Детство — это неизлечимо

Утро вторника обычно было самой расслабленной частью недели. Он зашёл в кофейню за привычным американо и вдруг — словно стул ударил под колени — решил остаться и посидеть. Дозаказал к американо первый попавшийся десерт и устроился за круглым столиком. Ноутбук из рюкзака доставать не стал. Впервые с переезда в Москву в офис совершенно не тянуло. В офис: к акуле, кактусу и боксёрской груше. Это уже какой угодно офис, только не его. Нужно было что-то делать. Привычно убегать — в отпуск, в другую страну, в ложь? Бороться? Ни одной идеи, за что зацепиться. Закрывая глаза, он видел мост через Сож, деревья на другом берегу. Потемневшие ступени, спускавшиеся от набережной. Солнечные блики. Как там по шутке — в прозрачной воде легко можно разглядеть лицо человека, которого вы держите под водой. Он почему-то представлял затылок. За окном в пол открывалась серая, тусклая Москва. По грязному, потрескавшемуся асфальту ветер тянул пыль. Шли люди, не поднимая глаз. Засмотревшись, он едва не пропустил звонок — мобильный всегда был на беззвучном. — Доброе утро, Оксан. — Кому как, — тон у неё был сухой и желчный. Левая рука потянулась к стаканчику кофе. — Тебя наверху ждут. — Кто из?.. — В переговорной. — Передай, что ещё минут пять, — сказал он и только потом подумал, что лучше было называть сразу десять. — До скорого. Она сбросила вызов. По спине пробежал холодок. Руководство в конференц-зале не сулило ничего хорошего. Ближе к концу апреля итогов не подводили, премий не раздавали. В увольнение он не верил — слишком хорошо знал, что творилось в других офисах. Но зачем-то же его звали. Съёмочный день вчера был не фонтан, да и пятница… Неужели местечковые обиды теперь так решали? Хотелось запереться и жалеть себя сто часов — в работе это был верный признак, что пора менять стратегию. Для работы внутри было слишком горько. К лифту он шёл на нетвёрдых ногах, только на автомате желая доброго утра всем знакомым. Шастун, с утра передвигавшийся в состоянии зомби — и как только он машину вёл — вынул электронную сигарету, чтобы ответить. Всё равно невнятно. Сложно было поверить, что Шастун в кадре и вне его — один и тот же человек. — Сергей Викторович, вы в порядке? — спросил Саша. — Да. Просто спешу. Зеркало в лифте отражало бледное лицо и круги под глазами. Серая байка была им как раз в цвет. Он наскоро прилизал пальцами волосы, откинул чёлку набок. Пустынный коридор седьмого этажа напоминал о фильмах ужасов. В переговорной — комнате с огромным овальным столом, из-за которого стулья лепились к стенам — сидели и Воля, и Мартиросян. Как и положено старым друзьям, они о чём-то перешучивались, но умолкли тут же, как он открыл дверь. Футболки под расстёгнутыми пиджаками. Окна закрыты жалюзи, на одном из подоконников фикус. Зеленоватые, как в поликлинике, стены. Полная противоположность уюту его офиса. — Доброе утро, — начал он. Подошёл, пожал руки и сел на стул рядом с Волей. Рюкзак поставил на соседний стул, на спинке этого он бы не уместился. Кто только этот стол в эту комнату купил. — Это надолго? — Нет, — отмахнулся Мартиросян. Щетина не скрывала второго подбородка, а очки - кругов под глазами. — Буквально пара минут. — Мы привыкли рассчитывать на «Подъём» как на самое стабильное шоу. С вашего назначения — ни единого форс-мажора, ни одной «консервы» вне графика. — Цифры не балуют, но утренние шоу и не должны эфир рвать. — Вы подтянули команду. Отсеяли тех, с кем сложно работать, — возможно, это был намёк на того уволенного ведущего. Шевелев постарался сделать вид, что пропустил это мимо ушей. — Вырастили тех, кто справляется. Возможно, стоит дать вам ассистентку на обучение, пусть видит достойную организацию. Не увольняют. Радости факт не принёс, но хоть что-то. — Видел вчера ваши новые показатели. Есть потенциал. Опыт подсказывал, что всю эту соломку не просто так стелили, и сейчас будет панч. Будь настроение получше, он бы погадал, кто его скажет. — Тем удивительнее, что вы не можете интегрировать в команду хорошего ведущего и тормозите процесс. Панч — возможно, чтобы смягчить, а может, и просто так — достался Мартиросяну. Его глубокий голос куда меньше подходил для оскорблений. Но от того, как веско это прозвучало, легче не стало. — У нас с Загайским нормальные рабочие взаимоотношения, — он позволил чуть усилить нажим на последних словах, но звучало не слишком убедительно. — Я предполагал, будут хорошие, — смешок Воли был не столько ехидным, сколько весёлым. Бесило не меньше