Истории у колодца

— Пожар, пожар,- кричит Спичка. - У Нинки голова горит! Нинка закатывает глаза, приглаживает рыжие волосы и громко фыркает. Давно бы придумал что-нибудь новенькое, фантазии не хватает, что ли? Каппела Нинке нравится. И Ласка тоже, хотя та немножко блаженненькая и от нее часто несет кладбищенским духом - землей, ладаном и травами. А вот Спичка дурак, но его с посиделок у колодца не выгонишь, потому что те посиделки Спичка и придумал! На самом деле фантазии у него с горочкой. У них у всех. У Капеллы, наверное, тоже. Хотя Капелла никогда ничего не рассказывает - она только слушает и следит, чтобы старшие мальчишки не устроили драку, а то всякое бывает. Каждый последний вторник месяца они собираются в доме с заколоченными окнами. Хотя какой это дом? Дом — у Нинки, а это недоразумение какое-то, даже кровати нормальной нет, только матрас. Зато есть засыпанный колодец, вокруг которого они обычно рассаживаются полукругом. Во время Песчанки — Нинка бы не поверила, если бы своими глазами не видела - здесь жил сын местного богача, который умел рисовать карты зараженных районов, но просил за них так дорого, что кроме столичного Бакалавра — у этого всегда были деньги, - к нему никто не ходил. Тогда — особенно в последние дни, когда в город приехал генерал Пепел со своими злыми солдатами и страшными огнеметчиками, вообще никто никуда не ходил — все по домам сидели. Нинка тоже думала рисовать карты, но потом взорвали Многогранник и Песчанка кончилась. Тогда она решила — не сейчас, конечно, а когда вырастет, что поедет на поезде в столице, отыщет самый большой Университет, найдет там самого главного профессора и будет учиться у него на бакалавра. А если он откажет, потому что девчонка — учинит такой скандал, что мало не покажется. Нинка своего добиваться умела. Не зря же ее назвали в честь Ночной Хозяйки. Сын богача здесь больше не появляется — он вроде как женился на Марии Каиной и перебрался в отцовский дом. Сам хозяин Сгустка переехал жить в столицу, хотя говорят и другое - что мясники отвели его в какую-то комнату в Термитнике, а потом то, что осталось, собрали в коробочку. Подробностей Нинка не знает и, честно говоря знать не хочет — она любит только придуманные страшилки. - Кто сегодня начнет? — мягко спрашивает Капелла. Нинка думает, что осенью она выйдет замуж за Хана и, наверное, совсем перестанет здесь появляться, и от этой мысли ей немножко грустно. Ох уж эти взрослые, им бы только женихаться, будто нет в мире занятий поинтереснее. Например, рассказывать страшные истории. — Я хочу, — выкрикивает она, цепенея от собственной храбрости, которая ей немножко изменяет, когда Спичка, Лиза, Ноткин и все эти ребята знакомые и незнакомые поворачиваются к ней. — Годится, - кивает Ноткин и деловито спрашивает: — Спички у кого? — Спички — у Спички, — выкрикивает какой-то мальчишка из Узлов. Нинка его имени не помнит — много чести. Все смеются, а Спичка со все силы мотает головой — аж волосы в стороны. Такой он смешной - как отряхивающаяся после купания в Жилке псина. — Неа, я спички больше не ношу. Папка говорит — уши надерет, если мы тут пожар устроим. Вот, бери. В руках у Нинки вдруг оказывается фонарь, да не допотопный, которые мясники с собой носят, а самый настоящий, электрический. Богатство! — Вещь, — уважительно смотрит на фонарь Ноткин. — Батя из столицы привез. — не может не похвастаться Спичка и добавляет, обращаясь уже к Нинке, — Не разбей смотри. Нинка презрительно фыркает — не учи ученую и, подбирая свободной рукой длинную юбку, лезет на возвышающуюся над колодцем насыпь. Острые камни больно впиваются ей в ту часть тела, которую Спичке обязательно надерет его батя вместе с ушами, если тут и правда будет пожар. Нинка не обращает внимания. Нинка включает фонарь — с первого раза получилось, ура! — и держит его как положено — над подбородком. Из подступающей к колодцу темноты на нее внимательно смотрят десятки пар глаз. Она, конечно, знает много страшных историй — и про Короля Червей, которой жил далеко-далеко в степи и был размером со слона, и про схрон в катакомбах, который охраняли мертвые бандиты, и про проклятый тоннель в Бойнях и про последний уровень Многогранника и про призрачный поезд. Но ей хочется рассказать что-то свое. — Одна женщина, которая жила в Дубильщиках и чей отец был степняком, очень стеснялась такого родства. Она не верила в злых степных духов и чудовищ, не носила оберегов из воловьей кожи, не чертила на крыльце защитных рун, не делала подношения матери Бодхо по священным дням, а когда она купила первую корову, она даже не провела ее между двумя зажженными кострами! Многие — в основном, конечно, малышня - испускают дрожащие вздохи. Как это так — не провести корову! Она же молока давать не будет или еще хуже — в первую же неделю околеет, а если прежний владелец узнает, что не выполнено самое важное условие — нипочем деньги не вернет! Дождавшись, пока страсти улягутся, Нинка продолжает: — Но самое главное — когда на улице было холодно, она набрасывала накидку и … — она переходит на страшный шепот, — не продевала руки в рукава! — Дура что ли? — возмущается Лиза,--- Это ж можно покалечиться или руки потерять. Нинка пожимает плечами. — Однажды эта женщина проснулась и