Детство — это неизлечимо

Утро пятницы он провёл с оператором Владом и ведущей Настей в торговом центре. Настя задавала глупые вопросы праздно шатавшимся посетителям, он следил за всем сразу, попутно отвечая на срочные вопросы в чате. В офисе они заранее проверили, можно ли на вопрос ответить смешно, но случайные прохожие порой выдавали ответ ещё интереснее. Сегодня такого не было, пробили несколько их шуток, и всё, но не могли же чудеса работать по графику. На съёмку получаса приличного материала — надолго хватит, рубрика не ежедневная, и за раз в эфир брали не больше четырёх минут — ушло три часа. Именно тогда он снова позволил себе надеяться, что друг Шастуна всё же слился, Воля забил на убыточный утренний слот, в авторской группе «СашиТани» слишком людно. Проползая в такси мимо панелек с магазинами на первом этаже, Шевелев придумывал памятку для редакторов, как писать так, чтобы Лёхе было удобно всё выговаривать. У входа в здание стоял белый бусик с логотипом канала — почему-то это показалось добрым предзнаменованием, хотя вообще-то он был не из суеверных, да и бусик этот частенько ставили под дверьми, чтобы оборудование далеко не таскать. Не из заботы о спинах сотрудников, конечно, а потому, что техника стоила каких-то космических денег. Даже у «Подъёма» технический райдер исчислялся сотнями тысяч долларов. В офисе, как и всегда в пятницу, царило оживление — съёмки-то уже в понедельник с восьми, нужно клеить карточки для викторины, распечатывать сценарий ведущим, в последний раз подтверждать гостей, проверять реквизит, лежавший в коробках с прошлого раза, — не побились ли вазы, не отвалились ли точечки «ё» над деревянной надписью «#подъём». Суперклей лежал у него в столе в верхней шуфлядке, а в нижней прятались конфеты, салфетки и всё остальное для утешения заплакавших девушек. Чаще приходилось доставать второе, к счастью или сожалению — он не знал. У офиса был свой запах. Немного бумаги, перекусы на любой вкус, пыль, пластик и дерево. В одни дни Шевелев совсем его не замечал, в другие, как сейчас, удивлялся ему, как мелочи, забытой в кармане. — Я отсмотрела фото, отобрала десяток для инстаграма, написала подписи. Утвердите? — поднимая голову от монитора, спросила Лера. — Конечно. Обычно претензий не было, но проверить всё равно стоило. Как-то Лера, замотавшись, перепутала фото, и в инстаграм ушёл кадр, на котором глаза у гостя были закрыты. Никто, кроме этого самого гостя, не заметил, но извиняться ему всё равно пришлось. После часов на ногах в торговом центре серый диван наезжал на него зумом, как в плохом ужастике. Принести из своей каморки макбук и сесть, а там уже разбирать посты. Ещё бы кофе… Без Лёхи в последний раз перечитывать уже утверждённые вопросы пришлось монтажёру Саше — и редактора, и он сам читали их слишком часто, и слух замылился. Саша же по-московски «акал», сглатывал окончания, и время года у него называлось «висна». Зато на его нетренированной речи легко было увидеть непроговоры. Ещё бы не торопился так, потому что проекты сами себя не смонтируют. Сам он для эффекта новизны как-то читал голосом Лукашенко, но тогда все смеялись больше, чем разбирали вопросы. Можно бы как-нибудь повторить, пусть все смешными голосами почитают. И тут сообщение в вотсапе — «Поднимайся к Павлу Алексеевичу» от кого-то из кадров. В коридоре шептались ассистентки. Как Серёжа приблизился, они замолчали, но издалека он успел уловить своё имя. Да его всё утро не было, можно было успеть посплетничать вдоволь. Шевелев прошёл два этажа по лестнице пешком, как будто если тянуть время, что-то изменится. Какая трусость. Если бы Воля вернул Лёху, Лёха просто вернулся бы в офис, и всё. Подниматься в кабинет, привлекать кадры нужно было только в одном случае — договор с новым ведущим. Не забыть бы потом копию этого договора взять. Наверняка типовой, но всё равно могут попасться идеи, как от новичка избавиться. Перед дверью он тронул рукой волосы, пригладил чёлку. Потом постучался и зашёл, не дожидаясь ответа — и так дал себе передышку, поднимаясь не на лифте, нечего тянуть дальше. Кабинет Воли весь — как офис «Подъёма». Может, и больше, но скорее всего, такой же, просто в него не втиснуты три стола, пара этажерок, два дивана с журнальным столиком и кресло. Воля сидел за столом, огромным, как в кино. И кресло у него тоже было киношное, трон из чёрной кожи на колёсиках. По обе стороны — окна, за ними серое небо с прорезями голубого, язвительно-яркого, как пашин обычный тон. Прямо перед ним со стула поднимался парень. Бейсболка козырьком назад, тонкие губы, тёмная щетина на подбородке, рука в рисунках, красные спортивки, голые щиколотки. Худой, с него ростом. Чёрная футболка с разноцветной надписью «хуизит». Руку протягивал. Он ответил на рукопожатие