Meine seele

      Отголоски мерзкого разговора осели где-то в недрах сознания, зарываясь глубже. Кто виноват в подобном стечении обстоятельств? Воланд? Нельзя повесить все грехи на иностранца. Маша допускала мысль о том, что отец сам ввязался в какую-то авантюру и потерпел поражение. «О чем они говорили тогда в кабинете?». Загадка. Агрессивное желание схватить профессора за ворот рубашки, пригрозить тому расправой, если он не сознается, разгоралось внутри. Не много ли так называемый мессир взял на себя, манипулируя? «Видали мы таких, ха».       Пока позиция девушки была радикальна: она отогнала весь ужас перед немцем, заставляя сидеть чувство на месте. Сейчас пугали иные факты. Первый факт: Маше пора оплачивать свое проживание в комнате. Второй факт: Нужно убедиться, что мать больше не посягнет на алкоголь. Третий факт: огромный долг покойного отца со сроком погашения в месяц. И последнее заставляло поджилки трястись в неподдельном обволакивающем ужасе.       Деньги — парадигма человеческих стремлений. Знаете ли вы, что некоторые люди, имевшие некогда долги, больше не появлялись где бы то ни было? Догадываетесь ли вы, что с ними сделали? И речь не о той шайке, что заявилась к Марии Константиновне, это лишь единицы из множества. Половина заключенных — рабы наживы, что так соблазнительно ласкала порочные умы. И только рука правосудия отсекающим движением разделяет и властвует.       Размышления дергали уголки губ за невидимые нити, пугая подобными переменами настроения теперь уже взвинченную Елену Назарову.       — Может обратимся за помощью к Максиму Александровичу, он точно смог бы…       — Не смей, не смей даже заикаться об этом! Хоть слово ему скажешь, я клянусь — мало не покажется, — резко подняв голову, Мария сурово приструнила мать, указывая той на отсутствие смысла в этом умозаключении. Справка с чернильными подписями, выглядящими как нелепые кляксы, лежала посреди стола, мозоля затуманенные глаза, что уже покрылись сеткой из сосудов. Во рту все стянуло от сухости, вот-вот потрескается язык в обезвоженном состоянии.       Почему нет? Причина проста: девушка не может ответить взаимностью на чувства юноши, что ждёт и верит в их совместное будущее. А давать ему ложную надежду, обратившись за помощью — последнее, что входило в текущие планы. Он был порой слишком приторным, надавишь — будет сочиться сироп из лести. Единственное связующее звено их «отношений» — отцовский наказ, но теперь некому контролировать личную жизнь, поэтому девица во всех красках обрисовала то, как сообщит весть о расставании. Хоть какая-то ясность в этом сумасшедшем бардаке.       Маша по-иному взглянула на мать, будто та была редкой вещицей, доселе не виданной. Неужто банальное спиртосодержащее пойло успокаивает или человек ищет в этом хлипкую баррикаду, что посыпется от холодного душа, например? Какой-то странный зуд возник на подушечках пальцев. Мария жаждала отрезвить Елену. Глубокий вдох, раздувавший бронхи, выкатился наружу. Незачем пугать её, по ней видно, что допустить ошибку снова — страшно. Женщина не пыталась пошевелиться, сминая манжеты, что, по мнению швеи, явно велики, оттого и болтаются, находясь не там, где следует. Шуршащий звук действовал на расшатанные нервы, но никто не повышал голоса, стены кухни впитывали вяжущее молчание.       Порядком устав, Маша строго наказала матери лечь в гостевой спальне, не задумываться о самобичевании и излишней жалости к своей персоне. Разговор сопроводили безжизненные объятия, и девушка, схватив лист, являвшийся источником проблемы, покинула квартиру.       Деревянная шкатулка, с износившимся зеленым бархатом внутри, радушно поддалась хозяйке, демонстрируя в закромах скромную сумму денег. Их Маша откладывала на случай непредвиденных обстоятельств, после похорон бюджет семьи пострадал. Как дочь, она не могла не принять прямого участия в процессе. Долговая яма угрожающе приближалась, не собираясь рассасываться. И вой её, прогремев приговором, впивался в щиколотки, пуская разряд вверх до позвоночника.       Стало зябко. Схатившись за вязанную кофточку, брошенную уже неделю как на стуле, холодеющие пальцы ловко нырнули в рукава. Сотни мелких иголок мимолетно вонзились в ребра, руки, плечи и также выскочили обратно, гонимые наступающим теплом. Поежившись, Маша начала неторпливо отсчитывать купюры, что перелетали из одной ладони в другую с соответствующим шелестом.       — …Сто шестьдесят два, сто шестьдесят три, — приглушенное постукивание прервало занятие. Сбившись и чертыхнувшись, девушка быстро засунула деньги обратно, спрятав шкатулку в выдвижном ящике старого комода, — Иду! — выкрикнув как можно громче, Мария ступила в узкий, но длинный коридор их с соседкой коммуны, где пустовала третья запертая комната. Нехотя открыв входную дверь, девушка изумилась, хотя лицо её не выразило никаких признаков эмоции, — Здравствуй, Аня?       — Маша! — девушка относительно высокого росту бросилась с объятиями, то и дело восклицая почему швея не сказала, что будет работать в Варьете.       — Как-то закрутилась, не успела, — намек на вину сквозил в словах. Мария Константиновна, вымотанная событиями дня, была не настроена принимать гостью, но и выставить ту за дверь никак нельзя. Топчась на месте, она все-таки отступила вбок, — проходи, — Анна Федоровна бодро закивала, энергично скидывая обувь и легкой походкой следуя за подругой в её комнату.       Высокая спинка дивана расслабляюще касалась тела. Вяло закинув ногу на ногу, Маша облокотилась о подлокотник, все ещё чувствуя морозное эхо по коже.       Аня была одноклассницей Марии. Объединенные общими взглядами на жизнь им было легко поддерживать общение. Со временем даже самые близкие друзья видятся реже, обремененные заботами взрослой жизни. Однако то лучезарное тепло, которое сочилось из карих глаз, сродни горькому шоколаду, растапливало все тревоги. Живот приятно стискивало.       Она не говорила слов соболезнования, украдкой поглаживая костяшки прохладной ладони. Само присутствие по-своему утешало. Анна Федоровна появилась ровно в тот момент, когда это было необходимо, и Мария Константиновна безмерно благодарна ей за этот жест внимания. Заметив вываливающиеся листы, швея сделала замечание:       — Аня, все бумаги так недолго растерять.       — Ой! — как-то неловко руки её съехали вбок к сумке, — наверное, Митя из любопытства сунулся. Что с него взять, ещё малыш, — отмахнувшись, она продолжала утрамбовывать содержимое, распихивая вещи по карманам, — не возражаешь? — схватившись за сигарету, лепетала Анна.       — Как угодно, — Мария придвинула к собеседнице импровизированную пепельницу в виде пиалы со своеобразными узорами, высыпав предварительно оттуда горстку других вещей, что полагается хранить где угодно, но никак не в полусферическом сосуде для еды или напитков.       — Мне дали роль, — с довольной ухмылкой Анна выдохнула никотиновый дым, — И как иронично! Если бы эта грымза Олька Соболева не сцепилась с Ваней, то не была бы я Марьей Кирилловной, — губы её припали к сигарете, а после она стряхнула оттлевшую часть серой горсткой в «пепельницу».       — Уж не… — неподдельный интерес закрутился в серых глазах. Искренняя детская надежда осветила лик.       — Молчать или вы пропали! — актриса вскочила с дивана, медленно склонившись над опешившей Машей, отведя в сторону тлеющую сигарету, дабы не испортить платья или обивки, — Я Дубровский, — приняв серьезное выражение лица, она сразу же прыснула, затянувшись табачной горечью, — Да, через неделю спектакль. Собственно, я к тебе не просто так пожаловала, — плюхнувшись обратно на мягкое сиденье, Аня одним движением затушила сигарету о дно пиалы, бросив её там. Темные пряди заструились вниз, подчеркивая острые углы скул.       — Тогда зачем же? — Мария Константиновна смотрела куда-то вперед, ища новый смысл в линиях обоев, чередуя ноги, что качались на коленях.       — Чтобы сказать, — голос искусственно взмыл вверх, становясь похожим на лязгание столовых приборов, затем преломился так, что различимы стали какие-то низкие ноты, свойственные мужчине, — что ты невежественная сука, не те вещи вызывают трепет в твоей вымазанной дегтем лжи душонке.       Шок ударил по голове с такой силой, что веки окаменели в максимально возможном распахнутом положении. Периферийное зрение, как назло, не улавливало никаких изменений.       Мозг искусно вылепливал самые омерзительные скульптуры: будто у Анны Федоровны сбоку выросло другое лицо, что паразитом изуродовало её чуть смуглую кожу, исполосовало ровный рельеф, распространяло тухлый плесневелый запах по всей комнате.       И было жутко, жутко поворачиваться. Вдруг это выдуманное двуликое нечто, что язык не поворачивался назвать родной «Нютой», бросится на Марию в ту же секунду, и кинется как-то неуклюже, нереально по человеческим меркам, выворачивая тело, из-за чего деформировавшиеся кости с мерзким похрустыванием от напора станут выпирать ещё сильнее через натянутую желтеющую кожу. Лицо девушки, ставшее чуждым в преобразившемся «человеке», (единственное напоминание о былой красоте) будет лишь жалким манекеном с закрытыми глазами, сдавшимся во власть твари, жаждущей отведать свежей крови, что теплыми дорожками пробежит по глотке, разогревая гниющее горло.       