***
Был ясный жаркий июльский вечер, и в часовне церкви Доброго пастыря оставались только стоячие места. Вечернее солнце подожгло краски в витражах, омывая белые стены часовни с высокими потолками и молчаливую толпу дымкой насыщенных разноцветных оттенков. Торп нашёл эту службу стоической, далекой от реальности и эмоций от смерти Уилера. Брат и сестра Майка уже забрали его тело обратно в Арлингтон, так что семьи в часовне не было. Уэнсдей пришлось остаться дома с Гуди. Были только профессиональные партнёры Майка, скопление друзей и врагов за пятнадцать лет, в основном мужчин, и несколько проституток постарше и на пенсии, которые знали его с тех пор, как он работал в отделе нравов, и которые, возможно, были единственными людьми на земле, к которым Уилер, как известно, проявлял неосмотрительную нежность. Выступил шеф Нью-Йоркского отдела ФБР. Сказал свое краткое обобщенное эссе о братстве, чести, службе и долге. Капитан Мерсер также произнес надгробную речь. Седовласый и мрачный, он рассказал о карьере Уилера, кратко упомянул о личной жизни Майка. К чести Мерсера, помимо того, что он напряг память традиционной ретроспективой умерших, которая была больше связана с эвфемизмами, чем с точным запоминанием, он честно, но доброжелательно упомянул вспыльчивую сторону натуры Уилера. У Майка были хорошие и близкие друзья, но он прошёл с ними нелегкий путь. Его было нелегко расположить к себе, но ценность его дружбы заключалась не в её легкости. Он был человеком, опасавшимся спокойствия, и с подозрением относился к людям и обстоятельствам, которые хотел принимать за чистую монету. При жизни Майк утверждал, что у него было немного неправильных представлений, и он встречал жизнь лицом к лицу, не моргнув глазом. Только смерть обманула его, застав врасплох. Торп не сидел на первых скамьях вместе с чиновниками департамента и города, как его пригласили сделать из уважения к его отношениям с Уилером. Вместо этого он занял место на три четверти позади, рядом с одной из больших каменных колонн, доходивших до сводчатого потолка. Он сидел позади женщины средних лет в темно-синем платье, которое слишком плотно облегало её спину, так что он мог видеть, как бретелька бюстгальтера врезалась в её тело. Платье она носила с некоторым изяществом, а её шелковистые светлые волосы были уложены в стиле, который многие сочли бы для неё немного молодёжным. Одна из бывших девушек Уилера. Торп наблюдал за ней, и когда она время от времени наклоняла голову, брызги винного света омывали её волосы высоко над головой. Символизм внутри символа. Что она когда-либо значила для Уилера? Что он когда-либо значил для неё, что она пришла в это место, которое, как она знала, было чуждым ему и ей, и сидела среди незнакомцев, странно говорящих о нем, который, как она знала, так отличается от его мемориала? Изгнанники, их двое, и довольствоваться тем, что они есть. Торп внезапно почувствовал огромное сострадание к ней, потому что, что бы они ни разделяли, каким бы несентиментальным это ни казалось остальному миру, это была связующая привязанность, более истинная, чем все торжественные церемонии и высокопарные слова. Обстоятельства смерти Уилера лишили его похорон, которые ему хотелось бы иметь. После этого случился бы большой поминальный ужин или, если не считать этой панихиды, хотя бы случайный перерыв в рабочем графике со временем, чтобы постоять и навестить старых друзей и рассказать заезженные истории, на доработку которых у вас было бы достаточно времени. Но этого не произошло. После последней молитвы часовня опустела без задержек на долгие разговоры. Практически все присутствующие и так украли время у домашних или рабочих моментов, чтобы присутствовать там, и как только служба закончилась, они сразу же переключили свое внимание в привычном, живом направлении. Смерть Уилера положила начало расследованию, срочность которого быстро вытеснила все спокойные размышления о его жизни. Торп остановился в дальнем конце аркады внутреннего двора, отделявшей одну сторону часовни от офисов, расположенного на крытом переходе, ведущем к фасаду здания. Было шесть тридцать вчера. Чтобы дозвонится до секретаря Гарнера, а затем и до самого Имана, потребовалась минута. — Это снова я, — без обычного