Дьявольские любовники

Солнце, столь желанное для петрубежцев, светило сегодня особенно ярко. Лучи пробивались через стекло окон, одних радуя, других раздражая. В кофейне на Невском даже не стали включать освещение — так благоприятно было освещено небольшое помещение с несколькими кучно стоящими столиками. Из четырёх два были свободны до тех пор, пока внутрь не вошла молодая женщина и не уселась у окна. Вид у неё был уставший и измученный, в висках стояла свинцовая тяжесть и периодическая пульсация слабой, но весьма надоедливой боли. Тёмные тени под глазами, без единой попытки замазать их тональным кремом, выдавали бессонную ночь, а то и не одну. Она будто и не заметила, как приветливый официант положил перед ней меню. Звон снова раздался от бубенчика на входной двери и внутрь вошли трое: двое мужчин и женщина. Один из мужчин что-то живо рассказывал, жестикулируя и смеясь, широко распахивая свои разноцветные глаза, чуть кривляясь и веселясь. Женщина вторила ему, а второй мужчина если и улыбался, то очень уж слабо. Трое сели за свободный столик и начали довольно живо обсуждать меню, когда к женщине у окна подошёл всё тот же официант, чтобы принять заказ. Вопрос свой ему пришлось повторить дважды, прежде чем та обратила на него внимание. Точнее сказать, перевела невидящий взгляд и даже попыталась встряхнуться, но явно неудачно. — Мне…эээ…американо…двойной. И эту, — она как будто впервые взглянула на меню, нахмурилась, а потом громко, можно сказать даже разочарованно выдохнула и пробормотала, — вот эту вот холестериновую бомбу, пожалуйста, — она указала на блюдо в меню и официант понятливо кивнул. Затем он так же подошёл к столику рядом и принял их заказ, мысленно содрогнувшись от взгляда одного из мужчин, чьи глаза ему словно блеснули красным в луче света, хоть и всего на секунду. Другой же мужчина развернулся к соседнему столику и любопытно взглянул на женщину, снова смотрящую в никуда. — Простите, — произнёс он неожиданно, — А что за блюдо ви заказали? На этого человека женщина не обратить внимания не могла. — А? — спросила она, но уже через секунду засмеялась, — Это метафора. Просто яичница здесь готовится на сливочном масле, и гренки тоже. А ещё там поджаренный бекон и соус. Получается, что такое количество жира это ну…холестериновая бомба замедленного действия, — она пожала плечами. — Ой, как интерьесно, — улыбнулся мужчина и даже подался вперёд, — А откуда ви всьо это знаете? Вы — доктор? — Ну, да, — кивнула она, будто до сих пор сомневалась в своей квалификации. — Занимаетесь сердцем? Как это…ммм…кардиологь? — немецкий акцент порой выдавал в нём иностранца, хотя предложения он складывал удивительно верно. — Нет, я не кардиолог. Им всем принесли напитки. С каждым глотком вожделенного кофе к женщине будто бы возвращалась жизнь. Глаза её становились живее и ярче, веки уже не норовили сомкнуться посреди разговора. — Так кто же ви? — продолжил свой допрос с пристрастием странный иностранец. — Ну, — хмыкнула женщина, встряхнув чуть вьющимися тёмными волосами, — Попробуйте угадать. На кого я похожа? — и ей, кажется, эта игра доставляла большое удовольствие. Незнакомцы за соседним столиком поразглядывали её вдоволь, прежде чем вынести вердикты. Впрочем, без успеха. — Детский врач? — спросила красивая женщина. Но ответ получила отрицательный. — Общая практика…тьерапия? — выдвинул идею иностранец. Незнакомка передёрнула плечами. Третий мужчина, самый хмурый из компании, впился колким ледяным взглядом в своего спутника, будто взгляд должен был выразить ему всё недовольство и конкретно указать на громадное упущение. Но иностранец не отреагировал, продолжая спокойно блуждать взглядом от своих друзей к незнакомке. — Психиатр, — тихо, почти замогильно