Прогнившие сердца

Последний тюк расположился у большого серого камня, обросшего ковром мха и чешуйками жёлтого лишайника. Это создавало иллюзию старинного трона монарха, покрытого драгоценными камнями и золотом. Я обнял его ладонями, присогнул уставшие, слегка скрипящие от постоянной ходьбы колени и подпрыгнул, усевшись на нагретую солнцем верхушку. Близился полдень из лагеря доносились голоса, нос щекотал приятный запах готовящегося рагу. Все лошади от мала до велика были тщательно вычесаны, копыта были усердно очищены, а крепкие зубы жевали ароматное сено. Солнце играло с цветами, окрашивая и осветляя всё, до чего докасались его юркие лучи. Птицы весело пели, приветствуя их, пара воробушков купалась в ямке с песком, поочерёдно валяясь в ней и распушая густое оперение. Но всё остальное пространство заполняли тишина и звуки уплетания аппетитного сена. Лошади растаскивали золотые ниточки, валялись в них, а когда поднимались на ноги, осыпались роскошью. Сердце рвалось к ним. Сердце рвалось в небеса. Недоставало только нескольких коней. Артур, Хавьер и Чарльз уехали ещё прошлым вечером. Пушистые хлопковые облака редкими бледными акварельными пятнами растеклись по лазурному небу, солнце избегало их, стремясь согреть всех, кто под ним живёт. Хотелось обнять горячий камень всем телом, расслабить натруженные мышцы, пальцами зарыться в шершавую текстуру! Я позволил себе закрыть глаза и раствориться в звуках окружения, упасть в дрёму… Так прошла четверть часа, настойчивый глухой стук дятла забрался в уши и прогнал сны. Я открыл глаза. Солнце всё так же светило, лошади щипали травку, высоко в небесах кружил голодный коршун. Привстал, потянулся и пригладил пепельные волосы, почесал подбородок, обросший беспорядочной чёрной щетиной. Оперевшись на руки, слез с валуна, спрыгнул сапогами на истоптанную копытами землю. Ещё раз потянувшись, широко зевнув, снял с обломленного сучка чёрное кожаное пальто, доставшееся мне по наследству от О’Дрисколлов. Слишком сильно оно напоминала мне о них, слишком четки были воспоминания - этот чёрный потёртый блеск поношенной кожи мне совершенно не нравился. Но пальто грело, оставляла меня в живых, было стеной, заслоняющей от ветра и мороза. К тому же у меня совсем не было ничего другого, никакой одежды. Единственное, что я порвал на тряпочки и сжёг с удовольствием, - изумрудный шарф, символ Кольма. Ведро с мутной водой всё ещё стояло у скрученного ствола, лишённого коры. Лошади подняли вытянутые морды, замахали густыми ресницами, зашевелили треугольными ушами. Они переминались с ноги на ногу, блики на их спинах создавали иллюзию подвижных ярких пятен белоснежного, серебристого, оранжевого, красного, бурого, чёрного и песочного цветов. - Я ненадолго, - тихо-тихо выговорил я, успокаивая пёстрый табун. Животные привыкли ко мне, приняли как своего и всегда ожидали моего возвращения. Когда ладонь обхватила гладкую ручку ведра, сухие мозоли отозвались неприятным пощипыванием. Кожа страдала от трения, вил и лопат, колкого сена, острой травы, неосторожных движений. Грязь скопилась под ногтями, набилась под них и присохла к рисунку. Опоясанная пальцами холодная матовая железка скрипнула в месте крепления, чуть вытянулась, изогнувшись под тяжестью воды. Я сделал шаг и оглянулся на пасущихся лошадей. Те одарили меня тёплым взглядом горизонтальных зрачком, Мария махнула рыжим сухим хвостом, словно прощаясь. В волосках запуталась пара соломинок. Лагерь был похож на выставку тканей. Все разные по цвету, фактуре, узору… Как будто портной-гигант расстриг лоскуты и, перевозя их, наверное, другому портному или на продажу, в другую мастерскую, обронил, потерял кусочки, а хитрый ветер подхватил эти лепестки цветов и перенёс сюда, спрятав от глаз посторонних людей. Под пожелтевшей от грязи и пыли, от дождя и солнца ткани расположилась кухня Саймона Пирсона, пухлого лысеющего мужчины с круглым лицом и густыми светлыми усами. Удобно обустроенная повозка со множеством полочек, заполненных кастрюлями, баночками, обеденными приборами, предметами готовки и ножами, её легко было свернуть и перевезти вместе со всеми другими повозками. Консервы, яблоки, груши, морковь, свёкла, покрытая землёй, - всё добавляло оттенков. Колбаса, свежий хлеб, купленный в Валентайне, и дорогие приправы мешали свои ароматы, создавая головокружительное