. Тоже не жалуюсь. Что-то стряслось? Доктор Харис дергается, как будто его встряхнули этим вопросом: — А? Нет. Нет. Конечно, нет. Просто… Зашел вот. Сроду не заходил просто так, а тут вдруг неслыханная забота о делах. — Аа. Польщена таким вниманием. — Нууу. Я пойду. До встречи. Николь и рот открыть не успевает, как Харис испаряется, оставляя за собой лишь сквозняк, поднимающий на рабочем столе ничем не сдерживаемые легкие листы карт пациентов Грейси-Сквер. Слышится крип дверцы шкафа и шепот: — Ушел? Рыжая голова вертится в разные стороны. — Ушел. Вылезай давай. Всю одежду мне помнешь. — Финиган послушно выбирается на свет Божий. — Чего он гоняется за тобой? Это с ним у тебя помолвка, что ли? Кейси грузно плюхается на диванчик, громко выдыхая: -Ага. Ловит, чтоб кольцо на палец нацепить. — Получает в ответ смешок и, расслабляясь, немного сползает пониже. — Сменами хочет поменяться. А завтра в приемном точно будет завал. Я не хочу всю ночь в операционных проторчать. Пусть сам работает. Николь качает головой и улыбается. На столе ее подписанный корявым подчерком бариста кофе. То, что сейчас необходимо. Отпивает, блаженно закатывая глаза. Кофеин по венам –как морфий для безнадежного больного. — Ах, вот почему. Ну конечно. Когда ты горела желанием работать сверх нормы, дорогая?! — Вопрос риторический, и Кейси согласно кивает. — А откуда информация про завал? — Так завтра гонка. Байкеров понаедет. Тут оракулом уж быть не надо. И так все указывает на то, что полетят головы в дорогущих шлемах. У Остин холодеют уши при упоминании подобного рода развлечений. Аналогия напрашивается сама собой. Да, несомненно, кто-то пострадает. Возможно, даже погибнет. Или останется инвалидом. Или… К горлу подкатывает ком. Грудь сдавливает, становится нечем дышать. Появляется тяжелый хрип. Николь делает рывок к своей сумочке, что стоит на тумбочке у двери, копошиться в ней, но, ничего не найдя, переворачивает и вытряхивает все содержимое на деревянную поверхность. Есть. Хватает голубоватый ингалятор, губами жадно впиваясь в его «сосок». Двойное нажатие — и вот уже можно втянуть воздух в свои сжавшиеся легкие. Кейси столбенеет. Нет, она знала о недавнишнем диагнозе подруги. Знала, но пока не наблюдала, как лицо той принимает трупный бледно-синюшный оттенок в считанные секунды. — Бля. Это такое себе зрелище. — Подается чуть вперед: — Легче? Остин положительно кивает. — Да. Все… Все нормально. И действительно теперь нормально. Но чертовы байкеры все равно в самом эпицентре мыслительных пересечений. А во главе Алекс. — Про Соло вспомнила? Она и не забывала. — Угу. — Я была у нее, кстати, вчера. Николь с нарастающим волнением поднимает на Финиган глаза: — Что-то не так? Но та быстро ее успокаивает: — Все по-старому. Просто зашла проведать. Она как Белоснежка в стеклянном гробу. Умиротворенная и бледная. Ты ее целовала? Может, это единственная панацея? Кофе почти остыл и стал омерзительным. Но другого поблизости нет — кофейный аппарат сломался. Заказали новый, но его еще не привезли. Ники разочарованно вздыхает. — Я уже и демона перекрестка вызывать готова, чтобы она хотя бы пошевелилась. -Н-да уж. По показателям (я в карту нос совала) это здоровый человек. Ни единого отклонения. Даже давление идеальное. Мартинас каждый импульс в голове обшарила, я все органы по сто раз проверила, ты сердце изучила чуть ли не под микроскопом… Странно все. Да. Весьма и весьма. Будто Соло просто впала в спячку и не желает выходить. Ники собирает волосы в аккуратный пучок, держа в зубах черную эластичную резинку. — Страннее некуда. Но я уже не знаю, где копать, чтобы найти причину. В коридоре кто-то роняет поднос и слышится несдержанная мужская брань. Одно и тоже с периодичностью дня в два. Зеленые резиденты с утра ползают, как сонные мухи, то и дело нарываясь на злющего Лимба. Кейси цокает на звук и встаёт, проследовав к окну, возле которого лениво потягивается: — Значит, еще не