начала собираться на работу, как вдруг за окном она увидела огромную чудовищную маску, которая парила в воздухе. — Исполнителя, что ли? — Спичка вынимает из-за пазухи фляжку с твирином, делает небольшой глоток и передает Лизе.. — У исполнителя не только маска, — снисходительно отвечает Ноткин. - Тулово тоже имеется. — Женщина быстро отвернулась от окна, а когда повернулась к нему снова, Маска уже исчезла, — продолжает Нинка, — Она подумала что ей почудилось, но когда она пришла на работу, уродливая маска лежала у нее на столе. У нее не было глаз, но женщине казалось, что она на нее смотрит. Еще у маски были длинные острые зубы. — И она, конечно, отгрызла ей руки — уверенно говорит Лиза. Нинка на него даже не смотрит. — Женщина в ужасе выбежала на улицу, привязала маску к самому тяжелому камню, который смогла найти на берегу, и утопила маску в Горхоне. Но когда она вернулась, та лежала у нее на кровати. Мокрая. “Никогда так больше не делай” — услышала женщина у себя в голове. — Если бы меня кто в Горхоне искупал, я б так-то тоже не обрадовался, — заявил кто-то из ребят Ноткина. — Женщина изрисовала рунами все крыльцо, и даже свое тело. Она скупила все защитные амулеты, какие могла, и не снимала их даже когда принимала ванну, а дождавшись священного дня, сделала богатые подношения матери Бодхо. Но это не помогало. Куда бы она ни пошла и что бы ни делала, маска все время следовала за ней. Другие горожане ее не видели. Однажды женщина не выдержала, повернулась лицом к маске и закричала: "Чего ты от меня хочешь?". И тогда маска впервые заговорила. “Признай мое существование” — сказала она. “Признаю,” — закричала женщина. — “Признаю, только оставь меня в покое!” Нинка замолкает. Мысли мечутся как птички. Первым не выдерживает мальчишка из Углов. — Ну, а дальше чего было? — нетерпеливо ерзает он. А Нинка не знает — Нинка придумать не успеет. — А дальше … а дальше вот что было, вы не поверите… я сама не поверила… потому что дальше, — нужная мысль наконец-то стучится ей в голову, — это было на улице. Другие горожане услышали, как она разговаривает с воздухом, решили, что она одержима злыми духами, потащили ее на пустырь Костного Столба и там сожгли заживо! Окутавшую комнату тишину прорезает звонкий голос Спички. — А все почему? Потому что изначально не надо было жмотничать. Сколько тот оберег стоит — две медные монеты. — А вечером вообще раздает то, что не раскупили, — поддерживает его Лиза. — Приходи и уноси охапками. — Не особо страшно, но на первый раз сойдет, — выносит вердикт Ноткин. — Освобождай трибуну. Нинке хочется показать ему язык. Выучил одно умное слово и сидит тут, изображает. На первый раз ему сойдет, ишь ты. Да если она захочет, она придумает такую страшную историю, что они тут все умрут от разрыва сердца, просто она не хочет пока Было бы ради кого стараться. Следующим на насыпь — не без помощи Спички — взбирается мальчик из Углов. Вот у него зажечь фонарь с первого раза не получается, не без удовольствия отмечает Нинка. — В самой дальней части района Дубильщиков есть дом с красными ставнями. Во время эпидемии там спряталась одна девочка, но назад она никогда не вышла. Кто-то говорит, что ее убили мародеры, кто-то — что ее съел дом. — Это где в Дубильщиках дома людей жрут? Надо Песиголовцам сказать, что там клад спрятан, — смеется мальчишка из банды Ноткина, но тот быстро гасит этот смех одним осуждающим взглядом. Нинка знает, что между Песиголовцами и Двудушниками больше нет никаких войн, а еще знает, что не все с этим согласны. — Говорят, если заглянуть в любую щель в этом доме — между комодом и стеной или полом и кроватью, то можно увидеть ее. Девушку, — запинаясь продолжает мальчишка из Углов. — Только если она тебя тоже увидит, она скажет “Давай играть в прятки”. Оказаться нельзя — потому что из дома уже не выйти. Когда игра начнется, главное не встречаться с ней взглядами во второй раз, но сделать это не получится, потому что в какой-то момент она окажется прямо перед тобой. К этой истории Ноткин уже менее снисходителен. — Ерунда, — припечатывает он. — Для детишек. — А мы кто? — оскорбляется Нинка — и за мальчишку и за себя до кучи. — Пенсионеры, чтоли? — Эх, — Ноткин забирает у мальчишки фонарь лезет на насыпь сам, — Учитесь, щеглы, как надо рассказывать истории про чудовищ и проклятые дома. Эта история … — фонарик начинает моргать, и он трясет его под негодующим взглядом Спички. — … случилась через несколько дней после того как кончился мор и город начали восстанавливать. Один мальчик вернулся в Горхонск из столицы… * Рассказ Ноткина Глеб затащил в прихожую чемодан и удрученно вздохнул. — Это обязательно? — спросил он, хотя прекрасно знал, какой ответ получит. Отец поднялся на крыльцо с радостно подпрыгивающей у него на руках Ольгой. —- Это единственный вариант, который предложил нам комендант Сабуров. Глеб мрачно дернул подбородком. Посмотрел бы он на того коменданта Сабурова, если бы ему пришлось переезжать из добротного дома в Каменном Дворе на другую сторону реки — в какую-то халупу в Узлах. Ладно, не совсем в халупу, все-таки Узлы это тебе не Земля, но их семейный особняк напротив Собора…стал семейными развалинами, потому что однажды ночью кто-то из поджигателей швырнул в окно