Любовь к богу - изнасилование по согласию

Долгая томная ночь за пределами пещеры будто не желала заканчиваться никогда, сияя мраком темноты в белесых верхушках елей. Дугар сидел не шевелясь, не зная, что ожидать от Айхана, мешающего нечто в погнутом котелке на костре: «Ну всё, меня готовить будут», — он мог лишь сглотнуть шумно, выбирая между смертью от рук существа с обликом человека или от мороза лютого, стоит выйти из пещеры нагим. От запаха варенного лука замутило: голова закружилась, во рту слюна скопилась слюна, в голове вспыхнули рецепты, которые он только знал когда-либо: «Я следующий ингредиент», — в панике говорил мозг, опасаясь каждого шороха тут — Дугар взглядом в руки, наливающие из котелка в треснутую деревянную тарелку, впивается, пытаясь подвох найти. Перед ним тарелку ставят, улыбаясь слабо, голову склоняя в интересе подобному детскому: — Будешь? — Дугар на похлебку смотрит без интереса, всматриваясь внимательно на наличие мяса любого, и только он хотел отказаться, как перебили его: — Там нет человечины, и мяса какого-либо. Дугар посмотрел на тарелку, боясь прикасаться к баланде желтого цвета, но внимательный изучающий взгляд сомнения любые убивал наповал, уничтожая тревогу сосущую под ложечкой: «Ну, у меня всё равно выхода нет особо», — он за горячую тарелку в руки взял, прикасаясь губами к её облезшему краю, пробуя на язык. Пресный, несоленый, с недоваренной картошкой — он глотал его кое-как, набивая пустой желудок чем-то съестным, не заботясь о вкусе еды. «Ну, вроде ещё не умер», — подумал он, прожевывая хрустящую полусырую картошку, застревающую меж зубов. — Ну как? — Айхан придвинулся поближе, ожидая слова в адрес готовки собственной. — Ну, сойдет, не умер. Лицо Айхана, казалось, блестело в столь близком положении, и видел он, как морщины на лбу разглаживаются и все мышцы расслабились, да только веки ничуть не дрогнули. Дугар вгляд опустил, видя сверкающую сталь топора в свете костра. Облизывая губы, он задумался: «А не этим ли меня топором зарежут?» — и стоило Айхану открыть рот, как Дугар вздрогнул весь, как от грохота неожиданного. — Давно я людям не варил ничего, — мечтательно смотря на котелок, точно вспоминая что-то, — оно было ужасно, да ведь? Ему не оставалось ничего кроме как кивнуть, поражаясь как легко от сделал это, стоя на грани страха и сознания, умирая каждую секунду, стоит Айхану сделать хоть единое движение. «Соли не хватило», — он выпалил это как на духу, удивляясь как язык чеканит слова вольно, будто и нет никакой опасности подкрадывающейся. — Я и забыл уже, что еду принято солить, — легкая улыбка печальной выглядела, омраченная тенями глубокими от волос неровных, неаккуратно ложившихся на лицо. Он бледными тощими руками, выглядевшими безжизненными совершенно, за рукоять топора взялся, протягивая его Дугару, что сидел не подвижно. В этих действиях смысла будто и вовсе не было, лишенного ещё тем днём, когда его из леса мертвого прочь выпроводили, исчезнув во мраке зеленых елей. «Ты что ты такое?» — хотел он спросить, но губы в тонкую линию сомкнул, не дав и слова себе вымолвить, однако тёмный блеск в глазах напротив, как ответ был: молчаливый и ёмкий — не стоит знать то, что не под силу понять. — Я ведь топор тебе отдать хотел, а ты под лёд провалился, — слова с уст вылетали та легко и свободно, без тени сомнения какой-либо — Дугар понять не мог замысла существа мира другого, протягивающего топор, словно символ добрососедства некого, а не разгар войны пылкой, как во времена все. Душа его в метаниях вопила в сердце, готовая из тела выпрыгнуть прямиком в небо, только бы не размышлять о происходящем