Осколки прошлого, как снег,
Закрутит ураган времён,
В ушедший день для нас навек
Обрушив мост.
Группа «Эпидемия», Юрий Мелисов, «Осколки прошлого»
Проходит немало времени, прежде чем Марго наконец достигает города. Москва встречает Королеву сегодняшней ночи неумолкаемым гулом, яркими неоновыми вспышками и неукротимым сумасшедшим движением. Она пугается, теряется, не понимает, что происходит вокруг. Все так странно, так ново, непривычно. Смотри во все глаза и ощущает все нереальным, будто с ума сходит. А что если это все еще дьявольская мистификация, сон, дарованный ей Властелином Тьмы для облегчения мук в вечности? Но тут же выстреливает в голове ответ, уверенный и четкий, без капли сомнения: пускай так, пускай все это лишь морок — все лучше, чем проклятый дом с облупившимися стенами и тревожными желтыми цветами в не зарастающем годами саду… Вскоре по дорожным знакам, огромным таблоидам, в несколько из которых едва не врезалась (когда они успели стать такими огромными?), Маргарита догадывается, что все эти яркие огни, от которых слезятся глаза — вовсе не Москва, а лишь ее небольшие подстольные города. До самой столицы ей лететь ещё не меньше получаса. Человек несведущий, или, как Марго, проведший в вечности такое огромное количество времени, конечно, не понял бы, где Москва граничит с Подмосковьем, но настоящие москвичи с ходу могли бы показать эту самую границу и даже начать жарко объяснять, что сама Москва по красоте и размаху и рядом не стояла со скромно прилепившимися к ней с боков городками. Бесконечный полет, невесомый, но выматывающий, из небытия в реальность, наконец, завершается подлетом к столице — Маргарита понимает это наверняка, когда видит все великолепие когда-то родного ее сердцу города воочию. Странные люди в немыслимых нарядах, перемешанные в нечто среднее, в пеструю массу женщины и мужчины, дети и старики, снующие туда-сюда странные обтекаемые автомобили, люди на колесах, несущиеся по тротуарам как по маслу… Все это чуждо ей, пугает, буквально сводит с ума. Неродное, холодное, тревожащее. Хочется зажмуриться и покрепче стиснуть голову руками. И вместе с тем… Это новое — куда лучше старого опостылевшего. Того мрачного и измотавшего душу прошлого, в котором она положила себя всю без остатка на алтарь… Алтарь чего? Ощущение никак не складывающейся головоломки не отпускает ни на секунду, зудит в затылке, раздражает ощущением, будто упускает что-то очень и очень важное. Мозг застыл, зарос мхом вечности — она точно должна спросить что-то у Воланда, что-то критически необходимое, но что? Трясет головой, прогоняя назойливые беспокойные мысли. Плевать. На все плевать! Сейчас важнее не это. Сейчас важнее всего ее цель — свет, что манит ее душу, зовет, тянет неудержимо… Свет? Да, для нее Он теперь, кажется, и правда стал светом. Все перевернулось с ног на голову — земля ей отныне чужая, а ветер — родной, тьма — ее стихия, свет и дом. Отравлена Им и пропитана насквозь. Пролетая мимо темной, странной, пугающей многоэтажки с идеально ровными, блестящими как зеркало окнами, ведьма бросает на них быстрый, как молния, взгляд. Почти идеальное зеркало. Ее практически не видно, если не считать полупрозрачного, едва заметного силуэта вокруг тела и волос. Красиво. Сотню лет назад она видела это лишь у себя в квартире, в зеркале в углу комнаты, а теперь отражение ее магически окутанного невидимостью тела переливается на фоне не менее магической столицы. Марго подлетает ближе, почти касается ладонью стекла, замирает буквально в сантиметре. Холод ощущает, прочь улететь хочет, но вдруг вздрагивает, привлеченная каким-то едва уловимым движением… Показалось? Отражение странно манит, тянет к себе своей нереалистичной красотой. Снова магия Мессира? Вся Москва теперь стала его домом и царством Тьмы? Тревожная, холодная, пустая столица, несмотря на огни и блики, что ночь делают почти