автоматом, мозг никак не выходил из нокаута. Сильная рука, жилистая. Кольцо на среднем пальце, надпись по краю — Asher Ney. Часы на левой руке — не Apple Watch, на циферблате три чёрных круга, ремешок чёрной кожи. Обычные пальцы, по таким не угадаешь, умеет ли их обладатель подключать розетку или ничего тяжелее персикового смузи в руках не держал. — Знакомься, Сергей Викторович, твой ведущий до начала нового сезона. Слова Воли долетали как через вату. До августа? — Макс. Макс Заяц. Они всё ещё стояли друг напротив друга. Карие глаза, острые скулы, низкие брови. Товарищ по пашпарту, вспомнил Серёжа. Вот этот. Штамп с пропиской он мог не показывать. И так очевидно, что Минск. В Гомеле отхватить можно было и за меньшее. — Шевелев Сергей Викторович, — сказал Воля. — Этот робот у нас иногда зависает. Рука в татуировках потрясла его за плечо. Да, точно. — Добрый день, — наконец выдавил он из себя и сел, почти упал на стул. За ним сел и Макс. Развалился, широко расставив ноги. Серёжа почти услышал, как затрещал шов на красных спортивках. Он не хотел поднимать взгляд выше. Он бы и эти блестящие красные спортивки видеть не хотел. Острые колени. Тонкие щиколотки. Кроссовки. До августа? Возможно, этот вопрос проступил на его лице слишком явно. В ушах жужжало, как будто за окном что-то снимали с дрона. Он бросил взгляд за стекло — небо, и только. Макс дёрнул ногой. На столе перед ним — розовый блокнот, обложка оклеена стикерами. Рисунки неаккуратно залезали друг на друга. Безвкусица. Ребячество. Пошлость. Перед Серёжей — только договор, уже подписанный Загайским Максимом Игоревичем и Добровольским Павлом Алексеевичем. Пара печатей — прямоугольная сверху и круглая внизу. Ручка с логотипом телеканала. Воля сверлил его глазами. Взгляд Загайского носился из стороны в сторону: ручка, лист, Воля, охватить его взглядом, вновь ручка, блокнот. Его убористая, угловатая подпись легла на оба экземпляра договора — не упираться же, как дитё малое. Упираться он будет потом, как появятся веские причины. А пока он будет эти причины искать. Не впервой. Загайский… С Тнт-International, нет?.. А это не его в вечерний эфир с нового сезона сватали? Слыхал он что-то такое. Мысли шевелились с трудом, взгляд поминутно сползал на красное пятно чужих штанов. Может, это такой кошмар? Сейчас его тронут за руку, и он очнётся на диване. Задремал. Касание к руке — настоящее. Он посмотрел на татуировки и первые секунды ещё надеялся, что это не по-настоящему. Переводные картинки с жвачек, рукава в цвет кожи. Но нет. Он знал, как выглядели временные тату с жвачек — и это не они. Это по-настоящему — женское тело в экране телевизора, кинжал, протыкающий кожу, цветы, улыбавшийся из огня куб, бомба… Это по-настоящему. — А групповой чат у вас есть? Брейнштормы? В пятницу в настолки играете? Высокий голос, резкий. — Есть чат, идеи обсуждаем когда попало, в пятницу не до игр, — факты мозг отправлял на язык сам, и проговаривая эти очевидные. — Познакомишь его с командой? — спросил Воля. Что познакомит, это был не вопрос. Вопрос был в том, не рухнет ли он на чистенький линолеум. — Конечно. Пошли, — он кивнул Максу, за руку попрощался с Волей и вышел из кабинета. В движении становилось легче — он вновь почувствовал ноги, руки, пол. Ни разу не оглянувшись, не отстал ли Загайский, он шёл по коридору с московской скоростью так, как будто был один. При выходе на лестницу неслабо приложился боком о ручку двери. — Сколько сотрудников? Как дни рождения празднуете? Скидываемся? А именинник проставляется? Музыку включать можно? Не ушибся? А с Алисой говорить? А Алису можно использовать, чтобы сценарии писала? Если на первый вопрос он ещё попытался сформулировать ответ, то остальное, кажется, стоило считать белым шумом. Татуировка скалящегося мультяшного кота в огне. Пятый этаж гудел ульем. Пробежала Ника с упаковкой газировки — наверняка от спонсора. Шёл Шастун, сиявший даже больше обычного — и с неизменной электронной сигаретой в пальцах. Сигарету он заметил в последнюю очередь. Полупрозрачный конфетно-розовый пластик под цвет мешковатых штанов. — Максон, поздравляю! Тебе повезло, — бросил он Шевелеву прежде, чем поглотить Загайского в объятиях. — Обломал мне отпуск, ещё и радуется. Я думал в нескольких городах программу показать, разной публике, — глухо раздалось откуда-то из глубин шастуновской безразмерной чëрной байки. Выкинули Лëху в гору ерундистики, которую писать противно, и гордятся этим. Со своими размерами Шастун крысиного короля мог и в одиночестве показывать, но вот так вдвоём получалось даже убедительнее. Загайский поднялся на цыпочки. Он был одет так, что глаза разбегались, и только теперь Серёжа обратил внимание на кроссовки — поношенные, но чистые «найки» под цвет ужасных