Meine seele

      Смерть отца, Берлиоза. Долги; весь мрак, что тучами сгущался ежедневно, черным вязким месивом вылился на Марию. Грибоедов, Воланд. Её безмятежность, как книга, из которой с особым старанием вырывали страницы, сыпалась, хрустела. Будто дети, веселясь, прощупывают лед, пуская россыпь белесых трещин.       Девушка с остервенением схватилась за кожу сиденья, желая растерзать ту в клочья, но слышались только скребущие звуки. Часто мельтешащие блики фонарей пробегались по лицу, бросая слабый отсвет на потемневшие круги под глазами. Какой к черту отдых может быть, когда вокруг разрушаются жизни людей, включая собственную?       Она постоянно закусывала губы, изнывала от ментальных ссадин. Вспомнив его поцелуи, Мария рассвирепела, стараясь извести гадкую отметину, что по-новой вспыхнула; девушка чесала руки в надежде избавиться от слоя эпидермиса до такой степени, что через пару мгновений они запечатлели на себе продолговатые розовые полосы, от пальцев до запястья.       Отчаяние, как разбушевавшаяся по весне река, вышедшая из берегов, обуревало, цепляясь за ноги ледяным прибоем. Уголки рта дрогнули то ли в улыбке, то ли в еле уловимом намеке на неё. Первый нервный смешок сорвался с уст. После еще один.       — Мария Константиновна, вижу, мессир остался доволен встречей, — спросил, но скорее подтвердил очевидное Фагот, выкручивая руль для поворота. Сердце Марии пропустило удар, дыхание участилось.       — Замолчите, — сквозь зубы цедила она. Голос вобрал всю ненависть, ядовитость, лавиной накрывшие дрожащую девушку, что не в силах была бороться с истерикой. Она рассмеялась, не выдержала. Смех звучал обреченно, с явными нотами дисфории. Снова в ловушке с нечистой. Снова вынуждена находиться там, где не желает.       — Похоже, вы утомились, — высоченный козлиный тембр выводил Машу из себя ещё больше.       Облокотившись о спинку, плечи подрагивали, глаза слезились. Все, что так долго копилось, мучило и истязало, кувалдой ударяя по голове, вышло наружу. Недоставало воздуха, что с редкими вдохами поступал в легкие во время коротких перерывов между приступами безумного смеха. Омерзительно слышать его, видеть, ехать в одной машине. Фагот возвращал её к суровой реальности, в которой нет места счастию и беззаботности, есть жестокость и безжалостность.       — Достаточно! — руки припали к ушам, глуша всякий шум. Содрогаясь, Мария Константиновна тихо вскрикнула. Плотные мокрые дорожки засверкали на свету. Она ещё сильнее сжала голову, сдавленно всхлипывая. Желудок неприятно стискивало, — Остановите машину, — попросила, нет, потребовала швея, уже вцепившись в передние сиденья для опоры. Она с отвращением таранила Коровьева раскрасневшимися глазами.       — Велено было доставить вас домой, — клетчатый в упор не воспринимал никаких обращений, продолжая ехать.       — Остановите машину, — зашипев, девушка, подкованная резкой вспышкой адреналина, схватилась за дверную ручку, — либо я выйду сама. Вряд ли мессир останется доволен выполненной спустя рукава работой, — очередной смешок слетел с губ.       Говорить ей было невмоготу, но иного выхода не было. Она пустым алогичным взором смотрела вниз, на свои ноги. Механизм сработал, дверь щелкнула, отворяясь, но не полностью, придерживаемая девушкой. Явно не пребывая в восторге, Коровьев дал по тормозам. Он не успел среагировать, повернуться к ней, дабы утихомирить; Мария выбежала на бульвар.       Отдалившись на несколько метров от треклятого автомобиля, она согнулась, высвобождая рвоту из желудка, та с характерным звуком шлепнулась на почву. Трясущейся рукою, далеко не с первой попытки, справившись с собачкой сумки, девушка извлекла из кармашка платок, с вышитым цветком. Утерев губы, швея закашлялась от неприятного квашеного послевкусия в ротовой полости.       Ночная Москва трепала её взмокший от испарины лоб. Успокоившись, Мария выпрямилась, посматривая на редких людей, шедших где-то там, в противоположном конце улицы. Сладкое ощущение прохлады отрезвляло. Девушка догадывалась, что Коровьев никуда не уехал, так как сквозь пелену истеричного наваждения, она не уловила шума отъезжающей машины. Нехотя взглянув на дорогу, Мария Константиновна убедилась в этом. Мужчина уже выбрался наружу, важно поправив жокейский картузик.       