приветствия сказал Торп. — Мне нужна твоя помощь. Ещё раз. — Конечно, — откликнулся Марсон. Торп ввел его в курс дела, объяснив настолько подробно, насколько мог в данных обстоятельствах. — Я собираюсь позвонить Ренате Ислас прямо сейчас, чтобы узнать, позволит ли она мне забрать её и отвезти к себе домой, чтобы сравнить её свидетельства с записями мисс Фрамп. Если ты думаешь, что мог бы внести какой-то вклад в это расследование, я бы хотел, чтобы ты тоже приехал. Или если ты думаешь, что мог бы связаться с кем-нибудь в Мексике… Мы на самом дне, Иман. У нас ничего нет. — Боюсь, большой помощи от агентств вы не получите, — сказал Марсон. — У них там повсюду есть информаторы, но они конкурентоспособны, а связи настолько запутаны… но да, я буду там. Я бы тоже хотел услышать, что скажет Фрамп. Во сколько мне приехать? — Я буду дома в семь-семь тридцать. Пока будем разговаривать, можем заодно поужинать. — Договорились. Я буду у тебя к этому времени. И захвачу бутылку любимого вина для Уэнсдей.***
Рената Ислас стоически спокойно выслушала рассказ Торпа о событиях, произошедших с момента его первого разговора с ней. Он ожидал некоторой двусмысленности, но она сразу согласилась. Ксавье тут же позвонил Уэнсдей, рассказал ей о своих планах и спросил, сможет ли она попросить Эбигейл приготовить для всех легкий ужин. Было почти восемь вечера, когда все собрались и расположились за обеденным столом в библиотеке. Пока Эбигейл расставляла блюда с разнообразными сэндвичами, мясным ассорти и нарезала свежие овощи, Торп объяснил Иману и Ренате, чем Гуди Фрамп занималась утром, и предложил начать с чтения ее записей, используя их в качестве отправной точки для сравнения информации. Гуди достойно провела время. Она напечатала семь страниц через интервал подробного текста с именами, чьи отношения и обязанности в рамках текос она объяснила двумя или тремя предложениями. Были названия предприятий и организаций, а также отдельных лиц. Но очень мало из них касалось деятельности tecos de choque. Большая часть информации относилась к той части организации, которая показывала публике лицо как своего рода националистическое братство, размещаемое и спонсируемое Автономным университетом Гвадалахары. Именно такой характер организации профессор Ферретти хотел ей показать. Его собственное участие в «принудительном» подразделении тайного общества было для неё закрыто. За ужином, пока все ели, аккуратно передавая друг другу вокруг стола страницы напечатанного текста, Гуди молча сидела спиной к дверям террасы и напряженно наблюдала за ними. Она была подавлена; известие о смерти Ферретти, появившееся среди всей остальной информации, сильно встревожило её. Торп также подозревал, что она начала делать очевидные выводы о своей уязвимости. Он сидел на краю старого стола и тоже наблюдал за ней. Его чувства бродили от едва внешне заметного смущения, навеянного его безумным сном, до сильной обеспокоенности и одновременно восхищения её жизненной стойкостью и потрясающе яркой внешностью. У неё не было времени, да и Торп не считал безопасным возвращаться в её квартиру за одеждой, поэтому она надела один из кремовых летних костюмов Уэнсдей: шелковая блузка и льняная юбка цвета какао красиво подчеркивали золото её волос и морскую глубину аквамариновых глаз. Уэнсдей была немного стройнее Гуди, но Аддамс носила одежду чуть большего размера, которая как будто была создана так, чтобы сидеть свободно. Большую часть времени тоска в голубом взоре Гуди была отражением бездны в карих глаза Ренаты Ислас. Рената сидела прямо напротив Гуди и мрачно, медленно читала страницы, её темные индийские глаза скользили по строкам. Она настолько погрузилась в этот процесс, что не замечала ничего вокруг, и у Торпа сложилось впечатление, что имена людей, названия улиц в Гвадалахаре воссоздают для неё мир, который никто из них не мог себе представить, и который ей было больно переживать заново. Он вспомнил, что она сказала о ненависти, и задался вопросом, как эта философия повлияла на её чувства. Иман Марсон сидел рядом с Ренатой, наклонившись вперед над столом. Он вынул из кармана шариковую ручку и возился с ней в правой руке, время от времени ставя ею отметки на прочитанном. Он читал быстро, всегда