как о настоящем, а не дурном сне. — Ты меня им не хотел заколоть? — у Дугара голос спокойный: не дрожит, не хрипит, говорит так, словно переспрашивает у матери былину стародавнюю, и слова о смерти и убийстве, кажутся столь далекими и небывалыми никогда, как рассказы местных детей о чертях забирающих тех, кто в баню после двенадцати войдёт. На его слова в ответ смеются тихо и не слышимо почти, хрипит больше, чем смеется: — Не хотел, меня люди с душами при себе в качестве еды не интересуют, — перед глазами Дугара алое месиво возникло, где кровь впиталась в снег окрасив её в тёмно-красный цвет, в горле ком встал, слюна во рту скопилась, тошнота; перед ним Айхан стоял, учтиво приготовивший отвратительный на вкус суп и вернувший шапку с крестом нательным, не умеющий смеяться иль улыбаться, выведшего из леса тёмного и опасного в деревню, горящую огнями домов, — всё это, ту сцену поедания человеческого трупа низводило до штуки глупой и сна странного, а тело напряженно всё, в ожидании нападения. Он кивнул медленно, соглашаясь безвольно, принимая топор как последнюю соломинку, за которую возможно ухватиться. — Ты ведь мне не веришь хоть и соглашаешься, но я не виню тебя, сложно верить учитывая то, как мы познакомились. Там снаружи метель укрывала небо и лес беленой непроглядной, запутывая дороги протоптанные лесничими местными, и было не видать ничего дальше носа: «Мне отсюда не выбраться», — Дугар уставился на вход пещеры, где ветер завывал подобно волку голодному, кусая проникающим под кожу холодом. — Как метель закончится, я отведу тебя прочь из мест этих, просто спи сейчас, — Айхан словно мысли прочитал, оставляя его в непонятках сидеть. Дугар на постеленное сено лег, укрываясь потертым старым одеялом, ворочаясь от неудобства на земле твердой: «Вероятно он все вещи с жертв таскает», — промелькнула в голове мысль тревожная, когда он глаза закрыл, погружаясь в сон беспокойный. *** Белый снег переливается под лучами тусклого солнца, скрипит по шагами тяжелыми, пока с ветвей елей снег падает подобно шапкам — Дугар по проваленным следам Айхана следует, держась за толстую палку найденную. От одежды гарью пахло, пропитанная дымом костром, возле которого сохла всю ночь напролёт, щекоча нос резким запахом, заставляя чихать всю дорогу длинную. Дневной лес совсем дружелюбным кажется, не вырисовываются тени от луны зловещие, не искривляются ели и не лысеют — всё стало обычным в один миг, уничтожив в себе гниющую силу смерти, глядящую из разных углов. «Быть может я сам себе надумал, быть может это просто отшельник сумасшедший, а то вовсе и не человек был», — от мысли этой в душе всё разливалось мёдом сахарным, упорядочивая произошедшее в грани настоящего существующего мира — никаких чудовищ края другого, только человек ушедший в добровольное изгнание да поехавший головой. Сладкая патока мимолетного спокойствия в горечь крахмала обернулась, возвращаясь звоном в ушах от тревоги, проведя по рукояти топора; вопрос о том, что хуже: лесной каннибал или нечисть мира другого — в горле застрял. Айхан шагает уверенно по лесу, не опираясь ни на что, не касаясь стволов деревьев, передвигаясь по сугробам по колено словно парит над ними, а не идёт — в шаге его тяжести не чувствовалось, проваливаясь в снегу как в лебяжьем пухе, легко и без усилий поднимая ноги вновь и вновь. Дугар за ним плетется с усилием воли, чувствуя, как мышцы под упругой кожей ноют от усталости: «Как же он меня до пещеры донёс ещё и в метель?» — в голове все смешивалось вместе с дорогой, образуя единую кашу из всех воспоминаний, образов и отрывков мыслей от усталости гнетущей — спина болела