облако запахов. На разделочный доске истекал кровью освежёванный утренний толсторог, привезённый Джоном. Шкура уже отделена, закрученные рога лежат поодаль. Повар приметил меня круглыми глазами, немного нахмурился, надув губы, но всё же нехотя приветственно кивнул. Он вытирал руки от загустевшей крови барана, теряющей свою светлую красноту и приобретающей багровый оттенок. Я поставил полное ведро перед повозкой, вода чуть всплеснулась. Пирсон окинул меня одобрительным взглядом, он всё же оценивал хорошую работу, не обращая внимание на моё происхождение: - Молодец, спасибо, парень. Воду вылей за лагерем, у навозной кучи, - переваливая грузное тело, мужчина хлестнул полотенцем в сторону моих ног. Я кивнул, но помедлил, осмотрелся в поиске Мэри-Бет. Девушка сидела у обрыва, края скалы, и внимательно следила пальчиком за читаемым текстом. Такая хрупкая… - Мистер Пирсон? - неуверенно обратился я, возвращая взгляд к повару. - Хм? - Можно мне сходить к реке за водой? Бочка пустеет, - я чуть развёл руками, желая показать отсутствие дурных намерений. Толстяк дёрнул бровями, отвёл взгляд, над блестящей жиром переносицей показалась морщинка - он задумался. Скомкал полотенце в руках, сжал его, затем отпустил, косо посмотрел на меня, выглядывая из-под чёрного цилиндра с красной лентой. Полотенце с разводами крови отлетело на стол, руки скрестились на дымчатом свитере: - А тебе можно доверять? - Можете попробовать, - мои плечи невинно взметнулись вверх, голос сорвался в нервный. Пирсон колебался, но я ощутил слабое покалывание надежды. Шанс есть. - Ладно, парень. Иди к Датчу, спроси у него. Я согласен, но ответственность полностью не возьму, - опустил руки Пирсон, качая головой. Волосы подмели плечи. Сердце словно упало в пуховые объятия. - И не смей идти один! Я прослежу, чтобы тебя сопроводили! Давно пора чистой воды принести, всё равно вдвоём больше притащите. Ноги хотели подпрыгнуть от радости, ладошки сжались в кулаки, предчувствуя радость небольшого похода. Как же я засиделся в лагере! - Эй-эй, смотри, чтоб улыбка щёки не порвала! Вон как растянулись! Скулы немного свело, зубы выглянули наружу, но потрескавшиеся губы скромно зажали их: - Спасибо, мистер Пирсон! - Иди уже! - он небрежно махнул рукой в сторону палатки Датча и отвернулся, возвращаясь к делам. Мне повезло! Пирсон был добр, хоть и ужасно недоверчив и упрям. Если уж его удалось уговорить, то и Датча получится! По тонким веткам зелёного дерева, стоящего на краю лагеря, пробежала рыжая белка с сероватым отливом. Её хлопковый хвостик двигался как ленточка, пуговкой пришитый к худенькому тельцу. Я развернулся на пятках и стремительно пошёл к большой коробкоподобной палатке, накрытой грубой кремовой тканью, откуда доносились крикливые мелодии граммофона. Датч и его парни владели деньгами, могли покупать то, что большей части населения штата недоступно. Золочёный граммофон, пластинки с записями волшебных опер стоили немалых денег, а здесь концерты играли постоянно, прерываясь только на время сна своего хозяина. Но это не мешало, наоборот! Создавало чудную ауру, отвлекало от плохих мыслей и захватывало внимание слуха. Навстречу метнулся силуэт женщины в ночнушке. Она промчалась белым призраком, ощутимо задев моё плечо своим, дабы привлечь внимание. Я раздражённо обернулся, но лёгкое напряжение тут же сменилось иным чувством. Русая коса, из которой всегда выбивались непослушные локоны, - Сэди Адлер. - Убийца, - прошипела она, оскалив зубы, веснушки перечеркнулись морщинками. Несчастная женщина. Они с мужем жили в горах, вдали ото всех, и, похоже, были очень счастливы, пока не явились О’Дрисколлы. Я был среди них. На мне не было убийств, не было крови, жестокости, пыток, мучений, но я был там, а вдове, потерявшей любовь всей жизни, никогда не объяснить этого. Пускай уж винит меня, пускай злится: это всё, что она может сделать, и это всё, что могу сделать для неё я. Может, миссис Адлер так будет легче. - Простите… Мне не хотелось вспоминать то, что было в горах, что было тогда, когда пришли парни Датча, сколько было разрушено судеб, сколько раз на глазах обрывалась линия жизни, сколько раз люди теряли близких и родственников. Настроение лопнуло как стекло осветительного фонаря, как пузырик в этом же чёртовом ведре. Я шёл вперёд, вспахивая землю плугом взгляда у себя