заканчивая прежде, чем Рената передала ему следующую страницу. Пока он ждал, он жевал свой сэндвич, как человек, привыкший совмещать еду и работу, приученный есть, пить и вытирать руки и рот одной салфеткой, не отрывая глаз от страниц. Уэнсдей сидела напротив него, рядом с Гуди. Торп иногда чувствовал, как её глаза изучают его. Она несколько раз перехватила его взгляд, одобряюще улыбнулась и кивнула ему, словно понимала все его чувства. Он, ощущая разливающуюся внутри нежность к ней, протянул через стол руку и слегка сжал её прохладную ладонь своими теплыми пальцами. Наконец все закончили с ужином и чтением, и Гуди беспокойно заёрзала на стуле. — Хорошо, — сказал Торп. — Мы должны найти зацепки, хотя бы одну, пусть даже отдаленную. — У меня вопрос, — сразу же сказала Рената, глядя на Торпа. Он кивнул. — Продолжай. — Если ты права, — сказала Рената, глядя на Гуди, — То этот список подтверждает подозрения нашей группы относительно причастности некоторых из этих бизнесменов. Я была рада увидеть здесь их имена, скажите мне точно, как они были вовлечены? Этот мужчина, например, — сказала она, переворачивая страницу и указывая на одно из имен. Гуди кивнула. — Ну, Вы знаете что-нибудь о их организационной структуре? — Немного, — покачала головой Рената. — Но предположим, будто я ничего не знаю. Объясни всё, пожалуйста. Гуди внимательно, изучающе посмотрела на неё. Выдохнула и начала свое повествование. — Хорошо. Плеяда, э-э, также известна в Гвадалахаре как Организация или Движение, и у неё есть ассоциация с университетом Мехико. Большинство профессоров, администраторов и должностных лиц университета являются его членами, поэтому Движение может существовать без ограничений внутри университетской системы. В Движении есть примерно три уровня: сотрудники университетов, о которых я только что упомянула; студенты, которые на самом деле не более чем шпионят за другими студентами, другими профессорами, кем угодно и за всеми; и tecos de choque, которые являются дисциплинарным подразделением Плеяды. Принадлежность к университету — это всего лишь прикрытие для их легитимации. На университетском уровне Плеяда действует как вневедомственная охрана без униформы, секретная организация, о существовании которой все знают, но только те, кто в ней состоит, знают о ней хоть что-то конкретное. — Когда Организация выбирает студента, которого хочет принять на работу, к нему обращаются вербовщики. Если он проявляет интерес, его просят заполнить «заявление» о поступлении. Это невероятная вещь: документ из шестидесяти вопросов, который вначале предупреждает заявителя, что он должен отвечать на все вопросы честно. Если будет установлено, что он ответил ложно или двулично, он должен принять, — она поставила пальцами кавычки в воздухе, — «Осуждение Божье и наказание, которого заслуживают шпионы и предатели». Гуди остановилась и оглядела сидящих за столом. — Наверное, я повторяю некоторые вещи, которые вы уже знаете. Ислас кивнула с терпеливой улыбкой. — Да, но, пожалуйста, продолжай. В некотором смысле каждая история индивидуальна. Гуди с любопытством посмотрела на неё, взглянула на Торпа и, когда тот одобряюще кивнул, продолжила. — Там подробные вопросы: об идейной и личной жизни родителей, братьев и сестер студента, друзей, подруг или жен, учителей, работодателя, соседей. Всех, кого он знает. Его просят назвать полные имена, адреса, номера телефонов, политическую ориентацию семьи, любую информацию. Но, прежде всего, меня впечатлила идея о том, что интересы Движения, Плеяды, должны быть на первом месте в его жизни, даже «перед сыновним и дочерним уважением и единством семьи». — В течение нескольких недель после подачи заявления студент подвергается двум довольно обширным допросам под руководством «эксперта-следователя». Они включают неожиданные визиты домой к студенту, чтобы поговорить с ним и его семьей, которые, в большинстве случаев, даже не знают, что происходит. Они проверяются до тех пор, пока у Плеяды не появится на них огромное досье, и это досье всегда доступно tecos. — Этот человек, — сказала Гуди, кивнув на имя, о котором спрашивала Рената, — И те, кто указан над ним и ниже, являются экзаменаторами-исследователями. Часто эти люди сами являются выпускниками