Поехать с ним до её дома? Нет уж, избавьте. Разум веретеном навивал на себя пряжу мыслей, как можно прогнать прислужника Воланда. Стержень решительности укрепился в ней. Рука подалась вперед; девушка тыльной стороной ладони дала отмашку Фаготу, что он свободен, но высокий с сажень мужчина не сдвинулся. На что она лишь самодовольно усмехнулась и прошептала: «Я сама дойду до квартиры, или привлеку внимание общественности, пока вы насильно тащите меня». Коровьев состроил ехидную гримасу, погружаясь обратно в транспорт. Какое-то время автомобиль не отъезжал от бульвара, но очередное движение кисти руки побудило водителя все-таки завести мотор и убраться восвояси.       Мария Константиновна не верила, что наконец-то осталась в одиночестве. Борясь с вновь накатывающей тошнотой, она побрела в совершенно противоположную от места проживания сторону.       Тихий стук. Никакой реакции. Мария коснулась двери вновь, но настойчивее. Донеслись недовольные возгласы. На пороге появилась Анна Федоровна, облаченная в домашний халат.       — Маша? — недоуменно уточнила она, не уверенная в том, что видит.       — Вечер добрый, Аня, — швея виновато склонила голову, опасаясь встретиться глазами с подругой.       — Ты как тут? В смысле…у тебя все в порядке?       — Нюта, прости, могу я переночевать у вас? — отвечать вопросом на вопрос невежливо, но Мария Константиновна лелеяла надежду на ночлег. Такая просьба лучше всяких объяснений кричала — ничто не в порядке. Стены родного съемного жилища стали чужими. Бегло пробежавшись по озябшему от ночного воздуха силуэту девушки, Анна впустила её.       — Аннушка, кто там? — в передней показался молодой мужчина, держащий на руках засыпающего ребенка, что изредка морщился, крепко обвивая отцовские плечи.       — Коля, это Маша — моя подруга, — актриса ограничилась сдержанной улыбкой. Они поняли друг друга без слов. Немой разговор прервался, Николай удалился в другую комнату, вероятно, в спальню.       Анна Федоровна бодро подхватила подругу под локоть, заводя её в гостиную. Скромный уютный интерьер расслабляюще накрывал, прогоняя дрожь.       Расположившись на диване, девушки сохраняли гнетущее молчание. Мария опустошенными замершими глазами уставилась на сервант, зачарованная хрусталем дорогого сервиза.       Аня хотела было что-то вымолвить, да осеклась, прикусив язык. Сейчас добиться какой-либо информации — гиблое дело. Подскочив, она прошмыгнула на кухню, побрякивая там посудой. По возвращении Анна передала подруге чашку с потемневшей водой. Пахло чем-то лекарственным. Чуть бурая жидкость слабо рябила, омывая стенки.       — Пей.       Мария Константиновна залпом проглотила содержимое, ощутив знакомую валерьяну на языке. Это вряд ли поможет, вряд ли избавит от тревоги.       Воланд. Только имени хватало, чтобы по рукам разбредались мурашки. Но больше всего Машу притесняло нечто иное. Она боялась дьявола, это правда, боялась его могущества.       Погладив ладонь, которую пару часов назад не обделил вниманием мужчина, прощаясь будто возлюбленный, что-то призрачно теплое скользнуло внутри. Это пугало пуще остального. Неужели сердце её трепетно отзывалось на его действия?       «Он дурманит меня. Наводит марево, что сбивает с толку». Мария Константиновна изо всех сил отторгала всякие мысли о привлекательности мессира. Его суть — искусить, с извращенным изяществом поработить. Она вталдычивала сама себе, что намек на симпатию — талантливо воссозданная им иллюзия, принуждающая уверовать в её истинность. Претило и то, что за завесой страхов спряталось искаженное восприятие.       — Аня, — одинокая слеза очертила угловатый подбородок, — уволюсь, мочи нет, — как на духу выпалила Маша, задрожав. Осточертели неурядицы, загадки.       