трикошек. Вспоминать, что нужно сделать. Пятница же, завал. Списки в Ноушне, в заметках, на маркерной доске, на стикерах на столе… Ничего в голову не лезло. Сам он сегодня надел кофту с молнией у горловины. Красно-белую, по досадному совпадению совпавшую цветами с этими жуткими кроссовками, и тёплую, потому что батареи грели едва-едва, как нерешительный шахматист, а продувка труб в понедельник. Если это чучело простынет (для начала Шастуну неплохо бы перестать его греть), в эфир выйдет Лёха, а там авось и забудут об этой дурацкой идее. Куда там этого Загайского собирались, на вечерний эфир в новом сезоне? Пусть приступает сразу после больничного. Расцепившись наконец — и почему он вообще должен на это смотреть — Шастун стянул с Загайского кепку и потрепал по волосам. Серёжа заметил раннюю проседь, никак не вязавшуюся с его ребяческим поведением. С одеждой тинейджера. Татуировками. С горящим взглядом. После двадцатого? Пара его знакомых тогда и поседела. — Вечером отметим? — интонация у Шастуна была вопросительной разве что наполовину. — Как собирались. — Может, мне стул взять? — не выдержал Серёжа, хотя они явно прощались. Да и пока они обжимались, он хоть в себя пришёл. — Бывай, — усмехнулся Шастун и потрепал Загайского, вновь надевавшего кепку козырьком назад, по плечу. Смотрел он при этом свысока, но умилëнно, как на всех кошек и собак района. Шевелев закатил глаза. Малиновые пиджаки дарили любовницам салоны красоты, а этому достался никому не нужный, но его утренний эфир. Оля, вторая ведущая, ради этого эфира полгода пахала с педагогом по сценической речи, записала миллион визиток, ходила гостьей на всякие «Пусть говорят». Настя, которая заменяла её и вела рубрику с вопросами на улице, сменила оттенок рыжего под цвет шиньона. В чëм заключалось старание Загайского, он даже думать не хотел. Всё ещё до конца не верилось, что вот это — замена Лёхи. Даже отвернувшись, он мурашками по спине чувствовал чужое присутствие. На скрип открывавшейся двери все в офисе подняли глаза. Редактора, собравшись втроём на одном диване, накидывали идеи для очередной викторины. Надо бы завязывать с викторинами, а то испишутся, придётся меняться с другой командой, вводить в курс дела нового человека… На подоконнике остывала кружка чая — Саша не пил горячий. Лера зажала мобильник между плечом и щекой: брала у всех гостей подтверждение, что они готовы прийти на завтрашнюю съëмку. Параллельно она складывала оригами — хороший способ никого не убить, когда говоришь с гостями. Некоторые трепали нервы только так. Год назад, когда она только открыла этот способ, у неё получались самолётики и лодочки, сейчас же она даже цветок могла сложить. Надо бы придумать, как это использовать. — Знакомьтесь, это Максим, наш ведущий на ближайшее время, — сказал он, лишь немного повышая голос. — Всем привет, я Макс… Макс сел на свободное место на втором диване, он сам пристроился на подлокотнике того, на котором сидели редактора, и изобразил вежливую заинтересованность. Представление мгновенно переросло в гвалт, скакали с темы на тему, обрисовывая, что в офисе и как. Загайский рассказывал про себя, какие-то забавные истории из тех лет, когда он вёл выпускные и диджеил на вечеринках. Поднявшись с дивана, Загайский взял с журнального столика полупустую бутылку с водой, наверняка лерину, и ловко перекинул её из-за спины в руку. В воздухе бутылка почти докрутила третий оборот. Может, какую-нибудь спортивную гимнастку позвать? С художественной он связываться не хотел, хотя те вроде более популярны были. — Я как-то курсантов заставил карпов на член ловить. На участке был надувной бассейн, мы запустили туда карпов, начали их ловить, и я предложил на член, — рассказывал Загайский, и на это даже он среагировал. В голове крутилось: «Ты себя где трогал в этот момент?» — но не могло быть и речи о том, чтобы это озвучить. — Я уверен, где-то есть такое порно. — А мы фоткали! Кроме фейспалма, ответить на такое было нечего. Когда Загайский так эмоционально говорил, он раскраснелся — мягкий румянец на носу и яблочках щёк. Тёмные глаза блестели. — А голосовые, кружочки в чат можно слать? Логику перехода между фотками членов и карпов и голосовыми он уловил, но всё равно переключаться с такой скоростью получалось с трудом. — Да, — ответила Лера. — Но что-то, что потом не придётся в семь утра разыскивать в чате. В этот момент он крепко пожалел, что сам же разрешил голосовые. Загайский достал мобильник, чтобы добавиться в чат, Даша спросила: — Ой, что у тебя там? — указывая на фотку на заставке. Он развернул телефон, чтобы каждому был виден бело-рыжий чихуахуа, присевший у дерева навалить кучу — но Серёжа смотрел на текст. В первую секунду он не понял, что не так, всё ведь было понятно, и даже погрешил на