университета или студентами teco. Группа выпускников teco сильна, и их преданность друг другу распространяется как на мир бизнеса, так и на политику. Спустя почти пять десятилетий вы можете себе представить, как им удалось проникнуть во все сферы тамошнего общества. — Какой смысл в таком подробном сборе всех данных? — спросил Марсон. — Рычаги воздействия и давления, — пожала плечами Гуди. — Видите ли, у них менталитет гестапо в их борьбе против инаковости, всех, кто является подозреваемыми теко. Если они когда-нибудь захотят оказать на кого-то давление или каким-то образом использовать его, у них есть информация, которая может помочь им определить наилучший способ, как это сделать. Подумайте обо всех взаимосвязях между семьями и отдельными людьми, с которыми вы могли бы столкнуться, имея такой банк данных. — Один из этих мужчин занимается страховым бизнесом, — Рената указала на имя на листе бумаги. — Другой — администратор больницы, еще один занимается грузовым бизнесом. — Все верно. Большинство из них профессионалы своего дела. Когда вы знакомитесь с текос де чоке, у меня складывается впечатление, что они не так придирчивы к тому, кого используют. Эта часть организации состоит из гангстеров и военизированных формирований. Другие аспекты Плеяды утверждают, что ничего не знают о её существовании. Они не обращают на это внимания. Марсон повернулся к Торпу. — Ксавье, у тебя есть список членов правления корпорации? Торп потянулся к своему столу и достал лист бумаги, который протянул Иману. — Когда я увидел это на днях, я узнал только имена двух уважаемых леди, — сказал он, снова взглянув на список. — Мне пришло в голову, что они обе были жительницами Мехико, и обе из клана юристов. — Могу я это увидеть, пожалуйста? — попросила Ислас, наклоняясь к Марсону. — Эти люди основали корпорацию Теко? — спросила она через минуту. — Верно, — Марсон кивнул, обеспокоено глядя на женщину. — Вы знаете кого-нибудь из них? Рената ещё раз посмотрела на список и затем сказала: — Троих. Марсон был удивлен. Торп внимательно наблюдал за ними. — Двое с адресами в Гвадалахаре: одного я знаю, я о нем слышала. Я также слышала об одном из мужчин из Колимы. Они тоже юристы. Она медленно покачала головой, глядя на одно из имен с выражением отвращения. — Этого, и я не могу в это поверить, в две тысячи десятом году мы наняли юристов: мужчину и женщину, входящих теперь в нашу группу. Они представляли свои интересы в расследовании исчезновения их младшего сына. Они так и не смогли решить даже самые элементарные вопросы в их деле. Теперь я понимаю, почему. Марсон посмотрел на Гуди Фрамп. — Пока Вы были в Мексике, заметили ли Вы, юристы участвовали в деятельности Плеяды больше, чем любые другие профессионалы? — Нет, не особенно. На самом деле я помню только одну встречу. По крайней мере, он был единственным, кого мне представили, как адвоката. — У меня есть нехорошее предчувствие, — сказал Иман, — Что эти члены правления — «подставные лица» — юристы, нанятые представлять интересы других людей, чтобы имена их клиентов не фигурировали в публичных документах. — Миссис Ислас, — Торп повернулся к Ренате, — Можете ли Вы связать какие-нибудь имена из списка Гуди с теми адвокатами, чьи имена Вам известны? Слышали ли Вы когда-нибудь о ком-либо из их клиентов или о предприятиях, которые они представляют? Какие-нибудь имена, связанные с ними любым образом? Воцарилась тишина, пока Иман и Рената снова изучали список офицеров корпорации «Теко». — Иман, — сказал Торп через минуту, — Есть ли у тебя информация о них в файлах твоей конторы? Или какой-нибудь способ проверить клиентов этих людей? — Я никогда не имел дела ни с кем из них, — пожал плечом Марсон, — Так что мне придется сделать несколько звонков тамошним знакомым. Но, зная, как эта группа проникает в мексиканское общество, я не уверен, что получил бы какие-либо прямые ответы, расспрашивая о самих теко. Если бы я мог… — Здесь! — неожиданно для всех Рената Ислас вдруг ткнула пальцем в одно из имен. — Вот. Этот человек… Здесь есть связь! Она посмотрела на Торпа с выражением триумфа. — Здесь есть связь! — она постучала пальцем по имени и посмотрела на него. — Этот человек, Маурисио Люкин Спота, юрист фирмы, которая очень известна в Гвадалахаре. Эрнан и Рамон Ривас. Братья Ривас дружны с очень большой и старой семьей tapatio, возглавляемой пожилым человеком по имени Аполинар Медрано Маллен… Этот Аполинар — элегантный пожилой человек с очень интересной историей. У него три сына и три дочери. Средний сын… да, средний… его зовут Биас.***