Анна Федоровна ожидала чего угодно, но никак не этого. Актриса шумно втянула носом воздух, уперевшись лицом в кулак. Что она могла сказать, чтобы не потревожить травмированное сознание? Ей стало не по себе, даже сигареты не соблазняли забвенной горечью. Разжав ладонь, девушка прижала палец к плотно сомкнутым губам. Как поддержать подругу? Колеблясь в нерешительности, она все-таки полушепотом произнесла:       — Мы можем тебе помочь? — за ободряющим касанием последовало отрицательное мотание головой, — Я знаю как тебе тяжело, — она подбирала нужные слова, — не стесняйся обращаться ко мне. Давай поступим так: я предупрежу Зою Михайловну, что тебя не будет пару дней. Она понимающая, не станет допытываться. А ты пока обдумай все хорошенько, взвесь. Иногда импульсивные решения не дают ожидаемого результата, — Аня по-сестрински чмокнула Марию в макушку, — Доброй ночи.       Уже на выходе из комнаты Анна Федоровна услышала тихое, хриплое «спасибо». Это все на что хватило девушку. Свет погас.       Коснувшись подушки, она сгребла одеяло, прячась под ним чуть ли не с головой. По-детски подобрав большой кусок под ноги, Мария тяжело выдохнула, жмурясь, прислоняясь плотнее к стенке дивана. Ложиться спиной к комнате она не намеревалась, по понятным причинам.       «Не верю ни единому слову». Швея опасалась, что мессир вездесущ, и никакие ограждения, баррикады, крепости не остановят его. Если он того пожелает, то может оказаться прямо здесь, горделиво восседая напротив, томительно дожидаясь начала их очередной «партии».       Открыть глаза она не решалась, рвано дыша. Вдруг девушка поднимет веки и станет свидетельницей того, что её предположения сбылись. Нет-нет, что угодно, но на гостиную та не посмотрит, хоть с силой оттягивайте кожу — закатит глаза, но не удостоит Воланда и кротким взором.       Руки обхватили плечи; вся она сжалась, как эмбрион. Тишина убаюкивающе качала слабнущую девушку, даруя организму сон; такой беспросветный, полый, темный, безо всяких образов в нем.       А меж тем, из Грибоедова выплывали поддатые люди, живо обсуждая Ивана Бездомного. За сей картиной пристально наблюдал мужчина. Глаза его были наполнены печалью. Ему безразличен скоро начавшийся дождь, разгоняющий интеллигенцию. Болезненно-угнетенный, раненный в самое сердце. Его меланхолия радушно принимала капли, что настырно мочили костюм.       — Вы случайно не писатель? — с явным немецким акцентом обратился к тому Воланд, уже надевший на голову шляпу. Для него день складывался как нельзя лучше. Столько событий за последние несколько часов, и это не конец. Дьявол заприметил новую жертву сразу же, как проводил даму.       — Писатель, — доставая сигарету, он склонился к предложенному огню зажигалки, — А вы, судя по акценту, из Германии?       — Да, из Германии тоже, — с некоторым ехидством он смиренно наблюдал за остекленевшими глазами визави.       Капли горстями встречались с каменной кладкой, мгновенно покидая ливень. Студеная влажность подкрадывалась незаметно, прибивая пыль к асфальту.       Прикрываясь неоднозначными речами, Воланд подал идею творцу, вдохновляя того. Он тешил свое эго? Едва ли. Разве что руководствовался сугубо личным интересом. Новые люди? Как интересно. А много ли поменялось в этих новых людях? Или же старые пороки обрели другой смысл? Нет, ничего тайного в этом не было, все осталось, как было прежде.       Сломленный автор не брезговал излагать смелые доводы, чем весьма забавлял сатану. Его голос сквозил смесью досады, разочарования, непринятия. Как домино, одно чувство падало на другое, образуя кривую линию из лежащих под углом костей.       В душе образовывался шторм, погребая мужчину под огромными волнами неотвратимости произошедшего. А судьи кто? Приземленные, чванливые, загордившиеся мужи? Коль все останется как есть, то литература обречена.       Написание романа? О, это было бы славно. Славно для Воланда, что нашелся тот, кто увековечит его деяния, сам того не ведая.       — Wenn du nicht akzeptiert wirst, bedeutet das nicht, dass du eine seltsame Person bist (Если вас не принимают, это не значит, что вы странный человек)- немец завел руки за спину, разглядывая черты мужчины.       — Hier ist es anders, wissen Sie, wie Sie Dissidenten behandeln? (Здесь все иначе, знаете ли вы как относятся к инакомыслящим?) — потроша сигарету, изрек он, выдыхая табачный дым, что рассеивался, дрейфуя меж капель.       — Ich kann nur raten (Могу лишь догадываться), — лицо Воланда озарила улыбка, сочащаяся сарказмом и выделяющая тончайшие продольные бороздки от крыльев носа до губ.       