его обычного яда. — Потому что мы из одной страны? — не выдержал Шевелев. Этот вопрос прозвучал уже откровенно враждебно, но он был сыт по горло стереотипами про чистоту и картошку. Лучше бы про цыган выучили. — Потому что вы оба хорошие работники. И надеюсь, что ты как хороший продюсер сможешь исправить это недоразумение. Я с большим удовольствием выпишу тебе премию за успехи «Подъёма», чем напомню, что лицо за кадром менять проще, чем в нём. — Вы же помните, что Загайский всё равно скоро сменит слот? — И лучше бы он и планово, а не ты и сгоряча. Серёж, — добавил Мартиросян устало и мягко. Он почувствовал себя непутёвым младшеньким в большой армянской семье. — Ты отличный продюсер, у тебя всё как часы работает. Макс классный ведущий. Это шанс. Серёжа опустил глаза. — Ещё что-то? — Нет, не будем задерживать. Шевелев вновь пожал им руки, взял рюкзак и вышел. В коридоре, всегда пустынном, чуть не столкнулся с Харламовым — видимо, тот тоже привык, что на седьмом никого нет, и не смотрел по сторонам. На этот раз отражение в лифте показалось ему более живым. Он ещё раз поправил чёлку. Коридор пятого этажа привычно полнился шумом и запахом кофе. В двух шагах от горевшей таблички «Тихо! Идёт съёмка» стояла стайка девушек, от них раздавался смех. О ком сплетничали, Серёжа не разобрал, но раз не затихли, когда он проходил мимо — не о нём. Он на один момент тормознул перед дверью собственного офиса, прежде чем открыть её. Даже на второй день работы так не делал. — Доброе утро, — сказал он больше на автомате. Мысленно он всё ещё был на два этажа выше. С дивана жёлтым глазом смотрела акула, кактус стоял на окне. Вешая на крючок куртку, Шевелев окидывал взглядом офис. На том диване, где акулы не было, сидела Оля. Она всегда немного позировала, и в этот раз сидела на диване так, что он готов был купить и диван, и стаканчик кофе, который она держала чуть на отлёте, как сигарету. Все бурчали ему «доброе утро», как будто ничего не произошло. А ведь кто-то из них мог на него наверх и пожаловаться. Вряд ли Оля, она слишком много запиналась, чтобы рисковать перестановками. Может?.. Ну что за чёрт! Он не хотел устраивать охоту на ведьм с теми, с кем до Загайского прекрасно работал. Даша, закрытая своим монитором, вытянула шею, чтобы его увидеть. — Вас наверх звали? — спросила она. Деловитый, равнодушный тон ни на каплю не уменьшил его подозрений. — Всё в порядке? — Да, — он подошёл к ней и чуть понизил голос, хотя прекрасно знал, что даже если кто-то его и не расслышит сейчас, у него не будет шанса остаться в неведении. — Новые показатели растут, сказали, есть шанс на премию. — Ту, которая в конце года всем идёт? — Я бы тоже на большее не рассчитывал. Он вздохнул. Вот почему на место Лёхи Дашу нельзя было взять? Ответ был прекрасно ему известен — потому что она читала собственные вопросы, как любой другой неподготовленный человек. Даже он сам читал лучше — с опытом КВН в колледже и других историй, которые хотелось бы забыть. Зайдя в свою каморку, он бессильно свалился на стул и закрыл лицо руками. Не хотелось верить, что кто-то из его людей сказал наверх, что они с Загайским не уживаются, и надо его за это отчитать. Его. Ну да, конечно, кого же ещё. Может, стоило самому дверью хлопнуть, и пусть побегают, поищут, кем бы его заменить. Слёзы ожгли глаза, как открытую рану. Он глубоко вдохнул — из приоткрытого окна тянуло свежестью, насколько это в Москве возможно. В нижней шуфлядке стола, если покопаться, должны были остаться капли, которые убирали красноту с глаз. Срок годности у них вышел не меньше года назад, примерно столько он их и не доставал, но сейчас было не время перебирать. Всё ещё почти полный флакон запылился. Серёжа специально старался не смотреть на срок годности, пусть это и было совершенно бессмысленно. Открытыми капли могли храниться месяца три. За дверью раздавались голоса. Он скорее использовал капли, закатывая глаза к потолку и отмечая, что ерунду со шкафа неплохо бы разобрать и выкинуть. Вернулся за стол и задумался, покупать ли новый пузырёк. Этот убрал на место. Хотелось бы, чтобы больше капли не пригодились, но мало ли что ему хотелось. Поводы для слёз закончились сами собой вскоре после того, как он начал работать в Москве. Он, может, и капли бы выкинул, если бы вспомнил про них. Странное чувство — иногда даже не верилось, что всё, что было раньше, произошло с ним. Тыльной стороной ладони вытер глаза, глянул во фронтальную камеру — сойдёт — и достал из рюкзака ноутбук. Пора было