Последствия

Кейтлин пытается. Пытается и раз за разом терпит неудачи. Джинкс ускользает из рук, оставляя в них хвост ящерицы. Вай, пригревшись под тёплым крылышком, всё же не позволяет Кирамман принимать более решительные действия. Не позволяет водить патрули миротворцев по улицам родного города, не позволяет открывать огонь. Район Променада действительно находится в оцеплении, но Джинкс не появляется там, орудуя в нижних районах, в Линиях. На Антресольном и ниже не даёт работать Вайолет. Вновь встречаясь с противоборством, Кирамман не готова отступать. Кейтлин, вопреки ранним воззрениям Вай, смогла победить в себе «детскость», заменив её рационализмом и холодом. — Нам надо серьезно поговорить. — О чём, Кейт? — Вай напрягается, сжимается на кресле. — Об оцеплении опасных районов, — выдыхает Кейтлин, присаживаясь на кровать к Вай. — Они не тронут твою сестру, обещаю. Аккуратное касание. Кейтлин проводит по костяшкам пальцев, на которых красуются заживающие раны и белёсые шрамы. Вай дрожит под нежностью, превращаясь на секунду в маленькую девочку, не знавшую тепла. — А что они сделают? — вскрикивает Вай. Кирамман кажется, что та вот-вот ударит кулаком в одну из стен комнаты. Вай бьётся в руках, мучается от несоответствия нынешней себя детским воззрениям. — Поглядят её по головке за убийство товарищей? Не будь дурой, Кексик. Ты прекрасно знаешь, что они собираются сделать. — Она должна понести ответственность за свои преступления, — уверенно выпаливает миротворица, — но я не допущу очередного кровопролития. Кровь будет продолжать литься, рана будет и дальше гноиться, если не остановить это. — Мы не можем остановить это. Паудер была единственным человеком, который мог. — Паудер давно мертва, Ви, — была ли в Джинкс искомая Паудер когда-либо? Всегда ли в девочке была Джинкс? — Для меня она умерла тогда, на чаепитии, — Кейтлин слышит за тихой репликой другое. «Джинкс убила Паудер, но это всё ещё тот же человек. Я могу достучаться до неё». Вай всё ещё любит сестру больше Кейтлин. Кирамман видит это, хоть вербально Вайолет и не заявляет об этом. Осторожность в подборе слов, несвойственная ей, тем не менее прорезается в отношении Джинкс. — У меня есть одно предложение. Ты можешь отвергнуть его и вернуться в Заун, а можешь согласиться и остаться здесь, со мной, в тепле и безопасности. Стань миротворцем. Мне нужна твоя помощь и поддержка. — И что это даст мне? — Например, это, — Кейтлин мягко прикасается к волосам Вайолет, душит поцелуем в губы, оглаживая щёки. Вай хмурится. — Я не хочу принуждать тебя, не хочу шантажировать. Ты должна сама решить, чего хочешь. — А сама-то… Ты станешь прекрасным шерифом, Кексик. Научилась манипулировать, перестала бунтовать, — отрастила совесть. — Сколько времени у меня есть, чтобы подумать? — Я не ограничиваю тебя временными рамками. Вайолет уходит, на месяц исчезает из жизни Кирамман. Ежедневные патрули окрестностей никуда не деваются, теперь проходя без неё. У Кейтлин нет времени на бессмысленные слёзы, она слишком сконцентрирована на помощи людям и ежедневных патрулях территорий Зауна и Пилтовера. Из чувства долга, Кейт заказывает у одного из маститых ювелиров Пилтовера сапфировое ожерелье. У того самого, который делал родителям свадебные кольца. Сапфир — камень матери. Она любила носить крупные серьги с ними. Но уши Кейтлин не проколоты, да и миротворцам запрещено носить громоздкие украшения в непосредственной близости к лицу. Вайолет приходит сама, влезая в окно в спальне Кейт. Она выглядит отвратительно: избитое лицо покрыто синяками и следами черной запекшейся крови. От Вай несёт потом и гнилью. На щеках — нездоровый румянец. Кирамман брезгливо морщится. Вай предала ту себя. Страдающую девочку на руках Вандера, родителей которой безжалостно убили миротворцы.

