Meine seele

      — О чем ты думала, мама? Скажи мне на милость! — Мария Константиновна в гневе хватала волосы на затылке, силясь контролировать колеблющийся от негодующего к откровенно злобному тон голоса.       — О нашем благополучии, — Елена Александровна чувствовала себя сапером, на чьей коже снует колючее дыхание смерти, проходя по минному полю. Один шаг — конец. Шансы пятьдесят на пятьдесят. И, кажется, мина вот-вот рванет.       Девушка резко поднялась со стула, который со скрипом отскочил от взбешенной Маши.       — Я даже не знаю что хуже: неоправданная попытка пьянства или же безрассудно принимаемые тобой решения, — она взмахнула руками в крайнем возмущении, после скрестив их на груди, — ты хотя бы понимаешь к кому ты обратилась за помощью? Да что вами всеми движет?! Жажда быть частью этого элитного сборища? Мама, нас никогда не подпустят ближе дозволенного. Ни-ког-да, — Мария начала ту борьбу, которая заведомо обречена на провал в реалиях нынешнего общества.       В одиночку не по силам сломить установки, укоренившиеся ещё со времен не так давно распавшейся империи. Хоть понятие сословности и стало расплывчатым, оно не гарантировало никакого одинакового положения в масштабной иерархии влияний. Коммунистическая «буржуазия» костьми ляжет за идею, за занимаемый пост, в конце концов, за власть. Грызня, не имеющая конца, — аллегория на людскую гордыню.       Мария Константиновна не лезла в это: спокойная жизнь, без визита хищной наружности «коршунов» комиссариата, казалась куда более привлекательной.       — Знаешь в чем соль? — она ядовито задалась риторическим вопросом, не надеясь услышать ответа от бледнеющей при выражении гнева матери, — Вы пресмыкаетесь пред всяким, кто имеет вес, пред всяким, кто может как-то повлиять на ход вещей. А догадываетесь ли Вы о цене такой «дружбы»? Что мешает им в любой момент выбросить неугодных, подобно ненужной безделушке? Зачем это покровительство от тех, кто всегда держит наготове нож, предназначенный для спины человека, что ещё вчера был соратником? — Маша вновь оказалась за столом, напротив Елены Александровны, перекрестив между собой пальцы и уперевшись локтями в столешницу. Подбородок инстинктивно лег на сплетенные ладони. Её взор пристально выискивал признаки раскаяния на нервно дергающихся губах. Девушка, сидящая во главе стола, транслировала властный образ.       — Влюбленный мужчина склонен к напористости. Он бы тебя ни за что не предал, — едва различимо подытожила женщина, избегая зрительного контакта.       Вензели вязаной скатерти увлекали её изгибами, линии которых тянулись к центру, к круглой сердцевине с небольшой прорезью. А далее, за экватором, потерянную Елену категорично осматривала дочь. Пересечь эту незаметную границу не хватало духу, посему приходилось срамяжливо и виновато держать голову опущенной.       Мария Константиновна, пышущая раздражением, возненавидела тот самый день.       И речь не о знакомстве с дьяволом, не о том роковом вечере. К удивлению Маши, она отбросила все навязчивые мысли о нем, не коря и не виня его. Будто бы Воланд выступал в роли стороннего наблюдателя, внимательно следя за каждым витком спирали жизни девушки бритвенно-острым взглядом, но не более.       Она возненавидела ту светскую встречу, организованную с подачи МАССОЛИТа на даче какого-то писателя пять лет назад…       Прогретый беспощадным июльским солнцем воздух ничуть не обременял собравшихся визитеров. Статные женщины обмахивались шляпами, гоня жару прочь. Мария Константиновна не являлась исключением, утомленно посылая слабые освежающие потоки к лицу.       Берлиоз, как важный начальник, горделиво расхаживал по вымощенным полопавшейся брусчаткой тропинкам, присоединяясь к каждой группе и вслушиваясь в обсуждаемые темы с особым старанием, изредка вставляя свои комментарии и тут же направляясь к другому кругу.       Девушка не без труда сдержалась, чтобы не закатить глаза. Данное участливое поведение расценивалось актом проявления должного уважения к пришедшим.       Непроизвольно фокус внимания перескакивал на властных коммунистов. Такие мероприятия никогда не проходили без присутствия политиков. Но здесь опускались рамки формальностей и все остальные как-то легко и скоро принимали за данность статусных гостей.       Константин Викторович озабоченно поддерживал диалог с неким литератором, который подозвал присоединиться к ним высокого мужчину.       Кажется, шишка из ЦИК. Недешевый костюм с идеальными строчками, дразняще поблескивающие запонки на рукавах рубашки, начищенные туфли; ни одна деталь не ускользала от наметанных очей швеи.       — Самохвалов — правая рука Калинина, — раздался вкрадчивый шепот где-то поблизости, — с сыном прибыл.       Мария прищурилась, изучая его фигуру.       Острый подбородок, впалые щеки, седые зачесанные волосы и этот взгляд… Взгляд очень суровый, в некоторой степени анализирующий, выискивавший подвох. Было ли это издержкой профессии или нет, но нахождение рядом с ним подавляет. Подобно яркому светилу, что нещадно морит людей духотой, глаза Самохвалова, оттененные нависанием век, способны вытрясти из человека душу.       На некоторые фразы он часто щурился, плавно, надменно оценивая говорящего сверху-вниз, и потирая подбородок двумя пальцами. Такие персонажи двигаются по линии жизни резко, но с особым изяществом, не зацикливаясь на окружающих. Они не прощают ошибок, не прощают неосторожно оброненных слов.       Порядком утомленная сей зрелищем девушка побрела к крытой веранде, спасаясь от солнцепека.       Озеро неподалеку от дачи маняще утягивало мысли. Сбросить сандалии да медленно войти в воду, чувствуя облегчение, — вот она благодать. А вокруг никого, и только старый рыбак на противоположном берегу, укрытый громадой деревьев, задумчиво выжидает клев, отбивая глухую, неразборчивую мелодию по коленям. Мальки кучками шустро подплывали бы к кромке.       Но нет, вместо этого Мария Константиновна, как и полагалось послушной дочери, молчаливо сопровождала родителей.       