Наверное, в другое время этого человека считали бы гением, но в нынешних реалиях его творческий полет прервался столь же резко, как закончившийся внезапно ливень. Птенец, не сумевший взлететь. Как прискорбно. Но знаете ли вы, что отличает настоящего писателя? Его страсть к работе. Ставя на кон все, настоящий писатель будет идти наперекор людям, что не сведущи в понимании изложенного, хранить верность своему мировосприятию. И однажды признание посетит его. Будь то один верный читатель, или же…       Сверкнув глазами, профессор с превеликим наслаждением поддерживал беседу. Каждая фраза раззадоривала его. Унимая в себе порыв зааплодировать мужчине, он ограничивался пристальным зрительным контактом, улыбаясь все шире. По неведомым для нового знакомого причинам, тот различил в дьяволе что-то отдаленно знакомое, некий образ. Воланд знал наверняка, что эта встреча не оставит равнодушным писателя.       — Es ist Zeit für uns, Professor zu werden (Нам пора, Профессор), — окликнутый немец обернулся на возглас высокого мужчины.       — Ich gehe, Genosse Korovyov! (Иду, товарищ Коровьев!) Загадочные персоны яркими мазками окрасили воображение литератора, что крутил в руках только что полученную визитку.       Утренние лучи стремились попасть в каждый угол квартиры. Мария Константиновна апатично рассматривала потолок, отпуская поводья размышлений, что уносили её как можно дальше. Всадница из неё вышла никудышная. Не контролируя курсирующие воспоминания, она как-то умудрилась приподняться на локте, потирая веко.       «Импульсивные решения порой не приносят ожидаемого результата». Горестно хмыкнув, она встала с дивана, расторопно отряхивая платье, что смялось после сна. Да, наверное, Анна права, однако…об одном принятом решении Мария сейчас явно не жалеет.       На носках прокравшись, будто боясь быть застуканной, девушка очутилась в прихожей. Вслушиваясь в каждый шорох, до её ушей доходил только тихий храп Николая. Не обнаружив Анну Федоровну на кухне, она снова вернулась в просторный коридор. Настенные часы расчеркивали цифру двенадцать и пять. «Рано. Не будить же их».       Под руку ей попался лист бумаги и перьевая ручка, что так зазывали взять их, лежа на полке трюмо. Склонившись, она начала писать:       «Нюта, я безмерно благодарна тебе за то, что вы позволили мне остаться. Не пойми меня… — Мария зачеркнула это предложение, наспех водя пером туда-сюда, из-за чего брызги чернил въелись во вкрапления бумаги, впитываясь и создавая грязь на белой поверхности, — скоро встретимся. Я уеду из Москвы на пару… — девушка цыкнула, старательно маскируя последнее слово под плотным черным слоем, — на день».       Оставив записку на том же месте, она вытянулась, посмотрела вниз, перечитывая написанное.       С чувством выполненного долга Мария Константиновна покинула квартиру, не забыв закрыть дверь поплотнее. Не на ключ, конечно, но так, чтоб ни у кого даже не было соблазна подумать о том, что можно спокойно попасть внутрь.       Быстро перебирая ногами, она торопилась на электричку до сельца, как его нарекли около сотни лет назад, Власиха. Кто только не владел данными землями: и молдавский князь, и коллежский асессор.       Сейчас там, на даче бывшего купца Вагау, занимались производством вакцин для армии, которая определенно нуждалась в этом. Хотя простым селянам до этого нет никакого дела.       На ходу открыв сумочку, девушка выудила кошель, пересчитывая купюры и монеты. Вышло пять рублей. Этих денег хватит, чтобы добраться до деревни, даже останется больше половины, что несказанно обрадовало Марию. Ей никак не хотелось показываться в квартире, Надежда с сыном вернется только вечером, и то не точно.       Гонимая невидимым, скорее выдуманным, преследователем, она ускорилась, а после, заметив приближающийся трамвай, сорвалась на бег. Гнусное чувство, что её вот-вот схватят, не покидало девушку.       Как назло сзади послышалось спешное шарканье. Сердце ухнуло куда-то вниз. Недолго длился миг спокойствия. Нашли? Выследили? А может и не пытались искать… Чуть не запнувшись, Мария не сбавляла темпа, жадно хватая воздух ртом.       