***

Ви уходит тихо, оставляя браслет-оберег на лабораторном столе и костыль припертым к стене. Джейс понимает, что это конец. Синий цвет кристалла внутри такой же яркий, но одновременно тусклый, не оттененный фарфоровой кожей. Он до сих пор теплый. Виктор ушёл совсем недавно. Пропал Хекс-коготь, самоцвет внутри и хекскор. Ядро. Необходимость вернуть их маячит на периферии сознания, то и дело вырываясь вперёд с громким криком. Талис не может самовольно пойти в Заун. Обида гниёт где-то внутри, отравляя внутренности, рвёт их на части. Слухи, сплетни летят из его рта, отрезая Виктора от Пилтовера ещё сильнее. Они были близки. Но Виктор… Виктор пожелал оставить это в прошлом. Он осознанно — или неосознанно? — принял решение принести Джейса и пилтоверскую жизнь в жертву во имя своей «эволюции». Травма твердеет. Эмоции капсулируются в моменте, готовясь вырваться в сильнейшем всплеске. Джейс ощущает себя мотыльком, загнавшим себя в ловушку. Он бьётся о стеклянные стенки, не в силах выбраться из светлого капкана. Разбивает тело, умирает, потеряв надежду на спасение. Джейс позволяет хекстеку уйти в народ, спускает на тормоза попытки Мэл продвигать его, как универсальное решение всех проблем. Младшая Медарда перестает чутко контролировать Амбессу. Это приводит к вспышкам ураганных выстрелов в Зауне. Мэл винит себя, Талис же не может подобрать слов для утешения. Советница отдаляется сильнее, замыкаясь в себе. Джейс теряет второго ближайшего человека. Волосы начинают седеть. Кейтлин беспардонно вламывается к Джейсу в кузницу, прося того сконструировать винтовку, вставив внутрь самоцвет. Кейт неуместно взвинчена, словно стихийное бедствие, наэлектризована. Это сделка, на которую Талис соглашается. Взамен на оружие Кирамман предлагает выйти с патрулём в Заун. Виктор не убил ни одного миротворца. Его руки чисты. Всегда, появляясь на их глазах, механическое чудовище угрожающе смотрело, но ничего за этим. Джейс и сам увидел такого Виктора. Увидал и остолбенел. Он больше не живой, он не двигался, словно ему вновь больно ходить. В нём осталось хоть что-то человеческое? «Не стрелять», — командует Джейс. Талис заходит в приоткрытый дом. В Зауне никто не держит двери незапертыми из-за опасности и боязни кражи. Его ждали. У Виктора пусто, у входа, на полу, лежат нетронутые газетные стопки. Складируемые, бесцельно разложенные с прежним педантизмом. За столом восседает он… человек, которого Джейс нарёк Механическим Вестником. Заинтересованно переводит на него нечитаемый взгляд маски — менее жуткой, чем в кошмаре Джейса, надо признать, — Хекс-коготь, закрепленный на спине, незамедлительно поворачивается на Талиса. — Сними чёртову маску. Я не хочу разговаривать с тобой так, — как? Почему не попросил убрать оружие? Слепая вера в то, что Виктор всё ещё прежний, что он не способен навредить. — Тогда уходи, — речь безэмоциональна, скудна. Механические скрипы стального создания перед ним не пугают. Это всё тот же Виктор, инстинкт самосохранения при котором непримиримо сбоит, вопреки взываниям здравого рассудка. — Ты этого хочешь? — Нет, — Виктор режет холодностью, даже говоря нечто положительное, — и я знаю, что ты тоже. Тогда зачем сказал об этом? — Ви, — он позволяет. Позволяет называть себя так, несмотря на всё произошедшее. Не останавливает, не тормозит, только выдыхает однообразно. Зачем он оставил эту особенность в маске? Почему не подавил человеческую «слабость»? Чтобы помнить? — Мне жаль, мне так жаль. Прости меня. — За что ты извиняешься? — в речи всё же проскальзывает инстинктивная покровительственная интонация, она тонкая, сложно улавливаемая сквозь автоматические шумы голосового модулятора. — Ты знаешь. Виктор снова выдыхает. Тяжело из-за всё ещё нездоровых лёгких, как кажется Джейсу, однако уже не задыхаясь кашлем. Смог ли Виктор заменить их? Сможет ли когда-нибудь? — Ты единственный человек из верхних, к которому