начинать работать, иначе дальше ждал вопрос: «зачем», а ответ на него зиял пустотой внутри. Даже всматриваться в черновые монтажи хотелось больше, чем искать этот ответ. В дверь постучали. Тонкое дсп затряслось, задребезжало. — Открыто. Зашёл Загайский — неожиданно, в однотонной футболке, но настолько ярко-голубой, что она практически светилась изнутри. Его взгляд метался по сторонам так, что голова кружилась следить. Судя по влажным волосам и румянцу, с утра он успел дойти до спортзала. Шевелев начал, как только за Загайским захлопнулась дверь: — Если хочешь предупредить, сколько у тебя в неделю выступлений, не трудись. — В нядзелю два, спасибо, что спросил. Я не про то. Серёжа поднялся и вышел из-за стола — не хотелось, чтобы Загайский над ним нависал. Между ними осталось не больше метра, слишком маленькой была его каморка. — А про что? Я та публика, которая этот каламбур ещё в школе слышала. — Ну и морозилка у тебя! — Загайский сделал шаг к окну и повернул голову в сторону шкафа. Он почти сразу понял, что Загайского заинтересовало — гитара. — В морозилке минус. У меня холодильник тут. А там баня, в которую… — Ты хочешь меня послать. Понял, не дурак. Серёжа поднял брови — ну, раз не дурак и понял, может, пойдёшь уже? Конечно же, Загайский уходить не собирался, он продолжил стоять в полушаге от окна, повернувшись к нему и заговорил снова: — Слышал, тебе наверху досталось… — Слышал или сам попросил? Они стояли в шаге друг от друга. Теснота давила. На подбородке Загайского пробивалась тёмная щетина, под глазами залегли тени. Он видел отдельные капельки на кудряшках, так близко они стояли. Чёрный ремешок часов обхватывал левое запястье. — Что ты несёшь? — Загайский строил из себя оскорблённую невинность. — Мне тут Воля с Мартиросяном в два голоса втирали, что я с тобой недостаточно ношусь, и это мешает работать всей команде. — Я никому… Серёжа поднял бровь. — Да правда… слушай, я просто хочу доработать эти… три месяца? А ведь и правда — сколько уже времени пролетело. Возможно, из-за того, что выпуски снимались задолго до выхода, он немного жил прошлым — Загайский в выпусках и их соцсетях появился буквально вчера. — Ладно. Предположим, это не ты… — интонацией он дал понять, что не купился ни на минуту. — …но нам действительно пора перестать лаяться почём зря. Я понимаю, у тебя сложный период… И тут Серёжу как молнией прошило — точно. Пусть одна проблема решает другую. — Я знаю, что все говорят о моей личной жизни больше, чем я хотел бы. Благодаря тому, что это чушь, это не такая уж и проблема, но всё же. — Это… болезненная тема? Надо же, кто это воспитание отрастил. Что дальше — станет уважать работу редакторов и начнёт-таки говорить по тексту? — Да говори. — Ты уверен? Шевелев закатил глаза. Недавно заметив бардак на шкафу, он не мог снова не обратить на него внимания. — Не будь ребёнком, договаривай уже. — Ты… Мне кажется, тебя эта одежда не красит? Ребята говорили, ты всегда поможешь с идеями, причём так, как они бы не догадались. Ты не ругаешься почём зря, у тебя витаминки вместо наказания! Это… прикольно. Даёшь свободу, но готов прийти на помощь… Но когда на тебя смотришь, это не читается. Если бы ты что-то поярче надел, было бы проще знакомиться. Понимать, что ты за человек. — Это ты мне говоришь? Ты себя в зеркало видел? — Ну а я о чём. Ты видишь одежду — и сразу понимаешь, что мне сложно усидеть на месте, что я люблю яркое и живое, что я не боюсь, что будет смешно. Я смотрю на тебя, и что у нас сегодня? Джинсы и серая байка. Это «здесь могла быть ваша реклама». Серьёзно. Это пустота вместо образа. И… гитара? Ты играешь? — Умею. — А сыграй что-нибудь. Он мог сыграть самую затасканную «Нирвану» или Цоя, мог отказаться, хотя сам об этом не подумал, но — может, из-за того, что играл на днях — начал «Разбежавшись, прыгну со скалы». Спасибо хоть, что не «Куклу колдуна». Он слушал много попсы, нового рэпа, но всё равно считал, что играть такие затасканные вещи — это слишком. Загайский начал подпевать. Выходило у него хорошо, это стоило как-нибудь использовать. Формат вроде караоке? Менять текст популярных песен на что-то сатирическое? Это фишка «Студии Союз» ещё со времён КВНа, возможно, стоило придумать что-то другое. Загайский, видимо, его задумчивое лицо воспринял в контексте слухов про несуществующую влюблённость, поэтому, всё ещё демонстрируя преувеличенную тактичность, смотрел в окно. — Красиво, — кивнул Загайский, когда понял, что песня закончилась, и Шевелев смотрел на