Жутко представить, как острые почерневшие зубы с силой оторвут какую угодно часть тела. Маша застыла, уверовав в собственную фантазию, она понимала свое патовое положение. Как же хочется оказаться где-нибудь в спокойном месте, куда не пробраться ни назойливым ухажерам, ни немецкому профессору, ни уродливым тварям. Никому. Внезапный прилив адреналина подтолкнул девушку резко повернуть голову в сторону подруги, при этом кулаки сжались до такой степени, что ногти оставляли глубокие следы в виде арок на мягкой коже ладоней. Она готова была защитить себя, пусть с дрожью, но готова.       — Маш? — доброжелательный тон Ани выбил все остатки воздуха и загнал обратно с той же мощью, сердце неприятно кольнуло. Померещилось? Такая странность просто померещилась? — Прослушала что ли! Я говорю: жду на моем дебюте (в качестве актрисы на главную роль), о билетах не волнуйся. Тем более я знаю, как ты обожаешь это произведение, грех тебя не пригласить, — Анна Федоровна с нежностью сжала плечо Марии, едва надавливая.       Развлечения представлялись чем-то ошибочным, но с другой стороны швея знала: она сойдет с ума, запертая в ежедневном круговороте дел, ставшая заложницей своих опасений, что с каждой секундой одиночества фраппируют её травмированный разум.       Мария Константиновна сомневалась. Все-таки смерть близкого человека требует соблюдения некоторых традиций, но и отделяться от бурного течения социума — неправильно.       Затворничество ещё никого не привело к хорошей жизни. Выдохнув и уткнувшись лбом в ладонь, девушка ощутила в полной мере дистинию, парализующую каждую грань её души.       — Нюта, — тихо отозвалась Маша, боясь звучать слишком громко, будто у стен есть уши. Формально есть, но соседке особо нет дела до забот девушки. Речь идет о ком-то, кто представляет гораздо большую угрозу, чем любопытствующие жильцы, чей максимум был — посплетничать, пересекшись у входа в подъезд, — я буду там, обязательно. Спасибо за приглашение, — она тщательно рассматривала каждую ресницу, являвшуюся частью одного пышного букета из себе подобных, Анны Федоровны, с напряжением ожидая подвоха, очередной шахматной партии, где по ту сторону стола расположился «неизвестный», умело выставивший фигуры на доске так, что девушке приходится каждый раз лавировать от шаха, силясь сберечь короля (рассудок), наспех совершая ответный ход.       Распрощавшись с Аней, Мария досчитала сумму, ударив столешницу от гадкой безысходности. Монеты, извлеченные с самого дна шкатулки, боязливо заплясали, быстро приняв обездвиженное положение, сливаясь с деревом комода. Этого все равно мало.       «Даже с учетом, что я буду выполнять больше надомнической работы…» — она покусывала от волнения губу, взгляд ее то стекленел, то наполнялся озабоченностью, — «Невозможно».       Внезапное озарение кометой пролетело со свистом над головой. Покопавшись в других ящиках, Маша взволнованно держала перед собой золотые серьги, что имели особую ценность, являясь самым дорогим подарком. Невероятной красоты крохотные бриллианты стоили несколько отцовских зарплат, но он не жалел ни о едином потраченном рубле, это читалось по его лицу в момент первой примерки украшения.       Некуда отступать, позади непроглядная тьма. Некуда бежать, все равно найдут. Такие всегда находят, как собаки с самым острым чутьем. «С уценкой ломбарда может набежит хотя бы тысяча» — с сожалением Мария положила серьги в коробочку. Громкий щелчок закрывшейся крышки спровоцировал новый виток угрызений совести. «Простите, папа. Иначе нельзя».       Неделя пробежала незаметно. Елена Александровна смогла-таки проявить должную организованность, исправно посещая все репетиции, чем, конечно же, обрадовала дочь и позволила вздохнуть с облегчением. Хотя недоверие к слабохарактерной женщине не успело выветриться, и девушка была настороже.       Работа приносила удовольствие, Мария Константиновна имела честь общаться со многими артистами, что захаживали в их швейный уголок. Все были вежливы, относясь с уважением к труду каждого сотрудника.       С тем самым Ваней, о котором рассказывала Анна Федоровна, оказалось особенно приятно контактировать. Он не был до пренебрежения чопорен или высокомерен, образованность его не мешала сохранять простоту речевых оборотов. Каждую примерку болтовня между коллегами никогда не стихала, пока не вклинится тетя Зоя, саркастично подшучивая над простотой Ваньки, распугивая слегка забывшуюся в оживленных беседах молодежь.       