in searching of love...

Быть другом десятилетней давности, видеть, как с каждым годом черточки на дверном косяке все больше достигают его желанной отметки в сто семьдесят восемь сантиметров, но ближе к двадцати пяти от роду смотреть, как выражение лица с горечью проходится по вечному сто семьдесят три. Знать любимые цвета, как они сменялись бурно розовым в пастельно коричневый, смотреть, как юношеский максимализм одарил стойким характерам с очерками нежности и чувствительностью в заплатках сердца. И так волноваться перед зеркалом, вытирать взмокшие ладони о выглаженные брюки, проверяя дипломат на наличие в нем нужных для работы бумаг, все заглядываться на золотые ручные часы, обещая под нос, что через три минуты он уже должен завязывать шнуровку на лакированных ботинках (и жаловаться, с какой радости они вечно вырываются из тугих узлов) и под коркой воображения представлять, как пройдет для него и для давнего друга вечер. Марк поправляет складку пиджака, в спешке накидывает куртку и небрежно натягивает обувь, когда понимает, что засмотрелся в зеркало больше обычного. Сегодня должно пройти все нечто больше, чем просто идеально. Признаваться в своих накопленных под гнетом любви чувствах он никогда не умел от отсутствия в этом опыта, да и желания тоже – к чему, когда предмет долгого обожания приходит к тебе каждый вечер на выходных и порой пишет по ночам теплого жанра сообщения, используя, кажется, все самые неиспользуемые смайлики. Марк в такие дни от уведомлений просыпался, жмурился от яркого экрана блокировки и в полудреме отвечал, слушал, порой, перечитывал, но старался понимать каждое его написанное искренностью слово. Такой расклад – быть рядом физически и душевно – его совершенно устраивал. Пока отношения с таким характером в один момент позволили раскрыться чуть больше, чем просто старым хорошим друзьям: гулять руками по чужой спине в жарких объятьях по завершению совместной прогулки, с замиранием легких ждать сообщения и глупо, по-детски невинно улыбаться от их содержания в подушку. Получив в очередной дружеский вечер под летним уходящим солнцем и бризом рек скрытый, смущающий щеки друга пунцовой краской флирт, Марк решает что-то предпринять. Спустя месяц, после того как слова стали литься слаще и с большей тонкостью намеков и двусмысленных шуток, он сдается, собирает крупицы воли, завалявшейся средь паутины и пыли, в кулак и предлагает Донхеку встретиться после работы в кафе. Работа адвоката сказывалась на нем хорошо – он знал много и в таком же объеме получаемую информацию понимал, читал людей и знал несколько психологических трюков, которые на обедах рассказывал ему старый наученный коллега, но детское любопытство выдавало его с головой. Когда ему захотелось знать больше, чувствовать руки на своих щеках и включать пару лампочек в голове, Марк необъяснимо для рабочих заседаний отводил голову в сторону, дабы скрыть последствия подобных мыслей на лице, щипал себя за запястья и с поклоном извинялся перед судьей. На выходе из зала после громкой победы ругал себя и умывался ледяной водой. Сегодняшний день, к его сожалению, не оказался исключением. Дело он выиграл, о чем говорили громкий стук молоточка и последующие аплодисменты, но Марк знал, не собравшись вовремя духом и мыслями, определенно точно вышел бы униженным проигравшим, и сейчас, когда рабочие часы вершили о своем окончании, он схватил знакомый дипломат с курткой и помчался на терзавшую его столько времени встречу. За углом, где виднелась вывеска, дождь настиг его врасплох, весна под теплым слоем солнца избавилась от приводящих в ужас сугробов и скользких дорог грязного снега, но принесла за собой хмурые тучи на яркий город, и Марк думает, чем же разум руководствовался, когда покупал короткую, еле прикрывающие бедра с отсутствием капюшона куртку. Он ладонью имитирует козырек, жмурится, когда напор капель усиливается, и забегает внутрь заведения. Искать знакомую фигуру не составило труда, Донхек сидел на бежевом стуле, бережно повесив пальто на его спинку, что-то листал в телефоне, явно коротая время до считанных минут встречи, поправлял выбивавшуюся прядь челки и, услышав звонкую трель при открывании входной двери, с надеждой поднял голову, а когда увидел улыбающиеся глаза и махающую ладонь, с игривостью засиял в ответ. Парень, в отличие от Марка, явно готовился к этому событию со всей ответственностью и кропотливой работой над образом: мягкого кроя свитер был ему на размер больше, от чего он сам казался моложе и в комплектации меньше, чем обычно, полюбившиеся джинсы были неотъемлемой частью образа, маленькие тонкие кольца на пальцах, тонких и утонченных, дополняли покоившиеся бусы на шее – подарок, которые он