я всё ещё что-то чувствую. Это отвратительно. Я хотел защитить тебя своим уходом, но в глубине души надеялся, что ты придешь сюда. — Надеялся, значит, — Талис хмыкает. — Защитник завтрашнего дня, — чеканит Виктор, отточенным движением закованной в сталь руки поднимая нож. Тонкий, гибкий, филейный. — Так тебя окрестили новостные сводки. И ты очень постарался, чтобы они добрались до меня. Что это? Самолюбование? Тщеславие? Ты — защитник, ты — надежда Пилтовера дожить до завтрашнего дня. Мой герой, защитник. — Скорее похоть, — честно признается Талис. Джейса привели сюда собственные пороки, именно, что пороки, но не рьяная жажда справедливости. — Желание, чтобы ты знал. — Ты до сих пор очень дорог мне, Джейс, — нож выпадает из ослабевших пальцев. Оказывается на полу. Талису кажется, что Виктор испугался сам себя, того, что собирался сделать. — Даже если бы ты заботливо не подсылал мне еженедельную почту, я все равно знал бы о тебе всё. Виктор превратился в монстра, думающего, что глубоко влюблён, но переставшего понимать, что такое любовь. Или с Джейсом говорит демонизированный образ внутри собственной головы? Это одержимость. С обеих сторон. Неисправная, дефектная, разбитая. — Ты изменился, — зло замечает Джейс. Виктор так и не снимает маски, но Хекс-коготь перестает угрожающе «смотреть» на Талиса золотисто-рыжим «глазом». — А ты постарел, — пытается уколоть Виктор. Джейс так и не отпускает ручки двери, но откладывает молот, бесцельно принесенный сюда ни то ради самозащиты, ни то ради устрашения противника. Противника? С каких пор они с Виктором стали противниками? — Никто из нас не молодеет. Все стареют, ну, кроме Хеймердингера, разве что, — Джейс уверен, что Виктор улыбается, но чертова маска скрывает мимику. У Виктора с чертежами всегда творилось нечто странное. Они выглядели не так, как привык Талис. Не столь правильными и формальными, как было принято в Пилтовере, но и не настолько сумасбродными и хаотичными, как в Зауне. Был в них какой-то особенный шарм, так хотелось просто взглянуть на них ещё раз. В них чувствовался Виктор, влияние двух городов на его израненную душонку. — Как тебе только хватает совести шутить над этим. — Видимо, я всё же настолько эгоцентрик, — в Викторе до сих пор осталось нечто человекоподобное. Он допускает фатальную ошибку. Прорезавшийся тонкий, но обидно короткий смех холодит кожу. Прямо как тогда. Виктор признает своё поражение. Виктор снимает маску. Талиса тянет ближе, точно завороженного человека, заблудшего путника в Шуриме, увидевшего мираж водоёма. Его лицо ни капли не постарело. Как оно могло, когда прошло чуть больше года? У Джейса-то смогло. Родное золото глаз напротив, изломы бровей, тонкие скулы. Его Ви… — А ты, Джейс, всё же не изменился, — голос… старый, чуть хрипящий, с невыраженным акцентом. Талис зависает на несколько мгновений. — Ну, не считая внешности, разумеется, — он поддевает беззлобно, словно вовсе не злится за все слухи и обвинения, за все попытки оцепления окрестностей и облавы миротворцев. — Я скучал. — Заткнись. Часы пронзительно тикают. Джейс не способен слушать его голос. Он рождает резкое желание заботиться, забыв об обиде, он воскрешает изломанную, запорошенную пылью страсть. Хочется вновь придаться головокружительной дрожи, поцеловать сжатые в тонкую полоску губ, коснуться голой кожи. Осталась ли она у Виктора? Или в маниакальном приступе и тяге к хекскору он заменил уже всё собственное тело на сине-фиолетовые переплетения механизмов? — Мы оба знаем, что ты не хочешь, чтобы я заткнулся. Я действительно скучал, Джейс. Ждал тебя почти два года, чтобы это сказать. — Ты прежний, ты не постарел, ты не изменился, — нет, Виктор изменился, но Джейс, находясь в отчаянном желании и переполохе чувств, не желает этого замечать. Сказанная ранее фраза оказывается уколом, но не более того. — Ошибаешься. Даже сейчас ты говоришь это не потому, что