время. Может, ей тут делать нечего? Нечего делать? А как же ОНА? Николь тяжело сглатывает. Ей нужно навестить Алекс. Сейчас. Сейчас же. Остин извиняется перед подругой и спешно покидает свой кабинет. А Финиган и не удивлена. Только вздыхает, берет свой остывший кофе, пончик и плюхается в удобное кресло возле стола, скрестив под ним ноги. /// В палате никого. Николь по привычке быстро проходится взглядом по мониторам. Считывает информацию, что-то сопоставляет в голове. И, удовлетворенно кивнув самой себе, усаживается рядом с Соло на краешке ее больничного пристанища. Ничего не меняется. Только ее переодели. — Саша… — Ники берет теплую неподвижную руку в свою, нежно поглаживая ее по внешней стороне. Переплетает пальцы. — Я не верю в провидение и знаки, ты же знаешь?! Но… Но не могу забыть слова той женщины. Она сказала, что только я в силах тебя вернуть. И… Что ты можешь уйти… — Опять подступает отдышка, а ингалятор остался в кабинете. — К…Как? Ну, дай мне знак, малыш мой. Подскажи! Я с…сделаю все от меня… от меня зависящее. Просто д…для того, чтобы ты вновь жила! Жил…ла как человек, а не как черный тюльпан в твоем саду. — Рука дрожит, сжимаясь крепче. Надо взять себя в руки. Успокоиться. Николь осторожно ложиться на тело Алекс, упираясь головой ей в грудь, где ровно бьется автоматизированное сердце. — Почему я так к тебе привязана? — Этот вопрос хоть единожды в день, но всплывает в задумчивой голове. — Почему, любимая? Я должна тебя ненавидеть, презирать. Должна бояться, в конце концов. Но я… — кусает нижнюю губу, — я только чувствую от тебя свою зависимость. Ощущаю потребность в твоем присутствии, в своей жизни. Да, я понимаю, что даже если ты вернешься, нам не получится больше быть вместе. Я разложила сей факт у себя в мозгу по крупицам. Даже… Даже смирилась. Лишь бы ты только очнулась. Только бы ты открыла свои неземные темные глазки. — Острый носик утыкается во межгрудную впадину и с силой втягивает аромат. И отдышка медленно теряет свою власть. Отступает. Становится легче. — Злюсь на тебя! Да! Все еще злюсь, что ты села за этот чертов байк! Что забила на погоду! Что не смогла разглядеть эту херову фуру на обочине. Я злюсь, и скорее всего, будь ты в сознании, я бы вцепилась в твою шею ногтями. — Подносит ладонь Соло к своему рту и смыкает на запястье зубы. Прикусывает: сильно, с яростью. Еще чуть и польется кровь. Но самообладание бьет по макушке и заставляет разжать челюсти. Вырывается громкое рычание от бессилия и немощности. Вскакивает на ноги. — Ненавижу тебя! Ты долбанная эгоистка! — В глазах собирается влага, но она не заплачет. Это просто гнев так играет свою жестокую игру. — Привязала меня к себе, подсадила на «иглу» и свалила! Ненавижу. Ногой пинает ножку кровати, морщится от боли и, прихрамывая, вылетает из палаты. Так она еще отсюда не выходила. /// Руки дрожат, когда делает надрез на грудной клетке слева. Дает себе мысленную пощечину. Жизненно необходимо взять себя, раздолбаную и уязвимую в охапку. Ассистент Агаф Лонг, собранный и серьезный резидент, предает ей электроды, что смогут даровать новые надежды на жизнь человеку, спящему сейчас под внимательным надзором Кая Дарвина- анестезиолога. Николь делает паузу, приводя в порядок свое сбивающееся дыхание. Вдыхает через нос, обжигая носовые пазухи стерильным воздухом, и выдыхает через слегка приоткрытые губы, спрятанные под белоснежной респираторной маской: бесшумно, чтобы никто не заметил ее странного состояния, прежде чем разместить тонкие нити в правых предсердии и желудочке. Все проходит на хорошо, и этот результат больше разочаровывающий. Все должно быть отлично. Всегда должно быть отлично. Скрипит зубами, уставившись на свои пальцы, что аккуратно держат электроды. Они покалывают и деревенеют. Дерьмо. Кивает Лонгу. Тот кивает в ответ, подключая провода к кардиовертеру. Его глаза практически не мигают — так он сосредоточен. Остин следит за ним. Отмечает играющий