него. — Но насчёт одежды ты всё же подумай. Я уверен, все будут рады тебе помочь. Не хватало это ещё и в тимбилдинг превратить. Увлекательная командная игра — собери жениха из продюсера, используя сплетни, Вайлдберриз и штампы романтических комедий нулевых. — Я подумаю. А сейчас давай за работу, — он указал взглядом на стол. Ноутбук ещё не был подключён к розетке, но Загайский мог и не заметить. Или — он не верил, но мало ли, какие чудеса бывали — промолчать. — Конечно. Загайский наконец вышел. Он сел за ноутбук и крепко задумался, как же всё же уживаться с Загайским. Загайский сказал про одежду… может, в этом был толк. Что никто не замечал его творческий потенциал — это его не заботило. Но его действительно не воспринимали всерьёз. А работу образа он мог видеть собственными глазами. Вот Оля, например, — крашенная блондинка модельной внешности, собственно, моделью и работавшая. Кто воспринимал её всерьёз? А она, между прочим, закончила свою заочку с красным дипломом, свободно говорила на английском и французском. В ум Насти, подменявшей её, верили больше — волосы рыжие, губы не такие пухлые — хотя умнее она не была. Да и сам Загайский — девушки на него смотрели, как он и сказал. Может, на его вкус одежда у Максима была слишком подростковой и слишком кричащей — но в яркую студию «Подъёма» он встал, как недостающий элемент головоломки. Он не был готов заковываться в пиджак «большого начальника» — но сколько можно торчать в этой клетке начальника очень маленького? Шевелев понял, что мысленно уже согласился с Загайским. Чтобы не разводить срач на оставшиеся три месяца. Чтобы попробовать что-то другое. Чтобы перестать так разрываться. Верхи не хотят, низы не могут по-старому. Классика. Серёжа наконец открыл почту. Рассылка про день рождения Шастуна завтра. С чувством отправил письмо в корзину. От бухгалтерии пришли счета, это обещало головную боль на пару часов. В течение этой пары часов его несколько раз отвлекали: очередная ассистентка пришла, чтобы взять для реквизита пишущую машинку из шкафа в его кабинете. С вопросом по продвижению подбежала Лера — о «Подъёме» решили написать заметку в газете, которую бесплатно у метро раздавали. И, прервав его на середине подсчётов, появился Саша с новыми правками редакторов. Выйдя из своей каморки, он убедился, что все в офисе, никто не ушёл ни на перекур, ни по другим делам. Не хватало только Оли, но она ушла сниматься в «Это нормально?» — Ребята, завтра нужно будет провести досъёмки. Техзадание от выпускающих редакторов уже в ноушне. — Хорошо, — ответила за всех Даша. Нужно было сказать что-то ещё, потому что стоять в молчании вдруг стало неловко. — Я проверяю бухгалтерию, пока отлично идём, даже с опережением. Так держать. Он вернулся к цифрам, почте, к аккаунтам «Подъёма» в соцсетях, откуда нужно было собрать статистику. Заодно ответил на парочку невесть откуда взявшихся комментариев. Потом начал наконец отсмотр черновых монтажей. За всеми этими хлопотами пролетело время обеда. Он поднял голову и собрался было пойти в кофейню за ещё одной порцией американо и сэндвичем. В дверь постучали, и зашёл Загайский с двумя стаканчиками из ближайшей кофейни и бумажным пакетом оттуда же. Розовые стаканчики к восьмому марта закончились только с неделю назад, теперь на них летали планеты. А на бумажном пакете ещё красовался букет тюльпанов — пока на грязных газонах с трудом пробивалась новая трава. — Американо, — протянул он Шевелеву стаканчик. — У холодильника стоит банка «Чёрной карты», но его невозможно пить. Серёжа предпочёл не комментировать тупость идеи пить этот кофе. Так недалеко и посраться: Загайский ноет Шастуну, нагоняй сверху и всё по новой. Замкнутый круг мелочных придирок. Или честных. Но кому сдалась его честность! — Спасибо. А что у тебя? — Чёрный чай с вербеной. Вербена, — схватился он за горло, пародируя «Дневники вампира». Наверное, можно было не смеяться над этим, но пародия была на удивление точной. Мимика у Загайского была слишком живая, но для пародий — самое то. Судя по отрывкам стендапа из инсты, он не один слабый панч отыгрышем вытащил. — Раньше был никотин в трубке мира, теперь кофеин в стаканчике? — пришлось даже улыбнуться. — Учитывая, что капля никотина убивает лошадь, мы стали добрее к бывшим врагам. — Или у меня нет лошади. — Я бы не стал убивать твою лошадь! Если бы она у тебя была… — Я бы тоже не стал убивать твою лошадь. И собаку, раз она у тебя есть. — Да Джимми помрёт, если ему витамины перестать давать. Или одеть не