произнёс наконец Мастер и это не было вопросом, он знал совершенно точно. — В яблочко, — кивнула женщина. Но удовольствия на лице не отразилось. — Потрясающая специальность! — восхитился Воланд и хитро, пронзительно, посмотрел на своего спутника. — Мне тоже нравится, — кивнула на это девушка и снова уткнулась в свою кружку кофе, полагая, что на этом их разговор завершён. Но это оказалось не так. — А сильно ли я вас напрягу, если задам ньесколько вопросов? — продолжил Дьявол, как ни в чём не бывало, разворачиваясь и теперь сидя уже поперёк своего стула, — Дело в том, что мой муж — писатель, — он сверкнул зелёным глазом и расплылся в улыбке, — но он очень скромен. Женщина если и удивилась заявлению, то виду не подала. — Спросить вы можете. Ответы не обещаю. Дьявол выглядел настоящим хищником перед броском, но наткнулся на яростный взгляд Мастера, произнёсшего на немецком: — А мы можем об этом не говорить? — выдохнул он, — Ты прекрасно знал, что эта женщина будет здесь. И ты знал, кто она. Зачем этот цирк? Не проходит ни одного дня, чтобы я не вспоминал больницу и всё, происходившее там. — Подобное лечится подобным, мой дорогой. Чтобы исцелиться тебе придётся встретиться со страхом лицом к лицу. И она — олицетворение. Так посмотри и убедись, что всё закончилось. Задай вопросы и будь готов к ответам. Потому что иначе твой страх поглотит твою личность. И то, как убийственно серьёзен в этот момент был Воланд немного остудило гнев Мастера. — Ладно, — произнёс он уже на русском и посмотрел на женщину за соседним столом. Она вовсе не выглядела олицетворением его страха и всех ужасов прошлого. Ростом метр с кепкой, с большими ярко-зелёными глазами и круглым лицом, она куда больше походила на вчерашнюю школьницу, нежели на врача, тем более психиатра. — Чудно! — одобрительно воскликнул иностранец и снова развернулся к доктору. Женщина теперь смотрела на них обоих чуть нахмурившись и явно не понимая, что только что произошло, — ох, не обращайте внимания, — отмахнулся он, — Мы не хотели смущать вас нашими разговорами, вот и перешли на ньемецкий. Вы не разговариваете на нём? Женщина пожала плечами и отрицательно покачала головой. Официант резво приносил им всем тарелки с вкусно пахнущей едой, и мужчинам пришлось немного развернуть столик, чтобы было удобнее общаться с их новой знакомой. Звали её Мила, работала она в больнице штатным психиатром, после окончания питерского же вуза. Ничего особенного в процессе беседы она про себя не рассказала, кроме разве что того, что специальность была горячо ею любима. Они немного поговорили об организации медицины, о диспансерах, о специальных клиниках и о вопросах добровольности. Любимая тема и возможность рассуждать оживили и расслабили женщину, так что она стала чаще улыбаться и шутить. Они дошли до колких и болезненных тем не сразу, хотя всё равно разговор вели в основном Воланд и Мила. Маргарита лишь изредко просила пояснить что-то отдельное, а Мастер так и вовсе в основном слушал и молчал. Но в какой-то момент его словно бы прорвало. Глаза затянулись болезненной пеленой и он будто бы задышал чаще. — И часто у вас…кто-то проходит принудительное лечение? — со скрипом спросил он, и тон выдавал стойкое отвращение к подобному слишком явно. — Да не особо, — пожала плечами Мила, — Это очень длинный путь. Нужно совершить какое-то уголовное преступление, затем пройти пару кругов ада расследования, потом судебно-психиатрическое освидетельствование, потом суд. Словом, это не особенно легко доказать невменяемость. Врачебные комиссии собираются, — она отхлебнула ещё глоток из своей чашки, уже с совершенно другим кофе, — Да и будем честны — стремятся посадить, а не отправить на лечение. Ну и потом, там преступления такие — убийства, изнасилования, поджог, грабёж иногда, — она передёрнула плечами, но на лице её не отразилось ни страха, ни каких-либо других сильных эмоций. Это всё было давно привычно и воспринималось не более чем просто фактами, о которых она поверхностно разговаривала с едва знакомыми людьми, явно давно не живущими в России, а может и не живущими вообще никогда, как Тео — мужчина с гетерохромией. И это, пожалуй, единственное, что в нём было гетеро. — Но бывает же, что людей ловят просто на улице, или в дом вламываются…– хмуро говорит Мастер. — Ну, если на улице ловят голого с ножом, я условно, конечно, то это другое. Это недобровольная госпитализация. И там тоже, на самом деле, нужно будет побегать, да и в суд сходить. Не факт, что суд разрешит лечить недобровольно, — она ухмыляется, — были прецеденты просто. На лицо мужчины находит тень ещё сильнее и его будто начинает колотить. Не от страха, а скорее от напряжения. — Кажется, вам не очень приятен этот разговор, — мягко замечает Мила, — мы можем поменять тему, — предлагает она. Мастер выдыхает. — Нет. Нет, простите, я просто представил себе в голове несколько сценариев. Это последствия хорошего воображения. А…– он собирается с силами, — как сейчас лечат шизофрению? — удерживать зрительный контакт становится непосильной задачей и он чуть наклоняет голову вниз. Под столом одну его руку сжимает Марго, а другую, с силой, Воланд, поглаживая при этом тыл ладони большим пальцем. — Нейролептиками, — пожимает плечами доктор, теряя будто бы интерес к беседе. Или расстроившись, что своими рассказами напугала собеседника и заставила нервничать. Всё же, психиатрия была не для всех. — Это? — Таблетки. Инъекции иногда. — В шею? — робко спрашивает Мастер и этим вызывает бурю непонимания тут же. — Нет, — тревожно отвечает женщина на тон выше, — О, Дьявол, конечно нет. Вы это в фильме где-то увидели? Воланд ухмыляется этому ответу не столько из-за отрицания и содержания, сколько от упоминания себя самого. — Обычно льюди говорят «О Боже», или «Боже мой», — хмыкает он и смеётся. — Я в последнюю секунду заменила мат, так что…– её выражение лица теперь деланно-испуганное, — Я каждый день сталкиваюсь с последствиями того, как психиатрия показана в массовой культуре, — вздыхает Мила, — Будто мы нелюди и занимаемся пытками у себя в закрытых больницах. Но фактически, мы и условная кардиология не настолько сильно отличаемся. Таблетки, капельницы, обход, осмотр. И подавляющее большинство пациентов на всех отделениях у нас абсолютно добровольно лежат. Потому что им это нужно, вот и всё. И никаких таких ужасов у нас не происходит, мы же не в средневековье, а это не Бедлам. — А как же терапия током? — интересуется Мастер со странной и страшной улыбкой. Доктор вздыхает и хмурится. — В большинстве стран такая терапия запрещена. У нас — нет, но это не значит, что мы используем её каждый день. Там, где я работаю, врачи избегают электросудорожную терапию как чуму. Если её и делают, то одному-двум пациентам ну…в год. А где-то не делают вообще. Это страшная практика, это требует слишком много сил и подготовки и кучу разных врачей. Словом, это когда уже все препараты испробовали по несколько раз и ничего не помогло. Ну и, конечно, это не делается без согласия пациента. — Даже если он недееспособен? — промурлыкал Воланд с улыбкой. — Даже тогда, — она разозлённо выдохнула, на секунду прикрыла глаза с явным намерением взять себя в руки, — Простите, это больная тема. Нет, мы не бьём людей током потому что нам скучно или потому что мы грёбанные садисты. Мы подробно объясняем как это делается и что собой представляет каждому, и если он не соглашается, то пытаемся придумать как преодолеть резистентность к таблеткам ну…сотым способом, вот и всё. Мастер