Сама Рената, казалось, была удивлена найденной связью. Они все смотрели на список, ожидая, пока она объяснит, объявит нечто важное, но она просто сидела, глядя на имя, её губы были плотно сжаты. — Аполинар Медрано Маллен, — сказала она наконец, как бы представляя его. — Может проследить свою семейную историю от первых поселенцев в штате Халиско в середине шестнадцатого века. Он криолло, с единственной каплей индейской крови. Вся линия испанского наследия его семьи. Это дает ему великое чувство превосходства и особого положения. Тапатио, прозвище гвадалахарцев, происходит от индейского выражения, которое означает «в три раза достойнее». Никто из них не верит в это более искренне, чем в богатство Гвадалахары, и никто из них не уповает на это более пылко. И он гордится своей уверенностью в силу своей и судьбы своих наследников. Его католицизм во всех отношениях подобен фанатизму, который мы видим в исламском мире сегодня. В каждом поколении дочь Медрано отрекалась от личного счастья и становилась невестой Христа. — Отец Аполинара, дед Биаса, был одним из основателей Автономного университета Гвадалахары в конце 1970-х годов. Будучи молодым человеком, Аполинар сам помог основать Партию нации, известную как PAN, в оппозиции Институционально-революционной партии. Шли годы, и ПАН адаптировалась к политическим ветрам, Аполинар всегда впадал в крайности, был основателем МЮРО, фашистской коалиции внутри университета, конечно, он был одним из основателей los tecos. Он и та безграничная финансовая сила, которая всегда была с ним, вот с чем должны считаться все, кто имеет дело с правой политикой в Мексике. Рената остановилась и отпила чай со льдом. — Что ты знаешь о самом Биасе? — спросил Торп. — Очень мало, но я знаю женщину, которая училась с ним в университете. Эти Медрано, они похожи на семью Кеннеди, жившую в Штатах. То, что они делают и чего не делают, всегда является любимой темой для сплетен и досужих разговоров. Ибо они — элита Мексики. Например, хотя я сама не знакома с ними лично, я знаю, что старший брат Биаса работает юристом в Мехико, а младший управляет одним из семейных предприятий в Гвадалахаре. Две его сестры замужем за мужчинами, которые также работают в семейной империи. Один в Мехико, другой в Колиме. Их выходы в свет и визиты в другие города и даже страны всегда попадают в светские хроники и международные газеты. Но об этом Биасе я ничего не знаю. Почему? Это вызывает у меня подозрения. — Как его полное имя? — Биас Медрано Банди. Его мать, Солана Банди, тоже из богатой семьи тапатио. Для них это очень важно. Власть порождает их могущество. Торп отодвинул тарелку, взглянул на Марсона и обратился к Ренате. — Вы говорите, что знаете женщину, которая была его одноклассницей. Знала бы она о нем больше, чем Вы? Можете ли Вы доверять её информации? — Да, на все сто. Она плохо знала эту семью, но близка с людьми, которые хорошо их знают. Они с Биасом ходили в одни и те же клубы в университете, и она провела с ним пару семестров. — Сколько ему лет? — спросил Марсон. Рената на мгновение задумалась. — Этой женщине чуть больше тридцати. Значит, Биасу так же. — Вы можете ей позвонить? — спросил Торп. — Сможете ли Вы получить от неё информацию? — Я думаю, она бы заговорила со мной, да. Она тайно помогала нашей группе. Торп встал и подошел к креслу Ренаты. — Вы могли бы позвонили ей сейчас? — спросил он, отодвигая для нее стул. — Здесь, вот мой телефон. Решайте свои вопросы так, как пожелаете. Используйте свои собственные инстинкты. Узнайте о нём как можно больше — его симпатии и антипатии, привычки, внешний вид, историю с момента отъезда из университет, его путешествия. — Я понимаю, — кивнула Рената. — И фотография. Если можно, пусть она перешлёт его фотографию? — Я спрошу, — Рената наклонилась возле стула и взяла портфель. — Я принесла телефонную книгу Гвадалахары. Подумала, что она нам может пригодиться. Торп прошел с ней в дальний