бутылку с горючей смесью. Пламя быстро перекинулось со штор на ковер, потом полыхнула отцовская библиотека, а так как гидранты давно не работали… Дом сгорел дотла за какие-то полчаса. Родители чудом успели выскочить. А ведь у них в семье даже и не болел никто. Глеб той Песчанки даже понюхать не успел — в начале лета мама отправила их с Ольгой в столицу, в гости к своей сестре. Назад их тетка, понятное дело, не пустила, а даже если и пустила бы — единственный поезд до Горхонска на станции не показывался, а другими способами добраться туда нельзя — разве что по рельсам идти. — Ничего, — мама с улыбкой обняла его за плечи, притянула к себе. — Главное,что все здоровы. А добра мы еще наживем. — Наживем обязательно, — не стал спорить Глеб. В конце концов, ему тринадцать, не ребенок уже. Дом ему не понравился. Из щелей дуло, по ночам в коридоре скрипели рассохшиеся половицы, замок был хлипкий, и однажды к ним вломился перепутавший адреса пьяный заводской рабочий. Бывшие друзья из Каменного Двора, встретив его на улице, в лучшем случае переходили на другую сторону, в худшем называли его “узелком”. Остался только Жаба, но Жаба вообще обитал где-то в районе Сырых Застроек, и наверное, счел бы за счастье переехать в Узлы. А еще в стенах обитала какая-то живность. Не крысы, что-то другое. Иногда по ночам Глеб слышал странный звук - словно по полу волокли мешок. Крысы так не шумели. — Трубы, наверное, старые, — сказала мама, когда он спросил ее об этом. — Будут свободные деньги — вызовем мастера. Глеб не хотел никакого мастера, потому что это значило только одно — они здесь навсегда. Ну или по крайней мере очень надолго. Жаба был с ним солидарен. — Не надо вам мастера. Сожрет он его. Вы в зараженном доме живете. — Сплюнь, дурак, — почти разозлился Глеб, - Откуда в Горхонске зараженные дома? Они сидели на парапете моста, сжимая в руках удочки. Иногда даже удавалось что-то поймать, хотя вода в Глотке была очень грязная и мама строго-настрого запрещала приносить такую рыбу домой. Хотя у Глеба его улов с радостью забирал Жаба, и ничего — даже животом не мучился ни разу. — Сейчас-то ясное дело нет, — Жаба прикрылся удочкой. — А раньше этот был самый-самый. Там лекарства испытывали — давали человеку таблетки сколько сможет сожрать, а потом закрывали там на час, а у дверей Исполнитель стоял. Кто выживет — молодец, кто не выживет — так тебе и надо. — И что — находили дураков? — не поверил Глеб. — Ты про бакалавра не слыхал, — покосился на него Жаба. — Слыхал, ясное дело. Это ученая степень такая. На бакалавра в столице учатся. Жаба вздохнул. — Да про нашего бакалавра. Который Змей. Не слышал. Ну слушай тогда… — То есть он полез туда испытывать таблетки и там исчез? — спросил Глеб, когда Жаба маленько выдохся. — А я тебе про что? Исполнители пришли за трупом, а трупа-то и нету. И в окно не сбежишь, там все заколочено. Мистерия. Но люди говорят… - Жаба наклонился к нему поближе, — что с тех пор там живет чудище. Человек-Змей. Вот и поди разбери, чего там в этих таблетках было. — Человек-Змей? — повторил Глеб. — Василиск в смысле? Жаба посмотрел на него с легкой жалостью. — Велика жирафа, да дура. Василиск тебе в каком месте человек? И потом — он в камень людей превращает. А Человек-Змей, брат, это другая история. С ним меняться можно. Глеб поморщился. — Ноги на хвост сменять? Так мне не надо. Но Жаба не смутился. — Всяким. Он интересные вещи дает. Линзы от микроскопа, часы, ножик, даже пистолет, говорят, может добыть. — А взамен чего хочет? Мышей? — спросил Глеб. При мысли о настоящем пистолете сердце ухнуло куда-то в пятки. Он бы от такого не отказался, но отец — сам, между прочим, бывший военный - и слышать об этом ничего не хотел. — Нет, он же только наполовину змей, а на другую половину бакалавр. Хочет то, чего при жизни у детишек выменивал. Патроны, таблетки, микстуры всякие. Порошочки очень любит, только где их теперь возьмешь, эти порошочки. — Жаба с досадой почесал не сильно чистую шею. — Тут какое дело: мы ж с Шершнем лазили в тот дом, ну, до того, как вы вселились. Я ж с бандой Грифа ходить хочу, а он мне в лицо ржот. Мол, а волыну ты добыл, парень? У нас тут без волыны не принято. Короче, залезли, оставили на видном месте консерву какую-то и полбутылки твирина — пожрать он тоже не дурак. — И что? — развеселился Глеб. — Дал он тебе волыну, твой бакалавр? Жаба аж весь сморщился. — Не трави душу, бритву потом нашли. Что я, ту бритву сам в помойке не найду, деньги только зря спустил. Чего зеваешь, не видишь — клюет! * Глеб сразу понял, что отпираться бесполезно — и теперь впервые видел маму такой сердитой. — У меня мозги есть? Это надо же додуматься — оставить без присмотра лекарства? А если Оля их съела, что тогда? Сам знаешь, она все пробует на зуб? Как ты мог, нет, ну как ты мог, просто в голове не укладывается! Глеб сидел на шатком кухонном стуле с лицом приговоренного к расстрелу преступника и удрученно молчал. Он и сам не знал, зачем распотрошил аптечку и оставил на столе несколько видов таблеток вперемешку — мало ли какие предпочитает Человек- Змей. Он и в Человека-Змея то не верил! Но этой ночью за стенкой опять шуршало. А еще Глеб слышал тихое шипение. А может ему приснилось. Мама с папой ничего такого