Лего. Последний итог

Июль. За две недели после ухода Соло Николь о ней слышала всего пару раз. От Миры, которой звонила сама. Она должна знать, как идет восстановление ее черной жизненной масти, и делает для этого шаги, пусть и весьма опрометчиво. Прямое самоистязание. Больно. Невыносимо ноет в груди. Тягучая смола привязанности топит чувства, проедает жилы, крутит, как добычу на вертеле. Но Ники же еще и врач. А Алекс — ее пациент. Мира рассказывала не много, большего не знала сама. Швейцария далеко, а связь с Соло поддерживать весьма затруднительно. И даже не из-за ее ограниченных физических возможностей, они вообще играют десятую роль в текущем эпизоде. Отсутствует желание. Поэтому судит о восстановлении абстрактно, ссылаясь на присланное недавно сухое и короткое сообщение: «Приедет Джойс, пусти и пусть занимается ремонтом». Еще через неделю Мира написала, что появились ощутимые изменения: мышцы приходят в тонус, крепнут, налаживается речевая деятельность. Ники ощутимо сглотнула, прочитав сообщение несколько раз. В голове вспышкой прогремело хрипловатое, вкрадчивое: «Маленькая моя». Она долго массировала виски, закрывшись в туалете больницы, восстанавливала дыхание, чтобы не дразнить нервозностью свою агрессивную астму. Ей очень трудно дается отсутствие Соло. Даже той, что неподвижно лежала на больничной кровати под пищащий звук кардиомонитора. А еще через неделю Кейси передала ей письмо: самое обыкновенное, в конверте, на котором извилистыми буквами было написано: «Для Николь Остин». Руки потели и дрожали пальцы, когда открывала его. Оно оказалось от Миры: «Милая Ники, прости. Не смогу больше держать тебя в курсе. Даже так, письменно. Алекс запретила. Она знает о нашей переписке. Знает слово в слово, и… Я боюсь, что от нервов ее хрупкое здоровье даст трещину. Или, не дай Бог, случится откат назад. Прости, солнышко. Твое имя под строжайшим запретом. Все вещи, связанные с тобой, безжалостно выброшены. Мне тайком удалось забрать только скейчбук с рисунками и книги. Джойс переделала дом — ты бы не узнала его. Я сама путаюсь, блуждая по коридорам и комнатам. Боско ходит и скулит, жути наводит. Новый персонал не внушает доверия. Их тоже Джойс набирала. Мне кажется, они шпионят и все докладывают Лекси, поэтому пишу ночью у себя в комнате при свече. Мне не нравятся изменения. А это только начало. Боюсь момента, когда Алекс вернется. Знаешь, мне снился ужасный сон про нее. Будто она –это вовсе не она. Нечто другое вместо нее. Я боюсь, но бросить ее не смогу. Прости за капли на листе. Плачу, потому что она так с тобой поступает. Потому что вычеркивает тебя из наших жизней. И я знаю, что объяснить ей ничего не могу. Я помню о твоей просьбе. Страшно было, когда эта глупая девчонка находилась между жизнью и смертью, а теперь страшно от предчувствия ада в просторах теперь такого чужого дома — мрачного и не живого. Я искренне надеюсь, что твоя жизнь наладится в самом скором времени. Кто, как не ты достоин лучшего? Кто, как не ты нуждаешься в счастье? И я рада, что маленький его кусочек в личике Ми-Ми у тебя будет всегда. А еще меня пугает, что осознание и прозрение, которые, несомненно, придут к Лекси, окажутся запоздалыми, и тебе уже она будет не нужна. И ты остынешь. Это не плохо! Это хорошо, если ты к ней охладеешь. Достаточно с тебя жертв. Но… Я никого не вижу больше рядом с ней. Ее ничего не делало более человечной, чем твое присутствие рядом. Я помню, с какой любовью она на тебя смотрела. С какой любовью на нее смотрела ты. Я очень постараюсь хотя бы мельком тебя увидеть когда-нибудь. Если, конечно, тебе это будет нужно. Прости меня, зайка. И ее прости. С огромной теплотой и любовью твоя Мира». Письмо насквозь промокло от слез Николь, буквы расползались во все стороны. Вот и еще одного человека ее лишила черная ведьма. Дорого человека. В сердце закололо, а кулак непроизвольно сжался, сминая тонкий лист до скрипа, и трудно дышать. Опять. Сука! Ники вгрызается в губу, пытаясь остановить истерику. Со стола все летит к херам собачьим в разные стороны, включая ноутбук. Операция через полчаса, а она задыхается, прижимаясь к стене в углу. Ее вой не останавливает даже громко открытая дверь. Это Кейси, и хорошо. Иначе могло произойти что-то непоправимое. Видимо, знала, что нужно быть настороже, когда Мартин ей протягивал конверт на парковке с хмурым, почти серым лицом. Падая рядом на колени, тянет отбивающееся тельце на себя, прижимает, гладит по голове, и холод струится по ее плечам. Так жаль истерзанную бедою душу. Так ее жаль! — Все образуется, — шепчет. — Тихо, тихо. Ты сильная, ты вывезешь… — Не могу больше… — почти беззвучный скулеж у самого уха. — Не могу… — Знаю. Но надо. — Хочу умереть… — Не смей! У тебя ребенок! Ты больше не принадлежишь только себе. Не бросай малышку. Да. Она больше не одна. И никогда не будет. С НЕЕ ХВАТИТ! Август. -Так, хитрая моя, хватит на меня щенячьими глазками смотреть! Ты идешь на занятия, и это не обсуждается! Жара в самом разгаре, что не свойственно Нью-Йорку. Ники понижает градусы на сенсорном экране в машине, кидая взгляд на дочь, сидящую сзади, а очередная пробка тянется километровым поездом. Они едут на дополнительные курсы по развитию — выбрала их с трудом, заставляя работать поплывший мозг от этого навалившегося дерьма. Сегодня есть возможность побыть хорошей матерью и выполнить родительский долг самостоятельно. Но данный факт ее дочь ни на грамм ни радует. Она ненавидит туда ходить. Называет детей, которые с ней посещают кружок, идиотами, а преподавательницу — тупицей. Доказывает, что давно обогнала программу и ей неинтересно. Наоборот, злит. Кусает воротник белой футболки, а Николь за это на нее бурчит, отчитывая за неприличные привычки, свои-то она запамятовала. — А ты губу грызешь — это тоже дурацкая привычка. Нижняя у тебя всегда краснее верхней. — Во-первых, сбавь тон, во-вторых, я взрослый человек! И ТЫ должна прислушиваться к моим замечаниям! — Потому, что ты появилась на свет раньше меня на двадцать семь лет? Только поэтому? Так, та бабка, — головой кивает в сторону тротуара, где, опершись на ходунки, медленно движется престарелая леди, едва переставляя ноги. — Сделала это раньше ТЕБЯ еще лет на сто. К ней тоже надо прислушиваться? А если она в молодости котят топила да собакам головы отрезала? Остин рычит, прижимается затылком к сидению, а глаза сушит нервозность. Пробка не движется вовсе. — Ты должна прислушиваться ко мне, потому что я твоя МАТЬ! Я устала от твоего острого языка! Перестань так грубо разговаривать. Из-за этого мы постоянно ссоримся, родная. Неужели тебя