конец комнаты, поговорил несколько минут, а затем вернулся к столу. — Ксавье, как ты собираешься решить, тот ли это человек? — спросила Уэнсдей, понизив голос. — По наитию нельзя публиковать его фотографию в СМИ. Торп покачал головой и сел. — Я не знаю. Посмотрим, что она скажет, — Торп посмотрел на Ренату, которая уже разговаривала с кем-то по-испански. Он повернулся к Гуди. — Мы всё ещё не ближе, чем были раньше. Упоминал ли когда-нибудь Вальверде какие-либо другие убежища, какие-либо другие адреса или места, кроме особняка Анастазиа на Лонг-Айленде? — Нет, — она покачала головой. — Ничего такого. Он сказал, что эти люди профессионалы, что они пришли, сделали свою работу и ушли, не оставив ни следа. — Ну, свою работу они ещё не доделали, — огрызнулся Торп. — Ты чертовски уверена, что рассказываешь мне всю правду? Внезапно он был удивлен, услышав напряженный, резкий тон своего голоса, как будто он неожидано проецировался за пределы своего тела, наблюдая за собой, как если бы он был другим человеком. Он увидел, как его лоб скривился в осуждающей гримасе, верхняя часть тела прислонилась к столу, а сжатый кулак покоился рядом с тарелкой с недоеденным сэндвичем. Гуди посмотрела на него, подбородок её задрожал и она пару раз быстро моргнула. Он перевел взгляд на Уэнсдей, которая смотрела на него, наблюдая, как его гнев вот-вот закипит, и надеялась, что этого не произойдет. Гуди ему не ответила, возможно, она и не могла, и он больше ничего не сказал. Торп откинулся на спинку стула и посмотрел мимо Уэнсдей, на улицу, за французские двери. Террасу теперь заливал сумрачный свет вечерней луны, и камни веранды, казалось, поблекли, обожженные в обесцвеченном свете. Быстро погрузившись в свои мысли, он потерял счет времени. — Буэно! — громко сказала Рената, возвращая Торпа в настоящее. Он обернулся и обнаружил, что остальные смотрят на неё, пока она стояла у телефона и сосредоточилась на написании заметки в последнюю минуту. — Нам повезло, — твердо сказала она, подошла к ним и отодвинула стул от стола, чтобы сесть. Продолжая, она обратилась к Торпу. — Мой друг говорит, что Биас действительно был теко во время учебы в университете. Фактически, к тому времени, когда он поступил в аспирантуру, его собственные способности и влияние отца позволили ему подняться над шумной политикой Плеяды и стать более выдержанным и спокойным человеком. Она сказала, что слышала, что ещё во время учебы в аспирантуре он начал довольно часто ездить в Мехико и что в конце концов женился на местной девушке. Но девушка вскоре умерла, через год после свадьбы. Когда-то после этого он некоторое время находился где-то в Штатах, год или больше, но она не была уверена в этом. Потом ходили слухи, что он стал наемником в Центральной Америке, но никто из людей, действительно хорошо его знавших, не верил, в этом было какое-то основание. Однако за последние пять или шесть лет она не знает никого, кто видел или слышал о нём напрямую. Некоторые полагают, что он снова связан с текос и много путешествует по их поручению. Один человек утверждает, что точно знает, что он был во Франции в начале двухтысячных, а совсем недавно, в последние пару лет, его видели в Тегусигальпе и Гватемале. Она посмотрела на свои записи, которые делала в стенографической тетрадке, делая пометки на обеих сторонах каждого листа. Она перевернула несколько таких. — Посмотрим, … до университета Гвадалахары он посещал частную школу иезуитов и очень серьезно относился к изучению религии. Очевидно, он тоже хотел поступить в католический университет, но Аполинар боялся, что сын захочет принять сан священника и заставил его поступить в государственный университет. — А как насчет его личности? — прервал её Торп. — Ну, какой он? — Красивый, очень привлекательный. Начитанный, умный. Не шумный, но и не тихий человек. Очень приятный, весьма вежливый. Она помнит, что он любил одежду. Одевался подчеркнуто хорошо. Около шести футов роста. Он хорошо сложен, но никогда не был спортсменом. Он был близок с матерью, но имел очень «правильные» отношения с отцом. Аполинар пытался доминировать над всеми сыновьями, но Биас, похоже, восстал против его авторитета по крайней мере, из-за отцовской жесткости. Он был тем, кто менее всего