не слышали, а Ольга пока знала только два слова “мое” и “открой”. — Мама, прости. Больше не буду, правда. Мама перестала метаться по кухне, налила себе стакан воды из графина и выпила почти одним глотком. Наверное, она поняла то, что понимал сам Глеб, когда ставил на кухонный стол блюдце с разноцветными таблетками — Ольга до них не дотянется, мала еще. — Зачем ты вообще за ними полез, да еще и ночью? — спросила мама. — Где у тебя болит? Эти желтые пилюли, они только для иммунитета. У меня после песчанки запасы остались, отец тогда чуть ли не мешок где-то достал. Не особо и помогали, кстати. — Желтые? — слегка растерянно переспросил Глеб. А куда делись розовые и синие? Не Ольга же в самом деле съела, они бы ее хоронили сейчас. — А ты что-то еще туда положил? — с подозрением посмотрела на него мама. — Нет, — быстро ответил Глеб, избегая нового витка скандала. — Это я чтобы лучше запомнить. Желтые — для иммунитета. Понял. У меня голова болит. — Сейчас, — Мама устало вытерла лицо ладонями встала и распахнула дверцы шкафа. — Чтобы в аптечку больше без меня не лазил, ясно тебе? И вот еще — не тащи в дом всякий мусор. Или по крайней мере храни его у себя. Вот это было в пилюлях. Она положила перед Глебом какой-то предмет — маленький и прозрачный. Он пригляделся. На скатерти лежала линза от микроскопа. * — А почему вы решили, что он бакалавр? — Глеб задавал этот вопрос, усердно делая вид, что ему не особо и интересно, но сердце стучало как бешеное. — Линза? — удивился отец, у которого он все-таки решил прояснить этот момент. — Никаких линз я не приносил. У нас и микроскопа то не было никогда. Может кто-то из твоих друзей потерял? “Ага”, — подумал Глеб. — “Прямо в таблетках”. Из друзей он мог пригласить к себе только Жабу, вернее не мог — мама его на дух не переносила, хотя Жаба был порядочным и у товарищей ничего не воровал. Поэтому встречались они в основном на его территории, а чаще — гуляли среди заводских цехов. Слушали, как гудят машины, просачивались посмотреть на крысиные бега, дразнили мясников, убегали от мясников и от овчарок тоже убегали. — Так его почему Змеем называли? — охотно ответил Жаба. — У него плащ был. Из змеиной кожи. А чего спрашиваешь. Он тебе дал чего? — Чего-то дал, да, — подтвердил Глеб. — Хлам всякий. — Нуууу, брат, — протянул Жаба, когда услышал историю с таблетками. — Желтые это ж самая дрянь. Оно здоровье сажали только так. Желтые даже эти, в балахонах, уже не пили — потому что смысла нет. Вот синие и розовые — другой разговор.В следующий раз не скупись, оставь чего получше. А то он это … разозлиться может. У него и при жизни характер был не очень. * Второй обмен Глеб решил провести в своей комнате. Возвращаясь с рыбалки, он очень удачно нашел на мостовой чьи-то бусы — замок, наверное, расстегнулся, а хозяйка не заметила. Украшение удалось сменять у дочки того рабочего, который ломился к ним в дом — они оказались соседями. Десятилетняя Катька торговалась как бешеная, но Глебу удалось получить с нее четыре патрона и отмычку. Патроны Глеб решил попридержать — вдруг и правда получится достать револьвер, а отмычку положил на тумбочку. А наутро стал обладателем старинных часов с мятым корпусом, которые показывали правильное время только два раза в сутки. Человека- Змея он не видел, потому что Жаба предупредил “Будешь караулить — он не придет”, и не сильно по этому поводу расстраивался. Но часы были еще ничего, дальше пошла совсем ерунда — ржавые швейные иглы, орехи, на которые у него была аллергия, даже крючки. На орехах, ради которых пришлось стащить из материнской шкатулки серьги и снести той же Катьке, Глеб решил, что с него хватит. Той ночью он проснулся от того, что за стеной что-то металось и шипело – шипело так громко, что аж закладывало уши. Человек-Змей хотел обмена. На порошочек Глеб наткнулся случайно. Вернее не на порошок, конечно, — на коробку из-под него. — Малая моя откуда-то притащила, — сказал бакалейщик, отпуская Глебу два куска серого мыла — мама решила, что вещи, из которых выросла Ольга, надо постирать и отдать соседке, и отправила его в лавку, где и обнаружилось настоящее сокровище. — В них, наверное, специи хранить можно. Или пудру. Или монеты какие. Нравится — бери на сдачу. Домой Глеб летел так, словно за ним гналась вся банда Грифа, прокручивая в голове слова Жабы “Порошочки очень любит, только где их теперь возьмешь, эти порошочки”. Глеб понятия не имел где, но он несколько раз подсовывал Змею холостые патроны и просроченные пилюли — и ничего плохого не случилось. Может, получив “порошочек”, он наконец отвяжется? Толченого мела едва хватало, чтобы наполнить коробку на четверть, и, подумав, Глеб сначала насыпал туда песка. Перед сном в памяти всплыла другая фраза Жабы ”В следующий раз не скупись, оставь чего получше. А то он это … разозлиться может”. Засыпая, Глеб от всей души надеялся, что следующего раза не будет. * Следующее утро можно было назвать самым счастливым в его жизни. Во-первых, отец собрал всех в гостинной и сказал, что ему выгодно продать кое-какую недвижимость в столице, а значит через месяц, может раньше, они переедут обратно в Каменный Двор. Во-вторых — утром он нашел на тумбочке то, о чем так долго мечтал. Револьвер. Кажется, исправный, да