по погоде. Или если подавится. Если так подумать, странно, как он вообще ещё жив. — Мне точно стоит пить этот кофе? — И круассан есть. Маша сказала, ты никогда такой не брал. Надеюсь, у тебя нет аллергии на курицу? — Нет. — А у Джимми есть. Он снова усмехнулся. Загайский, бесцеремонно присевший на его стол, смотрел в окно. Его профиль, высокая скула, точёная линия челюсти, левая рука с завитками татуировки. На циферблате не было видно названия марки часов. Бирюзовая майка. Если закрыть глаза, можно было увидеть её контур. — Наверное, ты прав насчёт одежды. Меня иногда будто не замечают. — Тот синий костюм и правда лучше бы не видеть. — Нормальный костюм! — Нормальный, а красивый у тебя есть? — По-твоему, у тебя красивый? — не выдержал он, забыв, что думал отработать оставшиеся три месяца без того, чтобы постоянно к Загайскому цепляться. — По-моему, красивый я. — Поздравляю, это тупик. Загайский глотнул свой чай. — Сохранимся на аллергии с курицей? — Давай. — Я поговорю с Олей, у неё же почти все знакомые одеждой занимаются. — Только не тащи в это всех. И так достаточно, что все говорят про мою личную жизнь. Если столько человек будет в ней ещё и участвовать… — То, что ты против групповушки, может сработать в «Тиндере», а не на мне. Серёжа промолчал, потому что спрашивать: «А Шастун тоже так думает?» было уже слишком. Хотя всё, что он знал об Антоне, говорило, что нет. Интересно — они ссорятся? Не хотел бы он знать ответ. — Завтра досъёмки. Постарайся подготовиться. — Я всегда готовлюсь. — И шпаришь мимо текста. — Да прицепился ты к этому тексту! Тоже мне скрижали. Он не нашёлся, что ответить. Честно было бы признаться, что Загайский прав, что от Лёхи говорить слово в слово он не требовал. — Я чатик с Олей сделаю, ну, про шмот, — добавил Загайский. — Не увлекайтесь там. — А где грань у «не увлекаться»? Красная футболка — это уже слишком или нет? Он задумался — и до конца дня так и не нашёл точного ответа. Если однотонная, то может быть, но и тогда лучше бы бордовая. Как и всегда, досъёмки на следующий день проходили второпях — у студии было всего четыре свободных часа, из них почти половина шла на монтаж и демонтаж оборудования и реквизита. Если бы не вчерашняя подготовка, туго бы пришлось. А так каждый знал свою роль: какую коробку ему разбирать, какие провода куда присоединять, куда выводить звук, как ставить реквизит на полки стеллажа. Никаких рекордов скорости развёртывания студии, просто чёткая работа. Пришлось немного повозиться со светом, иначе волосы Оли вместо платинового блонда отдавали желтизной, в остальном всё прошло как по маслу. Досъёмка началась с рекламного диалога про нового поставщика одежды: — Оль, ты, я смотрю, снова в Noho. И выглядишь неплохо. — Да ты стихоплёт, Макс, но вообще мне приятно получить от тебя этот комплимент. И я действительно в Noho, ребята. Вот ссылочка на магазин, проходите по ней, выбирайте себе интересные варианты и комплекты одежды и будьте модными и крутыми. — А я предлагаю посмотреть нашу традиционную рубрику под названием «Модный гардероб». Затем — блок про котиков перед подборкой милых видео из интернета. — Друзья, мы уверяем вас, стать популярным видеоблогером сейчас может практически каждый. — Лучший способ сделать к этому первый шаг — начать снимать свои маленькие, короткие, но очень интересные видео. — Тематика таких видео может быть совершенно любой, вы можете снять какое-то событие, которое произошло с вами, можете снять то, что произошло с вашими друзьями или просто повеселите своих зрителей интересной историей. — А сейчас давайте посмотрим несколько коротких, но очень весёлых видео для примера и вдохновения. Этот блок переснимали три раза — Оле никак не удавалось словосочетание «лучший способ», а потом нужно было поправить грим: у Загайского ресницы отпечатались на веках, у Оли помада съелась с губ. Поправляя грим, Марина вполголоса костерила обновки. Оля и ассистентка Ника сказали ей что-то сочувствующее. Пока Серёжа следил, когда Марина закончит, чтобы тут же прервать беседу, они смолкли сами. Он убрал палец с кнопки, выводившей его микрофон в аппаратной на динамики в студии. Перед завершающим блоком он заметил, что Загайский так активно ёрзал, что немного отвернул стул от камеры. — Вправо градусов на десять, не больше, — попросил он в наушник. Загайский отодвинулся от камеры вместе со стулом. — Блядь, да не так вправо, просто голову чуть правее повернуть, а то ты камеру потерял. Вернись, пожалуйста, на место. Вот. Теперь