Бывала здесь и Аня, что приносила швее чай, имевший сладкое послевкусие, из буфета, наотрез отказываясь брать за это деньги. За два дня до постановки она вручила подруге билет, тараторя, что это будет прекрасный спектакль.       И вот, вечер пятницы, Мария Константиновна ожидала начала постановки, наблюдая как незанятых мест становится все меньше и меньше. Слышались разговоры, что брали начало под бенуарной ложей, где сидела девушка, и рекой текли в дальнюю часть зала, смолкая. Раздался третий звонок, что предупреждал о закрытии дверей, медленно погасли лампы, поднялся занавес. Все начинается с этой самой минуты.       Мелодии музыкальных инструментов из оркестровой ямы медом пьянили разум, заставляя погрузиться в эту чарующую атмосферу дворянства, что разворачивалась на сцене. Маша не в силах была отвести взгляд, Анна Федоровна вжилась в роль, а их химия с Дубровским, в исполнении Ивана… О, Мария Константиновна любовалась бы этим вечность, смакуя каждое соприкосновение, брошенные украдкой взоры.       Цвет юношеской любви — вот та часть романа, что отправляла девушку в мир мечтаний, где каждый человек счастлив, счастлив по-настоящему, любим. Именно эти безупречные чувства уже давно сформировали в голове ещё не взрослой Маши образ «того самого»: кому она будет верна, кого будет благоговеть и загораться от каждого чуткого поцелуя, опаляющего губы.       Но реальность зачастую сметает эту грезу, перечеркивая кривые строчки рукописей и переиначивая все на свой лад.       Марья Кириловна в подвенечном платье упала прямиком в ноги Кирила Петровича, нескончаемо рыдая. Сердце кровью обливалось.       Сама же Мария Константиновна, что при прочтении произведения, что при просмотре спектакля, сцепила руки в замок, держа их на груди. Сострадание к незавидной участи каждый раз колокольным звоном сотрясало все её мысли.       Ей хотелось верить, что хотя бы раз эта история повернет совершенно в другую сторону, влюбленные сбегут, будут друг другу мужем и женой. Нет. Сценарий повторялся, никакого намека на изменения. Как Сизиф, что обречен вечно катить на гору камень, который, как всем известно, скатится обратно, надежды Марии оказывались у подножия той горы в Тартаре вместе с камнем.       — О-о-ой, — какое-то протяжное режущее своей тональностью уши улюлюканье раздалось сбоку. От неожиданности девушка вздрогнула, но не оторвалась от созерцания действа, — Несчастнейшая, прекраснейшая дама, ай, как грустно! — не выдержав, Маша обернулась в сторону такого же посетителя театра, одаривая того раздраженным взглядом.       Высокий клетчатый тип театрально вскинул руки вверх, как бы извиняясь за свою бурную реакцию, а нога его, закинутая поверх другой, держалась так высоко, что того гляди стул вместе с ним упадет на пол, однако ничего подобного не происходило, только грязные носки насмешливо демонстрировали себя публике. Выглядел он престранно. «Штаны ему малы! Факт» — вывод никак не уходил из головы, из-за чего Мария не в состоянии была вновь полностью погрузиться в пьесу с прежней заинтересованностью.       Настал момент встречи с женихом, что был несимпатичен Марье Троекуровой, очевидно её нежелание быть здесь, перед священником, что уже собирался начать обряд. Как же она нуждалась в заветном спасении, но никто не придет. Владимир оставил её погибать птицей в клетке несчастного брака с Верейским.       — Каков жених, — треснувший тенор снова перетянул внимание Марии Константиновны на неугомонного гражданина, чьи глаза наполнил восторг. Он, поправив треснутое пенсне, смотрел прямо в серые глаза, то ли издеваясь, то ли находя это просто забавным, продолжил свой монолог, нагло черпая из чаши терпения желанный напиток, расплескивая тот во все стороны, чем разозлил бы окружающих, — посмотрите, гражданочка, гляньте-ка, гляньте, какой видный жених! — светловолосый мужчина вел себя не лучше любой свахи, что заочно подобрала тебе сомнительную пару. Иначе Маша не могла это истолковать, ведь князь не являлся её любимым персонажем в этой истории.       Все-таки послушавшись, девушка отвела взор в сторону сцены. На нее в ту же секунду вылили несуществующий ушат воды со льдом. Громко сглотнув, всепоглощающий страх заметался внутри, моля о том, что необходимо немедленно покинуть это место. Легкая нервная испарина собралась на лбу.       