под ногами. Иголочки травы беззвучно бились о подошву, подол ложился на гладь воздуха. Музыка быстро приближалась, голоса лагеря вскружили голову, малыш Джек, топоча ножками, пробежал рядом, по-детски жизнерадостно хохоча. Датч сидел ко мне спиной за небольшим прямоугольным письменным столом из светлого дерева и что-то сосредоточенно вписывал в учётную книгу. Цифры, буквы… К сожалению, разобрать я не мог: читать, писать и считать меня никто не учил. Ван дер Линде внушал доверие, глубокий голос успокаивал и заставлял подчиняться. Он действительно был прирождённым лидером, умел собрать вокруг себя людей, руководить ими и вести банду. Роскошный жилет нефтяного цвета, стягивающий чистую белую рубашку, смольные брюки, чёрная шляпа, идеально сидящая на тёмных волосах, золотая цепочка, пояс и две кобуры по разные стороны. Платок, выглядывающий из квадратного кармашка, блеснул рубином. Он был со мной жесток и холоден, но справедлив. Под взглядом карих глаз внутри всё сжималось. Я постучал костяшками по стройному столбику, стойко придерживающему навес: - М-мистер Ван дер Линде? - Что? - не отрываясь от бумаг, почти шёпотом спросил мужчина. Но голос был твёрд и стоек. - Чего тебе, парень? Я замялся, язык заплетался и то и дело упрямо стоял, ноги подводили. Пришлось плечом опереться на крепкий столбик, и тот любезно поддержал и меня. Продолжить было нелегко: - М-могу я сходить за водой из лагеря? Пирсон, вроде, не против, а в-воды в бочке всё м-меньше и меньше. Слух ожидал отказ. - Ты? - Датч повернулся ко мне, отложив тонкую ручку. Харизматичные чернильные усы, всегда поддерживаемые прибранными и ровными, не шелохнулись. - Убежишь, а завтра нас всех здесь, - он обвёл руками лагерь, повысив голос и слегка рассмаявшись, - выпотрошат как паршивых кроликов, загнанных в угол? - Н-не один, если не доверяете… Что-то тяжёлое упало мне на плечо, потрясло и хлопнуло по спине. Я чуть не свалился, вцепился в столбик и еле удержался на ногах. Палатка пошатнулась как листик на ветру, ткань навеса зашуршала, но равновесие быстро вернулось и восстановило гармонию. Нос пробил сильный запах алкоголя, смешанный с душком сена и чего-то кислого. - О’Дрисколл идёт со мной, - раздался над ухом весёлый голос. На плече лежала рука с толстыми пальцами. Я повернул голову и поморщился от несвежего «аромата» нездоровых зубов. Рука притянула меня к большому округлому туловищу, прилипшей одежде, пропахшей потом. Щёку кольнула нечёсаная седая борода с застрявшими в ней как в паутине паука-колосса крошками. Дядюшка, добродушный лентяй и пьяница. Я впервые был рад видеть его столь близко. Подмигнув мне, тихонько нашептал, извергая из чрева зловоние: - Подыграй мне. Я угукнул. Надежда со мной. - Я ручаюсь за парня. Побежит - получит пулю в затылок, - Дядюшка на секунду отпустил меня и дал шутливый подзатыльник. Живот скрутило. Не знаю, от ужасного запаха или мыслей о смерти. Над палаткой проскользнула тень громкоголосой вороны. Датч долго смотрел на нас двоих, сверлил взглядом то одного, то другого. Словно бы вечность тянулась, словно бы ноги засосал зыбучий песок. Прошёл… час?.. И наконец мужчина отмахнулся: - Хорошо! Но! Если что случится, отвечать будешь ты, - Ван дер Линде указал на Дядюшку, голос был похож на рык царствующего льва. Он ещё раз смерил нас взглядом и отвернулся, его внимание снова полностью поглотили финансы. - Пойдём, О’Дрисколл, - прокашляла улыбающаяся борода. Ноги, свинцом пригвоздившие меня к траве, словно наполнились воздухом, их вес исчез. Сердце отпустили когти волнения, у желудка что-то приятно зашевелилось. Солнце поцеловало лоб, осветило зелень глаз, лучиком коснулось горбинки носа и оставило на ней тёплую метку. Дятел всё ещё выстукивал торопливый ритм, беря перерывы каждые пять-семь ударов. Маленькие птички, напоминающие крылатые цветные капли краски, упавшие с палитры художника, насвистывали причудливые песенки, прыгая с ветки на ветку. Лошади мелькали меж деревьев, иногда похрюкивая и гоняя друг друга. Всё было так прекрасно! А я наконец-то хотя бы на часок или два был свободен от невидимых стен лагеря! - Почему? - Что почему? - переспросил Дядюшка, не останавливаясь. - Почему вы пошли со мной? - Давай потом, м, парень? Бери вёдра. И отходы вылей! Я тебя жду. Ой, и давай на ты! Я не стал задерживаться и рысью полетел к походной