Кто-то настигал её, ибо шаги раздались совсем близко. Неприятный холодок пробежался по спине, щипая позвонки. Тугой узел из нервов завязался внутри. Ещё немного и она в безопасности, транспорт вот-вот притормозит у остановки.       Совершив последний рывок, за несколько секунд Маша преодолела порядка десяти метров, чуть ли не запрыгивая в трамвай, чем удивила кондуктора, что в непонимании разглядывал запыхавшуюся шатенку.       Но её воображение сыграло с ней злую шутку; расплачиваясь за билет, она негромко ахнула, серый взор не увидел никого ни на остановке, ни поблизости, ни, уж тем более, вдалеке.       — Разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям из Москвы? — почтительный тон Азазелло молил о дозволении.       Помолчав какое-то время, Воланд расслабленно откинулся назад на резном стуле, взмахнув рукой, легко изрек звонкое «Да», что для Степы Лиходеева значило только одно, а именно — конец. Но не тот конец, о котором можно подумать. Наступил конец его проживания в нехорошей квартире.       Голова Степана не успела коснуться пола. В то время, как директор падал, теряя сознание, он растворялся, не оставив после себя и легкой дымки.       — Тепло ли нынче в Ялте? — любопытствовал Бегемот, цепляя очередной маринованный гриб острыми зубцами вилки.       — Как знать, — Коровьев восклицал, пожимал плечами, мало заботясь о том, комфортно ли мужчине на другом конце страны, — Может тепло, а может нет! Экая погодка там — черт её разберет, — трескотня эхом отскакивала от стен, мечась по помещению.       Кот пробурчал что-то неразборчивое под нос, прожевывая гриб.       — Ты нам лучше поведай вот что: как так получилось, что тебя оставила с носом смертная? — прервал рассуждения Фагота Азазелло, обнажив в зверином оскале клык.       На колкое замечание демона немногословная Гелла хмыкнула, растянув уголки рта в слабой усмешке, не отрываясь при этом от своего занятия, старательно омывая ноги мессира. Воланд держался отстраненно, отпивая вино из фужера.       На сей выпад Коровьев наигранно всплеснул руками, скрываясь за личиной крайнего негодования. Он мог ерничать, переигрывать, насмешничать вплоть до того момента, пока не придется нести ответ перед дьяволом.       В полумрак комнаты словно вовсе не попадало солнце, что разыгралось на улицах столицы. С появлением свиты «нехорошая» квартира впитывала мрачную ауру, преображаясь под её воздействием.       — Так что же, любезный Фагот, — низкий голос Воланда разбил тишину в щепки, игнорируя всякие ужимки клетчатого, — ответь нам.       — Эта фурия… — мужчина вмиг притих, встретившись с повернутым в его сторону лицом сатаны, что изогнул бровь, сохраняя непроницаемое выражение, — Эта девица совершенно разбушевалась. Готова была выпорхнуть из машины. Гневалась, неистовствовала на каждое мое замечание, мессир, — говор его сделался абсолютно чистым, без скачков тональности, дребезжания, крикливости.       Никакой реакции не последовало. Воланд возвратил взор к камину, вращая бокал, по стенкам которого размеренно стекали ножки алкоголя. Озадачило ли это Коровьева? Однозначно. Как-то неловко Фагот уселся за длинный стол, стягивая с головы картузик. Приказа он не ослушался, но кто же знал, что беснующаяся шантажистка переиначит задуманное. Терзался ли клетчатый? Нет. Однако беспокоило его только то, что произошедшее как-то могло пустить ситуацию на самотек.       Тусклые лучи коснулись его редких, подобных куриным перьям, усов, отчего те пестрили и переливались. Бегемот взгромоздился на поверхность стола, деловито вышагивая.       — Будет тебе, успеешь ещё выслужиться пред мессиром, — кот, заискивая, облизнулся, — Молчу-молчу, — демонстративно «виновато» он закрыл пасть лапой, прыснув.       Вновь воцарилось молчание, нарушаемое потрескиванием горящих дров. Гуща пламени неторопливо поглощала древесину; кора чернела, края тлели, покинутые огнем, что переходил дальше. Языки хаотично, но быстро покачивались.       Блики постоянно перемещались по холодному и сосредоточенному лику дьявола. Воланд, укрытый плащом собственных дум, смотрел. Смотрел одновременно вперед и в никуда, осмысливая будущую последовательность эпизодов. В любом случае, все складывалось именно так, как угодно ему. Разве упустил бы он из виду нюанс, способный скорректировать не в благополучную сторону скрупулезно составленный план? Никоим образом.       