Жертвенная Яга

Первым делом мы принялись наводить порядок: разорвали старую скатерть, смочили тряпицы водой из колодца и стирали пыль со всего, до чего могли дотянуться. Я неустанно чихала в изгиб локтя, а Иван вслух размышлял о каждой вещице, что мы находили. Кому она принадлежала? Как долго эта девица была Ягой? Было ли ей одиноко? Кто ее похоронил? Однако подобные раздумья не захватывали меня в тиски, и я напрямую спросила то, что интересовало меня гораздо больше: — Я думала, Божидар — простой конюх. Чего же сам царевич решил исполнить его просьбу? — Божидар… — Иван отвел взгляд и закатал рукава домотканой рубахи, что совершенно свободно сидела на нем. Царевич расслабил тесемку на причудливо расшитом вороте, словно бы ему невыносимо было жарко, печное пекло душило его. — Он обучил меня многому за те дни, что провел у нас на конюшнях: как держать правильно меч, как рассчитывать силу ветра, дабы стрела моя попала в цель, как бить смело, не боясь получить ответный удар. После смерти батюшки царем быть мне, а какой же глава государства без умения постоять за себя? Мне не сосчитать, сколько раз бояре совершали покушение на моего отца. В благодарность я обучил Божидара грамоте, но понимаю, что вовсе не то ему нужно было. Гораздо ценнее моя благодарность станет, если я тебя от рока Яги уберегу. — И смерть Божидара не освободила тебя от чувства долга? — Не долг, — легкая усмешка исказила брусничные уста Ивана. — Благодарность, Леля. Ужасно, когда человек напрочь лишен столь возвышенного чувства. Ведь если не дарить благо в ответ, то мир окончательно сгинет в пучине мрака. Я не нашлась со словами, ибо царевич сказал достаточно полно и ясно. Ни дать, ни взять. За печью я наткнулась на метлу, попавшую в плен паутины, из которого я великодушно спасла ее. Безусловно, ее хвост, сделанный из прутиков, был куцый, но она еще годилась на то, чтобы вымести сухой сор на крыльцо, а затем на землю. Вернувшись в избу, я заметила, что теперь царевич меньше чурался непривычной для него обстановки и скинул с себя сапоги, из-за которых грязи только прибавлялось. Я догадалась, что они насквозь промокли, пока он блуждал по лесу, тут и там утопая в лужах, потому что он поставил их сушиться на печь. Под столом сопел волк, а волчица устало наблюдала за нашими стараниями, уложив вытянутую морду на передние лапы. Похоже, она считала, что без ее контроля нам не управиться. — Удивительная жара, — пролепетала я, прошествовав к печи, дабы проверить, что творится внутри. — Топила ее вчера, а такое чувство, что только этим утром. Иван первый успел открыть печь и заглянул в нее вместе со мной. Трава, зажженная накануне, до сих пор пылала пламенем, однако синим-синим, словно драгоценный камень, переливающийся в лучах летнего солнца. Огонь напомнил мне глаза царевича, что с любопытством повел черной бровью. — Магия, Яга, — на зевке произнесла волчица. — И не такие чудеса сотворить способна. — Вечный огонь? — Спросил у нее Иван, и волчица прикрыла блаженно глаза, прорычав: — Покуда Яга жива… наполовину жива. Остальное же Яга из гримуара узнает. — Царевичу гримуар читать не дозволено, — осторожно проговорил волк, нащупывая почву: возмутится ли волчица? Ему повезло, и он смог продолжить. — Знания каждая Яга по крупицам собирает и передает наследницам сквозь века. Только Яга получить их и может. — Так вот, как эта дивная вещица зовется. — Иван покрутил в руках гримуар — сокровищницу ритуалов — и передал его мне. Теперь гримуар казался мне тяжелее. Ответственность, возложенная на мои плечи, прибавила ему вес. — Возможно, здесь кроется способ, как мы можем Божидара с той стороны вернуть? Я многозначительно посмотрела на закрытое окно, глядевшее в долину мертвецов, царство