кухне. ————————— Мэри-Бет обрадовалась, узнав, что мне разрешили пойти к реке вместе с Дядюшкой. Она взяла мою сухую ладонь и осторожно-осторожно потрясла её в своих бархатных пальцах. Её глаза искрились искренностью, голос звенел, складки на платье преобразились в один большой бутон тюльпана. Она была так неотразима… Девушка попросила не задерживаться у неё и не заставлять Дядюшку ждать: у Пирсона всегда был припасён стратегический ящичек пива на праздник, в открытом доступе на полочках располагался бурбон, и как бы повар не гонял лентяя, он иногда всё-таки успевал захватить пару бутылочек, так что и на этот раз терпения и выдержки старичка может не хватить, что ставило под вопрос саму возможность прогуляться. Я послушался, кивнул Мэри-Бет и, попрощавшись с ней улыбкой, подхватил пустые металлические вёдра по два в каждую руку, разогнулся пружинкой. Серые ёмкости лязгнули, завыли все разом, ударившись боками, однако этот гром только подбодрил меня. Дядюшка мозолил глазами кухню, выискивал заветное поблёскивание стекла аки голодный коршун над полем злаков. Завидев меня, он потупился и потряс головой, отгоняя мысли как назойливых мух. Я опустил на землю вёдра, что бренчали весь мой недолгий путь, подтолкнул свою старую тёмно-каштановую шляпу, наползшую мне на лоб, наверх, подушечки пальцев легли на видавшее виды поле. Эта шляпа нравилась мне и, наверное, даже шла… Она была со мной ещё с самых давних времён… И знает обо мне всё… Поправил воротник, чуть повыше подкатал рукава чёрного пальто и рубашки, потёр ладошки: - Идём? - свой оптимизм, свою радость я скрыть и не пытался, меня выдавало каждое движение. - Конечно, малец! - Дядюшка еле заметно дёрнулся от моих слов, возвращаясь в мир. - Не хотите взять пару вёдер? Так нам будет легче! - плечам на месте не сиделось, они дополняли каждое слово своими эмоциями. - Ну, во-первых, - начал старичок, оперевшись на ствол тонкого дуба, - как я уже сказал, давай на ты. А во-вторых, мой юный О’Дрисколл, я очень серьёзно болен! Тут я немного опешил. Волнение заполнило, залило всё тело ледяной водой ливня. В горле встал ком: - Ч-что такое? П-простите! Ой, то есть прости! Я очень сочувствую… - плечи опустились, настроение унесли птицы. - Люмбаго. Медленная и мучительная смерть! - звучало уже вполне себе страшно, а я понятия не имел, что это такое. - Простите… - писк прошёл сквозь зубы. - Да спина у него болит! Хей! Вёдра в руки и к реке! - раздражённый рык Пирсона пронёсся меж деревьев, распугав мелких птиц и одну жирную индейку, щипавшую чернику под тенью листвы. Диагноз оказался простым. Однако мне было очень неудобно нагружать Дядюшку. Он, конечно, не такой и старый, а даже наоборот - живой и подвижный как зрелый кабан, но боль в спине могла пробудиться от физической нагрузки и мучить старика несколько часов. Решение не заставило себя долго ждать: - Давай я понесу к реке все вёдра, а на обратном пути ты возьмёшь одно? Думаю, для твоей спины так будет лучше. Я бы и все донёс, но, боюсь, не подниму столько. Дядюшка переменился в лице. Загадочно запела кукушка. Немного хитрая ухмылка сменилась удивлением, которое так легко выдавали старческие морщинки: - Хорошо, малой… Старичок хлопнул по моему плечу большой ладонью и кивнул в сторону тропинки, виляющей меж кустов вон из лагеря. Зелень превосходно скрывала лагерь от лишних глаз, плотно обволакивала его и обнимала, защищая от шума и суеты снаружи. Даже запах костра лесок словно впитывал в себя, не выпуская наружу. Идеальное убежище для тех, кто скрывается от света. Сапоги продавили мягкую почву, низкие ветки так и метили в щёки и веки, высекая кожу. Из густых зарослей малины, шаркая ногами-молотами и выпуская табачный дым из носа, вышагнул Билл с карабином наперевес. Он стоял в дозоре, сторожил вход в лагерь. Гигантский широкоплечий плотно сбитый бугай. Шаг был равен шагу длинноногого коня, поступь - поступи медведя. Ладошки вспотели, уши поймали: - Уже уходишь, О’Дрисколл? - оскалился Билл. - Совсем не долго в гостях побыл! Мы же ещё не наигрались! Я посмотрел вниз, туда, где около недели назад блестели острые клыки лезвия. По спине маршем прошлись мурашки. - Нет! Мы с Дядюшкой за водой! - я поднял вёдра вверх, оправдываясь и звеня металлом. Дядюшка, шедший рядом, улыбнулся, положил на мою лопатку руку и кивнул дозорному, показывая, что