от сна чуткого и непродолжительного на земле каменной. «Не спал, что ли?» — Дугар палку поднимает едва, тешась мыслями о скором возвращении в дом нетопленный, где снега во дворе сугробы высокие, что насыпали за ночь прошедшую. — Ну, дальше прямо сам дойдешь, не так ли? — вдалеке дым от печей вверх шёл, протоптанная дорога от леса и кладбища неподалеку к деревне вела, извиваясь и изгибаясь плавно как пригретая змея. Айхан рукой показывает невидаль куда, уходить собираясь, да только сам Дугар останавливает, хватая за запястье, ожидая, что перед ним вновь растворятся как туман по утру, оставив только черные перья. — Может, хоть на чай зайдешь? — он говорит необдуманно, спонтанно, слыша, как сердце стучать быстрее стало, в ожидании грядущего. — Не боишься? — Айхан улыбается краем губ, взгляд его смягчается в теплой тени елей, — Хорошо, если так хочешь. Он точно к дому Дугара идёт, дорогу, не переспрашивая каждые пять минут — вокруг ни души живой, даже собаки по улице не бродят, сорвавшиеся с цепи. И думается ему, что Айхан его к дому ведёт, а не наоборот — словно он гость тут пригашенный, а не наоборот. Всё тело трясло от решения необдуманного, на него сверху давило нечто неосязаемое, разъедая мозг на подкорке — к нему в дом родной нечисть уверенным шагом бредет, зная каждый поворот. Разум отказывается реальность принимать, что бьётся каждый раз как стекло на тысячу осколков, стоит посмотреть на босые ноги по снегу. Он ворота, скрипящие открывает осторожно, оглядываясь по сторонам — всё замерло будто, ни ворон, ни собак и их лая, и даже дым из печей не клубится словно, а стоит на одном месте, застав как сосулька, свисающая с крыши дома. Айхан точно во двор проскальзывает вперёд хозяина дома, исчезая точно норка в снегу в покосившихся от времени сенях. «А нормально ли, что я его в гости пригласил?» — он только вздыхать теперь может, кусая губы обветренные. — Двери открыты, заходи уже, — но Айхан стоял, как вкопанный, головой качая: — Не могу без приглашения войти. Дугар дверь массивную с легкостью открывает, в нос ударяет запах дров, стоящих в углу кухни-прихожей, половицы скрипнули, когда он вступает в дом родной — за ним Айхан следом в дом проникает, перешагивая через линию солит так легко и спокойно, как человек, и не пугает его взгляд строгий с иконы. Дугар к печи подходит, забрасывая дрова в неё, поджигая бересту сухую — рядом с ним Айхан на икону смотрит пристально, но во взгляде этом не было страха сил демонических перед лицом Священного, лишь тоска, поглощающая всё вокруг. То было подобно встрече старых знакомых, что разошлись на злостной ноте, а теперь не знают, что сказать — от сравнения сия его замутило, ощущая лишним в собственном доме, среди слияния воли Небесной и воли недоброй. Перед глазами закружилось всё как от усталости и давила на него тяжким грузом сила неведомая им никогда, ощущающаяся от боли в голове до покалывания в пальцах ног. Дугар икону к стене переворачивает резко, задыхаясь от распирающего чувства вязкого, держась за сердце разрывающееся, на трясущихся ногах чуть на пол, не падая — его словно метель с ног сбивает, погребая в высоких сугробах как в могиле вечной. — Что ты такое? — голос тихо звучит, осипшим, как никогда прежде, словно пут соли съел, ощущая как язык во рту пересох. — Это долгая история, быть может сначала чай? — Айхан садится за стол, сложив руки перед собой, стуча чуть отросшими ногтями по столешнице. Дугар самовар ставит, воды кипятя, ожидая привычного свиста, губы от напряжения чувствующегося телом всем, смотрит внимательно на гостя, всматриваясь в деталь каждую: в сухие безжизненные