сгладывает вязкую слюну. Это совсем не то же самое, что было с ним. И женщина перед ним явно не лжёт. Она, безусловно, может не знать, что творится в других закрытых учреждениях, но то как ведёт себя она дарит некоторое облегчение. Будто камень с его души падает от того, что теперь издевательства над людьми стали вне рамок закона. Пока Мастер погружается в свои мысли и буквально чувствует, как медленно утекает его тревога за собственное существование и разум, Воланд продолжает беседу, каким-то нелепым образом сумев снова развеселить Милу. — …наш кот буквально безумен! Он может прыгать чуть не по стенам, я ручаюсь. Но он ласков с домашними, — внедряется в их разговор Марго, рассказывая о бегемоте и о том, как тот в один присест слопал всю пачку бекона этим утром. Конечно, о том, что запил он бекон бутылкой просекко, она не упоминает. — Сложилось впечатление, будто вы все вместе живёте, — задумчиво говорит Мила. — Так и есть, — кивает Воланд игриво, — а…что-то нье так? — Да нет. Просто вы сказали, у вас есть муж, — она несколько заминается, — ааа, — она переводит взгляд с Марго на Мастера, а затем снова на Воланда, — Что-то типо, шведской семьи? Как брак, но втроём? — Да, да, — резко соглашается Дьявол, — Именно так! Нье слишком привычный формат для отношений, м? — Личное дело каждого, — фыркает она, — Если всех такой формат устраивает, то почему нет? Не думаю, что посторонние имеют право судить. Позади них с резким мерзким звуком отодвигается стул, заставляя обратить на себя внимание мгновенно. Все оборачиваются, чтобы увидеть как кривится в отвращении рот рыжеволосого мужчины. — Мало того что педик, так ещё и блядушник развёл, — выплёвывает он, глядя на Воланда. — Как некультурно, — с милой улыбкой комментирует Дьявол, устремляя свой взгляд на человека. Ни официальный костюм, ни идеально завязанный синий шёлковый галстук не способны украсить перекошенное лицо мужчины. Даже густая и относительно длинная борода не скрывает его противного оскала. — Да что ты знаешь о культуре, пидор? — продолжает распаляться мужчина, вставая и возвышаясь теперь над всеми сидящими, весьма спокойно для подобной ситуации, людьми, — Что ты сюда приехал вообще? У нас нормальная стране, нечего гейропу свою тащить! Но крики эти ни на кого впечатления не произвели. Мила закатила глаза, Марго слабо нахмурилась и явно уже размышляла, как поквитаться с человеком, умудрившим оскорбить Дьявола, сам же Сатана и вовсе веселился, глядя на это представление. Илонов Валентин Семёнович, не кто-нибудь, а депутат, между тем продолжал гнать свою линию, беспокоя возгласами как посетителей заведения, так и работников. Маленькая девушка-администратор попыталась попросить его остыть. Однако не было ни мысли в голове депутата о том, чтобы замолчать и взглянуть на ещё одного мужчину, сидящего за столом. Однако ему бы стоило. И тогда, возможно, хоть и не факт, он смог бы выбраться живым и здоровым и прожить свою отвратительную, жалкую жизнь, покуда не помер бы от естественных причин. Но оскорбления в сторону Сатаны при его любовнике…эта была подпись на смертном приговоре. Скрипа стула на этот раз не заметил никто, потому как мужчина продолжал орать и брызгать слюной до тех пор, пока рядом с ним не оказался Мастер. Его природно-спокойные черты лица теперь были несколько искажены, а глаза, бывшие в обычном состоянии карими, по кромке радужки стали алыми. — Кто ты такой? — замогильным голосом спросил Мастер, не меняясь в лице, — какое право ты имеешь оскорблять других? Кто вложил в твою бесконечно пустую голову мысль, будто ты никогда не поплатишься за всё, что делаешь и говоришь? — Мастер делал шаг вперёд на каждый вопрос и тем самым заставил мужчину отступать. Рост писателя был куда больше