Елена Александровна с дежурной улыбкой кружила рядом с мужем, отвечая только тогда, когда следует, смеясь только тогда, когда уместно.       Машу перекосило от аверсии. Что-что, а вот льстить, угождать кому-либо казалось чем-то низким в нравственном отношении.       Внезапное столкновение выдернуло её из размышлений, являя настоящее. Пред ней возник относительно высокий, темноволосый парень. Отчеканив сухое «прошу прощения», Мария склонила голову, удостоив на прощание юношу коротким взглядом. Но тот не в силах был уйти, куда намеревался, и, более того, смотрел ей вслед.       Он понял, что никогда не сможет забыть её глаз, её расслабленной походки, её лоска чуть вьющихся волос. Для влюбленности нет понятия «вовремя», она приходит столь внезапно, когда того совсем не ждешь. И кажется это таким странным, словно автор душещипательного романа перевернул страницу рукописи и, взявшись за перо, начал творить.       «Влюбился, как мальчишка». Точка.       — Максим! — стальной лязг отцовского голоса старался небрежно смахнуть пелену грез, но Максим Александрович всё ещё благоговейно вперил взор на камни, по которым ступали девичьи ноги, а после, размеренно возводя взор кверху, лицезрел девушку в тени беседки, что с меланхолией перебирала пальцами лепестки темно-алых бутонов пышных роз.       Константин Викторович не мог ошибиться в суждениях, отмечая с каким явным, но спокойным восхищением Самохвалов-младший рассматривал его дочь.       Корысть заглушила доводы совести, ехидно толкая последнюю. Вердикт её суда таков: не все то, что свершается из выгоды, ужасно по природе своей. Полностью оправданный этим мужчина не прогибался ни под каким грузом вины. В голове с звучной трелью вырисовывался четкий план.       А далее все шло, как по маслу: невзначай сказанные меткие фразы, недолгие расспросы, клещами выудившие ту самую правду из юноши, обсуждение формальностей, и, наконец, договор.       О, как же греховно Константин радовался этому стечению обстоятельств. Выросший в провинции, не видевший яркого света божественного пантеона вседозволенности он получил ту заветную, пусть и косвенную, возможность приблизиться к этому, встать в один ряд с «ними»; теми, кому он втайне завидовал.       Рабочий день тянулся по-особенному долго, но Марию подобный расклад абсолютно устраивал. Шитье стало той соломинкой, за которую она ухватилась, не раздумывая, сохраняя трезвость ума. Перед глазами то и дело возникали фантомы прошедших дней, но объем накопившейся работы быстро перетянул одеяло сосредоточения на себя.       Прислонив лезвия ножниц к столу, девушка монотонно разрезала ткань, наслаждаясь хрустом материала. И звук этот ласкал уши не хуже музыки известных композиторов. Умиротворение теплым коконом заключило Машу в объятия.       Зоя Михайловна, что не так давно покинула их обитель с партией новых рубашек, действительно не стала ничего выведывать, только вкрадчиво поинтересовалась: «сейчас-то все хорошо?».       «Всё хорошо…». Выражение, сказанное, как нечто само собой разумеющееся, когда от тебя ожидают именно такого ответа, было похоже на правду не больше, чем Пушкин на Маяковского.       Мария массировала лоб, пытаясь смягчить головную боль, что никак не отставала от неё, обгладывая изнутри и периодически мешая нормальной деятельности. Моргание доставляло дискомфорт.       Потянувшись к картонной коробочке с булавками, девушка выложила с десяток подле лоскутов. Ещё пара часов и можно собираться домой.       Сладко потянувшись, она тут же согнулась, нависая над столом, будто её со всей силы ударили, голова пульсировала от подскочившего давления.       — Да что же такое… — тихо прошипела Мария, не опуская рук, словно остерегаясь того, что болезненные ощущения лишь усилятся.       Застыв в таком положении на некоторое время, тиски симптома ослабевали. Наконец руки опустились.       Расположив выкройку на ткани, Маша скрепляла элементы булавками, ловко хватая одну за одной. Дверь тихо приоткрылась, в проеме показалась Анна Федоровна. И все бы ничего, да только кожа её была белее, чем первый снег, нижняя губа ненатуральным образом подрагивала.       — Ты одна тут? — с недоверием озираясь по сторонам, актриса прошмыгнула в кабинет, поплотнее прикрыв за собой дверь.       — Как видишь, — Мария в недоумении изогнула бровь, наблюдая, как Аня мялась, переваливаясь с ноги на ногу, — Зоя Михайловна отлучилась.       — Да-да, я видела её в коридоре, — она звучала так потерянно, что внутри швеи неприятно заныло беспокойство, — Маша, — широко распахнутые глаза слезились, — Я, кажется, убила человека, — плечи часто ходили то вверх, то вниз, выдавая очевидную панику.       От этого заявления Мария замерла, но руки, на автомате выполнявшие работу, не успели среагировать, загнав иглу булавки под тонкую кожу пальца. Капли крови, подобно сочному гранату, мелкими редкими зернами окрасили выкройку, просачиваясь далее, к изумрудному полотну ткани.       Шикнув, девушка дернула палец, хватая другой рукой какую-то тряпку.       — Что? — широко распахнутые глаза уставились на встревоженную Анну, — кого?       — Ты ведь знаешь, что Берлиоза переехал трамвай? — Маша неопределенно кивнула. Забыть «выступление» Ивана Бездомного в Грибоедове она сумеет ещё не скоро, — всё списали на несчастный случай… — Аня всхлипнула, поднеся ладони ко рту. Чуть успокоившись, она на одном дыхании затараторила, — Михаил Александрович поскользнулся на масле. Я-я… я купила тогда бутыль, но по неосторожности р-разбила, — частое дыхание кричало о подступающем начале нервного срыва, — и пошла, чтобы купить новую, ведь нужно на чем-то готовить… Маша, клянусь, я не замышляла ничего плохого!       — Спокойно, — девушка притянула удрученную Анну Федоровну за плечи, перенимая себе всё волнение и вину, хотя второй формально не было, — это действительно несчастный случай, — Маша прерывисто гладила подругу по волосам, шепча, — ты не убийца, Нюта. Ты и мухи не обидишь, уж я-то знаю, — актриса вцепилась в воротник рабочей формы, ища укрытия, будто Марии по силам было спасти её, уберечь от порицания, — Послушай. Слушаешь? — Мария ощутила слабое покачивание подбородка на плече, — Твоей вины в этом нет. Не ты толкнула Берлиоза под трамвай, не ты. Он не углядел, не понял. В жизни имеют свойство приключаться страшные вещи, но не всегда в этом обязательно кто-то виноват. Оставим это между нами, — пока швея ободряюще похлопывала содрогающуюся женскую спину, в комнату бодрым шагом вошла тетя Зоя.       — Э, что это вы тут обнимаетесь? Хорошее что случилось али как? — женщина поправила толстые очки у переносицы, хитро стреляя глазками.       — Аня волнуется перед новой постановкой, — парировала Маша, сохраняя оберегающую позицию.       — Ой, полно тебе, Анька! Ты у нас вон какая, ух! — женщина сжала кулак, тряся им в воздухе, — дама-то видная, слово забудешь — так мужики и не заметят! Обаянием бери, — добродушно подмечала Зоя Михайловна, облизывая палец, чтобы ухватить лист справочника.       — Зоя Михайловна, не забраковали рубашки? — Мария Константиновна ловко перестроила коллегу на нужные рельсы.       — А, нет, конечно! С тобой дела вон как шустро пошли, милая, — женщина расцвела, кивая для пущего подтверждения.       — Николай в курсе? — Мария Константиновна держала спичку, наблюдая, как подруга дрожащими пальцами подносит зажатую меж губ сигарету к огню. Анна отрицательно помотала головой, втягивая горечь и пуская ту к горлу, — не говори ему. Ещё подумает невесть что.       — Не буду, — актриса все ещё тряслась, как осиновый лист, остекленевшими глазами смотря под ноги.       Её мало волновало серое пятнышко грязи на туфле, которое раньше она бы точно сразу же попыталась оттереть, чтобы ни единая деталь не испортила опрятного образа. Едкий дым рассасывался сам по себе, пропадая под фонарной полосой желто-рыжего оттенка.       Колоннада Варьете укрывала девушек от растущей луны, что холодным цветом окутывала город, настигая прохожих, как сбегающих узников, светом огромного прожектора. Переработки в стенах театра ни для кого не являются новостью, особенно в период активной подготовки к спектаклю. На сегодня план был выполнен, а отдых вполне заслужен.       — Позволь, — Маша потянулась к женскому запястью, выжидающе пригвоздив серые очи к тлеющему кольцу.       — Ты же не куришь, — невероятно, но Анна Федоровна оставалась рассудительной, даже при учете психологического потрясения. Мария Константиновна не убрала руки, с некоей мольбой глядя на неё.       — Всё бывает впервые, — вымученно усмехнувшись, швея поднесла сигарету ко рту, колеблясь в сомнениях: а нужно ли?       Но внутренний клубок страхов распутался до такой степени, что набросил вымазанные в нервном дегте нити на ноги, тормозя движения.       Фильтр встретился с губами, девушка плавно затянулась, ощущая, как по горлу со всей мощи зарядил никотиновый дым. Откашлявшись, Маша ухватила сигарету покрепче, снова поглощая отраву.       Как же просто человеку отгородиться от всех бед через привычку. Но проблемы никуда не уходят, молча, с нескрываемой увлеченностью следя, как кто-то ищет в этом убийственном занятии облегчение, чтобы потом, будучи раздавленным разочарованием, снова припасть к пагубным вещам.       Мозг, словно закутанный в пленку, сдавался в плен мнимого расслабления от сужения сосудов. На выдохе, сквозь белесую завесу, Мария протянула табачное изделие назад, не чувствуя ни необходимого облегчения, ни наслаждения.       Пустота. Такая же черная, как его зрачки, расширенные в полумраке комнаты, что закрывают радужную оболочку… Девушка раздраженно закусила щеки изнутри, тряся головой, будто стараясь выпотрошить навязчивые помыслы о дьяволе, но те, как прищепки, закрепились на подкорке, чем ещё больше злили.       Подобно проявляющимся в растворе фотографиям, Маше чудилось, что отпечатки Воланда на теле становятся такими же явными. Аллергические пятна, окрасившие шею в алые тона.       И больше всего пугала эта неопределенность внутри, неоднозначность. Будто воля покинула тело, не смея ослушаться приказа. А против ли она была изначально? Этого вопроса Мария Константиновна всячески избегала. Конечно же, против. Кто в здравом уме отнесется адекватно к контакту с дьяволом?       Однако что-то внутри предательски нашептывало, неразборчиво, но слишком настойчиво, чтобы проигнорировать. Что-то диаметрально противопоставленное здравому смыслу…       Пустой коридор, ни единого источника света. Ржавый аромат крови неприятно поднялся к ноздрям, плывя по пищеводу к желудку, который судорожно сжимался, превозмогая рвотные позывы.       Девушка качнулась, наощупь двигаясь вдоль стены в неизвестном направлении. Занозы царапали папиллярные линии.       «Какая-то необработанная древесина» — Мария не удивилась ни странному месту, ни темноте.       Нога наткнулась на мягкий объект. Нечто крошечное взлетело вверх, едва задевая лицо. По характерному жужжанию можно смело подытожить — муха.       От мысли, на чем намедни сидело насекомое, Маша с ужасом перескочила возникшее «препятствие», ускоряя шаг. Что-то тухлое… Что-то, что уже мертво…       Хотелось бы не думать, очистить разум, но воображение, переживающее, что девушка может упустить важные детали, суетливо подсовывало отвратительные кадры.       Неровно вспоротое брюхо твари, словно лопнувший арбуз, чья корка не имеет ровной каймы. Выпавшие органы, обваленные в луже крови и опилках, бесформенно расположились неподалеку друг от друга. Зловоние трупного яда, ставшее густой массой, что пузырем надулась вокруг головы, полая часть которого душит углекислым газом. Искореженная туша, не вызывающая ничего, кроме правдивого отвращения.       Периферийное зрение уловило щель, еле заметную, в паре метров от девушки.       Не крутясь по сторонам, Мария Константиновна твердыми, но крайне медленными шагами, практически не отрывая стоп от пола, дабы предотвратить внезапные сюрпризы, двигалась к тусклому просвету, что делался ярче и ярче, по мере приближения.       