днем. Маргарита приникает лбом к стеклу, завороженная, смотрит вглубь как в бездну и громко ахает. Люди! Много, много одинаковых людей за одинаковыми столами со странными одинаковыми устройствами на них. Люди двигаются однообразно, точно куклы на механизме, неживые и пустые внутри. А на стене огромные буквы: «Latunsky Company». В груди будто что-то ломается и прожигает болью. Смутно, точно из дали, маяком во тьме. Забыла, забыла, забыла… Что-то очень важное забыла. Но что же это? Latunsky… Шуршит в голове, катается на языке, а сорваться с губ никак не может. Latunsky… Почему так знакомо? Ладонью по стеклу бьет с силой, еще раз, еще… Зачем? Что же делает такое? В голове пустота звенит, мозг выкручивает болезненно. Не помнит. Совсем. За стеклом люди как куклы по команде кукловода оглядываются на звук и смотрят на нее. Маргарита в оцепенении отшатывается от стекла. Не видят. Не могут видеть. Всего лишь рефлекс на звук. Не пугаются совсем? Странно. Попросту снова начинают свои механические движения, вонзившись пустыми взглядами в прямоугольники на столе. Маргариту передергивает, ежит, ноги немеют от ужаса. Это теперь тоже ад? Вся земля теперь стала пристанищем зла? Не может, не может этого быть. Воланд лишь часть силы, вовсе не повелитель мира, не мог он… Просто время прошло, все изменилось, это только в ее памяти все прежним осталось, каким было в тот последний вечер, когда точно также летала над родным городом. Залипло, застыло, увязло в памяти. Маргарита отворачивается, глаза пальцами трет с силой, чтобы прогнать образы чертовщины за стеклом. Решает полетать немного над городом, чтобы отвлечься, голову проветрить, осмотреться, понять, насколько сильно успела поменяться за девяносто лет Москва. Спустившись немного, где-то на уровень первых этажей совсем других зданий, куда больше похожих на прежние, сохранившиеся в ее памяти, Маргарита удивленно разглядывает людей. И чем больше смотрит на современных москвичей, тем больше становятся ее и без того огромные карие глаза. Наряды дам немыслимые, дерзкие, порой мешковатые — в той Москве, которую она покинула в прошлом, надеть на себя штаны помышляли разве что работницы заводов и строек, которым в юбках трудится было попросту несподручно. Здесь же всё было ровно наоборот — из нескольких десятков прошедших по улице ей навстречу женщин, по виду ровесниц самой Марго, только две были одеты в платья, притом безобразно короткие, едва прикрывавшие… Да где же у них панталоны?! Стыд и срам! Она-то, конечно, нагая — но она невидима, а не эти девушки! Щеки Марго горят вместо щек распутных девиц, и это чертовски злит. Голые стопы касаются шершавой идеально подогнанной друг к дружке плитки. Шаги беспорядочные, неровные по тротуару вперед. Ведьма петляет между прохожими. Лица людей опущены вниз — на странные светящиеся прямоугольники, что держат в руках как нечто сокровенное, идут при этом будто наугад, изредка бросая рассеянные, безжизненные взгляды вперед, в ушах у многих торчат странные устройства… Дамы немного похожи на клоунов. У некоторых ресницы как щетки, наподобие той, на которой она летала по Москве в прошлый раз. Брови точно куском угля нарисованы, только ровно, как по линейке, ломаной линией. А их губы… Маргарита ежится неприятно, не по себе становится. Губы раздутые, огромные, будто пчелами искусанные. Пугающие, вычурные, разукрашенные лица, словно на странном гротескном маскараде, словно адский бал теперь во всей Москве, а не только в нехорошей квартире. Некоторые и вовсе не ясно кто — мужчины или женщины? Маргарита вглядывается в лица, превозмогая растерянность, пытаясь понять, почему и зачем на отдельных из них нанесены странные узоры, а в губах, в носу и бровях у некоторых людей блестят серьги. Мужчины совсем разные, но тоже кардинально отличаются от тех, которых привыкла видеть Маргарита, когда последний раз гуляла по улицам