устраивает? Ми-Ми еще сильнее опускает брови под солнечные очки, сжимая кулаки на подлокотниках детского кресла, фырчит, словно енот, зараженный бешенством. У нее двигаются желваки. И как же она сейчас похожа на Соло с этим высоким прямым хвостом — Николь быстро убирает глаза с зеркала заднего вида, чтобы не покрыться ледяными мурашками. Не успевает — позвоночник неприятно вибрирует. Она учится убивать мысли об Алекс в самом зачатке. Больше не говорит о ней ни с Мэри, ни с Кейси. С Мирой после того злополучного письма они ни разу не контактировали. Теперь только дочь и работа первоплановым потоком зудят на подкорке. — Ты тащишь меня в эту хрень против воли, я не могу не противиться! Не хочу! — Еще одно грубое слово и останешься на неделю без телефона! Удар по больному, но это вынужденная мера. Девчушка еще громче фыркает, стучит ладошками по своим бедрам и отворачивается к окну, вынуждено капитулируя. Будь ей восемнадцать, Николь бы не поздоровилось. Никому бы не поздоровилось. За столиком в кафе, где они встречаются с Мэри в период совпадения выходных, Ми-Ми нехотя доедает свое шоколадное мороженное, языком полируя одноразовую ложку и уложив голову на руку. В глазах ее усталость, равнодушие, скука. Ники пьет кофе, а Мэри доедает кекс, косясь на крестницу. — Че эт с ней? — тихо спрашивает у Николь, слегка наклонившись. Громкий колокольчик над дверью у входа противно брякает, когда одни посетители сменяют других и Ники невольно думает, что в своем кафе такого бы точно не повесила, иначе сама же сошла с ума от раздражения. Делает глоток черного напитка, обжигает свежую ранку на нижней губе, что сама сделала зубами в машине, когда спорила со своей неугомонной дочуркой, шипит. Облизываясь. — Как всегда, ты же знаешь. — Не так кроссовок завязала? Вздох. — На развивашку мы не хотим ходить. Ооо. Новая причина хмурого детского личика. Миллер вздёргивает брови: — И чего это вдруг, ягодка? Скучно там и все бесят? Ми-Ми только зло стреляет исподлобья, хотя редко позволяет пренебрежению поражать цель под именем Мэри. Одумывается и возвращает взгляд в стеклянную мороженицу. Отвечать приходится Ники: — Да. Ты попала в точку. Нам нравится сидеть дома в телефоне или с тобой время проводить. Больше интересов нет. Я подыскиваю новый сад. Только боюсь, в скором времени и оттуда нас турнут. При Грэйси-Сквер есть отличный государственный детский садик. Он находится в квартале от больницы и всегда ждет у себя детей работников. Но Ми-Ми там не понравилось — устроила отцу скандал, соврала про грубое отношение (чуть не уволили бедолагу воспитательницу за это), и со злорадной ухмылкой была оттуда забрана. Адамсом ей очень легко манипулировать. Он видит в Ми-Ми лишь маленькую уязвимую девочку, нуждающуюся в опеке и защите, хотя на самом деле эта хитро замаскированная, стратегически развитая девчонка, умеющая добиваться своего иногда не самыми честными способами. Николь считает, что это качество она унаследовала от отца. И ей оно не нравится! Миллер, стараясь скрыть смешок, просто качает головой. — С Адамсом у тебя все нормально? — Вопрос не к месту. Ни при таком понимающем слушателе, делающим вид, что в телефоне есть что-то более интересное, чем этот бессмысленный диалог в реальности. Остин маякует о проблеме, мигнув на дочь глазами, и отвечает: — Угу. Все хорошо. Все плохо. Он так и не убрал слежку с ее автомобиля, как бы она не выходила из себя. Аргументировал свою тотальную опеку волнением за жизнь любимой, за ее сохранность. После их встречи на футбольном поле, когда Ники переживала переломный и болезненный момент, мужчина все же добился от нее объяснений. И они ему не очень пришлись по нутру. Хотя Николь сказала лишь о том, что ей необходимо личное пространство. Что иногда она нуждается в расслаблении подобного рода. Что полностью отдаться ему не только как к мужу, но и как к другу она не может. И главное, не хочет. «Смирись с этим! Я не гуляю на стороне и не встречаюсь с Соло, успокойся, наконец!». Попытки контролировать после стали чуть менее навязчивыми, но не прекратились. Он безбожно ревнует. И так же безбожно любит. До сих пор пускает слюни на тело жены. Особенно, когда та выбирает обтягивающие платья и надевает каблуки. Однажды перед встречей со спонсором Ники надела белое, короткое, до колен платье с глубоким вырезом на спине и черные лабутены. Адамс чуть не пролил на себя чай, стоя на кухне у окна. Выезжать нужно было уже через пятнадцать минут, а у него штаны стали на размер малы. Подкрался сзади, пока Николь списывалась с Кейси об организаторских мелочах, зажал и нагнул, уложив животом на остров. Сопротивляться было бесполезно, хотя Николь изо всех сил старалась его остановить, рыча сквозь зубы и кидая проклятия. Трусики затрещали, когда его рука дернула их что есть мочи, бросив неудачные попытки стянуть ниже. Взял на сухую. Без смазки. Дерзко, рвано. Шептал о том, как она прекрасна, сладка, узка. Как он любит каждую клеточку ее тела и как горд, что владеет ей. В конце, помимо наслаждения, ему прилетела тяжелая и звонкая пощечина. Ники пришлось делать заново макияж — прежний размазался от слез, вызванных болью, отвращением, и выпить тонну успокоительного, что бы успокоить ходящее ходуном сердце и пальцы. Она до сих пор шарахается от его неожиданных прикосновений, дергается, пытаясь побыстрее ретироваться в другую сторону. Воздух пропитался осенним предвкушением. А птицы поддали жару, собираясь в клинья. — Мы с Саяном решили слетать в Вегас. Повеселиться. — Трио решило пройтись по парку, чтобы немного растрясти калории и задержаться в обществе друг друга на дополнительные минуты. Ми-Ми ушла вперед, заткнув уши наушниками и включив в них одну из любимых песен. Ее настроение так и не нормализовалось. Лишь только сопением и угрюмостью она это показывала миру. Николь и Мэри медленно шагали сзади. — Он хочет провести со мной уикенд. Говорит, что мало ему меня. Глаза Миллер горят, а это значит, с ней рядом сейчас правильный человек. Она достойна. Давно такого ждала. Как принцесса в башне. Остин откровенно радуется, расплываясь в искренней улыбке: — Ммм. Решили тайно пожениться там? Получает локтем в ребра и смеется, укорачиваясь от еще одной такой атаки. — Щаз! Я свободная птица! Не хватает мне этих кандалов на безымянном пальце и в документах. К тому же он пассивный и трусливый. Никогда не осмелится. А осмелится — получит коробочкой с кольцом по лбу. — Но ты же счастлива с ним! — Я счастлива до поры до времени, сама знаешь. Потом мне надоест и до свидания. У колеса обозрения толпится народ. Ми-Ми тормозит поодаль, задирает