Тошнило, дышать не представлялось возможным. Зажав нос, девушка, не робея ни секунды более, ибо находиться в чертовом коридоре с мертвечиной — невозможно, толкнула, как оказалось, хлипкую «сарайную» дверь.       Не оборачиваясь, с зажмуренными веками, Маша захлопнула её, не решаясь пошевелиться или, как минимум, выпустить из хватки ладоней старую, дряблую дверную ручку, будто непонятное чудовище или человек, от этой версии она сглотнула, может встать и начать ломиться наружу.       Когда дыхание выровнялось, а сердце перестало отбивать бешеный ритм, Мария открыла глаза, и тут же обомлела. Непроходимый лес. И что самое жуткое — абсолютная тишина. Буквально. Ни шума ветра, ни шелеста колышемых им листьев, ни птиц, притаившихся в гуще ветвей.       Словно ведомая внутренним побуждением, девушка взбиралась выше, туда, где виднелась тропа из утрамбованных засохших еловых игл. Зеленый навес хвои закрывал хмурый небосвод, и сквозь редкие прорехи лесного одеяния неяркими вкраплениями различались серые кляксы. Вплоть до мечтанного холма пришлось преодолеть бурелом, чьи загрёбистые сучья так и норовили продырявить кожу. На икроножных мышцах вразброд созревали щиплющие ссадины.       Пройдя по той самой тропе, Мария Константиновна оказалась на границе небольшой поляны. Лицо её исказило не то удивление, не то ступор. В центре, средь пепельного оттенка травы, находилась свежевскопанная могила с самодельным крестом из двух перевязанных палок. Никакой эпитафии, прибитой к нему.       Девушка осторожно сделала шаг вперед, затем ещё один. Навстречу Марии, с противоположного конца поляны, вторя её движениям, шел человек, а вернее будет сказать — женщина, чей лик укрыт под черным кружевом вуали. В согнутом локте та несла букет жемчужно-белых лилий.       Маша замерла, фигура повторила движение. Не могло не нервировать то, как это «существо» подражает ей. Но интуиция не трубила об угрозе, будто с неизвестной они знакомы.       Поровнявшись у земляного бугра, что следует вскоре пересыпать на усопшего, которого почему-то не было на дне вырытой ямы, но все соответствующие приготовления произведены, девушка изо всех сил напрягала глаза, что никак не могли распознать черт лица.       — Кто вы? — Мария вопрошала так тихо, волнуясь, что кроме них здесь может быть кто-то ещё.       Женщина, подойдя к кресту, возложила к замшелому основанию букет и, подойдя ближе к швее, перебросила вуаль, как свойственно обычно делать жениху на свадьбе, демонстрируя лицо. — Я — это ты, также как и ты — это я, — девушка не чувствовала животрепещущего ужаса от вида близнеца. Почему-то всё чудилось нормальным, словно та не причинит вреда, — Мы существуем неразрывно, единым целым. И видится мне, ты не понимаешь, что это за место, — пустые глаза походили на зеркало, чья задача лишь показывать отражение, но в серой глубине Маша явственно видела что-то родственное, — Небытие. Для каждого область предстает разной, кто-то не видит ничего, кроме белого или черного простора.       — Когда я шла сюда…что это… — концы фраз никак не могли скрепиться в узел логически обоснованного вопроса. От мимолетного возвращения в коридор сердце защемило.       — Вероятно, воплощение страха, страха потерять кого-то, кто тебе дорог, или же нечто иное, — с задумчивостью пройдясь по лицу «оригинала», копия заключила, — Ответа никто не знает.       — Почему именно лес? — Мария доверяла девушке, как себе, хоть это и звучало абсурдно, но принять за чистую монету её слова она пока не была готова.       Близнец молчала.       — Чья это могила?       Расстояние между ними стремительно сократилось. Швея не слышала, как дышит собеседница, и не видела, как вздымается грудь, но почему… Почему она выглядела такой настоящей? Такой понятной?       — Твоя, — Машу бросило в холодный пот, пальцы дрогнули, — Вот какая беда, наш создатель, — та сослалась на отца, — не зная подоплеки подобного кощунства, позаботился о том, чтобы конечной точкой существования стало ничто; не ад и не рай, такая роскошь тебе может теперь только сниться.       — Но ведунья сказала, что… — Мария Константиновна воспротивилась, отбрыкиваясь от перспективы возлечь на ледяную, сырую почву.       — Авдотья не знает всей правды, — с презрением отчеканил двойник, — Душа опорочена чужой жертвой и не является более чистой, но и дьявол не имеет над нею власти. Неприкосновенность и жизнь — результат сделки, — шумный выдох встревоженной особы эхом облетел поляну, — Но не обольщайся, — напряжение вновь застучало в висках, — Мефистофель ныне преследует свою цель, — близнец сменила тему, указав пальцем в углубление, — это — результат выбора. Если вовремя не смекнёшь, как следует поступить, то попросту погибнешь и пропадешь, покоясь здесь. Не останется ничего: ни твоего духа, ни отголоска разума, ни тела…в будущем, — она шагнула ближе, но Маша не отступила, — Небытие на то и небытие, что несет в себе лишь шунью. Знаю твои мысли, не его ты бойся, не от того бед жди, но и бдительности не теряй. И есть два исхода, один из возможных пред нами, — кивнув в сторону, девушка проследовала глазами за движением ко дну могилы, на котором из ниоткуда выросла третья копия, но вид её оставлял желать лучшего.       Собственное изувеченное тело превратилось в лавровый венец, ставший свидетельством триумфа кошмара. Каждый огромный синяк оттискивал на душе незамутненные печати Деймоса, — Подумай дважды, Мария. И поспеши.       — Я сплю?       — Как знать… — перед глазами все заплясало, чернеющим круговоротом унося девушку от близнеца.       Раннее утро, которое могло стать беззаботным, забитым рутинными делами, но таковым в результате не ставшее, омрачил внезапный посетитель, настойчиво требующий встретить его.       Так и не оставив следа помады на чашке, Мария Константиновна распахнула входную дверь, чем застала Самохвалова врасплох, ведь он уже занес сжатые пальцы для очередного стука.       С момента, как девушка узнала правду, прошло не больше недели.       — Доброе утро, Маша, — мужчина с нежной улыбкой приветствовал её.       Они сидели в комнате, не разбивая тишины. Мария молча извлекла из шкатулки часть накопленных денег, протягивая их Максиму.       — Мне не нужны одолжения, оставшуюся часть я выплачу со временем, — но Самохвалов деликатно сжал её ладонь, призывая вернуть купюры обратно.       — Я не приму от тебя ни рубля, — он разочарованно выпустил тонкие пальцы.       — Оставим это благородство. Чего ты хочешь?       — Маша, — мужчина моляще обратился к девушке, как раскаивающийся преступник.       — Ответь, — серьезный тон выстегивал всякое стеснение.       — Не будь так строга. Почему ты прячешь сердце в каменной крепости? Я желаю, чтобы ты была в безопасности, — он взял женские руки в свои, поглаживая мягкий бархат кожи большими пальцами, — Стань моей невестой. Мы столько лет не переступали рубеж приличий. Я обещаю, нет, — он нахмурился, тщательно продумывая, что сказать, — клянусь. Клянусь, что не доставлю тебе проблем. Любой каприз, любая прихоть — в моих силах обеспечить всё, стоит только захотеть, — «Даже очистить мою душу?» — саркастично думала она, вспоминая тот сон, — Без согласия и пальцем не трону. Я ждал все эти годы, могу подождать ещё, но… если примешь мое предложение, то никто не посмеет посягнуть на твое спокойствие.        Мария не вырывала рук, но и комфорта прикосновения не дарили. Тепло его тела было столь чуждым, отчасти неприятным.       С другой стороны девушка почувствовала тяжесть дилеммы. Невозможно вечно скитаться в одиночестве, отсекая любые возможности сближения с кем бы то ни было, но и принятие Максима Александровича, как спутника жизни, приравнивалось к плевку в ядро принципов. Однако решимость огласить приговор, значащий только конец, таяла, словно воск под мерцающим фитилем, заставляя колебаться.       Слабый проблеск сострадания нашел пристанище в ней. Она не желала ему зла, не желала, чтобы того коснулись бедствия, следующие за ней по пятам после появления дьявола. Жизнь сейчас походила на акробатический трюк, но есть загвоздка… Мария не циркачка, и балансировать на канате, проходя над пропастью ада, не обучена, а посему любая ошибка может оказаться фатальной.       В силу характера девушка никогда не потянула бы за собою других людей, обрекая тех на муки, не попросила бы спасения, не желая остаться в долгу.       Банальное милосердие раскрепощало вину и стыд. В ней нет и не было склонности к чрезмерному садизму, поэтому Маша, набрав побольше воздуха в легкие, как перед заплывом, изрекла:       — Нет, мне жаль, но…       — Просто позволь мне быть рядом, о большем и не прошу, — Максим оставлял короткие поцелуи на ладонях, не отрывая глаз от предмета воздыхания, — Один вечер, Маша. Я докажу, что достоин. Пожалуйста, один вечер. Если все-таки откажешь после этого, то я приму отказ достойно.       Она согласилась, пообещав себе, что не втянет его в дьявольские игрища, проведя с мужчиной их последний совместный вечер.       Представьте, что вас одели в несвойственный вашему стилю наряд, привели вас туда, где вы испытаете не то что дискомфорт, а весь спектр негативных эмоций, начиная от тоски и заканчивая безнадежностью. Представили? А Марии Константиновне и представлять не надобно.       Она брошена на корм акулам, что среагируют на каплю пролитой крови с расстояния сотни метров, медленно плывя к ней.       Легкое шелковое платье на лямках, что чересчур подчеркивало изгибы тела из-за оттенка, близкого к коже, оформленное бахромой, являлось последним писком европейской моды. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, как такая вещица оказалась на Маше. И всю эту пошлость, как считала девушка, прикрывала только меховая пелерина. Волосы собраны в низкую шишку, передние пряди уложены зигзагообразно. Скольких же хлопот это стоило, руки затекали на весу, пальцы от сахарной воды прилипали друг к другу, словно склеиваясь, но все старания окупились, поскольку поток комплиментов лестной рекой лился пол вечера.       Гремели тосты, но по какому поводу? Кто ж его разберет. Мария Константиновна ежилась от неловкости, будто её готовили к торгам, в качестве самой изысканной и дорогой вещи, главного венца аукциона; иного объяснения, почему Самохвалов настаивал выглядеть «именно так», не нашлось. Но она стерпела и это, в уме понимая, что потерпеть осталось всего ничего.       Вокруг под тягучие мотивы танцевали гости, другие предпочитали коротать время у буфета, придирчиво чмокая в поисках чего-то съедобного. Некоторые порядком напившиеся личности обхаживали дам, услужливо предлагая тем выпить за компанию.       — Как тебе? — практически вкладывая в руку фужер с шампанским, чьи пузырьки, соревнуясь, взмывали вверх, любопытствовал Максим.       — Мероприятие на любителя, — коим она не была. Веселый гомон празднества травил лживым энтузиазмом, парфюмом с нотами алкоголя, табака и прочих прелестей. Мария Константиновна безрадостно отпила щекочущую язык жидкость, глядя куда-то сквозь стекло.       — Я хотел представить тебе кое-кого, — подозрительно довольным голосом отчитался спутник, — А, прекрасно! Вот и он! Guten Abend (Добрый вечер), — боковое зрение уловило до боли знакомый силуэт: высокий, мрачный, утесняющий. Девушка медленно повернула голову, видя, как мужчины пожимают друг другу руки, — Профессор, — с почтением кивая, рассыпался в любезностях Самохвалов, — Знакомьтесь…       — Не нужно. Мы знакомы, Максим Александрович, — это шипение при выговаривании отчества парализовало даму.       Сердце Марии пропустило удар, что с болью резонировал, достигая нервных окончаний. Дьявол перевел властный взгляд на неё, не обращая никакого внимания на собеседника, будто тот третий лишний. Если описывать данную ситуацию, то в качестве вывода стоит указать, что Мария Константиновна оказалась зажатой между Сциллой и Харибдой, но отнюдь не в фигуральном смысле.       Выдерживать натиск каждого из них по отдельности — одно дело, но когда эти двое оказались одновременно рядом, то подсознание начинало истерично биться в ужасном нервном трепете.       — Du siehst toll aus (Вы выглядите великолепно), — слегка наклонившись, Воланд по-джентельменски поднес её ладонь к губам, еле касаясь ими изящной кисти. Машу обдало холодом, однако внутри полыхало кострище, разведенное смятением. Неизведанные ощущения, как набирающие скорость качели, решетили границы личного пространства.       Максим Александрович улыбнулся, преисполненный гордостью. Все-таки приятно осознавать, что тебе завидуют, а видел он в этом поведении именно зависть. Жаль только, что узость мышления не давала возможности взглянуть на вещи под иным углом.       — Профессор, не порадуете ли вы нас, простых обывателей, чем-то интригующе интересным? Так скажем, разомнетесь перед выступлениями, — Маша в изумлении распахнула рот. «Он либо самоубийца, либо глупец». Уголки губ Воланда незаметно приподнялись. То ли от того, что дьявол считал её мысли, то ли от идеи Самохвалова.       — Конечно, нельзя допустить всеобщей скуки, — мужчина вновь окинул женскую фигуру пристальным взором, словно отмечая что-то про себя, — Ich habe nur eine Anfrage (Только у меня одна просьба), — не сводя глаз с бледнеющего лица, он обращался к Максиму, — С вашего позволения могу ли я обмолвиться парой слов с вашей прелестной дамой? Не поймите меня превратно. Вам не о чем беспокоиться, — Мария за долю секунды втянула и высвободила глоток воздуха. Она хотела как-то намекнуть, что лучше не потакать его прихотям, но Максим Александрович, как болванчик, у которого напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, залезал в раскрытую пасть льва, испытывая судьбу.       — Не буду вам мешать, — на фоне Воланда он выглядел юнцом, которого спровадить проще, чем щелкнуть пальцами.       — Что ж, Liebe Maria (Дорогая Мария), — немец доминировал в начавшемся ментальном сражении, не утруждая себя лишними аргументами. Они попросту ни к чему.       — Знаете, Профессор, не имей я хотя бы малейшего представления о вашей истинной… «работе», то подумала бы, что это череда совпадений, — Мария Константиновна безо всякого интереса качала фужер с шампанским, всматриваясь в тьму дьявольских очей, но не видя ничего, кроме собственного скрываемого испуга, — Думаете, что я поверю в случайность вашего знакомства?       — Мария Константиновна, вы определенно умеете делать комплименты мужскому полу, пусть и ненамеренные, — он ухмыльнулся, вытягивая правую часть рта, — отрадно узнать, что вы-таки признали мое могущество, но спешу вас уверить: с Максимом Александровичем нас и вправду связала воля случая, — подавшись к её уху, Воланд прошептал, — Aber wie immer kannst du mir natürlich nicht glauben (Но вы, как и всегда, конечно же, можете мне не верить), — будто щелкнув девушку по носу, мужчина принял исходное положение, ожидая всплеска негодования или боязни, чей темп бурления совпадал с многократными ударами сердца.       — Не заставляйте гостей ждать, это неприлично, — она развернулась на каблуках, покидая его. Признаться честно, эта реакция заинтересовала сатану куда сильнее, чем стандартные проявления опаски.       Может внешне Мария и казалась уверенной, но ей хотелось сбежать отсюда, без какого-либо предупреждения. Её тряхнуло, как при лихорадке. Швея чувствовала, что Воланд идет следом. Ещё хуже было не слышать оповестительного стука трости.       — Фагот, — скомандовал профессор Коровьеву, что нарисовался, словно из воздуха, — чем мы будем потчевать собравшихся господ?       — Момент, — клетчатый, стоявший перед толпой, начал суетливо копаться во внутреннем кармане пиджака, — где-то здесь. Так-с, не то, не то, — крикливым козлиным голосом жаловался мужчина, и в этот же миг он вытащил из-за пазухи немаленького кота, — А ты-то откуда взялся, вот ведь оказия! — зрители восторженно охали, с превеликим удовольствием наслаждаясь представлением.       Бросив Бегемота на пол, Фагот продолжал поиски непонятно чего. Черный комок, приземлившись на лапы подле Марии Константиновны, поднялся, распрямился и буркнул, — Кота обидеть каждый может, — затем, отвесив низкий поклон девушке, мурлыкнул, — мое почтение, — демон тут же пропал и поминай как звали.       — Нашел, — победоносно объявил Коровьев, расправляя роскошную ткань, всхлопывая её. Как в кармашек способно влезть что-либо крупнее паспорта — загадка.       Маша недоверчиво держалась поодаль, но не сводила глаз со свиты, будто ей бы удалось их остановить.       Приблизившись к пустому обеденному столу, он расстелил текстиль под разгоряченные бодрые хлопки.       — Пиру быть! — восклицание подогревало нетерпение загипнотизированного сборища. Дернув за края и размахивая импровизированным флагом, клетчатый восторженно махнул рукой на появившиеся блюда, — медальоны в медовом соусе, прошу, — скрываясь за спиной хозяина, резюмировал он.       Как по сигналу, люди сорвались с места, распихивая друг друга.       То, с какой жадностью они чуть ли не воевали за еду, повергло Марию в шок. Рой саранчи с наслаждением проглатывал целиком мясо, не жуя и не смакуя вкуса. Неистовствующий разгул развернулся до таких масштабов, что летали тарелки, слышалась нецензурная брань.       Воланд, как король сего действа, равнодушно оглядывал происходящую вакханалию, не увидев в ней ничего нового. Все то же хорошо известное чревоугодие. Добавить к общей композиции гордыню, алчность, зависть — получится квинтэссенция порока. И, если бы люди были жадны только до еды, но… Увы и ах!       Эгоизм — неизлечимая болезнь человечества, что дарит вечное процветание отрицательной энергии.       — Мясо второсортных мышей не стал бы есть даже бродячий бесхозный кот, — брякнул сзади Бегемот, отчего Мария испуганно дернулась. Мясо мышей? Ей было до омерзения тошно. Неужели никто не уразумел, что это не говядина или свинина? Горло на уровне инстинкта сжалось в позыве, но девушка с усилием затолкала рвоту назад.       С каждым проглоченным куском толпа зверела, бесконтрольно кидаясь с кулаками в драку, дабы отхватить ещё немного, совсем чуть-чуть, ведь хуже не будет. Как можно отказаться от столь невероятного угощения? Словно зависимые и нездорово одержимые, они драли волосы, выхватывали из рук остатки, царапались, пинались.       