Черѣзъ мытарства

      Какузу с вызовом шагнул навстречу сидящему сгорбленному помещику и твёрдо ответил: — Не боюсь. Суровое лицо Кузьмы Тимофеевича слегка искривилось в усмешке, а голос даже как-то жизнью и азартом наполнился. Приятно всё же видеть не молчаливую и дрожащую челядь, а кого-то столь самоуверенного. Таких очень весело «с небес на землю» спускать. — Ну садись. Вещай, раз пришёл. — Он отодвинул ловким жестом второй стул, приглашая собеседника сесть. Какузу приглашение принял. Всё осторожничал. — Я внимательно слушаю. — За последние пару дней уж больно много всего случилось. — начал казначей издалека. — Вопросов всё больше и больше, а ответов никто дать не может. Может, ты объяснишь, какого хрена тут происходит? Кузьма оставил перо в чернильнице, сцепил смуглые сильные пальцы в замок и плечами вперёд подался, глядя сурово, из-подлобья. Рассердил его сейчас этот наглец: — Во-первых, тебе обращаться на «ты» ко мне не дозволяли. Будь любезен впредь «вы» употреблять. Во-вторых, следи за языком и корректнее выражайся. — Секунды три над столиком висела тишина, но сам воздух натянулся между ними, как струна. Молчаливая дуэль была прервана вновь возобновившейся деятельностью барина. — Понимаю я тебя, соколик. Хорошо понимаю. Потому отвечу. Книгу видишь? — Вижу. — пробасил Какузу, покосившись на лежащую на краю стола толстую книгу в твёрдом переплёте. — Это твой мир. Он один. Для тебя. Для меня — один из многих. — пояснил собеседник, кивнув на резной книжный шкаф. — А мы в них — странички. Я из этой книги, ты — из той. Выдерни нас, не вчитываясь, и отличий не найдёшь... А мы всё же разные...       Помещик вздохнул и встал из-за стола, прохаживаясь задумчиво и тяжело по кабинету. Стучали стальные каблуки сапог, и, казалось, дом пошатывался. Нападали на него временами тяжкие воспоминания о былом. Как сейчас, например. Больно вот так резко и внезапно терять всё. Сначала брыкаешься, никого не подпускаешь, а потом смиряешься. Он смирился и осознал в одночасье, что нечего ему о былом скучать, нет в вечной борьбе, из которой его мир состоял, ничего хорошего. Нет ничего хорошего и в деньгах. Их у него много, но какой в них смысл, когда каждый тебя сторонится? Если уж там продавец улыбается лицемерно и стремится лишь продать, то здесь он ощутил то, что на деньгах свет клином не сошёлся, особенно ярко. — Ну не тяните же. — поторопил Какузу. Кузьма фыркнул недовольно, но пояснения продолжил: — Так я и говорю. Вырвали нас с тобой. Как страницы... Такое бывает иногда. Навь вообще странная... — Навь? — Чернота. Ты был там. — Какузу сглотнул и поёжился незаметно. Он уверенно кивнул, хотя кадык предательски дрогнул. — Туда многие попадают. Так бы и зачах ты там, да только «страничку» вклеили. В другую книгу, но всё же... — А это место? Странное оно. Оно как будто... — Перемешало всё? Да. Потому что так и есть. — Откуда оно вообще взялось? — начинал уже сердиться Какузу. Кузьма усмехнулся, но как-то по-доброму. Как взрослый посмеивается беззлобно над забавной выходкой ребёнка. — Это долгая история. Был пустой мир, нашли его такие же, как ты и я, и всё по-своему сделали. — И это явно не шиноби. — Не шиноби. Ты другая была. Не наша. На чужом языке говорила. Статная, неожиданная женщина. Царицею назвалась. Всё по-своему отстраивать стала здесь. Сперва крепости деревянные, потом и каменные... — Уж не богиня ли своими руками всё заново возводить? Да и заняться ей что ли нечем было? — Нет, не богиня. Человек она. С ней свита была, и другие люди сюда попадать позже стали. Страшное было время, смутное. Не привыкли люди к новой жизни с нуля. Раскололись. А царица та всё по-своему, по-знакомому делала. И людей учила. Таких, как мы с тобой. Многие шиноби сюда попадали. Вот результат, имеем, что имеем... Голос его сделался певучим, тихим, слегка хрипящим, как будто сказку он рассказывал. Сказку прервал мальчишеский голосок: — Я все книжки посчитал!       В кабинет без стука влетел длинноволосый, лохматый смуглый мальчишка с измученным лицом. Задание ему дали нелёгкое — все книги в усадьбе посчитать, чтоб не мешал. Он мальчик исполнительный, старших слушался, потому исправно выполнил задание. Какуу второму двойнику на квадратный метр не удивился даже. Только с Кузьмой Тимофеевичем переглянулся, и оба они вздохнули тяжело. Суровое угловатое лицо помещика сгладилось, и он изрёк: — Иди-ка ты, Ларчик, деревья в саду теперь считай. Ничего парнишки не сказал, а также ветром умчался исполнять новое поручение. — Бандит. — На выдохе сказал Кузьма и снова обратился к Какузу. — Работать иди. Солнце ещё высоко. Узнал ты, что хотел. При других обстоятельствах я бы на конюшню тебя за дерзость отправил. Но смилуюсь. Добрый я сегодня. — Задаром работать? Нет уж, увольте. — Какузу скрестил руки на груди. Снова взыграла в нём жажда наживы — такое привычное чувство. — Без предоплаты не работаю.       Помрачнело лицо Анисина, страшным стало, тёмным, а фигура его сгорбленная нависла тучей над Какузу. Тот и внимания не обратил на то, какой же он огромный. Теперь он чувствовал себя непозволительно жалким и маленьким под прицелом этих сверкающих звериных глаз. В самом деле, на медведя смахивал. Казалось, вот разогнётся и головой потолок проломит. — Я и передумать могу. — громыхнул он. — Командовать я тебе тут не дам. Вон отсюда, а не то налог вдвойне взыщу, и никто мне ничего не сделает... Не доводи до греха. — Понял, не горячитесь. — голос Какузу, к счастью, не дрогнул, хотя всякое желание спорить с исполином пропало.       Как его отпустили, так он сразу и выскользнул из кабинета. Только на улице под палящим солнцем он выдохнул.