Будучи виртуозным стратегом, мужчина был на шаг впереди. Пока ты убежден, что сумел превзойти его, дьявол уже обставил тебя, заставляя любоваться им со спины. Небольшие отклонения от заданного курса не способны были ни на йоту что-либо поменять.       — Встреть нашего гостя по всем канонам гостеприимства, — отставив бокал на столик, мессир скрестил меж собой пальцы, обращаясь к Коровьеву, что тут же резко кивнул, — Vergiss nicht die Einladung für die Dame (и не забудь о приглашении для дамы).       Колышемые ветром деревья шелестели зелеными облаками листвы. Бредя по хорошо знакомой тропинке, Мария всматривалась в линию горизонта, на поле из колосьев проросшей пшеницы.       Минуя ухабистую дорогу, она вымученно заулыбалась, приближаясь к немного осевшей с годами избе, откуда она выбегала быстрее ящерки, шустро семеня ножками на встречу с друзьями.       Деревня потеряла прежний приятный облик, стала какой-то блеклой, окутанной шалью, связанной из старости ветхих строений. Разъехалась и вся ребятня, что выросла так скоро. Хотя ой как не хватало тех детских визгов, причитаний деда Семена, в чей огород они частенько залезали, смахивая жуков с картошки, во время игры в прятки; а он только шутливо бранился, грозясь доложить родителям о пакостливом поведении, но так никогда и не выдавал их.       — Ба! Машенька, ты ли это? Уж с весны не видывала твоего личика, — пожилая женщина одними только глазами обласкала правнучку, — по делу какому прибыла аль просто навестить?       — Всё и сразу, — как-то безжизненно отозвалась девушка, присаживаясь на лавку рядом с Пелагеей Павловной, что сразу же утешающе похлопала её плечо, невесомо, еле уловимо, — как вы тут?       — Сама знаешь. Изымают все ироды, и положенное, и наше. Молока вдоволь не попить, мясу не поесть, — старуха раздосадовано проскрипела, опустив глаза на землю. Мария Константиновна знала, как непросто сейчас приходилось деревенским. Колхозные закрома вычищали полностью. Сельское население довольствовалось скудными крошками с барского стола. Кто мог — мигрировал в город, бросая все, в поисках лучшей жизни, — что-то только совхозовцам и выдают, — на это швея угрюмо поджала губы, положив голову на плечо прабабушки, которая повидала на своем веку достаточно, но свыкнуться с относительно новыми порядками было все также нелегко.       Наверное, так и должно быть, страна заново строится, налаживает систему. Да не устраивало это Марию. Равенство? Какое же это равенство, если обделяют половину людей? Коммунизм казался чем-то недостижимым, в какой-то степени утопичным. Но кто она такая, чтобы спорить с высшими порядками? А как же голод, последствия которого столь явны, что лишь недалекий не обратит на них свои очи?       — Возвращайся в город, мама… — собрался комок, она не могла закончить мысль, застрявшую в середине горла, не хотела произносить вслух горькой правды. Мария не делала вид, что не замечает очевидного, предпочитая мириться с этим наедине, не делясь наболевшим.       — Горбатого могила исправит, черного кобеля не отмыть добела. Запить небось пыталась? — возмущенный тон Пелагеи Павловны спугнул воробья, скачущего под ногами. А Маша молчала. Молчала, не зная как ответить, — слабину дала Ленка, не в неё ты пошла, не в неё…отцова ты дочь. Царствие ему небесное, — голос пожилой женщины смягчился.       Внука она уважала. Болезненно ей давалось осознание, что скоропостижно скончался от туберкулеза сын (порядка десяти лет назад), теперь смерть не обошла стороной и Константина, прибрав мужчину к своим лапам.       Разделенные полоской из сорняков по деревенской дороге шли Мария и Пелагея. Первая слегка придерживала немолодую женщину, которая давно уже отвыкла ходить дальше собственного двора. Останавливаясь, она старалась отдышаться, притормаживая резвое дитя.       — Погоди чуток, дочка, — девушка терпеливо замирала, отмеряя взором остаток пути. На окраине Власихи проживала некто иная, как хорошо известная всем ведунья — Авдотья Никитична.       