дислексию — а потом дошло. Телефон был на белорусском. Почему-то это стало последней каплей. Он не хотел иметь с Загайским ничего общего: ни передачу, ни умение говорить "Шчучыншчына" только чуть нараспев, ни воспоминание о рекламе с капелькой-мамой и капелькой-ребёнком. Ладно. Охуели и хватит. Он и так достаточно посидел со всеми. Серёжа пошёл к себе в кабинет, и, чтобы не слышать, взялся за гитару. За дверью смеялись. Возможно, стоило задержаться на подольше, слушать и искать в словах повод для увольнения, но Макса и так было слишком много — его звонкий голос прошивал дсп двери, как радиоактивное излучение, его безвкусные татуировки стояли перед глазами. Всё валилось из рук — пальцы не зажимали даже давно знакомые аккорды, в ноушне опять развели бардак, изучать скудную статистику было скорее бесполезно, а за дверью шумели и веселились. Хотелось сбежать — но в этом бездушном городе, на жаре и холоде (мимолётная улыбка) бежать было некуда. Серëжа ограничился тем, что написал Артëму длинное сообщение, которое начиналось со слов «Пиздец я в ахуе», и стëр его. Он собирался проверить фотки и посты. Зайти к дизайнерам, глянуть, как проходит пост-продакшн уже отснятых выпусков, спросить фидбэк. Мало ли дел в пятницу. В шепотках коридоров он отчётливо слышал «мужик Шастуна» голосом Оксаны. Несмотря на урчавший живот, идти в столовую сразу расхотелось. Когда он вернулся в офис, Загайский с дивана зачитывал вопросы, расставив ноги почти до шпагата. Он снял кепку, и осколки света ламп метались по кудрям, когда он вертел головой. На открывшуюся дверь Загайский обернулся, вытягивая шею. Темнела поросль на подбородке — Серёжа надеялся, в понедельник этого не будет. — Надеюсь, ребята уже рассказали. Это, — кивок на баночку на столе между окнами, — рыбий жир в капсулах. Кто предложит самую большую хуйню, выпивает. Постарайся не умереть от передоза. Серёжа всё же отправил Гаусу: «Ты был прав, это пиздец». Это пиздец — естественно, Загайский не заболел. Он пришёл в понедельник, дыша чисто и легко, ни следа кашля или насморка. Пришёл вовремя, даже с запасом — ну да, от Шастуна-то недалеко ехать. Поздоровался с каждым, имена запомнил, кого не запомнил — извинился и переспросил. Его синий «съёмочный» спортивный костюм Загайский окинул непонимающим взглядом, прежде чем протянуть руку. С рукопожатием Загайский хлопнул его левой рукой по плечу. — Сергей Викторович, — это не доброе утро и даже не здравствуй, просто иллюзия рабочих отношений. А ещё это «нечего меня трепать, я тебе не собака, хотя от такого шерсть дыбом», но едва ли это можно расшифровать. — Я знаю, — кивнул Загайский, как будто запомнил его полное имя и даже фамилию без «ё». Едва ли Шастун про него с отчеством говорил. Он и сам не Антон Андреевич, и с другими на короткой ноге, хотят они того или нет. Так, быстро на конфликт не лезет, наоборот, старается сделать вид, будто ничего не было. Ладно. Есть ещё миллион признаков непрофессионализма, и Серёжа был полон решимости собрать как можно больше — в идеале за этот съёмочный день, но на крайний случай можно повторить на следующей неделе. А потом наверх. Загайский спросил, что делать, чем помочь. Коробка? Дай понесу. Она тяжёлая, собиралась возразить Лера, но Шевелев остановил её одним взмахом руки. Не простынет, так спину сорвёт, тоже неплохо. Лёха в двух шагах, так что съёмки это ни на минуту не задержит. Но Загайский поднял её без труда. На татуированной руке прорисовались жилы. Серёжа открыл перед ним дверь, но вызывать лифт и открывать ему следующие двери пошла Лера. Он же остался в офисе, следя, чтобы ничего там не забыли, ни в столах, ни на полках, ни на подоконнике. В своём столе взял конфеты — кому-то нервный срыв обеспечен, нужно быть готовым. Серёжа до последнего выбирал такие дела, чтобы держаться от Загайского подальше, но бесконечно бегать невозможно, и вновь они пересеклись уже в гримёрке. Загайский водил по контуру слишком розовых губ ватной палочкой. Салфетки, заправленные за воротник футболки, напоминали слюнявчик. Родинка на шее, левее кадыка. В ярком свете стало видно, что глаза у Загайского карие. Переведя взгляд на отражение Загайского в рамке ламп, он наконец заметил, что не так: — Почему ты красишься, ты же в своём? — Воля сказал, можно так и идти. Для тебя — Павел Алексеевич, одними глазами ответил Серёжа. Рядом с Загайским приходилось прикусывать язык слишком часто. Скорее бы это закончилось. — Марин, лицо не плоское? Помнишь, ты как-то тени делала… — Лëху гримировали иначе, так, что в гриме он отличался от самого себя. Этому же как будто только губы накрасили, остальное лицо было таким же, как и вчера. — Слишком тощий, — покачала головой Марина. — Щëки ввалятся. И всё же придирчиво осмотрела фронт работ. — Хорошо. Волосы