Антон Борисович, что играл старого дворянина, куда-то запропастился. Снизу, вместо него, рядом с Анной Федоровной стоял Воланд, что с ухмылкой вступил в зрительную дуэль со смертной, не забывая про пассивный отыгрыш персонажа. Неужели никого не смущала резкая смена актера, никого не смущало то, что он стоял без движений и просто смотрел. Хоть кто-нибудь, хоть кто-то… Маша не знала куда деть себя, толпа не спасет её от преследователя, что решил дать ей понимание одной простой истины:       — Dein Leben wird nie mehr dasselbe sein, liebe Maria (Ваша жизнь никогда не будет прежней, дорогая Мария), — девушка слышала это поразительно отчетливо, как если бы профессор находился в метре от неё, или напуганный мозг продублировал предложение с его интонацией, считывая каждое движение открывающегося рта.       Пальцы её вцепились в деревянные подлокотники кресла, невозможных усилий стоило бы отодрать их от мебели. Вдруг Машу намеревались схватить и утащить в неизвестном последней направлении, поэтому хватка ее не ослабевала. «С креслом не унесут, не дамся».       Голос пропал, она попыталась выкрикнуть Ане что-то из разряда: «Беги», но губы лишь шумно втянули воздух. Нет мощи подняться, глаза неотрывно пожирали Воланда, что по сценарию ласково обращался к её подруге.       Неопределенная тревога вырывалась за пределы тела, но не способна была повлиять на застывшую Марию. Она не могла остаться, но и не могла убежать. Вдруг он сотворит что-то с Нютой? Неизвестность вдавливала женскую фигурку в жесткий бархат кресла, удерживая ту силком.       — Актриса, конечно, хороша собой, — клетчатый звучал прямо над ухом, прикрывая рот ладонью от нежелательных взоров, и без него шокированной дамы, — но, как по мне, Вы смотрелись бы вместо неё, вне всяких сомнений, куда лучше, — с радостью утверждал мужчина, — Я думаю они со мной солидарны.       — Кто «они»? — Маша хрипло вопрошала, не узнавая своего голоса, что вернулся к ней. Действительно ли нужен ответ? Но страх за жизнь подруги, находившейся недопустимо близко к Воланду, взял главенство в свои руки.       — Вот же, — следуя глазами в сторону, куда указывали плотно сжатые пальцы, лицо её помрачнело. Между кулисами и занавесом находились: низкорослый крепкий мужчина, нацепивший на голову котелок, а рядом с ним огромный кот, что, завидев внимание к их персонам, встал на задние лапы и махнул передней в знак приветствия.       Это была последняя капля. Мария Константиновна в панике уже неслась быстрее всякого атлета вниз, дабы подняться на сцену и, схватив за руку Аню, уйти отсюда прочь. Но злоумышленники, зная наверняка её план, заблокировали входы, ведущие в зал театра. Пальцы тянули на себя увесистые двери, металлические рельефные узоры которых неприятно вгрызались в них, оставляя следы.       Обреченно крича, она била кулаками со всей силы, но ничего не происходило. Не слышны были и звуки. Прислонившись вплотную, барабанные перепонки не улавливали никаких колебаний.       — Черт! — грязно ругнувшись, Мария побежала к рабочим выходам. Ей было мерзко думать о том, что с Аней после выхода на поклон может что-нибудь случиться. До завершения представления оставалось не более пяти минут, по примерным подсчетам девушки.       Эта гремучая смесь страха и смелости вела её по коридорам. Но, когда осталось преодолеть последний поворот, началась полная неразбериха. Пол, стены, разбились на разного размера полосы и начали двигаться по кругу. Машу укачивало, и весь её последний прием пищи, состоявший из булочки с сахаром и чая, приобретенных в буфете во время антракта, так и норовил выпрыгнуть из желудка, поднимаясь вверх по пищеводу. Не за что было даже ухватиться, приходилось держать равновесие, чтобы банально не покалечить себя.       Она передвигалась аккуратно, но быстро, переступая с одной полоски на следующую. Глиняные осколки горшка затерялись в рассыпающейся по ожившему полу земле. Какое-то растение перекатывалось в этом пространстве. Вращения становились более редкими, и Мария Константиновна, не растерявшись, ринулась к заветной двери. За ней царил приглушенный мрак гримерки, на выходе из которой небольшое ответвление вело к сцене. Взволнованная девушка врезалась в какого-то высокого мужчину, автоматически пропищав жалобное «прошу прощения».       — Куда летишь, савраска? — уточнил Антон Борисович. Швея потеряла дар речи. «Вот он, и никуда не пропал».       — А… Вы куда-то отлучались в последней части представления? — на это мужчина странно изогнул брови, с задумчивостью крутя кончик накладных бакенбардов.       — Маша, нет, конечно! Антон Борисыч выступал так же, как и я, — Анна Федоровна выскочила из-за спины актера, искренне посмеиваясь, — тебя так впечатлил спектакль? А я говорила, что ты будешь в восторге!       «Этого не было? Мне снова померещилась какая-то околесица…». Перед Марией Константиновной будто стиралась грань между возможным и надуманным, но она готова была поклясться, что все это произошло на самом деле. Воланд, кот, очкастый, крупный мужик. Она же не ослепла, это не бред умалишенного. Не хотелось верить в то, что мозг постепенно сходит с ума.       Несколько раз девушка проверила дверной замок квартиры. Окликнув соседку, ответом ей послужила тишина. «Уехала, наверное, в деревню к родным на выходные». Стало неуютно. Оставаться наедине с собой не очень-то хотелось, но деваться некуда. Идти к матери в столь поздний час — сомнительная затея.       Решив принять освежающий душ, что избавит тело от излишнего напряжения, Мария Константиновна очутилась в ванной комнате, где на дверном крючке висел её длинный атласный халат и полотенце. В коммуналках жилищные условия не отличались особенной помпезностью.       Ржавеющая ванна не вызывала никакого желания понежиться в ней дольше, чем требовалось. Скрывшись за шторкой, девушка подставила лицо под струи воды, что расслабляюще стекали по задубевшим мышцам, которые постепенно приходили в норму. Увиденное в Варьете снова пронеслось перед глазами, а присутствие поблизости клетчатого было до сих пор осязаемым.       Осмотревшись на наличие каких-либо признаков чужого присутствия, Маша немного успокоилась, не заметив ничего подозрительного, и села в противоположном конце ванны, обняв рукой колени, вытянула вперед указательный палец, обводя границы квадратной плитки, на стыках которой уже больше пары лет плодился известковый налёт. Медитативное занятие понемногу отвлекало.       Вдоволь подумав обо всем, Мария Константиновна уже мылила корни волос, как со странным треском потух свет в ванной. «Лампочка перегорела?». Высунувшись из-за шторки, она устремила глаза на щель под дверью, через которую был обычно виден свет прихожей.       Темно. Это значило только то, что везде отключили электричество. Ступор и дискомфорт охватили швею. Шум воды вернул ее в реальность, напоминая о недомытой голове. Стоя под душем в кромешной темноте, Мария зажмурилась, хотя ничего не поменялось. Абсолютно аналогичная чернота. Только движение век обозначало, были ли глаза закрыты или открыты.       Послышался шорох, негромкий, но достаточный, чтобы вызвать испуг. Может вернулась Надя с Платошей? Нет, Платон всегда кричит, когда переступает порог дома. Рвано дыша, Мария Константиновна до последнего уворачивалась от мысли, что в квартире сейчас находится не она одна. Плечи сами дернулись, пробираемые отчаянием.       Она абсолютно беззащитная, нагая, стоящая в неосвещенной комнате, омываемая теплым напором. Быстро выкрутив до упора вентили, регулировавшие температуру, босые мокрые ноги соприкоснулись с льняным ковриком, лежавшим на полу. Девушка потянулась за полотенцем, глядя на щель. Кто-то пронесся мимо двери, ибо засеменила тень чужого тела под лунным светом из окна в коридоре. Вопль замер во рту, не покинув его. Крик только подбросит проблем. Вдруг вор? Мало ли.       Практически неуловимо для слуха ткань халата легла на наспех обтертое тело. Капли с волос летели вниз, расшибаясь об кафельную поверхность. Жалобно задрав голову с зажмуренными в очередной раз глазами, Маша шустро промокнула мокрые концы, собирая влагу, что выдавала её местоположение. А может этот кто-то и так знает, что она здесь?       Грохот затрубил в свои фанфары, Мария Константиновна отшатнулась от стены, за которой располагалась бесхозная комната, а была она прямо напротив съемного жилища швеи. У неё в распоряжении лишь несколько вариантов, как следовало бы поступить: бежать на кухню за ножом, но эту идею девушка отмела, ведь обращение с холодным оружием могло выйти ей боком; бежать прочь из квартиры, позволив грабителю разворотить тут все, и этого нельзя допустить; позвонить в отделение милиции — звучит разумно, но нет света; попытаться всеми возможными способами разведать обстановку — уже что-то!       Несколько минут потребовалось паникующей особе, чтобы открыть дверь, не издав ни единого звука. Чуть толкнув её, Мария глянула вперед, затем медленно вытянулась, всматриваясь в серебристые блики коридора. И каково было её удивление, когда глаза заметили нетронутый замок входной двери. А как попасть на третий этаж, если не через подъезд? Окна? Балкон! Но балкон находился в той самой нежилой комнате, которая заперта снаружи ключом, что лежал на небольшом столике рядом.       Колени свело от накатившего напряжения. Мария сделала два шага и в полной дезориентации уставилась на металлическое изделие, что дает право попасть внутрь. «Что же получается тогда… Этот кто-то залез в квартиру через балкон, но выбраться не выйдет». Тревожная громада ретировалась, пусть и не до конца, но знать, что в эту минуту на тебя никто не выпрыгнет — благословение.       