в зеленых глазах неподдельный интерес к их общему делу. Парень на своем месте — импонирует ей своим профессионализмом, слаженностью движений и холодной прагматичной головой. В зрачках на секунду темнеет — черт! Откидывает все, что губительно трется о ее сознание и мешает. Убедившись, что можно продолжать, твердо сует кардиостимулятор в жировую клетчатку, не ощущая сквозь латекс ничего, кроме неприятных импульсов, зудящих в районе ногтевых пластин. Дурной знак для кардиохирурга. Необходимая настройка производится без осечек (не раз проходили и теперь можно смело полагаться на тактильную память). Ожидание. Хитрое приспособление ловко справляется с нарушением сердечного ритма и генерирует импульс синхронизации. Готово. — Шей, — устало бросает ассистенту, а сама спешно покидает операционную. Простая операция сегодня дается непривычно тяжко. И сил забирает добрую половину. Перчатки летят в корзину, как и хир.костюм, сброшенный при помощи Мары — медсестры, что томительно ожидала в предоперационной все это время. Остин нужно покурить и немного подумать. Но для начала захватить чертов ингалятор. Впереди долгая операция по шунтированию. Это не какая-то часовая установка кардиостимулятора. Там, у стола, придется простоять более трех часов. Возможно и все пять. И людей в операционной будет чуть ли не в три раза больше. Право на ошибку, как у сапера — нулевое. Выкуривает сразу три. Воздух в легких неприятно тяжелый, и слышен тихий хрип. Закашливается. Соло как-то сказала, целуя Николь пальчики, что они с легкостью смогу завести и ее сердце однажды, если понадобится. И сегодня, будь такая необходимость, Остин смогла бы. Она собрала бы сердечко своей черной ведьмы, даже разлетевшееся на атомы. Смогла бы склеить без единого рубца и лишней потери крови. Смогла бы! Но… Но. Ники выдерживает. Стойко стоит со скальпелем в руках уже четвертый час. Вывозит, хоть ноги предательски немеют. Но руки тверды и уверены. А разум чист. Не громкие голоса на фоне ведут непринуждённо беседу, развивая очередную демагогию о спортивных играх. Шутят и иронизируют. Хриплый смех доказывает, что все течет в умеренном и правильном русле. В профессиональном. Она не участвует в диалогах. Лишь иногда бросает сосредоточенный взгляд из-под ресниц на кого-то рандомного, чтобы немного расслабить сильно сфокусированные глаза, дать им передышку. Кода Николь опускается на свое кресло, силы покидают ее тело, а мозг плывет в прострации. Каждый мускул потихоньку разжимается, треморя под кожей. Это больновато. Трет виски, опустив глаза на свои ноги. Нет сил даже думать. За окном уже темно. В кабинете горит лишь торшер, раздражая своим тусклым желтоватым светом. Без него было бы лучше, но есть возможность уснуть в темноте. Хочется кофе. Кофемашина в ординаторской — туда нужно дойти, а желания шевелиться нет и в помине. — Хорошая работа, маленькая моя! Ники подскакивает на месте, судорожно ища источник звука. Сердце бьется у самого горла, а на затылке стягивается страх. Перебегает глазами от одной части кабинета к другой. Она ни с кем не перепутает этот голос. Ни с единым существом. Находит. В углу на диване. Свет торшера туда не достает. Просто темный силуэт, в котором отлично узнается она. — Саш-ша? — Дрожь сквозь голосовые связки и широко распахнутые глаза, что наливаются стеклянным безумием. — Я всегда знала, что ты будешь великолепным целителем. — Этого не может быть. Не бывает. Она настолько черна, что лица не видно. Но видны длинные ровные волосы, глубоким водопадом струящиеся по плечам. Тихая хрипотца, не забытая даже спустя пролетевшие в губительно отдалившие их друг от друга года, схожа с тем родным мурчанием, что было преисполнено когда-то покровительством и трепетной любовью. Пусть и ни разу не озвученной в слух. Остин пытается двинуться, пошевелить руками, чтобы убрать липкие от пота волосы, упавшие на лицо. Но не ощущает себя. Будто парализована. — Твои волшебные ручки