еще и с полным барабаном патронов. — Ну ты фартовый — Жаба даже не скрывал своей зависти. Они провели все утро на пустыре, стреляя по пустым бутылкам, а иногда и по крысам — в последних не попали ни разу, но настроение у Глеба все равно было отличное. Револьвер, его личный, собственный, приятно оттягивал ладонь, и мир ощущался совсем по другому. Даже небо было особенно какого-то приятного оттенка. А еще — удивительное дело! — патроны были словно заговоренные. Они не кончались. Совсем. Каждый раз, когда Глеб вытряхивал барабан из рамки, он был полон. — Мы и тебе такой добудем. Надо только найти еще одну коробку. Или эту поискать. Интересно, у него там за стеной гнездо? — задумчиво произнес Глеб и поймал удивленный взгляд жабы. — Коробку? — Из-под порошочка, ты сам говорил. — Угу. А порошочек? Глеб пожал плечами: —- Песок бесплатный. А мел где-нибудь добудем. Глаза Жабы стали совсем круглыми, а лицо – таким белым, что на нем ярко проступили веснушки. — Ты ему песок подсунул? — почти с ужасом спросил он. — Человеку-Змею? — Да ему плевать, — отмахнулся Глеб. — Ты чего — думаешь, он взаправду лечится или лечит кого? Я про него все понял. Он меняться любит сильно. И в принципе все равно на что. — Ага. Может ты это… - Жаба зачем-то начал озираться по сторонам. — …у меня переночуешь? Вы когда в Каменный Двор? Ночевать в крохотной темной комнате, где потолок ела плесень, а за стеной голосила неприличные песни его непросыхающая бабка, не хотелось, обижать Жабу — тоже, но Глеб быстро нашелся. — Меня мама не пустит. Ладно, завтра увидимся. * Его разбудил какой-то низкий свистящий звук, будто где-то прорвало трубу с газом. Глеб раскрыл глаза, вглядываюсь в темноту спальни, а потом резко вскочил с кровати. Он был здесь! Человек-Змей! Огромное покрытое чешуей тело, которое едва вмещалось в спальню, и правда было змеиным, но вот голова… если не считать красных глаз и клыков длиной чуть ли не с ладонь… голова была человеческой. – Я приш-ш-ш-ш-шел за обменом,--- раздвоенный язык на секунду обвился вокруг щиколотки и снова скрылся в пасти чудовища. Глеб пятился и пятился, пока лопатки не уперлись в стену. — Подожди. Подожди, я ведь оставил тебе … — …. в-с-с-с-с-с-який мусор, — прошипело существо, явно наслаждаясь его страхом. Красные глаза презрительно сощурились — Так не пойдет. Я хочу что-то равноценное. — Я найду, --- пообещал Глеб. — Что ты хочешь? — Не сссссстоит, — оно подползло ближе. — Я голоден. Я возьму ссссссам. Еще ближе. Еще. Глеб не мог пошевелиться, не мог позвать на помощь или предложить забрать револьвер обратно, он только слабо скулил, глядя, как тварь наклоняется к нему. Когда острые зубы вцепились в плоть, вырывая из бока кусок мяса так, что на стену фонтаном хлынула кровь, он закричал. Человек-Змей медленно обгладывал обнажившееся ребро, поднимаясь все выше, Глеб кричал и кричал, но ни один звук не нарушил ночную тишину. * — Ну и в чем он неправ-то был? — сурово спрашивает Лиза и хмурит редкие брови. — За такое надо морды бить. Взялся меняться — так меняйся по честному, без штучек. Если б меня кто так, я б … — Съел? -- серьезно спрашивает Мишка. Все опять смеются, но Лиза не тушуется. — Говорю же — морду бы набил. Люди людей не едят. — Это как посмотреть, — вмешивается в разговор Спичка. — Во время Песчанки разное было. Кстати, Ноткин, дом этот … его ж снесли почти сразу. Там зараза в стены впиталась намертво. Бакалавр кстати и распорядился, чтобы сносили — наверное, в стенах жить не хотел. Нинка не удивлена — Спичка всегда в курсе что происходило, происходит и будет происходить в городе. — Расскажи лучше, — Ноткин пихает ему фонарь, даже не потрудившись его потушить. — Не возбраняется. — А и расскажу,--- отвечает тот. — Вот вам история про страшный дом, который все еще стоит. * Рассказ Спички Саше этот Бакалавр сразу не понравился. Во-первых, потому что в Омуте хорошие люди не задерживались, а он вон сколько уже жил и ничего, а во-вторых — смотрел так, как будто знал, что у нее внутри. В-третьих больно уколол ей палец и даже прощения не попросил. Закончив глазеть в свой микроскоп, он написал что-то на бумаге и вручил Саше. — У тебя удивительно хороший иммунитет. Чего я, увы, не могу сказать о твоей матери. Она не заражена, но боюсь, это может произойти в любой момент. Мой тебе хороший совет — если заметишь, что кто-то из других родных начинает жаловаться на головную боль и слышать то, чего нет — уходи. Знаешь Лару Равель? Сашка настороженно кивнула. Кто ж в Узлах не знал Лару Равель. Одни говорили, что она святая, другие — что дурочка, третьи, что это в принципе одно и тоже. — Иди прямо к ней — в Приют. Теперь он называется Дом Живых. Покажи эту бумагу. Здесь сказано, что ты здорова, потому что больных туда не пускают. А вот эти лекарства раздай домашним. Большого эффекта от них не будет, но пока это все, что есть. У Бакалавра был черный глаз — уже на следующий день мама начала бродить по дому, натыкаясь на стену, жаловаться, что в голове у нее то смеются, то плачут какие-то дети, и лицо у нее было белое-белое. За ней потом пришли какие-то чудовища — Петя объяснил, что никакие это не чудовища, а добровольцы в костюмах исполнителей. Но от этого почему-то было еще страшнее. — Не реви, — говорил