голову вверх и округляет под очками глаза. Это то колесо, на котором Николь каталась с Алекс пять лет назад. Девочка смотрит с минуту, о чем-то думает. — Хочешь покататься? — спрашивает тихо Ники, приподнимая с правого уха наушник. Но ответа не следует. Ми-Ми высвобождается от захвата, не грубо мотнув головой, и следует дальше. Разочарованно вздохнув, Николь смотрит на подругу и находит в ее глазах понимание. — Она пока еще не отошла от проигрыша тебе. Дай время. Остынет. — Я задолбалась потакать всем и каждому. И терпеть такие надменные взгляды в свою сторону. Может, ей все же стоит по заднице надавать, забрать телефон и заточить в комнате на неделю? -Ага, да. Давай. Зароди в ней ненависть и заставь в один из дней из дома сбежать. Да. Идея самая дурацкая. С Ми-Ми такое не прокатит. Она уже начинает учиться обороне и защите своего «Я». В ход могут пойти самые разные методы борьбы. И их лучше не проверять. Если она и в этом походит на Соло, то вариантов вымещения злобы миллион, где самым безобидным станет слабительное, подмешанное в каждую каплю жидкости, что существует в доме. А ей всего четыре. Сентябрь. Она вымотана. На часах полночь, а между пальцев сигарета. Умер пациент во время операции. Сложной шести часовой. Фатальная ошибка или слабый организм? Сердце не вынесло нагрузки и просто остановилось, уже когда грудная клетка была возвращена в изначальное состояние. Тяжело терять людей, которым еще день назад ты даровал оптимистичные слова, поддержку и некие обещания. Не справедливо быть лжецом в обиженной, отошедшей от тела душе, стремящейся к небу. Гадко, погано, обидно. Завтра предстоит тяжелый разговор с родственниками умершего. Завтра ад продолжится не только для Николь. Иногда она радуется, что у нее больше нет близких и любимых, помимо Мэри и Ми-Ми, за безопасностью и здоровьем которых она следит очень тщательно. Не хочется вот так терять всех подряд направо и налево. Не хочется сидеть и смотреть, как человек увядает в старости, как его сжирает рак или Альцгеймер. Не хочется выбирать место на кладбище и организовывать панихиду, стоя на ватных ногах в церкви святого Долтона. Она сыта по горло четырьмя с половиной годами у края кровати неживого и не мертвого человека. Сыта переживаниями и скорбью. Сыта молитвами. Больше не потянет. Теперь только как врач в больнице. Только с этой стороны и не больше. Фильтр обжигает горячим потоком пальцы и летит прочь. Хочется спать. И можно бы было растянуться прямо на лавке, да только не поймут ее коллеги. Не одобрят. Начнут расспрашивать, лезть в душу. А ее там осталось благо если треть. Возможно, и десятая доля процента. Кончилась душа. За тридцать один год ее исчерпали, и восстановлению она не подлежит. К десяти все было сделано. Все было сказано. Слезы, крики, не согласие — все было. Грейси-Сквер уже привычно утопилась в слезах. Ники устало садится в машину, бросая сумку с грязным халатом на заднее сидение. Нужно закупиться в супермаркете — в холодильнике мышь повесилась. Сегодня забрала последние два яйца для завтрака Адамсу. Ми-Ми гуляет со Стейси и наверняка вернется голодная, поэтому стоит купить что-то по ее вкусовой избирательности. От магазинных полок и товара на них рябит в глазах. Хлопья — их миллион, и надо выбрать правильные. Но она не помнит какие. Трет глаза, нервно сглатывая несколько раз. Просрочен рецепт на нефазодон и нужно ехать к своему психологу за новым, да только он просто так не даст. Сильно рискует. А копания в душе Николь сейчас не вынесет. Придумает что-то. Она не зря варится в атмосфере белоснежной стерильности. Пора этим пользоваться. — Да ладно?! Дориан??? Что? Имя не ее, но голос, который его произносит, не может быть проигнорирован. Он знаком. Николь дергает головой в сторону звука. Лиза. Господи, это точно она. Модифицированная, чуть другая, но… — Лиза? — Элли!!! — В следующую секунду Ники уже зажата в крепких объятиях, а на ухо ей томно дышат. — Я глазам не верю! И Остин не верит. Отстраняется, рассматривает девушку перед ней. — Ты… Ты в Нью-Йорке теперь? — Нет, мы в туре. Здесь на пару неделек. Моя гостиница не далеко и я решила сходить в магаз за перекусом. Надоел весь этот пафос. Обычных мюсли хочу, — трясет рукой с хлопьями в воздухе. –Ну а ты??? Господи… Как же я рада тебя видеть. Никогда бы не узнала, если бы не твоя ямка на щеке. Такое ощущение, что тебя в криокамере заморозили. Выглядишь потрясающе. От стольких комплиментов Николь краснеет и, смущаясь, убирает взгляд в пол. — Ага. Только выпустили из нее. — Смеется и вновь поднимает глаза. — Ооо. Да ты окольцована! Неужели Соло взялась за ум и не упустила такую, как ты? Хотя… Я, наверное, размечталась. Или нет? От одной фамилии из четырех букв у Остин по позвоночнику струится холодок. Улыбка исчезает, а глаза лихорадочно ищут то, за что можно зацепиться. — Нет, это не Соло. — Блин… Дурость и правда. А кто та счастливица. На какой прекрасной принцессе ты жената? — Эм… Я замужем. — Да ну?! — у Лизы отвисает челюсть. — Иди ты? Так ты все-таки за обе команды играешь? Ого. Я думала, это тоже был блеф, чтоб от Соло сбежать. Господи, как же много придется объяснять. Но хорошо, что встреча мимолетная. Может, и не придется. — Все намного запутаннее. — Я хочу знать! Давай встретимся где-нибудь, — Лиза фыркает, обведя магазин взором. — Не в подобном месте, хотелось бы. Я бы очень хотела. Разумеется, если не против ты. И Остин не против. Она тоже хочет, тоже скучала. Договариваются увидеться среди недели, когда совпадут дни отдыха. Николь дольше, чем обычно с кем-либо чужим задерживается в прощальных объятиях. Лиза — прошлое. Хорошее прошлое. Лиза — мост в пройденную черную страну. Лиза много значит в ее жизни. Как и Кэмерон, как и Лари, который уехал в Австралию к своему возлюбленному, но примчался стремглав, как только узнал, что его подруга вышла из многолетней комы. Ники любит ЭТО свое прошлое. Она не хочет забывать. А стоило бы. Обязана! Но не может. /// Дома ее встречают многоголосное: — Давай, ну же! — Ты черепаха! Тебе меня уже не догнать! — Сейчас пыль глотать будешь из-под моих колес… Скидывает сапожки и идет в гостиную, откуда раздаются связанные ярким окрасом возгласы. Опирается на дверной косяк головой, улыбается -так тепло в душе, хоть и пусто. А Мэри и Ми-Ми ее не замечают, со скрипом вдавливая кнопки джостиков и продолжая голосить. Сидят на полу. Рядом пицца и кола, и Ники качает головой. Даже не собирается никого отчитывать. С двоими она точно не справится. Ей приходит на телефон сообщение, сосредоточенный дуэт синхронно поворачивает головы, а их машинки на телевизоре