Селяне костили её, не скупясь на нелестные выражения. Отвергнутая отшельница терпела и это; двери её дома при всем этом неуважении были открыты для любого, кто искал помощи. В такие моменты люди, как по щелчку, забывали о предрассудках, кланяясь в ноги старухе, сламываемые хворью. А она то и дело оголяла в усмешке кривые, темнеющие зубы.       Изношенные петли калитки, ни разу не смазываемые маслом, с противным скрипом пропустили гостей на территорию Авдотьи. Замшелые ступеньки крыльца неприятно смердели сыростью.       За распахнутой дверью не видно ничего, кромешная темнота. И непонятно вот что: а было ли за порогом дома хоть что-то, или же шагни ты внутрь, то провалишься в бездну. Веяло из закутка чем-то тухлым, едким, из-за чего выступали непрошеные слезы. Будто это амбре напало исподтишка, нещадно колотя глаза и нос.       — Авдотья! А, Авдотья? — прикрикнула Пелагея Павловна, призывая ведунью, — помоги нам, родная.       Уши шевельнулись, уловив тяжелое кряхтенье, сопровождаемое непонятными причитаниями. На крыльце показалось страшное, изуродованное не то что морщинами, а какими-то огромными, как пиявки, родинками, по цвету ничем не отличавшимися от этих червей.       — День добрый, Авдотья Никитична, — Мария Константиновна уважительно склонила голову, дабы не обидеть женщину, — обращаюсь к вам… — она в ступоре застыла, изумленно наблюдая, как та вскинула три сомкнутых пальца, чтобы, по-видимому, перекрестить её, но вдруг остановилась.       — Ты кого привела ко мне, Пела?! — взревела старуха, с широко распахнутыми глазами схватившись за сердце, — Душегуба проклятого панну?       — Окстись, Авдотья! Побоялась бы Бога! Такими словами бросаться!       — Я ещё не выжила из ума, хоть и не молодка уж, — ведунья схватилась за крест, одними губами нашептывая молитву.       — Никитична, да будь же ты человеком! Она к тебе с Москвы приехала, совету хочет, — просяще обращалась к ней обескураженная Пелагея Павловна.       — Ах, совету хочет! Она-то?! — тыча в Марию пальцем, Авдотья ядовито плевалась, повышая тон, — Чужая она! Не наша, не миру принадлежит, — женщина зло сощурилась, — но покамест и не им. Его она, меченая, — как от удара хлыстом, разрезавшим кожу надвое, Мария дернулась, — Болтается над пропастью. Ещё и в мой дом беду притащит! Экая гадина!       — Да как же…       — Обожди, бабушка, — Мария подняла руку в приказном жесте, неотрывно глядя на скорчившуюся «колдунью», — Авдотья Никитична, я не уйду отсюда, пока вы не поговорите со мной, — строго отозвалась девушка, продолжив, — Вы можете кричать, клясть меня сколько вашей душеньке угодно, хоть за вилы хватайтесь, не прогоните. Уйдете — усядусь на пороге, пока Вы не снизойдете, — прослеживались некоторые стальные ноты в голосе, от прежней искренней доброжелательности ничего не осталось.       Старуха задумалась, снуя глазами по девичьей фигуре и ища подвоха. Напористость девушки насылала на неё громаду подозрений. Не похоже, чтобы та лукавила.       «Как правдошная ведь сядет» — заключала Авдотья. Но и боязно впустить Марию, от которой во все стороны исходила темная энергетика. Да настолько мрачной она была, что ведунья понимала: позволить ей задержатся на лишнюю минуту — к скорой бесовщине.       На камне нерешительности были начертаны два указателя. Стоя на мнимом перепутье, местная ведьма сильнее перебирала пальцами крест. Какую дорогу она выберет? Одному богу ведомо.       Перекрестившись и уставившись на крышу крыльца, Авдотья просипела:       — Пелагея, иди домой, не жди её. Помогу по старой дружбе. Ради тебя только грех на душу беру.       — Храни тебя…       — Иди, иди скорей! — старуха не стала дослушивать благословения, настаивая на быстром уходе, чтобы никакая дрянь не прицепилась к пожилой женщине.       Приземлившись на табурет, Мария Константиновна неуклюже закинула ногу на ногу, чувствуя давящий взор Авдотьи Никитичны.       Небольшая комната с завешанными черными плотными тряпками окнами походила на пристанище каких-то сектантов. Никаких ламп в доме не было, только свечи, чей парафин заляпал дубовый стол. На присыпанных солью подоконниках лежали связки полыни.       — Благодарю вас.       — Не лебези, — гаркнула старуха, вытащив откуда-то игральные карты, — быстрее закончим — быстрее вздохну спокойно.       