Петя, когда они сидели на крыльце — тогда в Узлах еще можно было выходить на улицу и дышать свежим воздухом. Бритвенники уже рыскали даже днем, но с детей взять было нечего — вот и не трогали их. — Песчанка, она далеко — в Дубильщиках. До нас не дойдет. А мама скоро вернется. Сама же видела, балахон не надели — значит здорова она. Простыла, наверное. А от простуды мы ее сами вылечим. — А деньги? — шмыгнула носом Сашка. Мало того, что еда и лекарства стали очень-очень дорогими, так еще и комендант Сабуров велел всем сидеть по домам. А на что жить — не сказал. Некоторые впрочем не очень-то и жили, говорили, мест на кладбище уже не хватает, да и могильщики не справляются. — Заработаю, — бодрым голосом ответил Петя. — Вот схлынет эта зараза – пастухом пойду. — Тебе мясники морду побьют, — мрачно посулила ему Саша. — Не побьют, я по ихнему разговаривать умею, вот слушай. Ррррррррр! Саша ударила его кулаком в плечо и впервые за весь день улыбнулась. Больше она не улыбалась никогда. В ночь с понедельника на вторник к ним забрался какой-то страшный мужчина — и пошел шарить на кухню. Петя — Саша знала об этом только со слов отца — кинулся защищать еду, которой должно было хватить на неделю — связку вяленой рыбы, бутылку молока и две буханки хлеба, а у бродяги был с собой нож. Хоронили Петю в общей могиле, вместе с теми, кто умер от Песчанки — уже было не до того, чтобы делать различия между больными и здоровыми. А потом Чума пришла в Узлы. Сначала на улицах появились патрульные и единственная аптека стала работать и ночью, следом за патрульными — люди, с головы до ног укутанные в мешковины. Когда рядом с мостом поставили деревянный крест, с которого свисали трупы крыс, Саша вспомнила про бакалавра. И про бумагу его тоже вспомнила. Проситься на постой с пустыми руками было нехорошо, поэтому Саша взяла орехи и немного хлеба, а остальное оставила отцу. Попрощаться с ним не получилось — после смерти Пети он совсем тронулся. Днем сидел в своей спальне и смотрел в стену, а ночью бродил по дому, выбирал какой-нибудь шкаф или буфет и стоял рядом до самого рассвета, охраняя неизвестно от кого пустые недра. Дорога до Приюта — который на соседней улице был — заняла у Саши почти час. Крысы уже бегали целыми стаями, и приходилось прятаться от них в пустых домах, потому что укусили — значит заразили, а если заразили — это все. Замотают в мешковину и будешь ходить туда сюда, пока не сгниешь заживо или пока маньяк — объявился такой в городе, - сердце не вырежет. Дверь открыли почти сразу. На пороге стояла красивая и чем-то опечаленная женщина в сером платье. — Какая ты худенькая, — всплеснула руками она. — Не болеешь еще? Прости, но сюда можно только здоровым — это убежище для моих друзей и близких, я не могу рисковать. Если заражена — ступай в Управу, там сейчас госпиталь. Саша протянула ей бумагу. — Прочитайте. Бакалавр сказал, что у меня хороший иммунитет. Да, с тех пор прошла почти неделя, но у нее нет температуры, голосов она не слышит, да и поджигатели, которые как-то распознают больных, ее не трогали. — Ну раз бакалавр сказал, — на губах Лары появилась легкая улыбка. — Проходи. Мы тебе рады. В приюте было всего четыре комнаты, все заполненные изнуренными, уставшими людьми с серыми лицами. Кого-то из них Саша встречала в городе, а кого-то знала довольно хорошо — например Марта, молодая женщина с собранными в пучок светлыми волосами, когда-то работала в отцовской лавке. Когда Саша проходила мимо, она ухватила ее за рукав и прошептала “Пошла вон”. Саша быстро стряхнула ее руку. Вот еще придумала — уходи. Это Дом Живых, а она хочет жить не меньше Марты. — Извини, мы еще пока не начали готовить ужин. Как тебя зовут? — Саша, — представилась она. Лара усадила ее за обеденный стол и сама села рядом. — Выпьешь чаю, Саша? В нем у нас недостатка нет. К чаю Саша получила кусок хлеба с маслом — неслыханная роскошь. Ай да бакалавр! — А вы разве не будете? – спохватилась она. Лара покачала головой: — Позже. Расскажи про себя, Саша. Где твоя семья? Им нужна помощь. Наш Дом Живых не в состоянии вместить всех. Но что-нибудь сделать мы постараемся. Саша поднесла к губам чашку и сделал большой глоток. Горячий чай камнем свалился в желудок, но так было даже лучше. Голод ненадолго отступил. — У меня только папа. Но он … — она не знала какими словами это описать, — как будто уже и не здесь. Лара опустила ресницы. Они у нее были красивые. Густые, черные. — Сочувствую. Сейчас такое происходит сплошь и рядом. На нас свалилось страшное бедствие. Саша отпила еще немного чая и доела хлеб, едва удержавшись от того чтобы облизать пальцы. Ей хотелось сказать этой женщине что-то хорошее. Хоть чем-то отплатить за ее доброту. — Бакалавр найдет лекарство, — уверенно сказала она. — Он хороший человек. Лара снова улыбнулась, все той же печальной улыбкой, в которой на этот раз проскользнуло что-то еще. — Почему же ты решила, что бакалавр хороший человек? Саша поставила чашку на блюдце. Ей не хотелось спорить с этой доброй женщиной. Честно говоря, сейчас ей больше всего хотелось спать. Из-за наглухо закрытых окон в столовой было очень душно. У нее даже голова заболела. — Он мог уехать, но остался и пытается нас лечить. Лара кивнула, но не ей, а каким-то