старался соответствовать тому, чего хотел его отец. Рената остановилась. — Извини, я просто записала всё, что она сказала. Я знаю, что кое-что из этого сейчас нам не поможет. — Нет, — быстро сказал Торп. — Всё это важно, каждая мелочь. Продолжайте. Что ещё? — Ну, я думаю, это большая часть, — сказала она, листая страницы. — Она хотела знать, почему я задаю все эти вопросы. — Что Вы ей сказали? — Что это я объясню, когда вернусь. — А как насчет фотографии? — О, да. У неё их несколько, — Рената протянула телефон Торпу. — Эти самые последние? — Торп внимательно смотрел в свой телефон. — Две тысячи двадцатого года. — Вы спросили её про самые четкие фото, где Биас в хорошей форме? — Да, именно так. Это семейные фотографии, которые одна из его сестер подарила другу, а тот затем подарил их Консуэле. Посмотрим их все вместе. Торп забрал у неё телефон, быстро отправил файлы в печать на цветной принтер в библиотеке. Марсон забрал фотографии и по одной передавал их Торпу. Их было четыре. Рената села вперед и оглядела плечо Торпа, комментируя каждую фотографию, пока Торп рассматривал их. — Эта первая — самая старая. Его фотография на выпускном курсе Автономного университета Гвадалахары. Очень красивый парень, — подтвердила она, и мужчина, изображённый на фото был именно таким. У него было сильное лицо с твердой челюстью, довольно высокой линией роста волос и густыми темными волосами. Он легко улыбался в камеру, его зубы были такими же белыми и прямыми, как у кинозвезды. Верхняя губа у него была длинная и почти полная, с четкими, очерченными краями, как у мраморной скульптуры. Его нос оказался немного шире, чем представлял себе Торп, а взгляд темных как вишни глаз был мягким. — Эта, — сказала Рената, когда Иман протянул ему второй снимок, — Примерно того же времени. Консуэло проводила с ним семинар в первый год обучения в аспирантуре. Это было сделано на террасе одного из зданий университета. Четверо других людей — друзья, здесь они не имеют значения. Консуэло сделала эту фотографию. На изображении пятеро друзей обедали за кованым столом с плиточной столешницей. Вероятно, это была осень, потому что все они были в легких свитерах. Пятеро студентов выстроились за столом и сплели руки вместе. Биас находился в конце, рядом с балюстрадой, выходившей на торговый центр кампуса с деревьями. Все улыбались. Биасу было не так весело, как остальным. — Следующий снимок был сделан на семейном собрании в особняке Медрано в Гвадалахаре. Это Тико, старший брат Биаса, и Хорхе, младший. Две его сестры со своими мужьями, его мать и Аполинар. Остальные — двоюродные братья и сестры, тетушки, дяди. Место действия на третьем снимке, казалось, было в саду или во дворе дома. На заднем плане виднелись колониальные арки колоннады, часть покатой черепичной крыши. Семья выстроилась в несколько рядов для фотографии, и хотя это было непринужденное мероприятие, Торп подумал, что группа людей была на удивление формальной. В центре было несомненное присутствие Аполинара и его жены Соланы. Две дочери сидели, скрестив ноги, на траве перед родителями, а их мужья стояли на коленях позади. Тико и Хорхе стояли по обе стороны от матери, обнимая её за плечи. Биас стоял рядом со своим отцом, оба мужчины правильно сложили руки за спиной. Остальные люди, похоже, расположились в свои семейные группы вокруг Медрано. Торп посмотрел на лицо Биаса. Хотя его братья и сестры были одеты в повседневную одежду, Биас и его отец носили костюмы и галстуки. Аполинар тоже имел строгое выражение лица, как будто прекрасно сознавая свое тягостное положение патриарха всех окружающих. Выражение лица Биаса было не так-то легко интерпретировать. Глаза, которые на предыдущей фотографии были мягкими, теперь казались более меланхоличными, грустными. Его поза, казалось, указывала на то, что он был частью картины лишь неохотно. Все люди на фотографии улыбались, кроме агрессивного отца и его уступчивого сына. — Эту я не ожидала получить, — сказала Рената. — Это самая последняя фотография. Его свадебная фотография, две тысячи четырнадцатого года. — это было всё, что она сказала, как будто фотография говорила сама за себя. На фото их было только двое: Биас и его молодая жена, стоявшие на лестнице церкви с готическими