ещё довернись капельку на камеру. Не так сильно. Идеально, — он нажал другую кнопку. — Можно снимать, — уже в динамики всей студии. После начали снимать завершающий блок: — Друзья, наша работа на сегодня подходит к концу, а ваша только начинается. — И пока вы не опоздали, мы прощаемся с вами. До новых встреч, друзья! — Встретимся с вами завтра на телеканале ТНТ. Пока-пока! — Пока! Этот блок тоже пришлось переснимать — сначала Оля начала говорить ещё до того, как Загайский закончил, потом Загайский заговорился и вместо «опоздали» сказал «опёздолы». Смеялись все и в студии, и в аппаратной. Зато после этого переговорили с очень жизнерадостной интонацией. И блок про похолодание. — Оставим снеговика до следующей зимы. Или на книжной полке, — Загайский улыбался. Серёжа точно помнил текст редакторов — про снеговика там не было ни слова, хотя из мокрого, слежавшегося весеннего снега, который наверняка ещё лежал на половине России, лепить снеговика было удобнее всего. — «Снеговик» Несбё? Ты читал? — спросил он в наушник, как будто время не поджимало. — Ты так удивляешься, как будто я должен был за всю жизнь прочесть две книги… — Азбуку и буслянку. Загайский прыснул, хотя шутка была не ахти. — Буслянка — это тоже азбука, только белорусского языка, — пояснил он, не выдержав непонимающих взглядов в аппаратной. — От слова «бусел» — аист. — То есть нам аисты детей приносят, а вам книжки? — спросила Даша. — Мы детей сами делаем. Качество выше. Наконец всё отсняли, и они приступили к разборке студии. Сначала резали скотч — теперь наматывали его на коробки новым слоем. Хотя все снова работали как часы, время поджимало. Загайский работал наравне с остальными — сматывал кабели, переносил коробки. Шевелев это не закладывал — возможно, поэтому они и уложились. В последний раз обойдя и студию, и аппаратную, он закрыл двери. Ничего не забыли: ни зарядки или удлинителя в розетке, ни листка бумаги на столе перед мониторами. Пока он возился с замком аппаратной (не забыть бы сказать Сергеичу его смазать вд-шкой, а то раньше как часы работал), в коридоре прямо за его спиной громыхнул голос Шастуна. Когда студии записи с каждой стороны, самое место так орать, конечно. — Максон! Как тебе вчера, красава? — спросил Шастун. Полными предложениями он говорил, видимо, только по сценарию. Серёжа солгал это себе так легко и привычно, что едва заметил. Он был занят замком — то есть держал руки на ключе. — Ещё бы, — Загайский наверняка пожал плечами и приподнял брови. — Что я, просто так ужинать буду? Требовать секса, если оплатил ужин — мерзко при любом раскладе, но с зарплатой Шастуна это ещё и мелочно. Ключ наконец крутнулся, и он быстрым шагом пошёл из здания. Этим двоим ещё планы на день рождения Шастуна обсуждать. В офисе все развалились на диванах. Оли не было — она смывала у Марины грим, а потом наносила какие-то свои баночки. Но её сумка и бежевое пальто всё ещё висели на вешалке у двери. — Молодцы, отличная работа сегодня, — сказал он, закрывая за собой дверь. — Но до следующих съёмок всего два дня, так что когда отдохнёте — за работу. Не устраиваем себе кошмарную пятницу. — Так она всё равно будет, — философски сказал Саша. Загайский зашёл в офис, только чтобы взять спортивную сумку и уйти. Когда за ним закрылась дверь, Серёжа вспомнил про кактус и полил его водой из кулера. Кактус всё ещё выглядел скорее резиновым, чем настоящим, но вроде не спешил умирать от холода или недостатка света. Уходя, как обычно, последним, Серёжа сам ударил по манекену-Герману. Костяшки указательного и среднего пальцев ещё долго саднили — он не дрался со школы. Загайский прислал приглашение в беседу с Олей, и эти двое сразу начали обсуждать варианты. Учитывая день рождения Шастуна, это было странно, но — не его дело. На следующее утро они сидели на серых диванах — Загайский на том, где лежала акула. Он то и дело гладил её, барабанил пальцами по плавникам, обводил контуры глаз. На журнальном столике перед ним стояла белая кружка с голубой надписью: «Доминируй, властвуй, управляй». Как-то даже слишком обычно, особенно если сравнить с крышкой его макбука, заклеенной дурацкими стикерами, или такой же обложкой блокнота. На Загайском была футболка с ебущимися кроликами, зато бежевая. Стоило начинать радоваться мелочам. Отсутствию засосов на шее, например. Тоже мне, день рождения. — Весной пахнет. Бордюры красить начали, — сказала Даша, заходя в офис. На её стаканчике из «Кофикса» был нарисован постер «Майора Грома». Стоило попробовать