уже покрасили? Так быстро? — Это спрей, — Марина махнула рукой на какую-то из миллиона баночек на столе. — Временный, смоется завтра. — Может, покрасить? Время ещё есть, — ну, должно было быть. Он давненько не смотрел на часы, действуя по обстановке и делая то же, что и всегда. — А то измажет ещё… — Нет, — это было первое резкое слово, которое он услышал от Загайского. Когда в его высоком голосе проступила хрипотца и сталь, уверенности поубавилось. — Это неэффективное решение, — он всё же попробовал настоять. — Мы же не красим Олю в блондинку перед каждым съëмочным днём. — Этот спрей ничего не заляпает, его шампунем смывать надо, — вступилась за Загайского Марина. — И наносится быстро. Оле мы так корни делаем, когда к образу нужно. — Может, выпрямить? — Во время не уложимся, — Марина не задумалась ни на секунду. Видимо, стоило всё же смотреть на часы. — Ладно, — кивнул он. Не тратя время, чтобы лаяться с этими двумя, он пошёл к стилистам. По пути его отвлекли всего дважды: световик про схему в связи с яркой, глянцевой одеждой Загайского, и Лера — сообщить, что второй гость, биатлонист Евгений-как-его-там, опаздывает. Ещё Ника спросила, где скотч найти, но это было не в счёт. Несмотря на все его увещевания, стилистка также была непреклонна — Воля сказал, оставить в своём или одевать, как он сам захочет, значит, так. — Под мою ответственность. — Под свою ответственность Воле это скажите, и когда он мне разрешит, хоть в рубашку в клеточку Макса наряжу, хоть в свитер с оленями. «Хуенями», — сглотнул он очевидный ответ и сдался: — Следи, чтобы в чистом был и отглаженном. Этим утром всё шло против него. Такое чистое, беспросветное бессилие Шевелев обычно чувствовал, когда читал новости. Но «Зеркало» хотя бы можно было закрыть. А «Чай з малинавым варэннем» вылить. Вдох на четыре счёта, такой же выдох. Не лезть на рожон по ерунде. Так не его, так себя за дверь выставишь. Даже если отснимем этот пул, куда деваться, до следующего неделя. Будет время подготовиться. Сейчас есть дела поважнее, успокаивал он себя. Пока не понял, что все дела вылетели из головы. Пришлось свериться с заметками в телефоне, чтобы привести мысли в порядок. Инструктировать первую гостью. Точно. Эта работа не требовала включать мозги — одни и те же вопросы, одни и те же ответы — а в голове как раз творился полный бардак. Первой гостьей была балерина из Большого. Как и все балерины, она выделялась осанкой и царственным наклоном головы. Изящная шея, руки единой плавной линией, ни одного угла при всей хрупкости фигуры. Он на миг залюбовался ей, но как статуэткой, к которой боишься и пальцем притронуться. Балерина не обратила ни малейшего внимания, что он подходил, но Оля, с которой они о чём-то секретничали, осеклась тут же. — Сергей, наш продюсер. — Спасибо, — кивнул он Оле, поздоровался с гостьей и начал. — Хочу кратко проинструктировать вас, что делать, как себя вести. Ответить на вопросы. — Конечно-конечно. Я снимала сумочку для «Vogue», и тут не пропаду, — прощебетала гостья в ответ на его слова. Что-то он сомневался, что она его услышала. Как еë звали? Он всегда помнил гостей и вопросы для них — ночью разбуди. А тут… Он автоматически повторял текст, отшлифованный за первый год работы и заученный до последнего звука на второй. — У кого-нибудь есть кабельные стяжки? — крикнул Влад. Не отрываясь от объяснения, он достал парочку из кармана и выставил руку в сторону — кто-нибудь возьмёт и передаст. Кто-то взял и передал. Инструктаж закончился быстро: гостья не задала ни одного вопроса. Пришёл фотограф, Ваня, защёлкал вспышкой. Один раз, ослеплённый вспышкой, он едва не навернулся на проводе. Выставили настройки звука по голосу Загайского. Одни ведущие в такие моменты повторяли скороговорки и упражнения, чтобы разогреть речевой аппарат, другие гнали пустой текст вроде инструкции по варке пельменей. Загайский на миг растерялся, как все, кому предлагалось начать говорить что в голову взбредёт, а затем начал свой стендап: — Добрый вечер, я Макс Заяц. Я недавно переехал из Беларуси и столкнулся с очень странным отношением, когда заполняли с хозяином квартиры договор аренды. Для отстройки звука стендап подходил прекрасно: он закрывал широкий диапазон и по темпу речи, и по интонациям. Серёжу разрывали чувства — вроде и хорошо, а вроде на стенку лезть хочется. Каким-то чудом не выбиваясь из графика ни на минуту, они начали съёмку. Загайский, не оставивший на щеке Оли розовые следы только из-за его окрика, так в эфир и вышел — в этой безвкусице. Расселся, широко разведя ноги. И затараторил в камеру, как все излишне бодрые ведущие утренних шоу: заряженный позитивом так, что сейчас искриться начнёт. Его такое даже не спросонья бесило. Ни следа лёхиной душевности. И дикция эта… ну как