своим мыслям. — А если я скажу тебе, что он пытался, но не смог. Что он украл деньги, на которые мы должны были купить еду? И что теперь он мне должен? Саша совсем запуталась. Бакалавр — вор? И он что-то должен Ларе. Хотя понятно что — деньги. — Знаешь, а я ведь его не осуждаю и даже признаю, что он действовал не из корысти, а во имя высокой цели. Но мясо сейчас стоит дорого, очень дорого, а мои дорогие друзья так слабы. Им нужно хорошо питаться, иначе голод сделает то, что не смогла сделать песчаная язва. “Орехи!” — вспомнила Саша. — “И хлеб” — Я там принесла немного еды, — с трудом произнесла она. Язык вдруг стал тяжелым как у кита. — Но мяса нет, простите. Лара накрыла ее руку своей ладонью. — О, я уверена, немного у тебя найдется. В тяжелые времена люди должны помогать друг другу, иначе нам не выжить. Саше вдруг стало очень страшно. Бежать, бежать, бежать! На улицу, к крысам, к чумным облакам, к песчаным ангелам, да пусть хоть сама Шабнак-адыр из-под земли вылезет. Она попыталась встать, но бесполезные ноги только разъехались в разные стороны. Собрав последние силы, она закричала: — Я вас обманула! У меня остался старший брат! У него ружье есть! — Не бойся. Это будет быстро. Это будет не больно, — прохладная ладонь с нежностью погладила ее по щеке. — И все-таки жаль, что ты такая худенькая. * — Чего на Лару напраслину возводите? — упрекает Спичку мальчик из Узлов. — Она хорошая, в жизни бы человека жизни не лишила. — Ты про это Блоку расскажи — вот он удивится, — советует ему Ноткин. — Да это сказка, — Спичка машет руками, будто сдается в плен невидимым врагам. — Лара — добрая. И Бакалавр добрый, только злой сильно. — И батя твой по ночам по чужим домам не шарился, — не к месту вступает Лиза. Спичка багровеет лицом и спрыгивает с насыпи. — А ну повтори. Я тебе сейчас все ребра пересчитаю — нет ли лишнего. Нинка в первый раз видит его таким злым. Вообще злым, если на то пошло. Только вот Лиза – ноткинский, а Спичка — сам себе Спичка, сейчас огребет по полной. — Мне кажется, что Артемий бы никогда не обидел ребенка. Да и взрослого — без необходимости, — тихий голос Капеллы всегда слышно, какой бы вокруг не стоял гвалт. Удивительно. — И Лара Равель тоже. — Когда люди любят, они иногда делают странные вещи, — неожиданно подает голос Ласка. — Я тоже хочу рассказать историю, можно? Это очень странно, потому что Ласка не то что никогда ничего не рассказывает, она и в беседе участвует примерно как Мишка, которая обычно залезает на сундук и возится со своей куклой. Видимо, день сегодня такой. Необычный. Вернее вечер. Даже ночь уже почти — через заколоченные окна не разобрать. — Это ты про любовь, что ли, и рассказывать собралась? — морщится Лиза и, дождавшись короткого кивка, прямо подскакивает от возмущения, — у нее там мертвяков целое кладбище, а она про любовь, да что вы, девчонки, за народ за такой? — Начинай, Ласка — говорит Капелла, — Мы все тебя слушаем. И она начинает. — Была одна красивая и очень несчастная женщина. Она бросилась с Собора в надежде вселить в него бессмертную душу, и ее запретили хоронить на кладбище... Рассказ Ласки Звуки оружейных залпов и глубокие мерные удары соборного колокола, возвещающие о наступлении полночи, слышались даже здесь. С болот тянуло сыростью и гнусно орала какая-то тварь. Впрочем, Андрей от души надеялся, что это бакалавр. Опять полез, куда люди обычно не лезут, и застрял в трясине. Не будь Андрей так занят, он бы такое зрелище не пропустил — Ева могла сколько угодно говорить про живую душу в Соборе, но он-то знал… Только Андрей был сейчас был сильно занят. Он тоже полез, куда люди не лезут. Без всяких обычно, просто не лезут и все. Выкупить у патрульных нужное тело было несложно, а если бы пригрозил ружьем, мог и вообще бесплатно забрать — со Стаматиным-старшим даже охранка связываться не хотела, да и было бы из-за чего. Этих трупов теперь как грязи — и те, которые по всему городу валяются и те, которые еще ходят. Но Андрею не хотелось — из уважения к ней. И потому что времени было мало. Тот старик сказал, что тех, кто умер слишком давно, хоронить там бесполезно. Андрей перекинул мешок с инструментами с одного плеча на другое и сделал глубокий вздох. С появлением Блока в Горхонске все провоняло жареной плотью, а здесь, в степи, дышалось хорошо. — Может, сюда переселимся, пока все не стихнет? — спросил он у завернутого в саван тела, — Поставлю юрту, научусь в травах разбираться. Будешь моей Травяной Невестой — чем не жизнь? Он ожидал, что в степи будет видно звезды, но нет — над ним просто нависло темное небо с бледным глазом луны. Андрей прошел мимо водонапорной башни, пересек старые железнодорожные пути, на которых стояла пушка, которой так гордился генерал Блок. Охраняющие ее солдаты проводили его настороженными взглядами, но задерживать не стали. А дальше людей уже не было. И заразы тоже. Если Матерь Бодхо существовала, то она точно заботилась о своих детях. Пару раз Андрею попадались Черви, которые тоже не нападали — только шипели, наверное, до них уже дошли слухи о судьбе сородичей, один раз выскочила травяная невеста, а потом и они кончились. Андрей шагал по степи в полном одиночестве. — Дурь ты это придумала, конечно. Но ничего. Я тебя увезу. В