Нужно удостовериться: действительно ли злоумышленник шныряет в поисках добычи или нет. А проверить это очень просто: окно в снимаемой Марией комнате выходило не только на пейзажи Москвы, но и давало полный обзор на «соседский» балкон. Не теряя зря времени, девушка уже прошмыгнула к себе, облегченно ширкнув шпингалетом о дверной косяк, загнав его в металлическую дугу.       Вдохнув и выдохнув, Мария Константиновна поплотнее запахнула халат, продвигаясь мимо рабочего стола к застекленной толстой раме. Никого нет. Шторы противного бордового оттенка не развевались по ветру, выпущенные из объятий стен, рисуясь пред ночным городом. Наблюдение за пустым балконом длилось ещё некоторые время, пока не появилось электроэнергия. Теплая лампочка, спрятанная за торшером настольной лампы, озарила рассеянным желтым светом все предметы вокруг. Включили её заранее специально, чтобы добрести до комнаты без неуклюжих эксцессов. Все внутри начало отходить от очередной непонятной ситуации.       — Ich mag Gespräche in einer privateren Umgebung (Мне нравятся беседы в более приватной обстановке), дорогая Мария Константиновна, — волнение накатило по-новой, пробирая секундной дрожью до самых костей. Кто угодно, но не он.       — Как вы попали сюда? — От глупости вопроса хотелось ударить себя по лбу, девушка пыталась храбриться, как нашкодивший ребенок перед родителем, что уже нахмурил свои брови до отметки «нагоняй».       — Как погляжу серьги вы ещё не заложили, — Воланд сидел на диване, по-хозяйски закинув четверкой ногу на колено, затылок его плотно упирался в спинку, локоть согнутой руки покоился на подлокотнике, другая рука вертела открытую коробочку. Из-за тусклого освещения бриллианты не сверкали, а были похожи на простые камушки. Профессор направил убийственно холодные глаза на девушку, пригрозив, — не стоит, Мария Константиновна, поверьте. Уберите ваши прелестные ручки от распарывателя, — она дрогнула, пальцы её, стыдливо спрятанные за спиной, отпрянули от швейного инструмента, цепляясь за край стола.       — Как вы узнали о том, что я сдам их в ломбард? Вы мне мерещитесь, как и пару часов назад, в театре? — не было ясно: ответит хотя бы на эти вопросы мужчина или продолжит рассуждать вслух, игнорируя непонимание со стороны.       Вдоволь налюбовавшись ювелирным изделием, тот захлопнул крышку и отложил коробочку. Воланд будто поглощал весь свет, лампа стала менее яркой. Тени в комнате начинали колыхаться, стремясь к немцу. Он был больше, чем сила притяжения, он — источник всей существующей в мире тьмы, что собралась в крохотной комнатушке. Мария загнала себя в угол во всех возможных смыслах, нет пути к отступлению. Да и получилось бы уйти?       — Вы перестали носить украшения с момента, как увидели почившего Константина Викторовича. Es ist ein böser Witz. Sie werden die von Ihrem Vater präsentierten Ohrringe übergeben und mit dem Erlös werden Sie seine posthumen Schulden begleichen (Злая шутка выходит. Вы сдадите подаренные отцом серьги, а на полученные деньги погасите его посмертные долги) — профессор с превосходством наблюдал за тем, как девушка еле заметно дрожит. Ему не составляло труда вывернуть наизнанку её мысленный поток, отбирая нужную информацию. Уклончивый ответ, не содержащий конкретики, никак не удовлетворил Марию, но она стояла на том же месте, не решаясь заговорить или шагнуть, загораживая лампу, что подчеркивала её изгибы, пуская во все стороны истонченные лучи, которые практически полностью пропадали у дивана, — Ваши органы чувств Вас не обманывают, zweifle nicht daran (не сомневайтесь в этом), — как-то сморщившись, он зазвучал насмешливо, — люди — примитивные существа, что попадают под чары самообмана ежедневно. Они видят только то, что удобно им, либо обращают внимание только на то, что интересно им. Я действительно был на месте того актера, но кого заботит маленькая замена, если сути своей постановка не утратила, — улыбка то появлялась, то пропадала на лице Воланда, пока он говорил.       Хотелось слиться со столом, со стеной, да с чем угодно, лишь бы не находиться напротив мужчины, чьи мотивы были ещё не разгаданы, а потому заботили втройне сильнее обычного. Хотелось прислонить ладони к лицу, чтобы как-то отгородить себя, но тело отказывалось реагировать.       — Что вам нужно? — на выдохе спросила Мария, из последних сил подняв руки и схватившись за края халата, в которых ощущалась псевдозащита.       