умеют все. И ты такая красивая. — Николь давится воздухом — он опять раскален и не проходит по дыхательным путям. Задыхается. Черный силуэт, подобный грациозной мифической Гарпии, медленно поднимается со своего места и выравнивается. Шаг вперед — у Ники зайчики перед глазами. Еще один — хрип из легких, паникующих из-за недостатка воздуха. — Дыши, любимая! — Последние метры расстояния — и она у стола. Теперь видно ее белое лицо: серьезное, родное. Такое же, каким было четыре с половиной года назад. Его полосуют тени, отброшенные световыми бликами. Облаченные в черное руки опускаются на подлокотники кресла, упираясь ладонями и смыкаясь тесной границей по обе стороны от Остин. Нагибается. Она у самого лица. В критической близости с шокированной девушкой, что уже на гране потери сознания от гипоксии. — Дыши, — обдает своим дыханием налитые синевой губы, и Ники жадно, со звуком тянет воздух, сумев протолкнуть в горле мешающий ком, что лишал способности насытиться кислородом. Не моргая, смотрит в черные зрачки. Обжигающий шепот: — Умница. — Полыхающие пальчики ложиться на щечку. Пробивает ток по всему телу.- С тобой всегда должен быть ингалятор. Не будь беспечной, солнышко. -Ал.ллекс… — Не известно, вслух сорвалось имя с губ или же Николь только рот приоткрывала, не сумев испустить ни звука. Щека покрывается колючими шипами под накрывшей ее ладонью. — Тщщщщщ…. Дыши. Я рядом, счастье мое. Всегда с тобой. — Ты… ты… — Нет. Мы не в реальности. — Это… сон? — Можно и так сказать. Но ты же чувствуешь меня? — Глаза Ники уже болят от сухости — так боится она моргать. Не хочет давать возможности Соло исчезнуть. Кивает. А Алекс улыбается ей. Сгибает указательный палец и оглаживает им скулу. — Мой ангел. — У Николь звенит в ушах. — Ты сегодня сказала, что ненавидишь меня. — Опять рвутся вдохи, но рука Соло опускается на грудную клетку, что неаккуратно движется в хаотичном беспорядке, и слегка надавливает. По внутренностям разливается тепло. Легкие опять начинают работать в привычном режиме. — Я не виню тебя. Никогда не винила. Это заслуженно. С большим усилием отодрав от своего бедра непослушную и мало поддающуюся руку, Николь кладет ее поверх ладони Алекс, нежно расположенную на межгрудной впадине. Она чувствует! Она ее ощущает! — Это не п-правда. Я тебя не ненавижу. — Знаю. Но стоило бы. Тогда я смогла бы спокойно уйти. — Нет! -Так громко. Так несдержанно. — Нет! Ни за что! Стеклянные глаза Соло впиваются в застеленные поволокой мутности глазки Ники. — Почему? Очень тихий вопрос. Почти безмолвный. Но на перепонках Остин он гремит ультразвуковым набатом. — Я не отпущу! Нет! Я боролась за тебя все это время! Я выгрызала тебя у смерти! Я ждала! Нет! Ты не можешь уйти! — Так будет лучше. — Лучше для кого??? — Для тебя, любимая моя, для тебя. Николь чувствует подступающую истерику и злость. Ее начинает тошнить от нервозности и страха. Она хочет податься вперед и впиться в губы не реальной Соло или зарядить ей пощечину за сказанное. Пытается оторвать тело от спинки стула, но тщетно. От бессилия она взвывает. Слезы брызжут из глаз. — Для меня это сродни смерти! Я не могу! — Ты же приходила к этой мысли. Но упорно гнала ее прочь. — Потому что она омерзительна! Я не желаю о таком думать! Я не готова отпускать тебя! И никогда не буду готовой! — Но ты так же не уверенна, что хочешь моего возвращения! — Я хочу! — Николь кричит, а потом тупит взор, цепляясь трезвостью за все сказанное. Эшелон разнообразных мыслей мелькает в ее разуме, как будто ему только что даровали дорогу, отрезанную ранее. Заваленную грудой горных валунов. — Хочу, — добавляет на прерывистом выдохе. Соло грустно ухмыляется: — Вот видишь? Ты не уверена. И у тебя на это, несомненно, есть очень веские причины. — Ники заходится громким плачем. Она зажмуривается от острой рези в глазах. Опускает голову. Как же больно сейчас. И возможно, она опять станет задыхаться. Но ладонь Алекс все еще на ее