теряют управление и врезаются во что попало. — О, ма, привет, — Николь изгибает бровь, увидев, как тянутся в улыбке пухленькие губки. Неужели ее встречают радостно. Или виной всему вредная еда, напиток и любимая крестная рядом? Которая тут же оказывается на ногах. — Ну наконец-то. У тебя смена почти четыре часа назад закончилась. Где это ты, спрашивается, была? — Наигранный выпад с руками на боках. Николь хихикает, играя ямочкой. — Признавайся, у тебя есть другая подруга и дочь, что ты так к нам не спешишь? Пройдя вглубь гостиной, Николь оставляет на столике сумку и плюхается в кресло. Вздыхает, глаза сами собой закрываются. — Еще одних ВАС я не вынесу. Уж лучше на смену в морг. — Ха, — парирует Ми-Ми, вгрызаясь в треугольник пиццы. — У ниф нет фанфов. Мы иф фделаем. Пеперони с кусочка валится на пол, девочка быстро смотрит на свою уставшую мать — та все еще улыбается, а глаза ее закрыты — наступает ногой на колбасу и вовремя -Николь поднимает веки. — Не говори с набитым ртом, и подними то, что упало. Что ее могло выдать? Взгляд, замершая поза? Экстрасенсорные возможности родительницы? Вздыхает и брезгливо поднимает упавший кусочек с пола. Мэри заходится в смехе, когда острый маленький носик морщится, удаляясь к мусорному ведру на кухню. — Блин, как ты узнала про пеперони? А Николь опять прикрывает глаза. — Услышала этот шмяк. — Ого, у тебя слух. Ты слышишь, как ночью еноты под окном трахаются? — Миллер присаживается на подлокотник кресла, и Ники тут же легонько бьет ее по бедру за дурацкие вопросы. — Ладно-ладно. Не отвечай. Знаю, что слышишь. — Ты выходная сегодня? — Неа. Отпросилась. — У самой себя? — Типа того. Есть разговор на самом деле. А вот это серьезно. Когда бы Мэри по собственной воле сваливала с рабочего места. Да еще и домой к Адамсам приезжала. Она не очень любит тут находиться, учитывая мужскую треть сих обитающих. Дэвид бывает слишком назойлив. Он пытается влезть в разговор, задевает не касающиеся его темы, дает ненужные советы, стараясь быть ближе к миру его жены. Миллер бесится. Почти всегда зовет Николь либо к себе, либо в клуб. Там и говорят. А тут… — Что случилось? — Даже волной отшатывает, когда Остин выравнивает спину, утыкаясь глазами в подругу. Но та мельком смотрит на вернувшуюся Ми-Ми. — Ягодка, ты не против, если я с мамой пойду выпью кофе, а потом доиграем? Делиться ее крестная дочь не любит, но только не с родной матерью. Нехотя дает согласие, усаживаясь на пол и продолжая игру, теперь уже в одиночном забеге. А Ники и Мэри ретируются на кухню. Кофемашина делает свое дело, когда Николь шепотом повторяет свой вопрос. Голубые глаза у Мэри перебегают с одного предмета на другой. Она пытается то ли собраться, то ли боится начать. И только после твердого: «Ну же!», вздыхает: — Я… кажется… я….- Выдыхает снова и на одном дыхании выпаливает, зажмуриваясь: — Кажется, я беременна. Выстрел. Николь столбенеет и открывает рот. Ей не послышалось? Ее свободолюбивая бестия что??? — Повтори. Страх проходит и не такие пугающие теперь эти слова: — Я беременна. Четыре недели. Все-таки не послышалось. — Саян? — Саян. И … чертов Вегас. Николь запуталась. Она не знает, какую реакцию от нее ждут. Но в ней все весьма противоречиво, учитывая собственную историю и глядя через ее призму. — Ты… не рада? — спрашивает тихо. Она была не рада своей беременности. И это мягко сказано. Но Миллер лишь жмет плечами. — Знаешь, мне уже тридцать два. Скоро тридцать три. И… Я тут подумала, что не такая уж и ярая противница семьи, брака… детей. Про детей она лиханула, учитывая ее поведение с ненаглядной Ми-Ми. Просто того, кто поселился у нее в животе четыре недели назад, она еще не знает. Не привязана к нему и ничего не ощущает. Пока что. Николь все еще в прострации. Если с принятием данной перемены у Мэри нет проблем, если она почти уверенна, что готова, то… — Оставишь? Выдох. — Думаю, да. Остин теряет слезу, а сама тянет подругу к себе и прижимает что есть мочи, обходя тесным контактом ее живот. — Я рада! Правда! Наконец-то рядом с тобой будет вечный любимый ангел. Завтра же пойдешь к Эдисон, я запишу. Мэри закатывает глаза. Началось. Теперь Ники с нее не слезет. Распишет все, вплоть до рациона. Нотаций про переработки будет море и речка в купе. Сократит вредное до минус десяти и лишит всех радостей в жизни, включая кофе, алкоголь, фаст-фуд. Но Миллер в тайне этому до безумия рада. Зарывается носом в шоколадные волосы, вдыхает их аромат. — У меня уже есть два таких ангела. Но третий, я думаю, не помешает. Николь резко отстраняется: — А Саян? Забирает из рук своей по-новому облюбованной подруги чашку с кофе, выливает его в раковину и открывает холодильник в поисках сока. Там пусто. Точно. Все пакеты с продуктами остались у двери. Мэри следит за ней. Провожает глазами до холодильника, потом до прихожей. — А что Саян? Я ему еще не говорила. Сыр, сосиски, яйца, хлеб вываливаются на остров. А где сок? Был же. Она брала его после разговора с Лизой. Неужели подержала в руках и поставила на место? А вот он. — Почему? Он же не плохой, да и… должен знать о таком. Томатный? Фу! Миллер не пьет томатный. Максимум апельсиновый, но под строим ждущим взглядом Остин приходится поступиться своими предпочтениями. Делает глоток. Буэ. — Я потом скажу. Еще не уверена, что хочу будущее с ним. Ребенок, ладно, а он всю жизнь под боком… не знаю пока. -Не честно как-то, не находишь? — Вот!!! Ты его даже не знаешь, а уже заступаешься. Бесит! Шок прошел, но надо покурить. Они за разговором выходят на задний двор, усаживаясь на качели, что под деревом в дальнем углу. Отсюда их Ми-Ми не увидит. — Не заступаюсь, просто говорю, что так не честно по отношению к нему. Николь отодвигается подальше, чтобы дым не шел на Мэри, закатывающую глаза. Первая перемена в отношении нее и блондинке начало пока не нравится. — Я же не говорю, что вообще не скажу. Я говорю — может быть. Мое право. Я буду носить человека и страдать, а не он. Вот пусть не возникает. Остин капитулировано присасывается к сигарете. Не может возразить, а главное, пока, не зная этого Саяна, НЕ ХОЧЕТ. Она бы никогда не пожелала Мэри повторить свою судьбу. Захлебнуться навязанным небесами «благоговением». Люди, этапы, препятствия… нет. Пусть лучше сначала все досконально изучится. Разгребутся уже имеющиеся подводные камни и стратегически вычислится будущие. /// Теперь на одно важное дело становится больше. Но это не в тягость. Звонки, сообщения, вопросы о самочувствии и принятии витаминов. Николь ненавязчива, но напориста. Весьма. Они чаще стали видеться: в клубе, дома, в парке. Эдисон составила