Кощея, и уселась на уцелевший стул. Знала бы, что чудо-трава будет вечно поддерживать огонь и не нужно ей древо, то сохранила бы стул для Ивана. Хотя он не растерялся и ловко запрыгнул на стол, закинув ногу на ногу. Видимо, такие манеры прививают царским отпрыскам. — Не прочитаем — не узнаем. Точнее… — Иван затылок почесал, щеку изнутри прикусив невольно. — Не прочитаешь — не узнаешь. Вот как. Мне-то запрещено заглядывать в тайные письмена, хоть руки и чешутся. Фыркнув, я открыла начало гримуара. Все письмена сливались в одну мутную и спутанную картину — ничего не разберешь. Лучше бы царевичу те знания открыты были, и он бы сам мне их прочитал, нежели эти мучения пали на мою голову заточенным топором. Пока я чахла над первой руной, Иван успел достать из печи уголек — остаток от стула, что я беспощадно сожгла — и начал медленно выводить руны на поверхности стола. Под каждой руной он изображала какой-нибудь незамысловатый рисунок, который мне подсказывал, что же она могла обозначать и как она звучала. Под одной руной он нарисовал простого человечка из ломаных линий, приложившего руки ко рту, а рядом несколько елей. Я поняла, что эта руна произносилась как «а». Под второй он неумело вывел волчицу, и я догадалась, что она звучала как «р». Иван продолжал выписывать руны на деревянном столе, а я то на них глядела, то переводила взгляд в гримуар, выискивая те, что царевич к тому моменту написал. — Свер… — случайно вслух прочитала и сразу же прикусила кончик язык. Совсем забыла, что царевичу нельзя знать, что таится внутри. Вдохнув поглубже в попытке немного расслабиться, я подперла щеки сжатыми кулачками и погрузилась в чтение. Мой взор метался от рун к гримуару, и постепенно они мне запоминались. Наконец-то руны начали связываться во что-то четкое и понятное: «Сверток полыни, зверобоя и щепотка костяники способен пламя много лет поддерживать». Вот значит, что за чудо-трава пылала в печи… — Так будет гораздо быстрее, — ворвался в поток моих мыслей Иван, обмывая в ведре руки от сажи. — Я могу, конечно, выучить тебя. Каждый день проводить допрос, какую же руну ты выучила, но будет легче, если все руны будут перед тобой. Тебе всего-то нужно сравнивать то, что написано на столе, и то, что тебе оставили предыдущие стражницы. — Да, благодарю, — согласилась я, а Иван торопливо кафтан на плечи накинул и колчан, полный стрел подцепил. — Ты куда? Уходишь уже? — На охоту пора, — кивнул Иван волку. — Иначе с голоду умрем. Чую до рассвета не доживу с пустым животом. — Солнце уже за горизонт катится. Вот-вот ночь наступит. — Ночь — волчья пора, идеально подходящая для охоты. Волк топнул массивной лапой в подтверждение, и половицы жалобно заскрипели. Иван подвязал кафтан широкой лентой, чем-то набитой, и не забыл про шапку. Улыбался он шире Божидара, и веяло от нее теплом, надеждой, что на какое-то мгновение я позабыла о событиях предыдущих дней. Из памяти моей исчезли образы терзавших меня мужчин, но возвратились слишком быстро, стоило Ивану переступить порог. Песнопения старейшины холодили кожу на спине, словно бы он пел прямо сейчас над ухом. Их прикосновения вновь ощущались на теле, даже на костяной ноге. Наверное, мне их уже не суждено отмыть, как бы я не старалась. Нет уж. Я не буду обучаться месяцы, а, возможно, бесчисленное количество лет. Я неистово листала гримуар, сравнивания руны на первых строках с теми, что находились на столе. Я листала и листала, переворачивала бересту и пергамент, но все было без толку, пока на первой строчке не обнаружилось: — К Кощею тропа… — Решила схитрить, несносная Яга? — Волчица поднялась со своего места. — Для этого я тебя согревала долгими ночами? Чтобы ты вековые традиции рушила? — Не для этого