Мария Константиновна не выдержала разразившегося безумия, спеша потребовать от Самохвалова, чтобы тот доставил её домой.       — Максим, ничего не получится, давно нужно было сказать, да и…       — Я все понимаю, — легкий блик печали сверкнул в глазах, — но уж чаю-то на прощание выпьем?       — Чаю? Это можно, — ей было неудобно, но спокойно от того, что он действительно принял отказ без агрессии.       Однако у входа в подъезд лицо помрачнело, да так, что заходили желваки, однако этой перемены Маша не заприметила, идя спереди. .       Мария крутила в руках чашку, стараясь угнаться за тиканьем настенных часов.       — Могу я обнять тебя напоследок? — девушка слабо кивнула, чуть улыбаясь, чтобы хоть так не выдавать неловкости. Мысленно она распрощалась с неудачным эпизодом жизни.       И каково же было её удивление, когда пальцы, обведя угол скулы, схватили шею, грубым размашистым движением ударяя голову о столешницу. Ложка в чашке тревожно звякнула, расплесканное содержимое теперь лужицами въедалось в разлохмаченную копну волос. Лоб пронзила тупая боль.       Но не успела Мария прийти в себя, как её лицо задрали кверху, чтобы та могла смотреть ему в глаза.       — Ну, что же ты, моя милая Маша, новых эмоций захотелось? — наигранно жалостливо уточнял он.       — Я…не понимаю…о чем ты, — голос надломился из-за неестественного положения связок.       — Очередная ложь, — цокая, негодовал Максим, сгребая волосы, — не держи меня за идиота. Я лично видел, как вы играли в «гляделки» с буржуйской мразью, — выплевывая слова, он переходил на крик, — Что, повелась на рыбку покрупнее? Уже и лечь готова была под него? — девушка хрипела, не в силах отвечать, — То есть я вытащил тебя из ямы с дерьмом, бегал за тобой все эти годы, чтобы ты нос воротила? — рывком Самохвалов швырнул хрупкое тело на пол. От столкновения с дверным косяком в пояснице выстрелило. Готовую подняться Марию непозволительно дерзким пинком вернули в лежачее положение, — Все о немце думаешь? — взбешенный и лишенный всякого терпения он ещё несколько раз вышиб остатки воздуха из легких.       Обида приобрела солоноватый вкус, выходя со слезами. О каком милосердии шла речь ранее? К чему привело проявленное сострадание? К тому, что в данный момент времени этот монстр вел себя, как беспощадный ревнивец.       «Могарыч, словно подколодная змея, подошел к Максиму Александровичу. Он решил, что раз тот проигрался в карты на скромные сто рублей, то сразу же заделался его другом, ведь о предприимчивом поведении Алоизия по Москве шныряет немало слухов.       — И снова здравствуйте, — учтивым кивком ему позволили продолжить, — где же ваша прелестная леди?       — Профессор просил приватной беседы. Вероятно, обговаривают деловые нюансы, все-таки им, пусть и временно, придется работать под одной крышей.       — И вы наивно повелись на его уловку? — заговорщически молвил Могарыч, будто вот-вот разотрет в предвкушении руки, -Да вы посмотрите на них, — Максим застал нелицеприятную сердцу картину: Воланд, плотоядно улыбаясь, что-то шепчет на ухо Марии, — У вас из-под носа уводят даму. Ой, знали бы вы…ой-ой, — в напускной глубокомысленностью запричитал он.       — Знал бы о чем? — серьезно требовал ответа Самохвалов, сверля глазами немца.       — Что миловались они в Грибоедове пару недель назад, — Алоизий с укором косился в ту же сторону, — Как есть говорю вам. Засвидетельствовал лично! Со знакомым мы там вечер коротали, — Могарыч не вдавался в подробности, что Мастера попросту выдворили из писательского дома, — под ручку шествовали.       Максим не стал проверять, правду ли ему говорят, факты налицо, однако мужчина гадко приукрасил увиденное им, не считая необходимым добавлять, что девушка в тот вечер была бледна и напугана.»       Воспоминание сдетонировало. Он закипал от злобы, с презрением обратившись к швее:       — Ты повела себя бесчестно, как уличная лярва, — присев на корточки, Максим погладил её по щеке, — только скажи, что оступилась — я прощу, так и быть.       Мария Константиновна забыла как дышать, как разговаривать, подбирая под себя ноги, она пятилась, скукоживаясь от боли и страха.       — Нет значит, — на переносице гармошкой собирались складки от нескрываемого раздражения, — Ничего-ничего, — хлесткая пощечина звучала громче любого вопля. Голова девушки дернулась, поворачиваясь под действием удара.       На свете нет существа ужаснее, чем человек. Осознание вскинуло руку, давя на курок. Не притронется к ней? Наглая клевета, омерзительная и отталкивающая, девальвирующая понятие честности. Расплата за доверие пулей навылет пробила ноющую грудную клетку. Мария Константиновна кручинилась о том, что ослабила бдительность. Она молила всех существующих в мире богов, чтобы всё закончилось на избиении. Только бы…       Но Максим, будто прознав об этих фантазиях, волоком потащил противящуюся Машу к комнате. Ковер обдирал колени, удерживая её в сознании. Не за что схватиться, нечего бросить, дабы остановить эту пытку. Надежда с сыном остались ночевать у бабушки. Горячие слезы лились бесперебойным потоком от понимания, что никто не оборвет бала жестокости.       Рюмящую поясницу свело судорогой при приземлении на кровать. Из последних сил Мария кричала, извивалась, дергала коленями, ногтями пыталась причинить мучителю равносильный вред, но некогда бледная кожа щек побагровела и вновь запульсировала.       Он сомкнул пальцы кольцом на тонкой шее, душа «возлюбленную». Во мгле бреда, когда сознание отрекалось от неё, померещился низкий баритон: «Верности нет на земле, Мария Константиновна. Верности словам…».       Маша слабела, не в состоянии вдохнуть, крупицы кислорода кое-как проходили к легким сквозь железную хватку. Всё темнело.       — Нет-нет, — Максим резко убрал руки, с остервенением надевая на женский безымянный палец кольцо, которое было подготовлено заранее. Не было даже секундного сомнения, что оно пригодится, — такая красота не может умереть. Моей ты будешь, — под весом тела мужчины страдали от перенапряжения мышцы, — Я позабочусь… — она едва понимала о чем он говорит. Смысл птицей улетал от неё, — …Стравинский вправит тебе мозги.       