график посещения Миллер ее клиники и прислала Ники расписание на восемь оставшихся месяцев. Мэри возмущалась такими частыми походами к гинекологу, но что делать? Она не молода для беременности. Всегда есть риски. Кстати о них: Ми-Ми еще не сказали. Ее реакция страшит. Лучше подождать немного. Впрочем, как и Адамсу — того просто не брали в расчет и не считали нужным его уведомлять. Сегодня Остин зла. Миллер не берет трубку уже часов пять, хотя на сообщение с вопросом о самочувствии ответила. Сказала, что в запаре. Что кто-то звездный в клубе и надо выложиться. Потом пропала. К семи вечера Ники уже собиралась ехать к ней, когда раздался звонок. Кинувшись к трубке, сыпала мольбами, чтобы звонящей была нерадивая будущая мамаша, но это оказалась Лиза. Она –таки нашла время? Все оказалось еще лучше: звездные гости в СЛОНЕ — именно «Рaradox» — ее раскрученная группа, давно звенящая из всех динамиков и утюгов. Их выступление почти закончено, осталось спеть парочку песен и… — Может, приедешь? Двух зайцев одновременно. Адамс сразу принялся противиться, и пришлось сказать про положение Мэри. Тогда он, довольный, расплылся в улыбке, словно ребенок в чреве был от него самого (не дай Бог), и отпустил, взяв обещание, что Николь будет на связи. Она бы и письма ему писать обещалась, лишь бы не нудил. Поцеловав Ми-Ми и сказав, что сегодня ее, возможно, не будет, Ники захлопнула за собой дверь, предварительно вызвав такси. /// — Муж??? Дочь??? — Три голоса удивления, как один.- Ахринеть! Да еще и такая взрослая. После долгого разбирательства с Мэри, после тирады, что водопадом срывалась с губ, после успокоения, Ники надолго оказалась в объятиях всех членов «Рaradox» по очереди. Дитрих приподнял ее над землей, довольно улыбаясь в ус и отпуская комплименты ее прекрасному личику, Боб удивлялся насколько она изменилась, хотя изменений как таковых не было вовсе, Арнольд и Ерис исполнили импровизированный танец радости, а Яков вручил розу, непонятно где добывший ее. Остин раскраснелась от такой теплой встречи, а с ее лица не сходила улыбка. После настала очередь женской составляющей группы наброситься на нее. И тут понеслось: Луиза расплакалась, сама того не желая, а Ками прыгнула в открытые объятия Николь, обхватывая ее руками и ногами — так скучала. Теперь они уже как два часа за столиком. Пьют апероль (все кроме недовольной Миллер) и ведут безостановочную беседу. — Блин, я в шоке. Мало того, что ты не Элли, что пряталась вовсе не от абьюзера мужика, так ты еще и врач, а не переводчик! –Ками порядком поднакидалась, разметав по лицу свои огненные кудри. Всю правду из группы знает только Лиза. Остальным было рассказано о плохих отношениях с отцом, которые и спровоцировали побег, его ТОТАЛЬНОМ фанатичном контроле, а так же не здоровой психики на фоне ранней деменции. Да, это лучше, чем истина под фамилией Соло, связующая сразу двоих девушек и награждающая ярлыком «Лего». Луиза вскидывает указательный палец: -Поддерживаю. Просто в ахуе! Николь опускает взгляд в бокал. Ей всю жизнь приходилось врать. Нет периода, состоящего из чистой правды. Только обман и обман в кубе. — Ну, так вышло. Я не хотела лгать, но по-другому было опасно. — Опасно говорить о многом, и лучше осторожно слиться вовсе, но играет стороннее любопытство. Они не отстанут? Мэри хмыкает и дует в трубочку, пузыря поверхность сока: — Я тоже ее как Саманту знала. — Ляпнула. Не подумавши, повернула в другую сторону. -Так! Ты таблетки выпила? Ох… нужно было помолчать. Мысленно Миллер бьет себя по лицу. -Да, мамочка. А Николь грозно щурит глаза, игнорируя прядь, закрывающую обзор. — Домой надо, Мэри. Отдыхать пора. Забыла слова Эдисон? Ничего она не забыла, но следовать абсолютно всем предписаниям уж точно не собирается. — Не забыла! Но у меня работа! И я… — И ты начальник! Спокойно можешь сама себе сокращать рабочие часы. Сокращать! А не увеличивать. Лиза и Луиза звонко чокаются, переглядываясь, а Ками, улыбаясь, пялится на Ники, по которой так сильно скучала. — Зайка, дай мне со звездами пообщаться, — подлизывается Миллер, понимая, что если выведет подругу из себя, точно окажется в такси на пути к дому. — А потом я тут же в постельку. Обещаю. И это работает. Остин недовольна, но ведется на манипуляцию. Как перестать быть такой мягкотелой и доверчивой? Ее обмануть и прогнуть под себя может каждый второй. Или нет? — Так значит, Луиза, ты замужем?! — Это она успела узнать перед горой вопросов о ее жизни. — И как муж реагирует на твои гастроли? -Муж с ней таскается. Это Боб. Боб??? Никогда бы даже в мыслях не было, что они сойдутся такие разные: лучезарная блондинка и угрюмый, всегда хмурый шатен. Но разве так судят о схожести? Николь мало что знает о родственных душах и на суд права не имеет. Она вообще ничего не знает об отношениях по любви. Зато опыт в рабстве у нее больше двадцатки. Достижение, которым не похвастаешься за обеденным столом на рождественских каникулах. Лиза хохочет: — Сама была в шоке. Теперь вот жду, когда объявят о пополнении и когда мне придется искать клавишника нового и барабанщика. Луиза закашливается, подавившись аперолем, и тычет подругу локтем: — Не…не кар-ркай! Тьфу, тьфу, тьфу. Теперь смеются все. — А ты, малышка Ками? Смущение на веснушчатом лице, что видны даже при таком освещении, выкрашивает миловидную красавицу в почти багровый: — Я? Ну… Ее перебивает все та же Лиза — мисс «я все и про всех знаю лучше»: — У нее парень в инэте. Пока нам не показывает. — Да потому что вы всех их сразу бракуете, сравнивая с Финном. А они вообще другие. — Ты их как под копирку находишь. Страшные, старые и тупые. Однако началось. Как раньше они устраивали импульсивные разборки, так все и теперь продолжается. Миллер не все понимает из разговора, но ей жутко интересно. Она очень хочет в туалет, но терпит, боясь слететь с разговорной нити. — Ты сама, Лиза, баб одинаковых находишь. Да еще и в каждом городе, — парирует Ками, заглатывая остатки на дне стакана одним махом. Но Лиза даже на секунду не возмущена. Наоборот, довольная своими победами. — Конечно! Когда поле не паханное из красоток, как устоишь? Сегодня тоже хотела цепануть кого-то, да только встреча с Элли… Сорри… Николь мне куда важнее. Да и подруга у нее…горячая. Гулко стучит стакан дном о стол и Остин распрямляет плечи: — Тормози! Во-первых, она по мальчикам, во-вторых, она беременна, а в-третьих… — В-третьих, здесь Соло. Есть куда смотреть, если вдруг потянет с чупа-чупсов на карамельки, да? Бум. Что? Мэри ахает и закрывает лицо ладонями. Прячется в них, боясь даже глянуть на свою подругу. Так вот почему