чем у дипутата и теперь именно он был тем, кто смотрел сверху вниз. И смотрел он зло, обещая кары все, какие мог только придумать. Загнав человека, который уже давно прекратил говорить что-либо, в самый угол кофейни, он оскалился и наклонился над его ухом, чтобы теперь прошипеть: — Ты будешь гореть в аду вечность, я тебе это обещаю. И рядом не окажется никого, кто смог бы облегчить твои страдания, — теперь глаза Мастера целиком были алые и светящиеся, точно у кошки. И мужчина, прижатый к стене вздрогнул, сглотнул и попытался было отодвинуть руками, но руки от ужаса его совсем не слушались. Было что-то такое в мужчине напротив, что вызывало в Илонове стойкую веру в том, что слова его и обещания не просто сказаны, что их вес ещё обрушится на его голову с огромной высоты. Так же незаметно, как мужчина оказался рядом с депутатом, так же и исчез, открывая ему дорогу к выходу. Единственным желанием испуганного теперь было добраться поскорее до двери и выйти на свежий воздух, чтобы сделать вдох, потому как кислорода ему катастрофически не хватало. Сердце билось в ушах, и скорость его явно насчитывалась сотнями ударов в минуту. Депутат сделал один шаг, второй, и, к своему ужасу вновь увидел иностранца, чьё существование вызвало у него эмоциональный взрыв. Теперь перед ним был не просто человек — это был Дьявол. С мёртвым чёрным глазом, серьёзным, пугающим лицом и тенями под веками. На нём был костюм-тройка, красно-чёрный, а в руках он держал странную трость с набалдашником в виде головы Анубиса. И трость эта пугала ничуть не меньше слов второго красноглазого демона, стоящего теперь за спиной Сатаны и вольготно положившего свои руки тому на плечи. Никаких людей больше он не видел. Каждая клеточка тела наполнилась животным ужасом и так быстро как мог, депутат двинулся вперёд, проносясь через помещение и толкаясь всем телом в прозрачную дверь кофейни, распахивая с разбега. Холодный воздух бьёт ему в лицо, но не останавливает ни на секунду. И он идёт, два шага, три, а затем оборачивается и пятится спиной, теряя ориентацию в пространстве. Миг, столкновение, и свет для него меркнет навсегда. В кафе же все присутствующие отмирают. Администратор рассыпается в извинениях перед гостями, предлагая им оставить всё заказанное за счёт заведения и умоляя не писать отрицательные отзывы. Мила сидит и моргает, пытаясь осознать произошедшее. Какой-то мужик орёт, потом, кажется, писатель даёт ему отпор и тот ретируется быстро. Теодор же, на чью голову только что вылилось столько вербального дерьма и агрессии, расстроенным не выглядит. Напротив, он в восхищении и с нежной гордостью смотрит в сторону Мастера. И всё вроде хорошо, но голова как-то странно кружится. По всей вероятности, это из-за недосыпа, — решает в итоге женщина и кивает сама себе. Ей стоит побыстрее оказаться дома и лечь спать, суточная смена была на самом деле тяжёлой, а она и так уже задержалась в кофейне. Её трое новых знакомых прощаются с ней радушно, как со старым другом. Женщина даже обнимает её, и от этого объятия становится как-то тепло и спокойно на душе. Немец, Теодор, влыбается ей и рассыпается в благодарностях за разговор. И даже некогда хмурый и какой-то несчастный, мужчина, чьего имени она так и не узгала, смотрит на неё теперь менее затравленно. — Я подумаю обо всем, что вы говорили, — спокойно сообщает он, — Благодарю за ценные сведения и…я рад узнать, что психиатры больше не…не садисты. Она ничего не отвечает на это, потому что сказать нечего. Сил у неё осталось лишь на то, чтобы добраться домой и уснуть, а вечером, проснувшись, быть уверенной, что вся эта встреча лишь странный сон. Потому что, в самом деле, Сатана в Питере двадцать первого века? Она слишком часто перечитывала Булгакова!