назло! — Где липкий валик, на Загайском шерсть! — рявкнул он в микрофон, нажав кнопку, чтобы его услышала вся студия. Белый волосок между буквами «И» и «З». — Не экранку гоним, а full hd! К Загайскому подбежала Ника, он улыбнулся ей, что-то спросил. — Держимся в графике, — его слова по всей студии разнесли репродукторы, и Ника наконец перестала строить глазки и спешно убралась из кадра. Футболка на мониторе идеально чёрная, не придраться. Чудовищная надпись казалась ещё ярче. Один из приборов отсвечивал от второй буквы «И». — Поправьте свет слева сверху, чтобы не бликовало, — велел он. — Третий прибор, градусов на пять. Вбок! — поздно, Загайский уже прикрывает ладонью глаза, смазывая грим. — Марин, подрисуй, — скомандовал он уже гримёрше. Блядь, от графика отстаём. — Начинаем по готовности. Пять… Загайский был так невозмутим, будто всё это не его вина. — Привет, друзья! — начал Загайский. Сначала, чтобы размяться, снимали самое простое — заготовку для начала программы. — Вы смотрите шоу «Подъём» на телеканале ТНТ, — привычно сказала Оля. Она улыбалась, как и всегда, широкой кукольной улыбкой. С Лëхой с его простым круглым лицом они смотрелись очень контрастно, с Загайским же картинка вырисовывалась другая: король и королева выпускного бала из американских фильмов про старшую школу. Только тут королева бала сучкой не была. — Уверен, что настроение сегодня у всех отличное, потому что осталось буквально каких-то два дня, и впереди выходные. — А если вдруг и это не факт вас не радует, то вами займутся профессионалы. Я имею в виду, это я и Макс. Оля запнулась в начале фразы. Можно было переписать — он бы так и попросил, будь с ними Лёха — но этот выпуск всё равно только в мусорку. — Это точно! После времени, проведённого в нашей компании, о грусти не может быть и речи. — Итак, мы начинаем, — объявила Оля, взмахнув руками. На монтаже после этого добавят отбивку. — Переснимаем? — всё так же широко улыбаясь, спросила Оля в камеру, обращаясь к нему. — Нет, идём дальше, — ответил Серёжа в микрофон, и сидевшие рядом редактора посмотрели на него с удивлением. Интервью с этой балериной шло… ну, как-то шло. Наверное. Потому что за интервью Шевелев следить забыл. Хорошо хоть, заметил, что третья камера шаталась. Влад исправил это меньше, чем за минуту. Загайский беспрерывно то ногой дëргал, то рукой, то пальцами барабанил. И ëрзал на стуле так, что тянуло пошутить про анальную пробку, но Шевелев давно не сценарист и не мог себе этого позволить. А может, никогда не мог. В том, что Шастун может подбить друга действительно выйти в эфир с пробкой, он не сомневался. Шастун слишком легкомысленно относился к их работе — может, это и была основная причина их разногласий. Ни один ответственный человек этого клоуна в кадр не поставит. Впрочем, после прошлого «ведущего», которого Шастун тоже защищал, его уже мало что удивило бы. Того парня Сергей выгнал с канала за три недели. Это было несложно: чёртов нарцисс минуту не в центре внимания посидеть не мог. Загайский, кажется, мог. А вот не двигаясь — даже двадцать пять секунд. Он вертелся так, что «ухо» уже висело на одном честном слове. Точь в точь как его нервы. Он переключил микрофон на то самое «ухо» и велел поправить его же. Загайский тут же, не меняя выражения лица, поднял левую руку и заправил провод. По худому запястью скользнули массивные серебристые часы. Татуировка на левой руке была одна, не цветная, по сравнению с ужасом на правой — почти приятная. Когда он поправлял «ухо», было время рассмотреть её на мониторе. Завитки скользили по предплечью, собираясь в два профиля. Серёжа понял, что упускал правую камеру, направленную на гостью. Загайский продолжал вертеться. — Сиди смирно, — велел он, вновь выбирая линию, чтобы шла только на наушник Загайского. Таким тоном он не отчитывал, даже если кто-то бил реквизит или мог испортить технику. Для офиса вообще единственным наказанием, если можно было это назвать, были банка с капсулами рыбьего жира и мультивитаминами. Кому нужно включить мозги, чтобы перестать нести хуйню — держи. Рыбий жир не рыбий жир, но глоток воды обычно приводил человека в чувство. Загайский издевательски выпрямился, как первоклассник. — Не паясничай! — Какой ты командир, — ответил Загайский, глядя в камеру. Грим делал его прищур ещё ехиднее. — Мне нравится. Люблю побыть снизу. Оля переводила взгляд с Макса куда-то к операторам. Широкая улыбка так и была приклеена к её лицу, но глаза из орбит вылезали. Это шутка, просто шутка — но бесило до зубовного скрежета, причём в прямом смысле. Только цены на московских стоматологов как-то его удерживали. Улыбка эта бесила, прищур, подростковая одежда и лëгкость, с которой Загайский намекал, что готов ещё и с ним потрахаться, чтобы жилось полегче. И