всё в порядке. - Ага-ага… - протянул противно-чёрный табачный налёт зубов. Мой спутник вовремя пришёл на помощь и схватил меня за поднятое запястье, опустил его и дёрнул за руках вперёд, молча гладя на меня. Я засеменил следом. - Малой, не обращай внимание на Билла, он у нас, эм, особенный, хех, - старичок обернулся, когда мы уже достаточно отошли от точки дозорного, хихикнул по-доброму. - Эй! А я тебе рассказывал, какую щуку тут поймал? Было приятно сменить тему на какую-нибудь простую, самую обычную, на тему, которую точно можно включить в список самых популярных тем повседневного разговора старших слоёв общества. Я втянул носом свежий воздух, прогревающийся золотым солнцем и тёплыми ветрами от утренней прохлады. Пахло летом… Цветами и смолой… - Нет, ещё нет! Но я с удовольствием послушаю! - до этого мне не слишком удавалось разговориться хоть с кем-то из банды, кроме Мэри-Бет, посему я решил ухватиться за возможность размять язык. - Во-о-от такую! - Дядюшка широко развёл руками, настолько, насколько позволяли мышцы и суставы. - Монстр! Сражалась как зверь! А я её так! Ну, правда… Потом леска оборвалась… Но это было чудовище! Потом был рассказ про медведя-переростка и битву с ним чуть ли не на ножах, про лося-альбиноса, лягнувшего старика в живот… Я понимал, что это всё байки, но мне было приятно видеть улыбку на лице проводника. Дядюшку не сильно-то жаловали в лагере: он слыл ленивым бездельником вечно с бутылкой в руках, но он был добрым и верным членом команды. Он много раз пытался при мне завязать разговор с другими, и все отмахивались, спеша «по делам». Это было несправедливо. Жалость сжала сердце. Мы вышли из лесочка на лысый склон, окружённый двумя вертикальными гладкими скалами, словно кто вырезал из монолитного камня кусочек как из пирога. Из высокой травы подняла голову тонконогая стройная олениха, направила большие ромбовидные уши в нашу сторону. Большие круглые глаза смотрели на нас. Ещё шаг. И прыжок. Шоколадная молния скрылась из виду в ближайших кустах, шкурой сорвав пару листочков. - Подделка… - пробурчали губы спутника. - М? - не понял я. - Ты подделка, - старичок глянул на меня. - П-прости, не понимаю? - глаза зажмурились, волосы растряслись в непонимании. - Ненастоящий ты О’Дрисколл, парень! - Дядюшка залился смехом, прокашлялся. И чем я его так повеселил? - О’Дрисколлы кровожадны как комары на вечерней прохладе и вот уж точно не станут показывать нюню! А ты - совсем другое дело! Признаюсь, и не думал, что буду рассказывать истории кому-то из их банды, тем более вместе шагая за водой! Ты и вёдра сам потащил, я тебе, наш дорогой пленник, - он хмыкнул, - не приказывал! Мне изрядно польстили его слова. Всё-таки меня выделили из общей массы чёрно-зелёных врагов, всё-таки нашли внутри качества, выдающиеся из общего плана, пускай они и были, хм, не самыми лучшими. Но сердцу было всё равно: оно пело, гудело как зов вапити, билось птичкой в клетке. Похоже, это ещё один человек, готовый нарисовать границу между мной и парнями О’Дрисколла. - Оу, спасибо! - плечи подтянулись вверх, спина разогнулась, лицо засияло, вёдра звонко лязгнули. Добрый старик несильно хлопнул меня по спине, поправил дырявую шляпу и подмигнул. Река уже шумела впереди, серебристо-голубой змейкой виляла меж скал и манила чистой водой, полной рыбы. У берега разрослась непроглядная стена камыша, на мелких гладких камнях недалеко отдыхали кряквы. Изумрудноголовые самцы прикрякивали, подзывая своих барышень поближе. Пёстрые самки же в большинстве своём плескались в воде, опуская в неё плоские клювы за сочной тиной. Издалека они напоминали деревянные игрушечные кораблики, так легко прорезающие живую прозрачную поверхность. Чёрное пятно резво спустилось из леса противоположного берега. Яркой свет слепил, отражался от светлых валунов - я прищурился. Клубы пыли и крупного песка разлетались под копытами, бежали и катились прочь, налипали на шерсть. Вороной конь нёс на спине всадника, легко отталкиваясь от земли. Белые носочки нырнули в воду, но тут же показались вновь, расшвыривая брызги воды в быстрой рыси, - переходил вброд. Дядюшка тоже заметил приближающуюся фигуру, нахмурился, прикрывая редкими ресницами зрачки. Белое пятно на морде как череп цвета слоновой кости. Бэйлок, боевой конь Мики, и его всадник собственной персоной. Вот