пригласить в эфир актёров оттуда. Серёжа предпочёл бы дежурное извинение за опоздание, но его предпочтения в последнее время в лучшем случае игнорировали. Так что он открыл Ноушн, чтобы внести туда идею с актёрами. — И это запах весны? — Загайский поднял голову. — Весной пахнет — это земля, которая только прогреваться начала… — Она чем-то пахнет? — озвучил его мысли Саша. — Она москвичка, — сказал он Загайскому. Какая тут земля, одна грязь, бычки и фантики, да и солнце тоже — везде тень от высоких домов. — А я минчанин, и что? Он мог бы сказать, что в Минске весна другая — если бы не выбрал делать вид, что Минска в его жизни никогда и не было. — И ты нормальный, что ли? Тишина и офигевшие глаза, какими на него все смотрели, подсказали, что это было слишком. — Вы же белорусы! — не выдержала Лера. — Вы не такие! Вы… — Памяркоўныя? — подсказал Загайский. — Чего? — Непереводимое понятие. Но это то, что ты хотела сказать, — пояснил Серёжа. — Ну, или что мы мирные люди, — пожал плечами Загайский. — У тебя есть какой-то лимит подсказок? — А тебе лишь бы меня до лимита довести, — ехидный прищур карих глаз. Тонкие губы, сложенные в усмешке. Родинка на шее справа. — Рот заткнуть в обоих случаях придётся. Шуточная угроза прозвучала более хрипло, чем он собирался. — А насчёт мы не такие, — Загайский посмотрел на Леру, — ты просто про скандал с сигаретой на Беларусь-Один не слышала. Мгновение чистого ужаса, который пронизывал до костей. Серёжа осторожно осмотрелся — кажется, никто не заметил. Он готов был поклясться, что побледнел, хоть вампира играй. — Не слышала, — ответила Лера, как будто речь шла о новостях спорта. Вдох на четыре счёта. Такой же выдох. — Там кто-то из продакшна привёл нового телеведущего из моделей, и началось. Тарелки летели, крики. Чудом эфиры не срывали. А потом кто-то кого-то сигаретой прижёг. — Сигаретой?! Это же… ужасно! — Даша почти вскрикнула. Тарелкой больнее, едва не сказал он. Тем более, тарелка летела в него, а сигарету он сам задел. Даже шрама не осталось, наверное. Он старался не вглядываться. — Ведущего год назад выгнали, но вообще про эту историю больше молчат, кого ни спроси. Про того, кто там из продакшна был, молчат так, как будто у него фамилия на Л начинается и на -шенко заканчивается. А он бывших коллег с новым годом не поздравлял. Стало стыдно. Он-то думал, разнесли по всему Минску… — Могу про морозовцев рассказать, там сигаретами не мелочились, — сказал Серёжа, чтобы его молчание не выглядело слишком подозрительным. Голос слушался плохо, но никто вроде не обратил внимания. — Ты из Гомеля? — догадался Загайский. — Ну да. — Видел их? — в голосе Загайского был такой азарт, как будто про кинозвёзд спрашивал. — Нет, конечно, я ж пешком под стол тогда ходил. Морозовцы — банда преступников, — пояснил он для всех, — самая известная в республике. В девяностые кошмарили всю область. — А что с мирными людьми не так? — напомнила Даша. — Это первая строчка гимна, — ответил Загайский. И повернулся к нему: — Ты что, ничего им не рассказал? — А как это должно выглядеть? — Серёжа поднялся. Ноги не дрожали. — Достаём тетради, записываем число, сегодня двадцатое апреля, тема урока — Машеров. Урок заключается в том, чтобы приняться наконец за работу. И все наконец заработали. Он вернулся на диван. Сжал пальцы в кулак и разжал, прежде чем притронуться к клавиатуре. Уволили, значит. Где-то год назад. Из-за чего? Гадать можно было долго — если его можно довести, чтобы кружку в лицо бросил, уж до увольнения дойти пара пустяков. За спиной Даша тяжело выдохнула — видимо, увидела то сообщение, которое он ей переслал. Очередной гость выкатил список разрешённых и запрещённых тем. Как будто не сделай он этого, на утреннем эфире разоблачали фейковые романы и допрашивали про честное отношение к аудитории. А ещё только ради него провели бы прямой эфир, чтобы ничего нельзя было убрать или переписать. Загайский тронул его за локоть. Серёжа вздрогнул от удивления. — Наркомовка или тарашкевица? — ни с того ни с сего спросил он. Серёжа даже осмотрел себя, чтобы понять, откуда этот вопрос вообще взялся. Глянул на Загайского, тот показал экран телефона с «Зеркалом» на белорусском. Не то чтобы он был сильно занят, кидая одинаковые отписки всем, кто выиграл какую-то фигню в инстаграме «Подъёма» и всё же решил её забрать, но этот вопрос сбивал с толку. — Да как белмовчанка учила, так и… — он не знал, что сказать дальше. Говорю? Так не говорю же. — Может, раз уж вот так, на латинку перейти? Мы