столицы. Почти никого в строгих деловых костюмах, нет шляп и галстуков. Одежда странная, больше напоминает рабочую или сельскую, а порой и вовсе столь вычурную, что у Марго все сильнее с каждой минутой вытягивается от удивления лицо. Однако чистые и опрятные почти все, лоснящиеся, стройные, даже бороды и волосы на голове побриты так искусно, что в пору на выставке мастеров парикмахерского искусства дефилировать. Но более всего взгляд Маргариты притягивают не взрослые дамы и господа, а дети и юноши. Она медленно шагает мимо компании подростков, которым на вид не больше семнадцати лет, вглядываясь в силуэты и лица, прислушиваясь к разговорам. Такого количества грязных непечатных слов ведьма не слышала даже тогда, когда давным-давно, в Москве тридцатых годов прошлого века, ей доводилось беседовать с простыми рабочими мужиками и дворниками. Те хотя бы из уважения к дамам сдерживали ругательства, стараясь даже эвфемизмы не использовать, при том что многие даже образования достойного не имели, а про этикет и вовсе не слышали. Здесь же подростки, которые, судя по чистоте и аккуратности их одежды, растут явно в весьма обеспеченных семьях, выражаются так, будто родились и выросли не иначе как в тюрьме, а не в одном доме с достойными родителями, что были для них примером. К тому же от такого количества совершенно непонятных Маргарите слов, что попросту сливающихся для нее в крикливую тарабарщину, начинает гудеть голова. Она разочарованно выдыхает. Надежды узнать из речей горожан что-нибудь о том, чем живёт и дышит теперешняя столица, что происходит в ней, разлетаются точно осколки разбивающейся об пол вазы. Когда-то, много лет назад, и сам Воланд точно так же, как она сейчас, бродил по Патриаршим Прудам, присматривался, прислушивался, принюхивался, изучал людей… А после, в «Варьете», провоцировал их, играл как с марионетками… Вот бы и ей сейчас также! Что если?.. Маргарита, уже успевшая махнуть рукой на стайку странных подростков, вдруг решительно разворачивается обратно и, азартно усмехаясь сама себе, подходит к одному из самых «интеллигентных» ребят, толкает его в плечо как можно сильнее, так, что тот, совершенно расслабленный и никак не ожидавший удара из ниоткуда, попросту налетает на своего приятеля и валит на тротуар. Мобильник выпадает у того из рук одного и с неприятным треском падает на дорожную плитку. — Дебил, бля?! Какого хуя ты творишь? — крик визгливый, дерзкий, истеричный, режет уши Маргариты. — Не знаю, бро, меня кто-то толкнул… — ошарашенно оправдывается «виновник». — Никто тебя не толкал, долбоеб! — не унимается пострадавший. — Это айфон последний, санкционка! Карманными своими не расплатишься теперь! Мамка мне хуй второй такой телефон купит, — чуть не плачет, рассматривая свой треснувший черный плоский прямоугольник. «А чего же такой маленький мальчик с такими дорогими игрушками гуляет?» — шелестит у него возле самого уха нежно, издевательски женский голос, а после на глазах товарищей волосы у него на голове начинают сами собой шевелиться, так что он тут же замолкает и стремительно бледнеет от ужаса вместе со всеми. Подскакивает на ноги он так быстро, что Маргарита начинает громко хохотать, не сдерживая дьявольского веселья, переполняющего в этот миг все ее существо. — Что это за пиздец?! — В душе не ебу! — Вечно в этом городе трешак какой-то творится! Не, пора в Питер валить! — Бежим отсюда! Вопли, мат, столкновения с прохожими, суета, толкотня, гомон быстро собирающейся толпы все сильнее и сильнее. Многие направляют такие же черные прямоугольники на обезумевших от ужаса подростков, которые бегут, спотыкаются и кричат на перебой о призраках и какой-то «неведомой бобуйне». «Так это телефоны! Ничего себе какие причудливые! И зачем они тыкают ими в этих бедолаг? Наверное, полицию и скорую так вызывают. Да, точно, так и есть, не иначе, — решает про себя Маргарита