кого, а Мику я не выносил совершенно. Неприятный мужчина средних лет с вечно блестящим от пота лицом, длинными светлыми волосами, запутавшимися в колтуны, и зловонной сигаретой во рту. Лисьи глаза всегда смотрели злобно. Его не заботили проблемы других, он эгоистично и высокомерно оценивал людей и их нужды. Лицемерный. Усы ободком из блёклого желтовато мха ложились на потрескавшиеся губы, из которых нередко вытекали гнилые слова. Лошади не любили его, настороженно поднимали головы при приближении, отворачивались задом, спеша уйти или защищая себя возможностью больно ударить ногой. Только Бэйлок, вороной жеребец с пятном-черепом на морде и белыми носочками, любил компанию своего хозяина. Шкура коня всегда блестела глянцевой чистотой, но сквозь бархатную шерсть виднелись старые шрамы. Песок захрустел. Силуэт приблизился: - Вы уже О’Дрисколлов на прогулки водите, ха! Меня не было пару дней, а этот чернявый уже вёдра уносит! Вы глядите за ним тщательнее, а то лагерь весь разберёт! - Мика противно заржал, Бэйлок ударил копытом. Неприятно, когда о тебе говорят в третьем лице, словно бы ты какой-то предмет. - Хей, О’Дрисколл! - Мика щёлкнул пальцами перед моим носом, нагнувшись. - Там дальше река! Не утони! Дядюшка пробурчал что-то, шлёпнул коня по мускулистому бедру и, выслушивая удаляющиеся захлёбы режущего уши смеха, поспешил к шумящему потоку. Мне показалось, и в его лице я узнал своё мнение о Мике. - Не обращай на него внимания. Он, сколько я знаком с ним, всегда таким был, - старичок развёл руками, отмахнулся от исчезающей тени. Дядюшка поражал своей терпимостью, именно терпимостью, не безразличием. Он сопереживал, но спокойно уживался даже с самыми грязными и бесчестными людьми. Всё-таки была у него репутация и мягкого дедушки, запевающего песни на каждый праздник. И этим песням подпевали, смеясь каждый раз, как последняя строчка обрывалась, а слова и звуки уносит ветер. - Меня одно радует, - продолжил спутник, подходя к воде. - Артур, Чарльз и Хавьер сейчас скачут за Шоном, а этот паршивец, чья шея отсрочена от виселицы, наконец-то соизволил вернуться. Парни потихоньку возвращаются в лагерь, банда собирается. Хватит с нас потерь. Я ступил на песок, из которого редкими кочками выглядывали камушки без углов. Вёдра донышками осели в грунт, расчертив под собой ровные круги. Галька всех цветов рассыпалась под ногами, будто сбежавшая барышня знатного рода оставила здесь своё ожерелье возлюбленному на память, только вот он не пришёл, может быть, обманул, а бусины разных форм так и остались лежать, серея от созерцающего солнца и назойливой пыли. - Что случилось в Блэкуотере? - с любопытством спросил я, надев свою шляпу на булыжник, наполовину спрятанный в землю. Пальто легло рядом. - Простите, ещё в горах… - Да ничего хорошего. Забрали двоих. Такие молодые были… А денег с нами так и нет. Пустые потери. Страх, смерть, розыск, - пробурчал Дядюшка. Я пожалел о вопросе, не стоило вновь пробуждать в нём ужасные воспоминания. - Я всегда пил, но сейчас алкоголь обретает хоть какой-то хороший толк: помогает забыть. - Извини… - я сжался в комочек. - Да ладно, парень, спрашивай. Ты имеешь право задавать вопросы, ты теперь с нами, - старик грустно улыбнулся, расставил ноги в старых сапогах и тяжело осел на песок, опираясь позади себя руками. Пальцы зарылись в песок. - Иди, умойся. Как маленький поросёнок, хах! В камышах, совсем недалеко от нас, в густой тени прочных трубочек с листьями-перьями, попрятались холодные склизкие лягушки. Они раздували тонкую полупрозрачную кожу щёк и горла, усиливая повторяющееся кваканье. Звонкие крики привлекали самок, но и птицы слетались на громкий зов. И тогда хрупкие пятнистые тельца плюхались в воду с глухим всплеском, а решётка из стебельков ограждала, заслоняла их от перьев, клювов и когтей. Неосторожные голодные птицы рисковали сломать перья, запутаться и промокнуть, ныряя за добычей в заросли. Тяжёлые сапоги согнули на суше спину. Царапинки подставили бока солнцу, носки потянулись к лучам. Пятнышки изношенности чуть посветлели. Я шагнул на сырой песок, напоминавший тесто с наждачной крошкой, он прогрелся снаружи, но был прохладен внутри. Кошачий язык из твёрдых песчинок обскрябал ступню, охладил её; пальцы приятно проваливались в берег под моим весом, оставляя чёткие следы под собой, которые