она странная: озиралась постоянно, стараясь выглядеть непринужденно, отходила куда-то, говоря, что работа. — Кто это Соло? — Луиза бегает взглядом от Миллер к Ники, а от нее к Лизе. Опрометчивый вброс и Лиза понимает, что сглупила, когда глаза Остин не мигают которую минуту. — Это… Это владелица клуба. Горячая штучка просто, вот я и пошутила. — Она не дура. Далеко нет. Хотя сейчас это звание ей подходит ко всем граням. Но она умеет съезжать. Умеет выбираться из ею же наваленной кучи навоза. И сейчас сможет. Никто не должен знать, что она и Остин — бывшие детальки из одного конструктивного набора. Сама даже не углублялась. Ей хватило слов Николь о прекращении черных взаимоотношений. Хватило хмурого опускания глаз в пол и гельштат автоматом был закрыт. -Так, значит… Продолжает Лизе задавать вопросы Ками, но Мэри уже не слышит. Убирает руки, нерешительно поворачивая голову к Николь — все той же каменной статуе. Именно поэтому она последнюю неделю все время уклонялась от их встреч в этом клубе. Именно поэтому, она торчит здесь допоздна, хотя давно могла бы быть дома. И именно поэтому ее сердце сейчас пробьет грудную клетку. — Никс… — Подтягивается к уху подруги, а та все так же смотрит в свой стакан, где медленно тает лед. — Я не… — Давно? -… Пятый день. Николь машет головой: снова и снова. Словно болванчик. Она не представляет, что Соло сейчас с ней на одной территории. В нескольких метрах. Живая и здоровая. На своих ногах. Что Соло здесь. Сама запретила поднимать эту тему. Сама запретила рассказывать хоть что-то о ней. И Мэри безукоризненно следовала запрету. Пока сегодня не совершила глупость и не поставила телефон на беззвучку. — … Да, но до Лос-Анжелеса нам еще надо будет заехать в Даллас. Абстрактные разговоры на стороне, расформированное внимание. Никто не зациклен. Не замечают бледноты Остин и ее тяжелого дыхания. Нужен ингалятор. Точно нужен. А она забила. Борется самостоятельно. Тянет воздух ртом. Мэри не знает, куда себя деть. Пытается вызвать реакцию Николь, желает заглянуть ей в глаза, переживает безбожно. Уже даже за рукав потянула. — Это ты из-за нее на сверхурочных? — Добивается своего — Ники подает голос, вольными нотами сплетенный с неприятным вопросом. Все лучше, чем пустой взгляд в никуда. Лучше кровавой дорожки из носа. — Да, но это из-за выступления «Рaradox». Только и всего… — У вас каждую неделю кто-то выступает. — Никс, такого потом не будет. Ага. Да. Конечно. Но в слух лишь ветер врезается. Шипит белый шум. Она здесь. Николь выпивает остатки в своем стакане. Приехала бы, если б знала? Едва ли. Хотя на счету здоровье подруги и ее ребенка. Ответ неуверенный. Приехать бы приехала, но осталась бы? Навряд ли. Карие глаза бегло проходятся вокруг. Ищут. Неосознанно пытаются наткнуться. Мозг противится этому, а сердце, сука, настаивает. Мэри следит. Она сейчас еле-еле слюну проглотила, так переживает. Пять дней назад почти в обморок упала, успев вовремя за барную стойку зацепиться при виде черного ангела смерти, вплывающего в просторы собственного логова. И зареклась не проболтаться, а ей такое дается с трудом. Но от ее болтливости зависит благополучие лучшего человека на свете. И смогла. Ни слова не проронила. Зато эта чертова звезда Лиза… — Не хочу ее видеть… Никто не слышал шепот, даже сама Миллер, но по губам прочла и выдохнула с облегчением. — Не увидишь. Она не выходит из кабинета, — вскидывает глаза на второй этаж. Нарочно или забывшись. А раньше кабинет был внизу. К черту. Но душа дрожать не прекращает, прячась в пятках. Николь пытается, заставляет себя вернуться к общему разговору. — А как ты мужа встретила? — ох, Ками… Сейчас явно не до мужа. Сейчас не до кого. Однако… — В больнице познакомились. Он был моим начальником. Начальником и заклятым знакомым… Теперь заклятый муженек, периодически оставляющий часть себя в лоне Ники, на ее коже и губах. Ками укладывает голову на сомкнутые руки: — Здорово как. Ты счастлива? Ууууу… — Ага. Очень. Счастье бьет из всех щелей и брызжет вокруг, задевая окружающих. Миллер прячет глаза. Сейчас и правда поздно. Выступление группы закончено. Можно выдвигаться домой. Только если она не пописает, то пожалеет об этом уже в такси. Наклоняется к уху Ники, чтобы сказать о том, куда направится на ближайшие десять минут, и просить вызвать машину для них обеих — здесь Остин не оставит! И никакие возражения не помогут. Да Николь и сама не против. Наоборот. Ей нужно убежать отсюда. Скрыться, чтобы ни увидеть, ни убиться через черное прошлое. Глаза Ками стеклянные — она так еще и не научилась пить и Лиза цокает, глядя на нее. — Не спать, рыжик. Сейчас водила подъедет и в гостиницу. Там мягкая кровать, тихо и тепло. Ками возмущается: — Я не сплю! Просто медленно моргаю и слушаю вас. — Именно поэтому храп слышен. Официант приносит заказанную Луизой воду без газов: — Пей. Ками брезгливо отталкивается, прижимаясь к спинке дивана: — Я В порядке! Мне интересно поговорить с Элли…ой. с … а где она? А она уже не здесь. Она негде. Первая ступенька ее бывшего рабочего пристанища, ведущая на второй уровень, дается легче, чем вторая и третья. На четвертой немеют ноги. Пятая — будто супер клей — едва отрываются ноги, чтобы шагнуть на шестую. К последней Остин почти доползает. Она уже видит дверь — за ней раньше был уединённый и самый дорогой чилаут. А теперь там табличка с фамилией и инициалами.

Шаг. И так сбитое дыхание почти пропадает. Шаг. Кулаки сжимаются до неприятной судороги. Шаг. По виску струится пот. Шаг. Глаза заволокло мутью — она почти ничего не видит.

Замирает, занеся руку, чтобы постучать. Дышит, дышит, дышит. И вздохи хриплые, как будто предсмертные. Не стучит. Давит на ручку и входит. Комнату освещает только настольная лампа, и свет ее рассеянный, желтый. Пахнет сигаретным дымом — он забивается легкие, проникая без разрешения. Вокруг стелется туман, как в дешевом кабаке. Здесь не слышно музыки — неприятная тишина вокруг. У большого окна стол, а она за ним. Она.за.ним. У Остин земля уходит из-под ног, и если бы не дверная ручка, она бы грохнулась. Но держится, впиваясь не собранным взглядом в лицо напротив. Видит плохо, не четко, но знает — на нее смотрят. Смотрят исподлобья. Смотрят и молчат. Молчит и Николь. Ее разум улетел. Проходит не меньше трех минут. Может. Даже целая вечность. Колючими ежами берутся ступни, свербит затылок и сердце, ощущается в желудке. В себя приводит громкое оповещение, пришедшее на телефон. На чей — неизвестно. И важно ли? Сейчас интереснее угадать, когда же случится взрыв. Сдается первой: — Привет.