арочными дверями, смутно видневшимися на заднем плане. Биас был одет очень официально: серые полосатые брюки и черный роскошный галстук. Свадебное платье его невесты было традиционно с длинным шлейфом и фатой, при этом для фотографии вуаль поднималась вверх и назад. Она была красивой девушкой, блондинкой и довольно высокой, по крайней мере такого же роста, как он. Оба они, конечно, улыбались, но улыбка Биаса не была искренней. Его глаза, которые раньше были сначала мягкими, затем меланхоличными, теперь были пустыми, лишенными всякого выражения. Они казались почти стеклянными. — Сколько лет ему на этой фотографии? — спросил Торп. — Двадцать шесть, — сказала Рената. — Что Вы думаете? — спросила она, когда Торп через плечо передал ей свадебную фотографию. — Может быть, нам следует использовать лишь две из них, — сказал он. — Какие? — спросила она. Казалось, её интересовало нечто большее, чем просто его выбор. — Я бы сказал, ту, что на террасе, и свадебную фотографию. — Да, — быстро сказала она. — Я думаю, это те самые. — Школьная фотография слишком старая, — объяснил Торп, — и, боюсь, фотография с семьей слишком маленькая. К тому времени, когда его лицо увеличат до нужного размера, оно станет слишком зернистым. — Верно, — сказала Рената, откидываясь назад. — Да, я тоже так думаю. — Каково твое мнение, Иман? — спросил Торп, глядя на Марсона. С тех пор, как они получили фото Биаса, он вел себя необычно тихо. — Я согласен, — кивнул Гарнер. — Я думаю, что его можно узнать по ним, если только его внешность не претерпела драматических изменений. — Хорошо. Тогда я перешлю экспертам эти два фото, — сказал Торп и ещё раз взглянул на Марсона, который смотрел прямо перед собой, на бликующие колонны городских огней. — Отлично. Просто отлично! — сказал Торп. Он на мгновение задумался. — Хорошо, я хочу кое-что проверить, прежде чем мы двинемся дальше. Можете ли Вы найти номер дома Медрано в телефонном справочнике Гвадалахары? — Я уже искала его, но его, должно быть, нет в списке. — Мы должны попытаться найти Биаса, прежде чем приступить к этому, — объяснил Торп. — Было бы непростительной ошибкой показать его фотографию только для того, чтобы позже узнать, что он бродит по округе, занимаясь своими делами, и это могло быть можно было связаться с помощью простого телефонного звонка. — Тогда лучший способ убедиться в этом — позвонить одному из братьев Ривас, — сказала Рената. — Мы никогда не сможем связаться ни с кем из семьи — слишком много посредников, чья работа — держать простых людей подальше. Эрнан Ривас будет знать, что делать с Вашим звонком, — сказала она, открывая телефонную книгу. — Вот! — она обвела номер пальцем и передала книгу Торпу. Торп взял книгу и повернулся к своему столу. Пройти мимо мексиканских секретарей было так же трудно, как и дозвониться в свое время до президента. Он произнес два номера из найденных, представился, подождал, поговорил с другим, заверил, что это чрезвычайно важно и конфиденциально. Когда Ривас наконец вышел на связь, он не скрывал своих подозрений. Торп объяснил, кто он такой, и сказал, что ему необходимо срочно поговорить с Биасом Медрано. Когда Ривас спросил, почему, Торп объяснил, что у полиции были основания полагать, что Биас был причастен к убийству в Нью-Йорке прошлой ночью, но если бы он был там, возможно, он смог бы прояснить ошибку. Ривас сказал, что это нелепая история, поскольку лично знал, что Биас находился в Коста-Рике по семейным делам. Торп спросил, как ему связаться с Биасом в Коста-Рике, но Ривас ответил, что он находится там в сельской местности и с ним невозможно связаться. Ксавье сказал, что ему очень жаль, но ему придется предъявить ордер. Ривас, очень взволнованный, сказал, что это будет серьезным ударом, и спросил имена начальства Торпа. Ксавье назвал ему имена и сказал, что откажется от ордера завтра в шесть часов вечера. Если Ривас сможет предоставить ему веские причины, по которым ему не следует выдавать ордер, тогда он сможет связаться с Торпом до этого времени. Он дал Ривасу свой номер и номер отдела убийств, поблагодарил его за помощь и повесил трубку. Торп обернулся, обеспокоенно посмотрел на Уэнсдей, кивнул ей словно в подтверждение своего решения, а потом набрал номер Дистала.***