Маша обхватила колени с нервозным нажимом. Но, если уж знающаяся с силой, не сумеет ей помочь, то никто не сможет.       Неизвестность волочила по полу плеть, намереваясь замахнуться, чтобы с каждым новым ударом вбить тревожность поглубже, смешивая её с кровью в цельную массу. Зрачки завороженно следовали за движениями ссохшихся пальцев, что перетасовывали колоду.       Пламя свечи слабо задрожало, отбрасывая странные тени. Родинки старухи становились похожи на зияющие дыры. «Как будто Баба-Яга…» — шальная мысль, пробежавшая, как мышь, никак не тронула Марию Константиновну.       Авдотья Никитична с пренебрежением и громкими хлопками выложила на стол три карты рубашкой вверх. О раскладе на будущее швея что-то да слышала, но сама никогда не гадала.       — Сама перевернешь иль мне потрудиться? — ворчала она. Девушка кое-как помотала головой, будто это стоило невероятных усилий, — ладно, — уже менее агрессивно ведунья явила ей «внутренности» карт, воротя нос от увиденного. Маша склонилась над столом, рассматривая масти: пиковый король и тройка, бубновая пятерка, — в обычных случаях трактовка была бы мягче, но это не твоя ситуация, — женщина побарабанила пальцами, формулируя вывод, — Темноволосый мужчина вьется вокруг тебя, жесток по натуре своей, очень опасный оппонент, — Мария Константиновна сглотнула спертый, душащий воздух, — Финансовая проблема твоя, свалившаяся снегом на голову, разрешится. Уж не знаю как, такого карты не скажут. Подавленность и стресс следуют за тобой по пятам, рассудок твой мутится.       — Что же мне делать? — робко поинтересовалась Мария Константиновна, мучая прядь волос. Старуха как-то странно искривилась, кивая ей, буравя глазами длинные каштановые локоны.       — Срезать надо бы и сжечь; бесы хватаются за них, путают, жизнь отравляют. Но… обещать ничего не буду.       — Режьте, — тихо умоляла девушка, надеясь на то, что это хоть как-то поможет спровадить демонов из жизни.       Ведунья поднялась с насиженного места и побрела в противоположный угол, копошась в немалых размеров сундуке.       Лезвия ножниц сверкнули чуть ржавым железом. Маша ощутила, как голова её вздернулась вверх. На половицы беззвучно приземлялись один за другим шелковистые локоны.       — Собери волосы, не распускай до полудня следующего дня, не провоцируй нечистую, — наказывала Авдотья Никитична, состригая оставшуюся часть. Теперь кончики достигали лопаток, струясь темным водопадом, — молись. Много молись, не отрывая лба от пола.       Под покровом ночи, одетый во все черное гражданин скрывал свой лик под куполом зонта.       Щелкнув пальцами, он принял в руки бумажный сверток, который впоследствии передал лидеру небезызвестной троицы, нанесшей не так давно визит Марии Константиновне.       Грузная компания мужчин похожа была на свору дворовых бесхозных собак, с чьих скалящихся пастей стекала слюна при виде горячо желаемой награды.       — Смею признать, ваше предложение нас весьма удивило, товарищ, — центральный из них облизнул пересохшие губы и всучил своему «коллеге» импровизированный конверт, — Пересчитай-ка, Владислав.       Мужчина, носивший кепку, довольно заулыбался, разворачивая сверток и шурша купюрами.       — Молчите? Нам такое по душе. Любим мы тех, что доказывают все на деле, — трио омерзительно рассмеялось, — А вот пустословов никто не любит, — поджигая сигарету, он выбросил спичку куда-то под ноги, затягиваясь.       — Здесь три тысячи, Сергей, — вклинился с азартом в беседу Влад.       — Ну, уважили-уважили, любезнейший, — подал голос третий, рукоплеская в напускном восхищении.       — Рады, что труд работяг нынче ещё в фаворе, — главный, откашлявшись, харкнул на асфальт, одобрительно приговаривая, как им льстит такая оплата, — Ну, что же, — он выпустил клубы дыма в ночной воздух, — Опять молчите? Не беда! Мы вас и без слов прекрасно понимаем, с такими-то аргументами, — указав зажатой между пальцами сигаретой в сторону пачки денег, заключил вышеупомянутый Сергей, — Повезло-с Марии Константиновне заиметь такого влиятельного покровителя, да. Давайте же зафиксируем нашу маленькую договоренность, — он протянул руку незнакомцу.