веришь, а из-за того, что хочешь убедить себя. Тик-так, тик-так, тик-так. — Замолчи. Пожалуйста, Вик. Просто помолчи. — Я должен молчать, потому что ты не хочешь слушать? Боишься признать, боишься открыть глаза, но… — Джейс не выдерживает. Целует глубоко в бледные губы. Целовать Виктора после столь долгой разлуки чрезвычайно странно, но волнующе, до мурашек приятно. Виктор не отпирается, не пытается сопротивляться, расслабляясь в умелых руках. Талис поднаторел в ухаживаниях, перестав бояться вспугнуть напористостью и пылкостью. Виктор отвлекается. — Как дела с Мэл? — Всё такой же собственник и ревнивец, — улыбается Джейс, притягивая Виктора в поисках новой ласки. Тот охотно отвечает. Соскучился. Не без сытого довольства замечает советник. — Скажи, кто теперь работает с тобой после моего ухода? Кто терпит? — Так ты не читал прессу. Как я и думал. Просто занимался накопительством. — Скажи. Хочу, чтобы ты сказал, чтобы сам признался, — садист. — Какое тщеславие и садизм, Виктор. А что мне за это будет? — Сможешь остаться рядом, пока сам не решишь уйти. Как же страшно Джейс хочет, чтобы это «пока» не наступало никогда, чтобы всё хоть на секунду, на миг стало легко, как раньше. Но так не будет. Не сможет. — Я закрыл лабораторию, — этого в недельной сводке не было, только лишь то, что Джейс «теперь вынуждено занимается исследованиями в одиночку». Виктор подхватывает трость, ту, оставленную здесь около двух лет назад. Костыль Джейса сейчас упирается ему в загривок, притягивая ближе, на уровень лица Виктора. — Теперь просто политик, солдат, — горячо шепчет Виктор на ухо. Он звучит рассерженным, но абсолютно удовлетворенным в порыве. — Пушечное мясо. Похотливое животное, — тон возбуждает ещё сильнее, Талис чувствует превосходство Виктора над собой кожей. — Почему ты назвал меня Механическим Вестником? Читал ли Виктор ту прессу или же до него просто дошли слухи? — Вестником Прогресса, — стремится поправить Джейс, но тут же запинается от горячего дыхания в шею. Загривок всё ещё сдавливает дерево. Виктор запускает пальцы в темные волосы, оттягивает силой, холодя кожу головы фиолетовым протезом. На руках металлических перчаток уже нет. Когда успел? — Изначально ты был Вестником Прогресса, но потом я увидел твой костюм. Зачем тебе до сих пор нужен костыль? Виктор ведёт себя, как непредсказуемое животное. Одичавший без людской ласки домашний кот, теперь шипящий на протянутую руку. Но не кусает. Он осторожен, готов напасть. Джейса не пугает его состояние; безумие, в которое Виктор погрузился со стороны, совсем не выглядит таковым изнутри. Изголодавшееся по теплу тело льнёт к тёплой груди Талиса, отпуская шею из плена трости. Виктор безобиден, пригревшись. — Чтобы помнить, — туманно отвечает Виктор. — Ты избавился от этого, чтобы забыть обо мне? — Талис запускает ладонь в карман, выуживает оберег с целью показать детскую обиду, не заживающую рану, клеймо. Он больше не может носить его на руке. Воспоминания не позволяют. — Но кое-что у тебя всё же осталось. Костыль. — Он всё это время был твоим? Уму непостижимо. Знаешь, я не избавился от ещё одной вещи: эмоций. Они слишком плотно ассоциированы с тобой в моём больном мозге. Вырезать их означало бы избавиться от чувств к тебе. Я слаб для этого. Трость Виктор не отпускает, мерно стуча ей о пол. Звуки мешаются с тиканьем часов, гипнотизируя. Джейс не замечает препарирующего, словно тонкое лезвие ланцета, взгляда. Талис интересен. Но интересен, как объект, предмет анализа. Виктор изучает, режет на живую. Удары металлического наконечника. Виктор резко втыкает его в носок ботинка Джейса. Талис даже не дергается. Кажется, будто им он проткнул нечто внутри, но это не вызывает ничего, никакой реакции. У тебя черствое сердце, Виктор. Ты болен, но болезнь больше не физическая. Главная болезнь внутри твоего воспаленного мозга. Теперь ты и сам это признаешь. Но говорит