Внутри крутилось, набирая громкость, единственное слово. «Ублюдок». Проклятый собственник, что ни в чем и никому не желает уступать. Если он что-то для себя решил, то не станет уповать на чужие надежды.       Обессилено поднятые руки так и не встретились с его лицом, падая на мягкий матрас, так и не осуществили свой замысел выдавить глазные яблоки.       Горло першило в бесконечном крике, что терял интенсивность, сипя сойдя на нет.       — Я покажу тебе, что такое любить по-настоящему, — шум бляшки ремня раскатом грома подписал необратимость происходящего.       Полы платья подползли к лицу, бахрома отвратительно, без утешения нежила кожу плеч.       Как бабочка, что угодила в паутину, Мария Константиновна оглохла от биения сердца, уши закладывало. Разбитая губа кровоточила. Внутреннюю часть бедер обдул холод комнаты, которая являлась теперь местом преступления. Родные узоры обоев вобрали в незамысловатые рисунки эту мерзость, безжизненно наблюдая, как паук, подкравшись к жертве, вырывал её крылья, не позволяя упорхнуть из ловушки.       Внутри что-то треснуло. Апатия на грани с сумасшествием. Она бессильна против мужчины. Она никак не может помешать ему.       Ритмичные толчки «существа», потому как иначе этого человека не назовешь, вымазали душу несмываемой грязью.       Паскудное завывание предательства резало её без ножа. Каждое новое проникновение заставляло Марию возненавидеть себя, проклясть этот вечер. Возненавидеть себя за то, что, поддавшись доброте, она допустила подобное…       Беспощадная реальность хлыстом рубила органы, что будто отказывались функционировать нормально.       Оскорбительное издевательство, прикрываемое «любовью». Девушка назвала это так, теряясь под мембраной бессознательного состояния.       Александр Николаевич Стравинский — выдающийся главный врач одноименной психиатрической клиники. Особенно выдающимися у него были диагнозы пациентов, половина из которых жертвы репрессий.       Однако же, директор полагал, что в сравнении с тюрьмой или смертной казнью, «безобидное» лечение — лучшая альтернатива.       — Ангедония, сложности концентрации, сниженная продуктивность мышления, — зачитывал корявые буквы с манерной интонацией Азазелло, — словом — шизофрения, — закончив ознакомление с диагнозом, демон протянул лист, позаимствованный на время из карты пациента, Воланду, что восседал напротив больничной койки, забросив ногу на ногу.       Безынтересно мужчина прошелся по написанному повторно, как бы убеждаясь в том, что приспешник не обманывал его слуха.       — Wie interessant es sich herausstellt (Как интересно получается), — надавив на бумагу, что запечатлела на себе уродливую вмятину, он размышлял, — Иные политические взгляды — шизофрения, иное расстройство — шизофрения, — мессир поджал губы, — даже в оплаченной справке та же шизофрения. Keine Vielfalt (Никакого разнообразия), — мрачно прогремел Воланд, чувствуя досаду.       Выбросив бумажку ввиду её малоинформативности, дьявол смотрел в одну точку.       Лампочка в коридоре несколько раз моргнула, отчего на лице станы заплясал рассеянный свет. Полумрак комнаты, развеваемый луной, которая смущенно заглядывала внутрь из-за прутьев оконной решетки, являл лечебнице двух посетителей. Но кто бы посмел выставить их за дверь в поздний час, если санитары и не слышали, как они попали в палату?       — Прикажете учинить расправу, мессир? — осведомился будничным тоном Азазелло, жаждя размять застоявшиеся без активности мышцы. Для него гнев хозяина был также очевиден, как ежедневный восход и закат солнца. Так почему бы не осчастливить дьявола, избавившись от зазнавшегося самодура?       — Нет, — Воланд встал, перехватывая трость под набалдашником, — Лучше поторопи Бегемота с Коровьевым, их поиски уж слишком затянулись.       — Всенепременно! — кланяясь, растворился он, не оставив за собою и следа присутствия.       Мужчина, не торопясь, подошел к «изголовью», не имевшему спинки. Он сновал глазами по свежим фиолетовым синякам с печалью, но не той, что проживает ребенок, у которого сломалась игрушка.       Хотел ли он, чтобы девушка утратила веру? Хотел. Хотел ли он, чтобы она погрязла в пучине огорчений? Хотел, но не ценой такого унижения. Дьявол впервые на своем веку просчитался.       Воланд знал, что Самохвалов, поддавшись смертному греху, сорвется, и полагал, что все закончится рукоприкладством… этого бы хватило, чтобы надломить спесивость дамы, чего он и добивался. Однако безграничная ярость, смешавшись на палитре чувств с ревностью, достигла пика, выливаясь в насилие… насилие над душой и телом.       И вот, он стоит здесь и наблюдает, как неуловимо шевелятся плечи при спокойном дыхании. Напичканная двойной, а то и тройной дозой пустырника, Мария Константиновна спала, что было для неё лучшим событием за прошедший день. Без сна факт изнасилования медленно, но верно сводил бы ту с ума.       Мессир не мог понять одного, откуда в давно умершем сердце нашлось место сожалению. Чувству, что противоречит темному естеству, коверкает рациональность восприятия. Быть может, это обыкновенное негодование? Негодование от того, что нашелся человек, возомнивший себя богом, его извечным врагом. Нет. Будучи честным пред собою, он со скрежетом признал, что сочувствует девушке.       — Aut vincere, aut mori, Meine Liebe (моя дорогая), — не выстояв, Воланд мимолетно дотронулся губами лба, будто забирая все те муки, выстраданные часами ранее, так невесомо, не тревожа сна и не встретив ни сопротивления, ни отрицания. Словно фарфоровая кукла, которую уронили, Мария была разбита. Ресницы чуть дрогнули, — и я делаю ставку, что Вы победите, — сняв с пальца непотребное кольцо, что портило облик уничижительной поганью, он поднес золото к лунному свету, стирая изделие в порошок. Палата опустела. Где-то там, в лесу, другая Мария Константиновна сокрушалась в океане грусти, сидя на земле подле могилы с букетом белоснежных лилий.