и тут же вдруг вспоминает слова Мессира. — Ну что ж, обыкновенные люди. В общем, напоминают прежних. Телефонный вопрос только испортил их». И усмехнувшись сама себе, Маргарита легкой походкой, невидима и свободная, шагает дальше по тротуару. Туда, куда ее ведет внутреннее чутье. Не знает, не ведает она, что уже сегодня, буквально через считанные полчаса или час в сети появится ролик, где будут в ужасе валяться на тротуаре те самые ребята, а на фоне будет слышен ее громкий ведьмин смех и мелькнет призрачный силуэт. Конспирологи завалят интернет видеороликами с анализом того, что это было, сотней версий — от видеомонтажа до происков Западных иноагентов и вторжения НЛО. Беспричинно привлеченная многоэтажным зданием, которое, кажется, вполне сносно сохранилось с тех времен, когда жила здесь, в этом так сильно изменившемся городе, Маргарита проводит пальцами по шершавой каменной стене. И правда — даже фасад все тот же, только штукатурка совсем свежая. С тоски по прошлому щемит сердце, и она до боли закусывает губу. В похожем доме она когда-то жила с мужем… Едва помнила его лицо. Хороший, добрый, красивый — черты в памяти смутные, лишь размытый сотней лет образ, поблекший, как старое-старое фото. Образ человека, с которым она надеялась обрести женское счастье, хоть и не любила. Вот если бы у них родились дети… От земли отталкивается босыми ногами, взмывает в воздух легко, вот только не рассчитав, врезается макушкой в оконный подоконник. Не больно, ерунда, подумаешь! Случайно брошенный взгляд в приоткрытое окно второго этажа, а там… Две маленькие девочки-близняшки, милые и симпатичные, как куколки, с одинаковыми розовыми ленточками в пшеничных волосах, сидят на кровати и, задорно хохоча, играют в ладушки. Они услышали хлопок и практически синхронно поворачивают головки в сторону Маргариты. По их округлившимся от удивления глазкам Маргарита понимает — они увидели нечеткий женский силуэт за стеклом. — Мама, мама, смотри, тут за окном голая тётя! — громко кричит та, что сидит слева. На зов прибегает встревоженная светловолосая дама в темном домашнем халате, бросает взгляд в окно, но Марго успевает быстро опуститься вниз — под окно. — Девочки, не болтайте глупостей, меньше мультиков смотреть надо и больше читать! Саша, Варя, идите есть, а то папа заждался. Видите ли, без нас есть не может! Маргарита слышит, как захлопывается окно, удаляющиеся шаги — кажется, все в порядке. Длинный выдох, тревожные секунды оцепенения — наконец она поднимается чуть выше и, не высовывая голову полностью, с тоской смотрит в след женщине, за руки уводящей обеих девочек из комнаты. Хочется плакать, но в глазах раздражающе сухо. Хочется кричать во все горло, а в нем комок колючий. Она могла бы тоже быть счастливой матерью. Ей бы детей, всего лишь двух златовласых крошек в милых платьицах, одинаковых, как две кристальные слезинки. Маргарита улыбается горько, кусает губы, продолжая вглядываться в пустоту комнаты. Эта дама напоминает ей о родных тридцатых — тогда таковыми были почти все женщины её возраста и статуса. Фраза о книгах особенно согревает душу — она и сама души не чаяла в чтении, коротала в обнимку с книгами скучные одинокие дни в пустой супружеской квартире. Вот если бы она была так же счастлива, как эта женщина! Ничего бы тогда не случилось. Ничего… Ни Мастера, ни романа, ни Понтия Пилата, ни… Мессира. — Мессир ждет, моя Королева! — Маргарита слышит до боли знакомый бархатный голос и вздрагивает, будто ее мысли прочитали мгновенно. — Чего это вы здесь прохлаждаетесь? — мурлыкает второй голос следом. — Фагот, Бегемот, милые! Прошу прощения, я слишком загляделась на городские огни и обновленную Москву! Погодите, а где же вы?! — Ведьма оглядывается несколько раз, осматривает всю улицу под ногами, но никого не видит. — Считайте, моя Королева, что это был звонок вам. Поторапливайтесь, вам пора