Талис совсем другое: — Именно я не дал тебе превратить себя в бездушную машину, — звучит неуместно горделиво, ярко контрастируя с положением Джейса. — Не зазнавайся. Ты всего лишь не дал вырезать эмоции. Другие люди не знают меня таким, каким знаешь ты. Поначалу я хотел убить тебя, чтобы стереть этот образ, уничтожить. Нож. Он был так близок и одновременно далёк от убийства. Виктор бы не смог убить человека, холоднокровно заколоть ножом. Нет, это дико даже для помешанного Виктора. Пацифизм и кара самого себя за гибель ни в чём не повинной души взяли верх. Он не готов забрать жизнь ещё одного, пусть и не безгрешного перед ним, человека. Оба понимают, но Виктор принимает это за слабость, малодушие. — А родители? — Джейс не звучит напуганным. Это, пожалуй, поистине пугает. — Родители отреклись от меня давно, когда я ушёл в Пилтовер с благоволения Хеймердингера, — Виктор выдыхает, отрывисто закашливаясь. Он облокачивается на хлипкий стол, снимая перчатку для управления Когтем. Шальная мысль забрать присвоенное изобретение вновь посещает голову, хоть Хекс-коготь от чертежа до реализации творение Виктора. — Мама тогда сказала, что я предаю свои корни. Пилтовер пережуёт и выплюнет, а я вернусь назад оскверненным. Это дикость. Для Джейса, привыкшего жить в мире, где о нём заботятся, в мире, где он до сих пор по-детски привязан к материнской фигуре, во всяком случае. — Ты не рассказывал… — Это давно в прошлом. Их уже давно нет. Формально, тогда они были правы. Я наивно надеялся, что Пилтовер сможет меня принять, но это было ошибкой. Теперь я здесь, в Зауне, занимаюсь тем же, чем они, — чем? Изобретениями? Медициной? — Все мы дети наших родителей. Виктор расстегивает тяжелый костюм на ногах, тот бесформеннной грудой металла спадает на пол, являя Джейсу щуплые щиколотки и худые бедра. Это не его ноги, просто механизмы, которые зачем-то, судя по всему с эстетической точки зрения у Синджеда и из-за незнания с хекскором у самого Виктора, точно повторяли точеную анатомию. Джейс помогает ему освободиться от сковывающих пут костюма Вестника, обнаруживая под ним Виктора. Того самого Ви. Следы механического натяжения уродливыми пролежнями простираются по толстым стыкам голой кожи и механики. Виктор всё ещё чувствует боль? Это сплав олова и алюминия. Хрупких, но колоссально тяжелых для хилого тела. Почему не взять сталь? Виктор никогда не разбирался в этом, лишь иногда заходя в кузницу Талиса. Хлам, развалина. Он неровен на стыках, наверняка врезается в тонкую кожу и раздирает её. Швы отлиты криво. Переплавить бы эту кучу металлолома во что-то более стоящее. — Тебе не было больно? — вопрос звучит заботливо, заискивающе даже. Джейс борется с этой интонацией внутри, но не может сдержать её при виде желанного Вика. Про боль физическую или эмоциональную? — Приемлемо. Металлу невозможно причинить боль, — но шея человеческая, бледная кожа покрыта рубцами от сильного сжатия металла вокруг. Вся красно-розовая. Под такое следует надевать одежду с высоким горлом. — Хватит так пялиться, Джейс. Мне не может быть больно, потому что я больше не человек. Он врёт. Хотя, быть может, Виктор действительно больше не считает себя человеком. Он настолько закрылся от внешнего мира, взаимодействий с ним. Разум затмился, затуманился больной идеей. Виктор одержим ею. — Ты всё ещё человек, Виктор, нравится тебе это или нет, — Талис прерывисто дышит, блуждая по лицу собеседника хаотичным взглядом. Зацепиться за что-либо будто невозможно. — Что такое для тебя человечность? — отметая физическое и биологическое, очевидно. — Эмоции и воспоминания. Пока ты не вырезал их, ты остаёшься человеком, — Джейс стискивает лицо в горячих ладонях. Виктор холоден, Виктор бледен. Неправильно. Нездорово. Контраст разъедает толстую кожу. Талис тянется к нему всем своим естеством; губами осторожно касается щеки. Ви жмурится, пытается оттолкнуть — руками в грудь.