Воланд поднялся с дивана, взявшись за трость, что появилась из темного угла между мебелью и стеной. Что-то угрожающе громыхнуло в той самой комнате, давление ощущалось с двух сторон. Значит не мессир учиняет эти беспорядки. Каждый шаг отправлял сердце к пяткам, девушка зеркалила его действия, пытаясь сохранять ничтожную дистанцию, что находилась на грани кончины. Дерзкая фасцинация — прием, которым не гнушался пользоваться дьявол, неторопливо подводя свою жертву к «правильному» решению. Они замерли, разделяемые лишь креслом с высокой спинкой. Иностранный гражданин изобразил мимолетную сухую ухмылку, что сдавливала часто бьющееся сердце.       — Du hast etwas, das dir zu Recht nicht mehr gehört (У вас есть то, что по праву вам уже не принадлежит), но я не смею отобрать «это», — ещё больше вопросов всплыло в сознании. Отвлекшись на это, Мария Константиновна потеряла бдительность, подпуская к себе хищника. Воланд безо всяких промедлений расправился с помехой, не прикасаясь к скрипящему креслу, что само по себе отъехало в сторону. Он навис над жертвой, что теперь парализована его присутствием, — наша с Вами игра, милейшая Мария Константиновна, началась. Вы в конечном итоге окажетесь именно там, где должны оказаться, — левый угол рта испортил симметричную улыбку. Скалясь, мужчина продолжал нагнетать, находясь уже в нескольких сантиметрах, отчего Маша втягивала шею, что не помогло, — Я не враг вам, но и не благодетель. Вижу вы напуганы, право, не стоит. Если бы я пожелал наблюдать вас умерщвленной, то церемониться не стал бы, — слова его хлыстом полосовали душу, неконтролируемый ужас никуда не спешил, заковав девицу в кандалы.       Понимание, что от этого человека невозможно скрыться, печально знаменовало крах её обыденного существования. Фундамент трещал, крошась в мелкую пыль, что забивала нос и отягощала процесс дыхания.       — Я не участвую в реализации ваших прихотей, — этот протест дорогого стоил, но воля к жизни рывком дернула её из кокона трусливости, поднимая с колен. Нет, она не сдастся так легко и просто, не падет к его трону с мольбами.       — Вы ещё не поняли, — лицо дьявола приняло опасно безразличный вид, он наклонил голову чуть вбок, продолжая испепелять глазами собеседницу, — ваша светлая вера в собственные силы ощутит полномасштабное бедствие, — мертвецки холодные пальцы заправили сырую, непослушную прядь женских волос. Мария дернула голову, опасаясь тактильного контакта с профессором. Место, где он коснулся её, неистово горело, посылая вал онемения по лицу, начиная от височной части, — Du wirst gebrochen sein, du wirst in Enttäuschung ertrinken. Ihr letzter Tag in Pompeji wird sich unaufhaltsam nähern (Вы будете сломлены. Вы утонете в разочаровании. Ваш последний день Помпеи неумолимо приближается).       Дьявол знал абсолютно все, он знал, что рано или поздно, с виду строптивая девушка, почувствует в нем острую необходимость, намеренно ища того по всей Москве. Все дороги ведут в Рим? Едва ли. Правильнее сказать, что все дороги ведут к сатане. Мария Константиновна остерегалась его. Каждый выпад неизвестного мог спровоцировать череду событий, что неотвратимо порушат весь уклад.       — Давайте разыграем нашу первую партию, — Воланд в контрапосте оперся на трость, заговорщически сузив глаза, — Уступлю прекрасной даме первенство. Все очень просто: вы задаете мне вопрос — я честно отвечаю; и наоборот.       Девушка раздумывала над тем, что бы спросить. Банально будет пытаться выяснить: кто он, зачем он в столице. Эти ответы она, к сожалению, узнает и без уточнений. Негодование заклокотало, как гейзер, что вот-вот высвободится обжигающим столбом наружу, стремясь зацепить наглого немца.       — Чем закончился ваш разговор с моим отцом? — ни грамма страха, этот вопрос волновал её с той поры, как мессир явил себя во сне, специально показывая те самые воспоминания.       — Перед тем, как я отвечу, хочу внести ясность: свой вопрос я адресую Вам завтра, в Грибоедове.       — Но меня никто не… Воланд подставил палец в немом указании замолчать, слегка шипя. Вид его сделался более мрачным.       — Утром. Вы получите приглашение, — сказал, как отрезал. Это было не предположение, ни в коем случае. Профессор все спланировал заранее, с удовольствием приступая к осуществлению своего плана, — Итак, правда в том, — дыхание его чувствовалось под ухом, на самом уязвленном участке кожи. Кровь отлила от некогда розового лица. Девушка сильнее сжала атлас халата, закусив от стресса губы и щеки, — что ваш отец продал душу, добровольно, без принуждения, принеся себя в жертву, чтобы молодая дочь не умерла в зловонной подворотне am Abend desselben Tages (вечером того же дня).