груди, и легкие дышат. На подбородке пальцы. Тянут голову, приподнимая: — Это нормально. Просто отпусти меня. Ты своей красивой головкой понимаешь, что тогда все станет проще, пусть и всячески борешься с этой мыслью. Но так будет правильнее. Больше не придется изводить себя и уничтожать. А я навеки останусь в твоей памяти, как важный кусочек прошлого с долькой жестокости и тепла в совокупности. — Нет…- шепот, а веки не смеют подняться, чтобы увидеть ее. –Нет. Нет, нет, нет, нет. — Ты можешь все решить одним своим словом. ВСЕ, понимаешь? Главное — быть в нем уверенной. На соленые от слез губы опускаются влажные и живые уста. Такие знакомые. Такие любимые и вожделенные. И Николь скулит, наполняясь затертым ощущением потребности в них все эти дни, недели, года. Всю вечность без однажды ставшего необходимым и утвердившего свою власть в ее гнетущей жизни тепла. Тесную близость заливают новые капли слез. Боже, как сладостен миг. Как он прекрасен. Мольба ко всем высшим силам — пусть поцелуй никогда не заканчивается. Остин замирает. Веки вибрируют, не желая подниматься. Она готова умереть сейчас, и совершенно не страшно. Готова перестать существовать. Готова слиться с Соло воедино в той потусторонней реальности, которая их разделяет. Трепещут ресницы, несколько раз промаргиваясь от слез и привыкая к тусклому свету. Нужда видеть любимые глаза становится наваждением. Фокусируется. Ищет повсюду. Но в кабинете пусто. Соло нет. Только на губках еще осталось теплота и едва уловимый вкус сигарет. Ее вкус. Тело вновь поддается, когда Ники сползает с кресла и растекается на полу в лужу, упираясь лбом в пол. То, что произошло, не имеет объяснения. Да его и глупо ожидать. Сон это был или реальность — неважно. Важно, что, возможно, это последний раз, когда Николь видела Алекс. Последний раз ощутила ее прикосновения. Последний раз коснулась ее губ. Последний раз. /// — И что это тогда было? Она в клубе. В одном из чилаутов с Мэри — та сидит с открытым ртом, выслушав историю от начала до конца и ни разу не перебив. Только шоты опрокидывает в себя один за другим — так переживает. От Адамса Ники отделалась сухим сообщением: «Сегодня останусь у Мэри» и отключила телефон, предварительно позвонив Стейси — новой няне Ми-Ми, осведомиться о состоянии дочери и предупредить, чтобы та ложилась, не дожидавшись. Ее бы просто разорвало, если бы пришлось сегодня отправиться домой. — Я не знаю. Может видение. А может просто сон. Но он был такой явный, понимаешь? Я чувствовала ее: руки, запах, дыхание. Губы. — Стряхивает пепел в пепельницу, понурив задумчивый взгляд. Мэри тоже тянет из пачки на столе сигарету: — Так и сказала — отпусти? — …да. Но я не понимаю. — Остин вскидывает голову, поднимая ее к потолку. — Правда, не понимаю: если она всегда рядом, то видит, как мне плохо без нее. Слышит, как я скулю у ее кровати. И говорит, чтобы я ее отпустила. Официантка приносит новую порцию горячительного и лед. Собирает пустые рюмки и бутылку текилы и быстро испаряется. Мэри провожает ее не собранным взглядом, громко затягивается и тут же выпускает дым. Она не умеет курить. Не вдыхает глубоко. Соло это бесило. Она говорила, что блондинки даже в этом бесполезны. Миллер дула губки: «Я могу глубоко затягиваться только при мексиканском поцелуе! Ну, когда рот в рот передаешь дым, знаешь? Показать?». Ники тогда вытянулась в спине и закрыла уста Алекс ладошкой, нахмуривая лоб и пресекая намеки на недопустимые игрища грозным взглядом. Остин очень любит подругу и все готова с ней разделить, но целовать губы Соло может только одна она. Алекс же довольно рассмеялась, лизнув ручку своей девочки, и поцеловала туда же. — А как же слова той старухи? Она говорила, что Алекс может вернуться. И более того, ты можешь ее вернуть. Обманула, что ли? — Выходит, что так. Я не знаю, как это сделать. Неужели за четыре с половиной года Николь не нашла чего-то такого, что могло помочь вернуть любимую