В обратную сторону крутится магнитофон

Помещение заливала музыка. Звучание пианино отражалось от облупленных зеленоватых стен, таких неправильных и убогих для чего-то прекрасного. Теперь уж слишком неказистым под приятную мелодию казалось все здесь: грязный пол, осколки от пивных бутылок и просто невероятно большое количество сигаретных окурков. Пахнет табаком и потом. Черт один мог знать, откуда в закромах Кащея появилась грампластинка с записанным на неё симфоническим концертом, а спрашивать совершенно не хотелось. — Да блять, Вов, тебе будто ноги поломали, че это за шаг? — сам парень сидит на низкой лавочке и, словно педагог, комментирует каждое движение Адидаса. Начало мая. Осталось несколько недель до окончания школы, до последнего звонка. Совершеннолетие как-то слишком скоро и быстро ударило по голове, что Вова даже опомниться не успел. Экзамены остались где-то за спиной, зато прямо перед лицом — будущее, с которым абсолютно не знаешь, что делать. Суворов выпрямляется, задирая подбородок, и делает ещё несколько вальсовых шагов. — Все нахуй, хватит! — выкрикивает Кащей. он останавливает музыку и сам поднимается на ноги, — Тебя ни в одну балетную школу бы не приняли, танцор ансамбля «хромая нога». — Да я, вроде как, и не рассчитывал, — обиженно сопит вова, опуская руки. Мужчина подходит ближе, пиная туфлями вовину ногу так, чтобы она встала в нормальное положение, поправляет тому руки и очень недовольно говорит что-то себе под нос. Кащею сейчас около двадцати трех. Университет он бросил ещё на первом курсе после кончины своего отца, работает теперь где придется: то грузчиком таскает какие-то здоровые мешки, то занимается инвентаризацией складов, хотя чаще свой досуг проводит в качалке, при делах уличных, а на отсутствие финансов почти никогда не жалуется. — Руки не опускай, ты че обезьянка в цирке? — Неудобно без партнерши, — скулит Адидас, недовольно хмурясь. — Откуда я знаю, куда идти и где ей че там держать? — Вот что бы ты без меня делал, ущербный? Внезапно Кащей берет парня за руку. Встав рядом с тем укладывает вовину ладонь на талию, а свою — тому на плечо. Несколько секунд Адидас смотрит на того круглыми глазами, как олень в свете фар. Даже не двигается. А затем краснеет, отводя взгляд в пол. — Голову держите, синьор помидор, или даже перед бабой своей будешь как первоклассник? — ядовито как-то усмехается Кащей, делая ещё половину шага вперед. — …Ты дверь закрыл? — Я индивидуальное хореографическое занятие провожу, а не за член тебя трогаю. А музыка снова играет. В такт под подошвой кроссовок хрустят куски штукатурки. Вова думает, что это, возможно, куда лучше дискотек под «Браво» и медляков под «Аквариум», а Кащей в свою очередь не думает вообще. Смотрит в глаза напротив и все мысли из головы будто выдувает теплым майским ветром. И нет уже вокруг ни надоевшей симфонии, ни спортивного зала, ни уж тем более людей за его пределами. Зато Вовка, хмурящийся от сосредоточенности, вполне себе есть. Пройдет месяц, второй, а затем и год, и несколько лет, а он все останется таким же. Если теплый майский ветер не принесет вместе с собой перемены. Проигрыватель начинает шипеть, когда пластинка заканчивается, и Адидас уже готов отступить на несколько шагов, смочить горло водой из чайника, перекурить в конечном счете, но Кащей не отпускает, притягивает к себе и держит крепко-крепко, носом уткнувшись в чужую шею, наполняя запахом Вовы легкие. А тот молчит. Слова долго не может подобрать, даже сделать что-то не решается. Врезать по-хорошему нужно, по-пацански, как всегда было, но… в этом моменте остаться хочется. С заткнувшимся наконец Никитой, который звуков не издает только когда сорокоградусную воду лакает. С ним любым, на самом деле. Потому что Вове понравилось, блеснувшеев чужих глазах что-то недоброе после новости, как Адидас какую-то там Катьку-соседку-по-парте пригласил на белый танец. Будто подтвердил для себя какое-то сокровенное, терзающее. — А меня бы пригласил, а, Вован? Ну, будь я девкой, — Кащей, не встретившись с протестами на свои действия, видимо, осмелел. — Под Шопена мне ноги бы все отдавил. — Ты был бы не очень красивой девкой, — хохочет ровно до того момента, пока его не бьют по ребрам. Ещё по-божески бьют, на самом деле, за такой-то базар. — Пизже твоей этой Катьки. У меня и так буфера побольше еёных будут. Ну так че? — Я бы тебя и на медляк в ДК позвал. Даже необязательно девушкой для этого быть. — Чтобы потом крошки зубов с асфальта собирать, во придумал, — улыбается Никита, удовлетворившись ответом. — Не, ходить и на скорлупу любоваться я и так могу. — Не жалуйся тогда. Адидас перемещает свои руки на кащеевскую спину, ведет вдоль позвоночника. Назад путь закрылся ещё когда он не ударил в первые секунды. Теперь уже все, некуда деваться. От самого себя некуда. Несколько дней назад где-то между четвертым и пятым уроком женщина в прямоугольных очках объявила, что на выпускном нужно будет танцевать вальс, и первым человеком, образ которого всплыл в голове, была не Катя.