ведь не придраться — разом перевел всё в шутку, сэкономил время, повеселил команду. МФУ, а не человек. Лёху за такое он бы похвалил. Хотелось отправить Загайского в Минск первым же поездом, желательно в плацкарте БЧ, чтобы жизнь мёдом не казалась. Хотя он и там пофлиртует с проводницами и проберётся в купе. — Сейчас мы расскажем, — начала Оля, принимая от гостьи коробочку с галстуком-бабочкой, — как её… — она сглотнула, но всё же смогла закончить, — получить. — А для тех, кто хочет заполучить себе этот замечательный подарок, — начал Загайский, едва-едва наложившись на последний звук олиной реплики. — наши правила остаются прежними. Вам для этого нужно подписаться на инстаграм шоу подъём, на инстаграм нашего гостя, быть максимально активным в аккаунте инстаграма шоу «Подъём» в течение недели. Девять самых активных человек получат призы. Участвуйте, не тормозите, всё легко и просто. Всё легко и просто. Блядь. Лёха бы на этом тексте сбился, и хорошо, если один раз, а тут одним дублем, ни единого непроговора, только темп чуть поплыл в середине, но хоть не равномерная тараторка. Он с трудом дождался конца интервью, чтобы не устраивать разборок при гостье. Балерина, как-никак, культурный человек. Когда они начали писать окончание программы, он вновь включил микрофон. — Ещё раз переговорите «до свидания», «с» мягкое было. Остальные интервью шли примерно так же. Он пытался смотреть только в те мониторы, где гость и общий план, но это как не думать о белой обезьяне. Которая тебе в ухо тараторит. Белая обезьяна всё никак не превращалась в белый шум. Это был скрип железа по стеклу, это был скрип, после которого рушилась башенка дженги. Рано было съезжать в уныние: прошлую попытку Лёху заменить выжил, и эту выживет. Это не конец, как бы ни слабели сейчас руки. Это не конец, хотя голос в наушниках жизнерадостно зачитывал рекламный текст. Каким-то чудом он ни на кого не сорвался. Считал до десяти, дышал медленно, с телефона что-то разгребал — самый эффективный способ отвлечься. После того, как всё отсняли, Загайский, отдавая петличку, спросил у ассистента звуковика: — Помощь нужна? Подлиза. Как пришёл, так и уйдёт, ещё и строит из себя благодетеля. И, не смывая грима и всё в той же своей одежде, носил пыльные коробки, сматывал кабели, скреплял степлером готовые съëмочные листы. — До завтра, — с неугасающей улыбкой, как будто и не было этой смены, махнул ему Загайский, прежде чем застегнул дутую куртку — для разнообразия, чёрную, только из блестящей ткани — и наконец ушёл. Сразу даже дышать легче стало. И всё равно он был выжат, как лимон, даже домой думал на такси поехать. Потом вспомнил про вечерние пробки и закрыл приложение. И ведь вроде как пул прошёл без эксцессов. Если за оставшиеся четыре дня выжить Загайского не получится, нужно проследить, чтобы в тексте от редакторов были слова посложнее. Может, не коррумпированный, но хотя бы строительный. Наверняка было что-то, что Загайский не с первого раза выговорил, он просто отвлёкся на его ëрзания и своё уныние и всё прошляпил. На следующее утро, пока ребята из его офиса отсыпались после вчерашнего, он добился чернового монтажа одного из выпусков — да без разницы, какого, с Загайским все они на одно лицо — и пошёл к выпускающим редакторам. Повезло, что новый ассистент монтажёра, Коля, из кожи вон лез, чтобы закрепиться, и лишних вопросов не задавал. Должно же ему хоть раз повезти. У редакторов был график отсмотра, но тут Серёжа уже знал способы. «Заказать роллов — это не способ», сказал бы Гаус, но это работало. — И как? — спросил он, когда выпуск отсмотрели, даже не пытаясь звучать нейтрально. Сложно звучать нейтрально, когда руки скрещены на груди. Началась неловкая пауза. — Да это же замечательно, — начала Люда. А он на неё надеялся, адекватной вроде казалась… — Бодро, — добавила другая девушка. — Под роллы не хуже сериала. С наскока не вышло, понял он. После такой реакции редакторов наверх идти смысла не было. Запас везения какой-то очень скудный вышел, даже не получалось напомнить себе, что это лучше, чем ничего. Что это лучше, чем Гомель, лучше, чем сценарная комната и лучше, чем когда на нормальный выпуск Люда морщила нос. Перед тем, как зайти в их офис, он натянул на лицо улыбку. — Ребята, выпускающие редактора глянули черновой монтаж выпуска, отлично сработано. А что ему ещё оставалось, кроме хорошей мины? Все заулыбались. Шевелев только теперь осмотрелся — на первый взгляд всё было по-прежнему. Фиолетовые стены, куртки на вешалке у двери. Небо за окнами было равномерно серым, будто бетоном залитым. Загайский развалился на диване и улыбался вместе со всеми, показывая острые зубы. Сегодня он вырядился ещё более попугайски: к жëлтому спортивному костюму прибавилась серая футболка с розовой