затем стирало быстробежное течение. Вода не обжигала кожу морозом: день прогрел её. Я наступил на распластавшийся хвост реки, и мои ноги обмякли в нежной воде. Дно выстилалось гладкой галькой, не резало кожу и массировало подошву, разгоняло застоявшуюся кровь. Свинцовая тяжесть слегла, её унесло вместе с листьями, мальками и песчинками, не удержавшимися в убежищах меж камней. Я посмотрел вниз. На меня смотрело нечёткое изображение розовощёкого зеленоглазого парня лет двадцати с небольшим. Чернявые волосы разметал игривый ветер, в стороны, иглами, топорщилась короткая бородка. Нос с горбинкой немного обгорел на солнце, но это лишь придало коже живой красноты. Отражение точно копировало все мои движения и улыбнулось, когда губы потянулись к ушам. «Привет, старик!» - мысленно поздоровался я, и оно мне ответило: «Здравствуй!» Руки по локоть опустились в воду, нащупали камушки и поднялись вверх, сбрасывая капли с себя обратно в котёл. Течение смывало всю приставучую грязь, блёклую пыль, колючий песок и томящую усталость. Большие ладони зачерпнули кристаллы влаги, умыли лицо и горячий нос, заставив его несильно вскрикнуть болью. Капельки запутались в бороде и росой слепили тёмную щетину. - Дядюшка? Старичок вытянул ноги и оглянулся на меня: - Ау? - Не присоединишься? - Э-э, не, малой, я предпочитаю солнце. Суставы греет, размягчает ткани… - толстячок выглядел сонно, веки с морщинками опускались, закрывая глаза. Мне захотелось дать своему спутнику покой. Увидь его кто-нибудь из лагеря, уже б пнули под зад, раз просыпает ответственную роль охраны О’Дрисколла, а так пусть дрыхнет. Удостоверившись, что на седой голове Дядюшки всё ещё восседает шляпа, защищающая хозяина от солнечного удара, я снова отвернулся к отражению, искажённому током реки, и продолжил баловать кожу долгожданной проточной водой. ————————— Последнее ведро наполнялось чистой водой, звеня бьющимся об металл потоком и скрежетом ржавой ручки. По небу скользили пушистые облака, под ними шныряли бурые силуэты высоколётных птиц. Грохот. Лошади. Галоп. Я резко выпрямился, утяжелённое водой ведро одёрнуло вниз, с баков свалилось несколько потревоженных капель. Ноги, разбрызгивая воду пятками, понеслись на берег. Звук был ещё далёк, но медлить было нельзя: никакие деревенские путники не будут так гнать лошадей в групповой прогулке: - Дядюшка! - позвал я старика, пробуждая того ото сна. Шляпа съехала ему на нос, живот вздувался как простыня на ветру при каждом вдохе. - Просыпайся! Сюда кто-то едет! Ведро всё-таки утянуло вниз и осело на песок. - А? - мой провожатый поднял слипающиеся глаза. - Что? Я уже отряхнул ноги и неловко из-за взволнованности и трясущихся рук натянул на них сапоги. Между пальцами ещё чувствовалась сырость, лодыжку колола песчинка. Дядюшка медленно поднялся, помогая себе руками. Суставы уже подводили, а люмбаго не давало разогнуть спину без боли. Из деревьев, точно откуда выехал Мика, вынырнуло три лошади со всадниками на спинах. Все - и всадники, и лошади - поражали глаза своей неоднородностью: все отличались по росту, цвету кожи и шкуры, манере держать себя, одежде и сёдлам. Воздух с успокаивающим свистом вышел из ноздрей, когда я узнал во всадниках членов банды. Всего их было четверо. Троих я узнал, а четвёртого, сидящего на крупе самого высокого коня, увидел впервые, но ярко-рыжие волосы, пылающие над потрёпанным лицом едким огнём, выдали его. Не раз я слышал в лагере о неком ирландце. Дядюшка тоже заметил приметную деталь, вскочил и рассмеялся: - Шон! Вот кого ветром принесло! - старичок замахал руками. Издалека он был похож на откормленного престарелого красного кардинала, выплясывающего перед самкой в последний год размножения. Шли клином. Вёл Артур Морган, лучший стрелок и один из основателей банды, за ним Чарльз Смит, примкнувший к банде индеец-полукровка, и Хавьер Эскуэла, мексиканский революционер с большим опытом охотника за головами. Ирландец широко улыбался кривыми зубами, цепляясь за тёмно-серую куртку Артура в клетку. Артур же привычно спокойно сбавил ход, приближаясь к нам, опустил одну руку с поводьев на рельефную шею своего красно-гнедого чистокровного коня Танго. Жеребец совсем недавно появился в имении банды. Морган встретил этот живой сгусток энергии и скорости недалеко от лагеря, в степи со стороны ранчо Эмеральд. Конь