столицу. Бакалавр не смог, а я увезу. И брата увезу. Силком потащу, если надо будет. Брат как всегда торчал у себя в мансарде, весь в твириновом угаре. Андрей, заходивший утром, никогда не видел у него такого количества пустых бутылок. И про старика того и его сына тоже рассказал он в твириновом угаре. — Говорит, далеко в степи есть кладбище, где дети хоронили животных, а те потом возвращались, только какие-то не такие. — С того света “такими” не возвращаются. — Андрей отодвинул бутылку. — Иди проспись. В Горхонске ямы копать нельзя. Это даже дети знают. — Нельзя, — бутылку Петр отдал без сожаления — значит дома припрятана еще одна. А скорее всего и не одна. — И людей хоронить нельзя, а тот старик попытался, а когда получил сына назад — не обрадовался. Как думаешь, — он навалился на стол. Заглянул в лицо Андрею мутными глазами, дохнул перегаром. — Как считаешь, может Фархада закопать? — Хватит, — Андрей ударил кулаком по столу, хотя больше всего хотел по лицу брата. — Чтобы я про живых мертвецов больше не слышал. И про Фархада. И про суицидальные мысли твои — самосжигаться он мне собрался. Пить надо меньше. До нужного места он добирался почти два часа, иногда сверяясь с картой, которую начертил тот старик. Вот уж кому действительно пришлось угрожать ружьем. Кладбище оказалось почти идеально ровным кругом, по периметру которого были аккуратно выложены гладкие камни. Высокие травы подступали к самой границе, но внутри круга ничего не росло. Не считая множество могил — какие побольше, какие поменьше, - здесь вообще ничего не было. На некоторых лежали старые игрушки, выцветшие от солнца. Осторожно уложив Еву на землю, чтобы не потревожить расколотую голову с торчащим обломком кости, Андрей вытащил из мешка лопаты. Почва здесь была жесткой, но и он не слабого десятка. Будет копать всю ночь, если понадобится. В шелесте травы ему почудился тонкий детский голос. — Ямы — это раны на теле земли, — отчетливо произнес он. — Матерь Бодхо смотрит на тебя и плачет. — Отвернется, — равнодушно подумал Андрей. * Дорога назад заняла значительно меньше времени, вот юрта Червя, обитавшего за болотом, вот шаткий деревянный мост, а вот уже и солдаты — кажется, караул успел смениться. Андрей думал остаться — Еве наверняка будет страшно возвращаться через ночную степь, военных, а потом идти через зараженный город. Она боялась вообще всего – крыс, темноты, шорохов на заднем дворе, даже патрульных, хотя никаких грехов за ней не было. Но когда он бросил на могилу последнюю горсть земли, какая-то сила будто вытолкнула его за пределы круга. Несмотря на поздний час в “Разбитом сердце” было тихо. Ну да, он же сам всем велел убираться по домам. Сегодня ему хотелось побыть одному. Андрей сел за стол и налил себе немного твирина. Закурил, уставившись на пустой помост для танцев — после гибели Елены замену ей найти так и не удалось — местные девушки были уверены, что ее зарезал ревнивый ухажер за неприличные танцы. Ева тоже любила танцевать, особенно после двух-трех стаканов вина. Правда, одежду она с себя не снимала, да Андрей бы и не допустил. С улицы снова донесся удар колокола. Андрей налил себе еще. — У Собора нет души, — сказал он бутылке. — на весь этот проклятый город не найдется ни одна живая душа, Ева. На лестнице послышались шаги. * Когда дверь неожиданно распахивается, орут почти все дети в комнате — и Нинка тоже какое-то время орет с ними, чего уж тут греха таить. Спокойными остаются только Мишка, Ноткин, Капелла, Ласка да еще пара старших ребят. На пороге возвышается здоровенный мужик со свирепой заросшей рожей. Встретишь такого на улице — первый ему все отдашь: и воду, и патроны, и таблетки, и порошочки тоже отдашь, даже если их у тебя нету. А потроха твои он сам возьмет. Бурах-Потрошитель. Спичкин новый папка, которым он так любит хвалиться. И Мишкин тоже. — Ты посмотри, опять все здесь. — его недовольный взгляд задерживается на Капелле и ненадолго становится не таким уж и недовольным. — Вы на улицу выглядывали вообще? В курсе, который час? Встревоженные дети рассыпаются в стороны, а Лиза пытается спрятать фляжку, но у него не получается. — Сдавай посуду, — предлагает Бурах-потрошитель и делает широкий шаг к нему, а Лиза наоборот пятится к стене. — Давайте я лучше вылью, — едва ли что не хнычет он. — Фляжка дедова. — Вот у деда и получишь. И фляжку и по жопе. И я еще от себя добавлю, если еще раз увижу в кабаке у Стаматина. “Гаруспик” — слышит Нинка. “Менху” — слышит Нинка. “Знающий линии” – слышит Нинка. Ишь, какой. Заграбастал себе все имена какие есть на свете, и живет — в ус не дует. Пора и правда домой. У моста через Жилку ее неожиданно догоняет Спичка. Нинка скрещивает руки на груди и смотрит с вызовом — чего тебе, мол? — Хочешь, возьми фонарик, не на совсем. В следующий раз отдашь. Ты же придешь, да? Добрый он все-таки. Не такой, как Лара, а по-настоящему. Дразнит ее за волосы, зато за косички не дергает, как другие мальчишки. И всегда провожает самых маленьких до дома. Ноткин тоже провожает, но Ноткину не понравилась ее история про маску, поэтому он сегодня не считается. Нинке подарить нечего, пусть даже и не на совсем. Надо сказать чего-нибудь хорошее. — Дурак, — говорит Нинка. И думает, что конечно придет.