я появилась на свет. Не для того, чтобы зачахнуть в избушке на курьих ножках. Не для того родился мой названный брат, чтобы жизнь за меня свою отдать! — Глупая-глупая Яга, — оскалилась волчица. — Тебе сказочки страшные рассказали, что Яга нос не высунет из избы? А про кощеевские увеселения никто тебе не поведал? Часто Яга в его чертогах мгновенья счастливые коротает… — По приглашению, — огрызнулась я. — Но я не собака, что ждать готова в мороз у крыльца, когда ей кость обглоданную кинут. И, кажется, я нашла способ, как мне поскорее достичь Кощея. Я подняла гримуар и потрясла им. Волчица скептически прищурилась: — Знаю я, что задумала ты недоброе. Однако же не пустит тебя колдовство по тропе дальше, чем твои способности тебе позволят. Неожиданно руки мне обожгло, словно я коснулась раскаленной кочерги. Я выронила гримуар, и он захлопнулся, упав на стол, а я дула на руки, пытаясь облегчить жжение. Гримуар сам открылся передо мной в самом начале, как дверь хлопнула, возвестив о возвращении Ивана. — Что случилось?! Потрясенный царевич подбежал и упал на колено, взяв мои руки в свои мягкие и прохладные ладони. Он осмотрел отвратительные волдыри, что набухали прямо на глазах. — Девчонка полезла куда не следовало, — ехидно ответила волчица. — И поделом ей. Иван похлопал себя по карманам в поисках чего-то, а затем с победоносным видом выудил маленький деревянный сосуд и откупорил его. Царевич зачерпнул из сосуда бледно-зеленую кашицу и нежно начал растирать ее по свежим ожогам. Я прошипела, до боли закусив нижнюю губу. Мазь дарила прохладу, под которой пузыри лопались и жжение немного успокаивалось. — Должно полегчать, — утешил меня царевич. — Это смесь подорожника с лопухом. Помогает при ожогах. Лекарь мне полные карманы набил различными отварами и мазями. — Угум, — все, что смогла выдавить из себя я. — Отдохни пока. Утро вечера мудренее, а мне надо бы оленя освежевать. — Там же холодно… — Не избу же в крови топить, — усмехнулся Иван и поднял взгляд к потолку. — Ты свечи зажгла? — Неа, — я тоже посмотрела наверх. Под потолком на нитях из овечьих кишок висели сальные свечи. Несмотря на то, что огонь трещал и страстно лизал фитили, капли не стекали по свечам. — Если Яга не способна об избе позаботиться, то изба сама заботится о себе, — пояснил волк, зевая на пороге. Он явно ожидал, когда Иван пойдет разделывать убитого оленя, дабы и ему перепал кусочек другой. — Не жизнь, а сказка, — хрипло хохотнул Иван. — Если будет возможность мне, вместо тебя, стать стражником границы, то я с превеликим удовольствием сделаю это, Леля. Он потрепал меня по и без того спутанным волосам, и я зарделась, осознав, что негоже девице ходить с соколиным гнездом на голове. Царевич отстранился и накинул медвежью шкуру на печь, делая из нее подобие перины. — Поспи, Леля, а на рассвете вновь возьмешься за гримуар, чтобы он больше не калечил тебя. — Попробую… Довольный волк, размахивая хвостом, семенил за Иваном на улицу. Я предпочла остаться в тепле и не наблюдать за тем, как оленю распарывают пузо, срезают рога. Держа раскрытые ладони перед собой, чтобы не смазать лекарскую мазь, я забралась на печь. Пришлось постараться: сначала закинула костяную ногу, а потом уложила локти на шкуру, подтягивая себя наверх. Засыпать было страшно. Казалось, сомкнешь глаза, и вернется роковая ночь, утопленная кровью с налипшими комьями грязи, цепкие и потные пальцы мужчин из деревни. Сколько же ритуалов мне предстоит постигнуть перед тем, как добраться до Кощея? Успею ли я до того, как те изуверы умрут? Я не хотела, чтобы они ушли спокойно. Я хотела, чтобы они ощутили то, что испытала я, но в стократ сильнее. Эти сладостные мысли убаюкали меня до того, как вернулся Иван.