- А ей вторит все та же тишина. Неприятно, больно и противно. Будто вода попала в сапоги и там чавкает. Отпускает ручку, чтобы придать своей позе более мужественный вид. Дальше не проходит, хоть и жаждет увидеть ЕЕ ближе. Рассмотреть. — Рада, что ты … — чертовы слова… — снова ты. — ГЕНИАЛЬНО, ОСТИН! — Восстановилась очень быстро, несмотря на тяжелый случай. Что-то лопается внутри, дергаются плечи, каждый волосок, имеющийся на теле, встает дыбом, когда слышится: — Открытки с поздравлением было бы достаточно. Ноги подкашиваются — хорошо, что сзади есть опора. Ники –таки и валится на нее. Судорожно стучит по карманам в поисках ингалятора, тянет его к сухим и белым губам и всасывает воздух из соска, чтобы не свалиться без чувств от гипоксии. Голос такой же родной и бархат его обещает заботу. Каждая нотка с вибрато на своем месте. Только сейчас покрыта льдом. Таким толстым слоем, не пробиваемым. Этот голос она желала услышать и слушать все пройденное время. Все чертовы пять лет. Грезила им даже во снах, но никогда не получала желаемого. И теперь… — Да… Пожалуй, — Николь тупит взор. Она растерянна и бледнеет за долю секунды. Не знает, что делать и как быть. Не помнит, зачем вообще сюда пришла. Все мысли, как в болоте черви: копошатся, пытаются ползти, но остаются на месте. Она бы и сознание потеряла, не сожми в кулаке ингалятор, соском впивающийся в кожу до боли. А за столом движения нет. Лишь черный силуэт и его тень на стене с ровной неестественной осанкой. — Все? Все? Нет! Это не Соло — нет. Она … не она… — Я… Я зашла спросить, как ты… и … — Ебать тебя не должно. Отсекают, словно кнутом. Бьют, не чураясь унижения. Выплевывают слова, не поморщившись. У Остин спина мокрая от напряжения. Поднимает глаза. Она все пытается увидеть ту Алекс, которую помнит. Ту Лекси, что была нежна и ласкова. Ту Сашу, которая принадлежала ей. Ее Сашу. Такой здесь нет. — Прости. Наверное, именно так. Хотя, по сути, я твой врач. — Навязанный. Не было возможности сменить. Обида комом застревает в горле: — И тем не менее, именно я почти пять лет была у твоей кровати и снимала показатели и следила за твоим лечением. — Выпей в баре за мой счет. Господи… В голове такой туман стоит. Хлеще сигаретного. Трет переносицу. Достаточно унижений, она здесь с особой целью все-таки. — Ладно…- Собирайтесь ссанные мысли в кучу! — Я хотела про Мэри поговорить. — Реакция отсутствует. Соло продолжает быть мраморной инсталляцией. — Ей… Ты не могла бы ее не нагружать, пожалуйста, и не оставлять на сверхурочные? На стол что-то звонко опускается, и, по всей видимости, это стакан. Будто бы и не было пятилетней комы –она опять хлещет крепкий алкоголь. «Нельзя пить, Саша, после всего…» — переживания в голове Ники никуда не денутся, какие бы отношения их не ждали в будущем. — С хуя ли? В окне отражается россыпь салютного звездопада, и Николь дарует ей внимание, чтобы хоть на минутку отвлечься от ада, который сейчас вокруг нее. — Для ее здоровья это критично. — Тогда пусть ищет работенку полегче. «Да она тебе клуб держала чуть ли не зубами, а ты…» — Долго не может игнорировать черный силуэт напротив. Вновь смотрит на него. В лицо. — Она… Эмм… Ей может стать плохо, и… — Не сдохнет. Плакать хочется. — Она беременна, Алекс. Алекс… Алекс… Будто не ее имя. Когда Саша вновь стала Алекс? Даже не Лекси. Алекс. Сухие и грубые буквы отбрасывают флэшбеком в начало. Начало ИХ совместного пути. В комнату, где нет окон и мебели минимально. Остин не возвращалась раньше туда. А теперь с сухим и чужим «Алекс» ныряет с головой. Тишина. Почему нет ответа? Не поступает ни какой реакции? Что же она сделала такого, чтобы ее, как оборванку, обходили стороной и морщились при встрече? Сглатывает, все еще ожидая. А Соло вдруг дергает головой подбородком вперед. Словно что-то вспыхивает в теле или в ее голове. Не приятное и раздражающее. — Все? Опять. Николь сдается, испустив тихий рваный выдох. Положительно кивает. А что остается? Повиснуть на любимом теле несъемной гирей? Взвыть, крича, как она скучала? Вгрызться в пухлые живые губы и до нехватки воздуха целовать, целовать, целовать? — Все. — Удачи. Гремит, и Ники разворачивается к двери, чтобы выйти. Берется за ручку и сама же вздрагивает от громкого щелчка. Такого воображение за все пять лет не проектировало на полотне мышления. Она не ожидала, что станет для Соло объектом отвращения и злости. Не представляла, что та так сильно ее возненавидит, оттолкнет настолько, что затылком можно удариться об острые шипы реальности. Что она сделала? За что? Злится. Стоит, замерев, а зубы скрепят друг на друге. Рука белеет на ручке. — За что ты так? — говорит тихо, но Соло слышит. — Что я сделал? — И вроде бы знает ответ, но она хочет от нее услышать. Ей НУЖНО быть уверенной, а не догадываться, захлебываясь слезами. Поворачивается. — Это не я сажала тебя на чертов байк. Не я гнала тебя в метель хуй знает куда и зачем. Не я сталкивала тебя лбом со скалой. — Делает один шаг вперед на каждое предложение, потому что злится и тело наполняется смелостью. Хотя нужно одуматься. Лучше и правильнее оставить все как есть. Не загонять себя в тупик, не провоцировать безысходную ситуацию. Но мозг эфирен сейчас! Он хочет знать, за что с ним так низко обошлись! Жаждет! — Зато я смотрела, как ты умираешь с разъебанной грудной клеткой. Я держала тебя за руку, молясь всем силам не забирать. Я пыталась найти выход, пытаясь обойти тот сраный документ, который ты своей черной ручонкой наклепала и законно заверила! Я все пять гребенных лет не отходила от твоей кровати! Я! Она и не заметила, как дошла до стола. Как уперлась в него бедрами и как нагнулась, оказываясь в десяти сантиметрах от лица Соло. И только мгновение спустя осознала, кто к ней так близко. К кому близка она. Боже! Волосы — они за период комы отросли до поясницы, и Ники их не стригла, потому что ей нравилось -теперь вновь имеют среднюю длину. Расстилаются прямыми ровными водопадами по обеим сторонам бледного лица. Очень бледного. Как у вампира. Черные глаза особенно выделяются, когда с ними в дуэте идут синяки. А губы –некогда розоватые и влажные, теперь безкровные и сухие. В густоте правой брови красуется шрам. Неровная полоска не особо выделяется, но Ники видит ее. Она помнит. Сглатывает, борясь с желанием коснуться, и отшатывается назад, когда Алекс медленно вырастает, поднимаясь с кресла. Обходит стол. Глаза зыркают из-под ресниц. Наступает, а Остин невольно пятится. — Ммм. — Кажется, что черный фитиль на взрывчатке только что зажгли. До катастрофы меньше пяти минут. — Самопожертвование в твоем духе, Остин. — Рот Николь приоткрывается, глотая