тут с дизайнерами как-то в столовой обсуждали, что кириллица уёбищная, как шрифты ни рисуй. Латинница единообразнее, нет этих вот жэ и чего-то там ещё. — Латинский алфавит просто под печать меняли, — подал голос Саша, обычно кратко отвечавший даже тогда, когда его и спрашивали. — Можно вашу кириллицу тоже под неё чутка доработать. Как будто «ваша» кириллица какая-то другая. — Может, просто нарисовать один шрифт специально для дизайнеров и не маяться фигнёй? — Серёжа закатил глаза. — С латинкой можно заодно сделать мову понятнее. — Куда уж понятнее. Я её понимаю, а у меня по мове шесть было. — Шесть? Как? Он проигнорировал вопрос. Не хотелось говорить про дислексию, про то, что он не мог не ошибаться. — А шесть — это мало? — деловито уточнила Даша. — Ну, из двенадцати… — начала Лера. — В республике десять максимум, — поправил Загайский. — Но шесть всё равно мало. Я думал, ты гуманитарий. Шесть по математике — это ещё не гуманитарий. — Белорусский латинницей — это как польский будет? — уточнила Даша. Все снова начинали какой-то балаган. А уже четверг. — Люди, не знающие слова «жировка», помолчите, пожалуйста, — с нажимом сказал он. — А что такое жировка? А что такое «помолчать», Лера? — он показательно медленно вдохнул, чтобы не сорваться на неё. И ответил спокойно: — Прибор для определения жирности молока. Как, по-твоему, знаменитая белорусская молочка, сама получается? — Загайский прыснул в кулак. В его карих глазах мерцали искры. Пришлось сдаться и сказать правду самому. — Квитанция это за коммуналку. — А, единый платёжный документ. — А красивые слова в русском есть? — Петергоф. Сталь. — Человек, знающий слово «жировка», ещё за русский вписываешься? — Мова и так красивая. — Особенно жировка. Они с Загайским посмотрели на Леру так, что она подняла руки. — Між алешын, кустоў, дзе пяе салавей, — начал Загайский. Он сразу узнал Коласа, этот стих и ему задавали учить. — І шуміць і грыміць срэбразвонны ручэй. У меня по белорусской литературе не шесть было! Семь — действительно не шесть. И про русскую литературу, куда более скучную и мрачную, он ничего не говорил. Судя по лицу, Загайский тоже это понял. — У меня и по математике шесть было, и по физике. Так что не мне выёбываться. — У меня четыре было, это меньше шести, — добавила Даша. Ваня прислал фото с досъёмок, и Серёжа начал их разбирать. — Блин, тут очередная певичка отказывается, — начала Лера. — Спросила про схему рассадки и отказала, узнав, что снимают не с рабочей стороны! — Мне позвонить ей? — он вздохнул. Самое неприятное, что к капризам нельзя было подготовиться. Купить фумигатор, как от комаров летом, или заклеить синей изолентой. Даже заготовленные фразы не всегда помогали. — Пожалуйста. Если честно, не особо-то он и пытался эту певичку уговорить — потому что если получится, её терпеть ещё и в студии — так что её согласию сам удивился. В столовой, сидя с Гаусом, он шёпотом рассказал, что Загайский упомянул историю с сигаретой. — А его реально уволили? — Ты просил меня не отвечать на такие вопросы, — напомнил Артём. Они достаточно давно дружили, чтобы Серёжа и по голосу, и по лицу видел, что это не отказ. Больше года не спрашивал, и сейчас не в чёрный список в соцсетях полез. Солидная причина для того, чтобы ответить. Выбор был невозможным: либо верить Загайскому на слово, либо ковырять затянувшуюся рану. — Ты прав, не говори. Артём просиял. Утро пятницы началось как в тумане. Заснуть вчера получалось плохо — в голову лезли старые ссоры, особенно те, где виноват был он сам. А таких была примерно половина. Наверное, из-за этого и было так сложно уйти. Зайдя в свою каморку, он подошёл к окну, чтобы разбавить запах пыли ароматами выхлопных газов. Сначала даже не понял, что не так. Вид из окна не изменился, всё то же безжизненно-серое московское небо, асфальт, тесно лепившиеся друг к другу здания, бесконечные машины. Он чуть повернул голову вправо — и не поверил своим глазам. Гитара была в чехле. Чёрном, простом, с карманами на молниях. Он именно такой бы и взял, если бы когда-нибудь про это вспомнил. Подойдя ближе, он тронул чехол пальцами. Расстегнул и застегнул одну из молний — шла туговато, можно смазать. Шевелев вернулся в офис. — Спасибо за чехол. Секундная тишина. Даша посмотрела на него удивлённо. Как и Лера. И Саша. — Не за что, — ответил Загайский с дивана. Сегодня на нём была розовая байка. Кажется, он её на Шастуне уже видел. Чёрный чехол. Без пошлых картинок или горы значков. Может, Загайский был небезнадёжен.