надписью «Sex & ducks & rock&roll». С волос смылась вчерашняя краска, и проседь никак не вязалась с подростковой одеждой. Макбук на его коленях — естественно, крышка заляпана стикерами — мог бы указывать на работу, но такими трюками Серëжу было не провести. На маркерной доске, между списком злободневных тем и каламбурами, которые могут стать названием викторины, кто-то нарисовал мультяшного кролика. Нарисовал, очень точно ухватив эмоцию, и кривость линий не бросалась в глаза. Серёжа ничего не сказал. А что скажешь? — Я ещё не успел спросить… — Загайский кивнул на место рядом на диване. — Только быстро, — он остался стоять. — В какие дни я нужен? Чтобы понимать, когда… Ни в какие. Дверь сзади, окно спереди, для тебя наоборот. — Съёмки в понедельник с восьми, досъёмки в среду обычно, о них пишем отдельно. Если в пятницу придёшь прогнать вопросы — хорошо, нет, — «ещё лучше», проглотил он. — Так нет. В понедельник в паузах проглядишь. К косметологу Оля в понедельник вечером или вторник утром ходит, чтобы синяки сойти успели. — А мне что, график битья ебучки заводить? — Ты как-то очень буквально понимаешь выражение «шрамы красят мужчину». Загайский усмехнулся. А ведь если сейчас втащить, до понедельника действительно заживёт, если нос не ломать. Губу разбить. Хотя бы схватить за ворот и потрясти, чтобы так не улыбался. Чтобы не смотрел — глаза тёмные, ещё и сидел спиной к окну, и радужка сливалась со зрачком. Чёрная дыра, а не взгляд. — Не, красят мужчину гримёры. Кстати, ты знаешь, что когда телек был чёрно-белым, дикторов гримировали зелёной помадой? Серёжа закатил глаза и пошёл в свою каморку. Работу никто не отменял. Он заглянул в мëртвую статистику выпусков на ютубе и инстаграм-аккаунта «Подъëма» — бесполезная, но обязательная работа — и в новых подписчиках увидел Загайского и, видимо, несколько его друзей. Оля Никифорова на него уже подписалась. Подписан был и Шастун — и типа личный аккаунт, и акк его ютуб-канала. Сам Загайский был подписан в ответ на них, на каких-то стендаперов, баскетбол, ивент-агентство в Минске, радио в Петербурге и Маляваныча. Он закрыл подписки и вернулся в сам профиль, который долистал до конца. Каждое видео со стендапа, где Загайский был отмечен, от Stand Up Club в Москве до бара «Койот» на окраине Минска. Поискал его в ютубе и вк. Доделывать дела пришлось до вечера. Ваня выгрузил вчерашние фотки, и он начал отбор нормальных, которые годились бы для постов в соцсетях и отбивок между блоками. К шести шум за дверью стих, и Шевелев открыл дверь своей каморки. Он собирался открыть своё узкое окно, а самому с ноутбуком перебраться на диван. В офисе тоже нужно было открыть фрамугу, чтобы проветрить. Ребята вечно отказывались проветривать, говоря, что холодно. Холодно было в минус пятнадцать, а сейчас, в апреле, ниже нуля даже ночью не опускалось. Но ребят было не переубедить. Загайский всё ещё сидел на диване. В его жëлтом костюме сложно было слиться с диваном, особенно расставив ноги на пару автобусных сидений, но — возможно, из-за усталости — Серёжа заметил его уже на полпути к окну. — Я открою? — спросил он, уже потянувшись к ручке. Раз заметил, пришлось спрашивать. Простая вежливость. — Да, конечно. — Ждëшь кого-то? — он имел в виду Шастуна. Не хотелось думать, что друзей у Загайского тут ещё и много. — Опен майк через пару часов, отсюда ближе. Вот, материал редактирую, — Загайский кивнул на список на экране макбука. — Как думаешь, бит про сериалы — не слишком избито? Шастуна спроси, вертелось на языке. — Хотя тут всё избитое, — продолжил Загайский упавшим голосом. — Нового материала с гулькин нос, последние полгода ни одной толковой шутки не написал. Шевелев всё ещё стоял у окна, за спинкой дивана, и чтобы глянуть на него, Загайский запрокинул голову. На длинной шее и за воротом футболки не было ни одной татуировки — голая кожа и выступ кадыка. — Для стендапа, для одного автора — это нормальный темп. Тем более, с работой на канале. Да и все темы избитые. Есть одна, где не всё перешучено, но… — Нужна карта поляка, а я не Загайшевич. Это чувство — ловли с полуслова — проползло дрожью по позвоночнику. — И даже не Трус, но из Гродненской области. Макс заулыбался: — Сколько лет начинаю стендап в России с того, что я Макс Заяц из Беларуси, никто не спросил: если я из Беларуси, почему не Трус? — А кто тут знает названия животных на белорусском? — У меня как-то материал из головы вылетел, ну я и рассказал школьные приколы про пыску и дыван. Над пыской нормально так смеялись, не каждый панч так заходит. Серёжа глупо улыбнулся, что значило только одно — голова уже не варит. Надо было сматываться. Максим пожелал ему не утонуть в бесконечных вечерних пробках, и пришлось в ответ пожелать ему удачи с открытым микрофоном.