волосы, глаза голубые, что прозрачными в свете солнечном кажутся, на белых щеках румянец от мороза не проявился, крестик лежащий на столе в руки свободно берёт, глядя как на солнце блестит металл дешевый, а в глазах озорство и любопытство, подобное вороне или сороке на блестящие вещи — ничего из этого сущность нечеловеческую не выдавало, казавшись немного странным. — Ты его не носишь? — Дугар от вопроса немеет, слыша только свист закипевшего самовара, тупит с секунду, что растянулись в вечность. Айхан по-хозяйски огонь в самоваре воздуха лишил, колпачок закрыв, по шкафам смотрит в поисках кружек — всё это для него фоном стало, едва осязаемым и видимым, как через толщу воды, тело закаменело, и сидел он как статуя, в дрёме неясной. Очнулся, когда перед ним чай горячий поставили, пар от которого нос щекотал. — Ты ведь знать хотел, кто я? — Айхан в руке ложку крутит, на свету держа, наслаждаясь блеском тусклым, — можешь считать меня богом. — Но ведь… — Дугар добавить ничего не успел, как его прервали на полуслове: — Божество народа старого, не единый твой Бог. Не веришь, не так ли? Дугар головой мотает: «Я бы скорее не поверил, если бы ты сказал, что просто человек», — он чай отхлебывает, от горечи неприятной морщась. Не верит словам своим и реакции — он будто сидит за столом с приятелем старым, обсуждая дела мирские, слова Айхана звучат как разговор об обыденном: скоте, дровах иль рынке — и ничего не выбивается из картины сей привычной, ни воспоминания о кровавом месиве, ни признание божественной сущности. — Настолько на человека не похожу? — Айхан на пальцы рук смотреть стал, не выпуская ложку из них. — Люди босиком по снегу не ходят и моргают хоть иногда, — он говорит легко, не думая лишний раз, привыкнув к вечно следящему взгляду Айхана, как к данности всевышней. Дугару улыбаются глупо — улыбка Айхана кривая вся, неестественная до боли, глаза неподвижными остаются. По спине мурашки пробегают от страха холодного едва ощутимого. За беседой непринужденной часы проходят, будто и не с божеством иного мира невидимого говорил, а с человеком таким же — солнце резко за горизонт ушло, чего Дугар и не заметил вовсе, там за окном мир исчез словно, растворившись без остатка в густом вечернем тумане. Айхан затемно ушёл, безмолвно, отбросив тень на икону, стоящую лицом к стене. — Ты ведь ещё придёшь? — у Дугара сердце ноет от слов собственных в ожидании предстоящем, от вещей забытых и важных, что с ним были всю жизнь, оставленные где-то за порогом дома. — Если хочешь, приду, — Айхан с темнотой слился в сущность единую, исчезнув как силуэт светлый в метели взор закрывающей. В тишине потрескивающих бревен испарилось и неосязаемое нечто, силой на плечи давящее, Дугар на стол глянул, не увидев на нём одну ложку и крестик. В комнату небольшую зашёл, увидев, как на зеркале под потолок ткань повешена, скрывая поверхность отражающую. У него рука дернулась, собираясь сдернуть ткань, но остановился на полпути, беспомощно ткани касаясь, не решившись убрать её, будто всё естество противится действию простому. Дугар руку одергивает от простыни как от огня, обжигаясь прохладой льна сероватого, не в силах прикоснуться к нему кожей — то разум его кричит в панике неоправданной: «Отойди от зеркала прочь», — но не делает движений лишних, застыв как статуя каменная. Губами безмолвно шевелит, в попытке забытое вспомнить, но промолвить слова столь важные и сердцу милые не может — из разума стёрты без конца, оставив после себя черную кровоточащую дыру в душе. — Что же я забыл? — спрашивает безжизненно в пустоту ома протопленного, под кожей чувствуя как слабо бьётся сердце.