побольше воздуха. — Или кто ты там сейчас? Адамс? — Алекс не отстает. Почти наступает на ступни Ники, оттесняя ее к двери. У нее другой парфюм. Но пахнет она так же кофе и сигаретами. — Хорошая и милосердная. Просидела с почти трупом добрую часть своей жизни. Заботилась, ухаживала и вплетала незабудки в косы. — Губы так близко. Дыхание обжигает. — Следила за восстановлением, гладила и целовала Так? Лопатки Николь упираются в дверь. Отступать больше некуда. — Д-да. Алекс очень близко. Лбом почти касается лба, мокрого от испарины. — Хочешь оваций? — А глаза не живые. В них смерть и адский котел. — Или награды? — Ледяные пальцы касаются подбородка, не давая ему опускаться. Сжимают, и Ники громко всхлипывает. — Только ты же уже получила свое. Разве нет? –Соло небрежно берет ее левую руку и поднимает до уровня видимости. — Три карата. Главврач мог бы и на большее расщедриться. Слова раздирают глотку. Каша в голове. Но она не промолчит. — Награда? — Она действительно думает, что Ники вышла за Адамса по своему собственному желанию? Этот вариант абсурден до нельзя. Смешон! Мэри права? Мозг Алекс деградировал? Рука больно ударяется о дверь, когда Соло ее отпускает — резко и небрежно. Отдаляется дальше, чтобы прожечь ненавидящим взглядом: — Что ты смотришь так на меня, Остин? Ищешь во мне следы слабоумия? Думаешь, что я настолько высохла, болтаясь между двух миров, что два и два не сложу? — Пальцы на подбородке смыкаются сильнее и становится больно. — Ты вышла замуж ЯКОБЫ, чтобы твой импотент сделал операцию, от которой все другие шарахались, как черт от ладана, так? — Якобы? — Пожертвовала своей жизнью, чтобы меня вытащить. Трахалась с ним, потому что так требует штамп в официально заверенной бумаге. Это ты ищешь в моих глазах? Так должна я понимать все дерьмо? Нужен ингалятор, и Ники ищет его в кармане, но Алекс толкает ее руку назад, припечатывая к ребристой деревянной поверхности за спиной. А воздуха критически мало. Со свистом пытается наполнить легкие. Губы синеют. — Ты… ты… — в шаге от паники. Нельзя не заметить. Как трудно Ники сейчас. Как ей плохо. Но Соло упорно игнорирует бледноту девушки напротив. — Я все правильно расписала? — не даёт закончить, упираясь левой рукой о дверь у головы Николь. Правильно! Что можно понять по-другому? — Да. Хриплый смех. Боже, спаси! Громкие надрывистые ноты и теперь поистине страшно. Еще долго это зловещее выражение некогда родного лица будет являться Николь в кошмарах. — Ты вышла за него, пожертвовала собой, чтобы спасти меня? Из носа медленно стекает дорожка крови, вызванная нервозностью и раздраем, а реакции на нее нет. — Да! — Остин отдает последние силы на крик. В ней отборный коктейль из ярости паники и страха. Она бы давно свалилась, не прижимай ее Алекс своим телом к двери. — Именно так все и было! — Ох, Остин, ты же хотела молчать! — Никто… — пытается дышать. — Никто не хотел браться за тебя. Все боялись… А он… — А он согласился, в обмен на тебя! — заканчивает спокойно на распев и улыбается. Ей что, смешно? Это веселит? Ники злится: — Да! И я повелась! От отчаяния повелась! Ты… Ты бросила меня одну! Приручила, подсадила на себя и в одночасье бросила! Что я должна была делать??? Как… Не успевает закончить, потому что ее скулы болезненно сдавливают ледяные пальцы. И Алекс больше не улыбается. В ее глазах извержение. Зрачки закрывают радужку, а на губах оскал: — Так нехотя говорила «да» на алтаре, что через шесть месяцев родила ему здорового полноценного ребенка, ни дня не проведшего в инкубаторе??? — рычит, и она сейчас очень опасна. Сделаешь движение — порвет! — Кричала мне, что не можешь иметь детей, потому что папаша постарался, трахая тебя и осеменяя, а потом явила этому сучьему свету свое отребье??? — у Ники темнеет в глазах: то ли от боли в скулах, которые сжимает Алекс, совсем забывая контролировать силу, то ли от выплюнутых ею слов. — Продуктивная вышла поездка в Вашингтон, не находишь? То-то ты нервная приехала оттуда. Боялась, что я расчленю тебя и твоего ебаря??? — Трясет рукой с не живым личиком, зажатым в ней, чтобы привлечь внимание Остин и заставить смотреть точно в глаза. — Правильно боялась! И тебе несказанно повезло, что все случилось так! Я бы собственноручно задушила рожденного тобой крысеныша, как только бы он вывалился из тебя, отрезала бы хер твоему уебану и заставила тебя на все это смотреть! Куда собралась? — подхватывает тело Николь, когда ту не держат ноги. Подгибаются, и она медленно начинает оседать, ведомая притяжением. — Мне не нужен был монолог от твоего нареченного пидора, чтобы расставить все по нужным полкам! — Все-таки это был он. Он говорил с Соло. — Не требовалась его тирада длиною в жизнь! Ты — блядь! И моя ненависть к тебе никогда не сотрется! — Делает паузу, будто ждет. — Не будь сукой и наберись смелости, чтобы признаться!!! — Кровь, что льется из носа, капает на руку Алекс, стекает по ребру ладони и, огибая запястный изгиб, пропадает в манжете чёрной рубашки. Николь чувствует, что сознание уходит, но держится изо всех последних сил. — Отвечай! — болезненный толчок и голова Ники бьется о дверь. — Да…- шепчет. Больше бороться нет мочи. Рычание — горловое и предостерегающее. — Громче, сука! — сквозь зубы. — Все было именно так. — Слова блеклые, равнодушные. Автоматизированные. Слова — приговор. Хватка ослабевает. Затуманенным мозгом Ники понимает, что Алекс в неком замешательстве: глаза ее перебегают по пустоте прострации, не фокусируются на отдельных предметах, дергаются туда-сюда, словно ждут опровержения. Она хотела слышать иное? Хотела, чтобы Остин разубедила? Действительно на это уповала? Облизывает губы нервно, ведет плечами и головой, а потом спохватывается и вновь превращается в ледяную глыбу: — Убирайся, — шипит. — Никогда больше не попадайся мне на глаза. — Разворачивается, чтобы уйти к своему рабочему столу. — Поздравляю со свадьбой, — бросает через плечо. — Я не стану судиться с твоим … с больницей. Считай это моим свадебным подарком. Вертитесь на вилах дьявола всем семейством и наслаждайтесь. «Вертитесь на вилах дьявола всем семейством и наслаждайтесь» — гремит в голове, когда Ники спускается по лестнице, не видя перед собой ничего. «Вертитесь на вилах дьявола всем семейством и наслаждайтесь» — звучит эхом, когда проходит мимо перепуганной Мэри, что изгрызла ногти до мяса, ожидая. Не замечает ее. «Вертитесь на вилах дьявола всем семейством и наслаждайтесь» — отзывается болезненной опухолью в разуме, когда садится в первое попавшееся такси и называет адрес. «Вертитесь на вилах дьявола всем семейством и наслаждайтесь»…