лететь к «Метрополю». Вы, верно, на юго-западе Москвы сейчас, а необходимо попасть как можно скорее в центр. Впрочем, Вы помните, где находится «Метрополь». Там вас встречу я, Азазелло и этот несносный… Я тебе сейчас покажу! Бегемот! Нам нельзя шуметь раньше времени! А ну убрал оттуда лапы! Простите, Королева, тут небольшие неполадки! Вылетайте немедленно, благо, погода позволяет — ветер свежий, встречный! Голос Коровьева затихает. Маргарита вновь заливается громким смехом, совсем не думая о прохожих — опять этот котяра-шут чего-то успел натворить! От былой печали не остается и следа — отвлеклась, развеселилась, вновь ожила. Как так вышло, что свита Мессира вдруг стала для нее такой родной и почти необходимой? Теплом согревают их голоса, будто не было никого и ничего прежде, будто они всегда были ее семьей. Всего несколько слов — и вот она уже совсем очнулась от грез, будтоточно ото сна. И правда — нечего висеть в воздухе, витая в облаках и перебирая мысленно утраченные мечты! В путь! Маргарита встряхивает волосами и тут же с азартным вскриком срывается вперед — легко, кружась и набирая скорость, словно сбегая от прошлого и тяжелых воспоминаний. Стремительно несется по воздуху, высоко, над самыми крышами зданий. Внизу монотонно мелькают автомобили и пешеходы, превращаясь в пеструю безликую массу. Типовые скучные многоэтажки вскоре сменяются величественными красивыми зданиями, чьи фасады были заложены, наверняка, как раз в те годы, когда она, живая и настоящая Маргарита во плоти, жила здесь. Вскоре, пролетая мимо горящих яркими огнями вывесок, она читает на большинстве из них названия известнейших музеев и театров. Это означает одно — она в центре. Тут-то наконец знакомая Москва открывается ей. Родной Арбат отзывается болью в груди. Все тот же Арбат, где она так часто бывала, вот только за много лет застроился отелями и ресторанами. Пролетев немного дальше, Марго видит — вот он, Большой театр, на крыше которого гордый Аполлон правит колесницей. А вдали, за театром, виднеются алые звезды кремлевских башен. Вот оно — сердце родной столицы! Маргарита горько вздыхает: «Ах, вот если бы пьесу по его роману когда-нибудь разыграли на этой сцене!» Стоит женщине так подумать, как её прошивает резкая острая боль, как будто по телу хлестнули кожаным кнутом, но только изнутри. Марго воет на одной ноте остро и сама употребляет такое слово, что и печатать нельзя. Боль повторяется, она с силой прижимает ладони к груди. Понимая, что роптать нельзя, закусывает губу и замолкает, с трудом сдерживая стон, и вот тогда-то тело и перестает жечь, словно и не было ничего всего мгновение назад. Что это было — не понимает, но явственно осознает — мысли о Мастере спровоцировали этот страшный удар. Так что больше и помышлять о прошлом с ним не осталось ровно никакого желания. Марго решает, наконец, пойти на снижение — ноги порядочно соскучились по твердой земле. Уверенно, без стеснения, нагло и свободно шагает она по московскому асфальту, радуясь теплу и новой жизни, предвкушая ее всем своим существом, даже не понимая, откуда такие мысли взялись, ведь ей никто и ничего еще не обещал… Пеший путь занимает у нее в общей сложности всего-то не более пятнадцати минут. И вот перед ней предстает светящаяся громада «Метрополя». Дух захватывает от такого величия и красоты, коей не было в прежние времена. Когда-то с законным мужем (Как же его звали? Николай? Александр?) они не раз бывали здесь на приемах, которые устраивали его именитые знакомые и сослуживцы, а иногда и он сам. Около главного входа в отель её уже ждут. — Приветствуем вас вновь, алмазная донна! — театральным реверансом раскланивается Фагот, сняв с головы бархатный чёрный берет с павлиньим пером. —Здравствуйте, Королева, — как всегда без лишних церемоний и лаконично здоровается Азазелло и отточенным движением прикладывается сухими губами к руке