не снимает ни на минуту. Глаза Марка с одежды скользнули вверх к подкрашенным гигиенической помадой и еле насыщенным вишневым оттенком, пробежались по родинкам на шее и щеках, и остановились на мягком смущающимся взгляде, от чего сам он в момент себя отдергивает, понимая, как неприлично и открыто пялится. Сев рядом, он кладет куртку на соседний стул у их столика, складывает руки в замок и подзывает официанта. Разглядывать меню у него получилось победных пятнадцать минут, когда с наличием ассортимента можно было ограничиться и десятью, но Марк знал, чем больше он будет рассматривать узоры на ламинированном листе, тем меньше он будет волноваться. Или, по крайней мере, так старательно пытался себя одурачить. — На улице ужасный дождь, перед выходом из дома синоптики обещали мне ясный вечер, — Донхек на такие слова провожает официанта кивком и смотрит в окно: крупные капли барабанили по крыше и маркизе под входом, стекали по панорамному окну мучительно долго, собирая за собой остальные, пока пешеходы в быстром темпе прятались под черными зонтами. — Ты сильно промок? —интересуется, укладывая подбородок на ладонь. Марк такой картине улыбается и рукой поглаживает волосы. — Нет, он начался в момент, когда я почти пришел. Донхек, поджав губы, кивнул и схватился за кружку, аккуратно пробуя заказанный им чай, но морщится, когда язык охватывает неприятная горечь и жар. Марк перебирает мысли словно стопки в ящиках с делами преступников, намереваясь найти хоть одну тему, с помощью которой можно сгладить углы разговора и расслабить хватку у горла, но во всем обилии бумаг и досье лишь найдется капля молчания. Такой вечер он совсем не так себе представлял. Дождь быстро заканчивается, унося за собой и черное небо, кто-то за столиком у окна шумно смеется, за что в последствии извиняется перед рядом сидящими посетителями, Донхек прожигает взглядом ложку, а Марк дергает заусенцы. — Извини, — неловко смеется. — Этот разговор я представлял себе немного иначе. — Все в порядке, Марк, я подожду. Видимо, это что-то очень важное для тебя, иначе я не могу понять, от чего ты сильно волнуешься. — Так заметно? — продолжает улыбаться, в ладонях сжимая ткань у колен, поглаживает бедра и в конце концов кладет руки на стол, глубоко вдыхая приятный аромат выпечки, доносящейся из стороны кухни, и свежемолотого кофе. Кровь от предвкушающего чувства пламени в момент закипает, превращаясь в густую горящую субстанцию, подобная лаве, медленно, словно с издевкой, играючи растекается по телу и предательски задерживается у щек – Марк никогда не имел способности хорошо прятать свое смущение, заплывшее краснотой. Он прикладывает холодные ладони к лицу, стряхивает, пытаясь сосредоточиться на них и отвлечь непрошенные лишние мысли, чувствует, как сердце из легких проделывает путь до пяток и сильно-сильно стучит. Донхек терпеливо ждет, с нотами беспокойства смотрит на стадию нервозности друга и думает, когда же она перерастет в спокойствие и принятие. Он думает, как поживают его совсем юные друзья в приюте, хорошо ли о них заботиться новый стажер и на секунду задумывается, что взять маленького котенка, пришедшего к ним на прошлой неделе: дрожащего от легкого порыва сквозняка меж прутья вольера, ластившегося к теплым рукам и любви – вполне себе хорошая идея. По крайней мере, новому жильцу скромной квартиры вместе с еще одной кошкой, двумя волнистыми попугаями и кроликом тесно быть не должно. Будут жить они большой дружной семьей, с полным взаимоуважением, пониманием и чем-то близким, доступное лишь в доме уюта. Донхек вздыхает, вспоминая о своей настоящей семье и все заглядывается на друга, сидящего перед ним. Марк зажмурил глаза так сильно, что вместо привычной пустоты перед ним маячили полупрозрачные белые вспышки, а мышцы слишком больно друг с другом соприкасались. — Я просто хочу сказать, что… Не успев договорить, он чувствует, как уши неприятно заложило, и вместо приятных звуков бьющихся кружек о блюдца, шепота, шумного кофейного аппарата и сердца вдруг слышатся странные помехи, шорох и редкий чередующийся писк приборов. Марк, распахнув глаза, видит перед собой играющие, скачущие меж пространство красные, синие и зеленые полосы, черный шум, как бывает на старых квадратных телевизорах, стоит отключить шнур сетевого кабеля, и не на шутку пугается. Крутит головой в стороны, смотрит вниз, пытаясь отыскать в кромешном сбое свое тело, шумно дышит и думает, что волнение его одолело, и что это временно, скоро он перестанет нервничать и перед ним снова окажется его Донхек, верно ожидающий и терпеливый, а вся ерунда – не более, чем мозговые галлюцинации от сильного стресса. Но через мгновение ему слышится голос, отнюдь не