с того света? Не подобрала подходящий ключ? Просила не так, как нужно? Повисла пауза задумчивости. Девушки пили. Каждая погрузилась в свои мысли, но основа была единой. Пересекалась в одной конечной точке. И имя ей — Александра Соло. — Ты правда не уверена, что хочешь ее возвращения? Николь проглатывает дым, закашливаясь. Давится, спешно опрокидывая в себя виски, чтобы прогнать горечь и першение. Бронхи начинают неприятно гореть. — Что? Нет! Мэри, ты же знаешь! — Но Соло сказала… — Она сказала глупость! Я хочу ее возвращения. Просто есть обстоятельства… Ты в курсе — не хочу опять закапываться в этом говне. — Может, из-за них она так сказала? Скорее всего, именно они и есть причина. — Возможно. Но я … — Ники тупит взор, словно осмысливая что-то. Молчит, покусывая губку. Потом наливает себе из бутылки порцию оранжево-коричневой жидкости и залпом сушит стакан, игнорируя подтаявшие кубики льда. — Я ТОЧНО знаю, что хочу ее возвращения! Я в этом уверена! Да! — Это утверждение адресовано больше самой себе. Она не была честной с самой собой. Или просто обходила эту тему, пытаясь абстрагироваться и не думать о всех мелочах, играющих важную роль в ее тяжелых реалиях. — Хочу! Мэри кивает. Улыбается ей: тепло по-сестрински. Вскакивает на ноги, протягивает руку: — Пойдем потанцуем? Нам надо спустить пар! И они идут. В тесноте потных тел и в басах громкой музыки их сознания становятся эфемерными. Они будто улетают, подкинутые ввысь плавными движениями. Качаются на волнах пустоты, что сейчас течет в венах, и расслабляются, ощущая, как болезненно плавятся мышцы. Алкоголь выветривается через поры и влагу в волосах. Глаза закрываются, не позволяя стробоскопам выжигать из них эйфорию и спокойствие. Руки переплетаются или взлетают над головой. Нет ничего, кроме этого момента. Нет никого рядом. Ники расстегивает верхние пуговицы белого платья, туго окольцевавшего тонкую шею высоким воротником. Она представляет себя на зеленой поляне среди высоких гор. Ноги, босые, зарыты в мягкой траве, пахнет хвоей и свежестью реки, спешно бегущей рядом. На небе ни облачка. И хорошо на душе. Тело качается в такт звукам виолончели. А на затылке ощущается трепетный взгляд. Так Соло смотрела на нее, когда она танцевала. И танцевала специально для нее. Изящно, в меру сексуально. Заигрывала через простоту движений. Манила прикоснуться. Улыбалась, наблюдая из-под ресниц за жаждущим черным взглядом, что следил за ней, не отрываясь. Она была в нирване. Окуналась в нее с головой, когда нежные губы прикасались к ее гибкой мокрой шее. Просила большее и получала. Застенчиво краснела, слыша восхищенный шёпот у самого уха, и растворялась в голодном поцелуе, понимая, как она счастлива. Не было прошлого. И будущее терялось в глубине времени. Было только настоящее. Была она. Возвращаются с Миллер в свою зону отдыха запыхавшиеся и довольные. Успели ухватить в баре еще одну бутылку виски. Остин не раз ловила себя на мысли, что стала пить почти как Алекс — не пьянея. Черная душа даровала ей частицу своих умений, и от этого они только больше связались ментально. Мэри плюхается на диванчик и обмахивает себя ладонью. Ее тонкий серый топ пропитался потом и наслаждением. Ники тоже без сил. — Дааа, — хрипит осипшим голосом подруга и разливает виски по стаканам. Бросает лед. — И я тоже. Я обожаю с тобой отдыхать. — И я! А мне больше никто и не нужен. — На столе коротко вибрирует телефон. Остин морщит нос. Она не собирается отвечать Адамсу. Оправдываться. Переживет как-нибудь. Но… Вдруг это ее малышка — не спит, как всегда. Тянется к аппарату, вбивает пароль и замирает. Миллер уже подкурила сразу две сигареты, протянула одну своей близкой и родной спутнице. Но, заметив на лице той бледноту и ужас, Мэри съеживается. — Господи, что??? Николь с грохотом роняет телефон на пол, поднимая на нее невидящий и страшный взгляд. Ее губы приоткрыты и дрожат, а из носа течет кровь. — Алекс пришла в себя.