Марго. — Здрас-с-сьте, —в излюбленной своей манере присоединяется к приветствиям Бегемот, принявший свой традиционный облик огромного чёрного кота. — Счастлива вас видеть, господа! — Маргарита радуется свите Мессира как первым звонким ручейкам по весне. — Позвольте, разве не странно, что мы здесь стоим на входе. Я нагая всё-таки, мне-то плевать, а народ, входя, смутится. — О, не волнуйтесь, госпожа. Во-первых, пока наденьте это, — Коровьев заботливо набрасывает на плечи Маргариты невесть откуда взявшийся у него в руках чёрного шелка роскошный плащ. — А во-вторых, мы в любом случае пройдём внутрь, — заканчивает за него фразу кот. — Господа Бегемот и Азазелло, вы идите вперед. Мне бы с Фаготом потолковать, спросить его кое о чём желаю, — извиняющимся тоном просит Марго и опускает глаза под ноги. — Право, не стоит стесняться, дорогая, — взмахнув рукой, во весь рот улыбается Коровьев и тут же добавляет в сторону: — Идите, идите уже. Те без слов вежливо кивают и направляются ко входу, и Маргарита, наконец, решается задать давно мучивший её вопрос: — Фагот, прошу, скажи, почему Мессир снова выбрал меня? Пока я летела, заметила, что Москва разрослась неимоверно, неужели во всём гигантском городе не нашлось подходящей Маргариты? — Ох, Маргарита Николаевна, видите ли, в чём дело… С женщинами беда пошла. О том, что вы — трудный народ, даже вон Азазелло говаривает часто. Одни больше напоминают клоунов на каблуках, вызывающих и страх, и смех, и слезы одновременно, другие считают, что мужчины, понимаете ли, слабый и недостойный пол, а они сами превосходят всё сущее, имея разве что другое тело и мышление. Среди гостей как раз будет пара таких дам, но роль королевы, очевидно, они играть не достойны. Представьте, донна, попадают они к нам, вникают в правила бала, и начнётся сущий беспредел! Они же ведь никого никогда не слушают, никто им не указ, а если кто-то, особенно пола мужеского, скажет им, что мысли их неразумные, пусть даже вполне обоснованно, то сразу летит в лицо бедняге мерзейшее слово «абъюзер». Гадость и бессмыслица полнейшая, но каламбур весь в том, что с нынешнем уровнем образования мало кто знает, что оно вообще значит! Ведь вы-то понимаете, что то, что они говорят и несут в массы — бред, прошу прощения, сивой кобылы? — Ещё бы! Подобные настроения были и прежде. Сколько раз я натыкалась на плакаты, гласившие: «Да здравствует равноправная женщина СССР!» и всё в таком духе. Про Цеткин и Люксембург писали и говорили. Уверена, на сегодняшнем балу будут две эти особы! — О, вы отличаетесь ещё и прозорливостью, моя донна! Всенепременно, и не только они! В общем, как вы понимаете, найти в нынешнее время достойную хозяйку Бала оказалось невыполнимой задачей. К тому же уроженок в Москве стало намного меньше, чем приезжих, вы только представьте! И вот вы здесь! И как я понимаю, со всеми формальностями согласны. Маргарита без слов уверенно кивает. И тут вдруг Фагот метко опаляет Маргариту острым и цепким взглядом прямо в глаза — непривычно серьезно, без свойственных ему каламбуров и иронии. Наклоняется ниже, к самому ее уху, и заговорщически шепчет, совсем интимно, так, чтобы слышала лишь она одна: — Королева, я знаю о вашей цели. Если вы хотите хотя бы на йоту приблизиться к ней, за это придётся заплатить. Иначе не бывает, вы же и сами прекрасно знаете. Сегодня при подготовке к балу вам будет дан выбор. И не один. Мой вам дружеский совет — выбирайте самое для себя тяжёлое, тогда вы добьётесь, чего желаете. Марго кивает, краснея вопреки собственному желанию, стыд обжигает грудь точно кипящим маслом. — Спасибо, я вас поняла, — едва сдерживая дрожь в теле, с достоинством отвечает она и благодарно кивает. — Прекрасно! Тогда нам пора идти! — мягко и хитро улыбается он, галантно предлагая руку, и уверенно ведет Королеву сегодняшней ночи к уже начавшим приветственно разъезжаться дверям отеля.