человеческий, женский, приятный, немного западающий и… цифровой? — Нарушено каноничное событие, Ваше назначение как житель главной вселенной, – исправить ошибку, повторяю, — монотонность произношения и абсурдность ситуация Марка сбила с толку, из-за чего ему потребовалось слушать одну и ту же заевшую пластину трижды, чтобы понять, что от него требуется, но не понимать, каким, черт побери, боком он здесь оказался. — Я… — осторожно начинает, убеждаясь, что хотя бы собственный голос ему принадлежит, — Почему именно я? — Вы – житель основной вселенной, — повторяет голос, — Ваша задача – исправлять дефекты, созданные Вашими жизнями в других. Ваша гибель была предотвращена ценой чужого существования, мировая паутина сплелась в неправильную форму, причинив ущерб соседствующим вселенным. — Моя гибель… предотвращена? — удивляется, не находя себе места, — Кем? Что происходит? — Двадцать девятого сентября 2127 года во вселенной VT-54, персонаж, носящий имя Ли Донхек, в случившейся автокатастрофе принес свою жертву взамен Вашей. Повторяю, ваша цель – исправить дефект. — Вы предлагаетe мне, — шум в ушах заглушал собственный, становился громче и более отдавался в висках, — погибнуть в катастрофе самому, и спасти Донхека? Моего Донхека? Сердце с летящей скоростью отсчитывает пульсацию по сосудам, с иглами проходят по самым тайным уголкам вен, застревая меж стенок, тело становится невыносимо горячим и ватным, голова до безумства тяжелой, и Марк, прежде чем от бессилия снова прикрыть глаза, думает, как же он, его славный и милый Донхек, останется один, в любимом и сладком кафе, так и не дождавшись ответа? А может, это изначально было неправильно? Влюбляться и пересекать черту, ставить друг перед другом обязательства вечного уза дружбы и не думать о том, как друг десятилетней давности вдруг необычным образом с неутолимым желанием станет ему втридорога больше, чем просто друг? Марк обещает себе обязательно вернуться. Белый шум сменяется неприятно издаваемым звуки аппаратом в больнице где-то неподалеку, мягким поглаживанием по ладони чьей-то сухой, иссякшей от отсутствия любви рукой, тихим всхлипыванием и шуршащим постельным бельем. Он медленно набирает воздуха в грудь, наполняя ее без остатка, а на выдохе в мучительных попытках приоткрывает глаза, моментально жмурясь от яркого ослепляющего света лампы. Женские всхлипы прерываются оханьем и суматохой: скрип стула и быстрые шаги к двери сопровождались громким зовом врача, обещаниями, что скоро все наладится и благодарностями Господу Богу за сохранность жизни… сына? — Минхен, сейчас доктор осмотрит тебя и может быть скоро ты вернешься домой, представляешь? — слезы с новой силой стекают по чужим щекам, — я так рада, что ты проснулся, спасибо, спасибо тебе. Минхен…? С сомкнутыми глазами мало что удается понять, но Марк слышит, как пришедший медбрат осматривает аппараты, обставленные вокруг его больничной койки, как мама безутешно продолжает заливаться горькими слезами, то ли от накрывшей радости, то ли от окончания вечного страха за будущее своего ребенка, как сердце еле слышно бьется и отчего-то сильно болит рука. — Могу вас поздравить, — шум листов в планшете у врача заставляет Марка предпринять вторую попытку осмотреться, которая к счастью венчается успехом, и он наконец может разглядеть окруживших его людей, — ваш сын стремительно идет на поправку, будем рады выписать вас через неделю, если выздоровление пройдет в таком же темпе. Сами понимаете, кома – очень серьезная вещь. От услышанного Марк старается приподняться, но женская рука его мигом останавливает, уговаривая, хотя бы на пару часов, провести время в положении лежа, пока тело набирается сил и разум начинает приходить в себя. Он с неподдельным любопытством начинает рассматривать свою маму, конечно же, в этой вселенной, подмечая, что она совершенно отличается от его настоящей: обычная корейская мама, что теряет годы жизни на работе и старается дать все единственному сыну, начиная от любви и заботы, заканчивая всем материальным и финансовым, что она может позволить в своей семье. Ее уложенная челка все падает к глазам, прикрывая появляющиеся морщины и усталые веки, ее сухие тонкие пальцы поспешно убирают ее за ухо. Марк вспоминает настоящую маму и то, как канадские корни и жизнь там подарила ему спортивную и сильную женщину, знающую толк в блюдах и отношениях с людьми, подарившая ему знания о доброте и что она всегда обирала свои русые волосы в хвост. За рассуждениями и сравнениями паззл постепенно собирается воедино, представ перед ним страшной картиной правды, которую совершенно не хочется слышать и видеть, разобрать каждую деталь отдельно и поспешно собрать в коробку. Его Минхен выбрался из комы.