кусался, брыкался и всем возможным пытался скинуть его, однако подчинился, послушался, опустил голову и фыркнул. Природная сила кипятком кипела в его жилах и выплёскивалась через край в беге. Танго был горд и красив, признавал только хозяина и иногда подпускал меня к себе, видя, как я занимаюсь остальным табуном. - Вы достали Шона! - Дядюшка рысцой настиг коня с рыжеголовым на спине, чем вызвал недовольное фырканье. - Артур! У вас получилось! - Трелони сильно помог, особенно его, кхм, театральные навыки, - всадник улыбнулся. Затем его взгляд поймал меня, чёрная шляпа с ястребиным пером опустилась в приветственном кивке. - Да я вижу, О’Дрисколл тебя из лагеря вытащил! - Мы з-за водой, - я сжался, указал на полное чистой воды ведро. - Да-да, уже всё рассказал своим приятелям, - съехидничал Морган, натянув улыбку. Шон позади заёрзал, выглянул из-за плеча. - Где твои дружки? - Я ничего не- - Киран? - тихий низкий голос оборвал меня. По реке на верной Тайме вышагивал Чарльз, тёмные волосы опускались на спину, аккуратные косички прятались в них. Он остановился рядом со мной, моя ладонь легла на тёплую лопатку его лошади. Тайма всегда любила ласку - девочка словно была для неё создана. Серо-шоколадная основа и кофейные пятна на кремовой спинке. - П-простите… Где-то позади мне послышался смешок Дядюшки. - Ничего-ничего, - индеец улыбнулся, перекинул ногу через плавную линию спины своей кобылы и как гибкий прутик приземлился рядом. Я заметил, как Шон склонился к Артуру и, косясь на меня, что-то горячо зашептал. - Рад, что тебе разрешили выйти, - мужчина протянул мне львиную лапищу. Я, не думая, крепко её пожал. Ладонь оказалась мягкой и горячей, - нам как раз нужна твоя помощь. - Ч-что такое? - от волнения руки невольно присохли к груди как у напуганного тенью хомяка в голом поле. Заинтересованный Дядюшка тоже сделал пару шагов в мою сторону. - Артур, вы возвращайтесь в лагерь, а нам нужно время. Мы скоро будем, - Чарльз махнул товарищам темнокожей рукой, взял Тайму за гладкую угольную гриву, лоснящуюся как ухоженные волосы знатной дамы. Спутники поочерёдно попрощались с нами и рысью направились в лагерь: Артур хмыкнул что-то на своём языке, Хавьер моргнул, пришпорил Боаза, коня масти серый оверо, и притоптал траву следом за Морганом. - Посмотри, пожалуйста, ты хорошо разбираешься в лошадях. Когда мы возвращались, Тайма неудачно оцарапала ногу, - собеседник потянул на себя за шерстинки над копытом, и кобыла послушалась, на чёрной коже виднелся неглубокий порез, пересекающий ногу поперёк, - захромала. Я бы остановился, солнышко, - обратился он к лошади, - но ты же знаешь… Я коснулся шелковистой шерсти у пореза. Крови немного, рана чистая, с остальным справится спирт и простая повязка на день-два. Большая голова повернулась, изогнув шею полукругом, большой карий глаз с горизонтальным зрачком уставился на меня. На себе я чувствовал взгляды всех. - Не переживай, - пальцы похлопали благородное животное по округлому боку, - всё хорошо. Чарльз, она будет в порядке, но пока что лучше оставить её на отдых в загоне. Я позабочусь. - Да у тебя талант! - прохрипел старик. Было очень приятно услышать от члена банды восхищение, оно подсластило настроение дорогой кондитерской крошкой. - Спасибо, отведи её наверх, - Чарльз мотнул прибранной головой в сторону лагеря. - А сейчас позволь помочь вам с вёдрами. Я беру эти два, вы возьмите оставшиеся. С этими словами Чарльз обхватил две тонкие рукоятки и оторвал от земли груз. Ему словно бы было совсем не тяжело. Дядюшка взял ещё одно, а мне досталось последнее. Тайма следовала за мной как по просьбе, она чувствовала скорую помощь, и я позволил себе приотпустить поводья: кобыла шла сама. Приходилось немного отклоняться в сторону из-за нераспределённого веса одного полного ведра, что плохо сказывалась на костях, мне казалось, я сравним со скрученным молнией деревом, но индеец периодически останавливался и отдыхал, и тогда мы с Дядюшкой ставили свои вёдра, а я выслушивал новые байки толстяка. Чарльз обладал справедливым милосердным сердцем, в котором умещались любовь к людям и любовь ко всем живым существам. Он всё время молчал, лишь мыча и улыбаясь, где следовало. Его слух был обращён не столько на нас, сколько к природе, к духам. Я уважал его. И уважаю сейчас. Это был первый день малого доверия ко мне.