***
Утром она проснулась уже в землянке Патрикеевны. Она женщина мягкая, несмотря на довольно неординарную внешность. Она накормила Конан и выдала новую одежду, аргументируя это тем, что "негоже в таком виде к барыне на поклон идти". Про привычный свободный плащ Конан могла забыть, но, справедливости ради, льняная рубашка, синий сарафан и сапожки ей понравились. На вопрос, откуда у неё это богачество "лисья черепушка" только пожала плечами, но в тёмных глазницах сверкнули хитрые огоньки. Странная она, но добрая... К барыне на поклон Конан шла нервничая. Явилась она в усадьбу и встала как вкопанная в просторной комнате. В кресле вальяжно развалилась уже знакомая суровая дама. Катерина Тимофеевна Хрущёва была женщиной властной и невероятно огромной по сравнению с Конан. Издалека это ощущалось совсем по-другому, но вот когда она поднялась с мягкого кресла и подошла к Конан, возвышаясь как величественная гора, у единственной женщины в Акацуки затряслись колени. Одета она была просто, но всё же лучше, чем большинство людей на улице и в глаза ей сразу же бросился чёрный платок на её плечах с пёстрой вышивкой. Одета она была в лёгкое тёмное платье, которое несмотря на очевидную дешевизну, смотрелось на ней изящно и приятно. Это даже восхищало в какой-то степени. Как могут так контрастировать это не самое привлекательное угловатое лицо, тем не менее так похожее на Конан, и эти грубые руки с этим величием и изящностью и при этом смотреться так органично? Конан и побаивалась гнева этой дамы и восхищалась. Сколько она себя помнила, она всегда была серой мышкой и всё молчала больше, пока её друзья вершили великие дела, а вот Катерина Тимофеевна была далеко не такой. Она и сама была горазда вершить что-то великое. Казалось, она и горы свернуть могла, но не хотела. И веяло от неё чем-то диковатым. Над Конан Хрущёва сжалилась, что для неё несвойственно. Она обычно скорая на расправу, когда дело до того доходит, а сейчас... Конан казалась ей такой неважной, как впрочем и все Акацуки, что ей стало её даже жалко. Замучалась она быть серой мышкой. Работу Катерина дала несложную: – Поди к колодцу и воды принеси. Ведра четыре хватит. Потом на кухню иди и помоги Акулине. Как закончишь – бери корзину с бельём и к реке иди. Постираешь и можешь быть свободна. Вопросы будут – опять же к Акулине. Или Лиля, может, подскажет чего. – говор у неё был не дворянский. Приземлённый и простой. Говорила она чётко, несколько резко, но по делу. Конан ни слова не проронила. Только когда ей на плечо опустилась рука Патрикеевны она склонила спину в поклоне и выдавила: – Будет сделано, Катерина Тимофеевна. Конан почти никогда не работала. Вернее жизнь шиноби для неё была по сути своей работой во время которой она всегда была в опасности, но вот в плане бытовой деятельности она была не так хорошо подкована. Обычно убирались и готовили есть другие, а она... Она "Ангел", что не должен морать свои руки. Воспоминания о тяжком труде остались в детстве и пробудились вновь. Донести тяжёлые вёдра воды для неё уже было задачей непосильной. Нежные руки немели под тяжестью жестяных посудин и через каждые несколько шагов ей приходилось останавливаться, но глядя на неустанно снующих туда-сюда женщин с вёдрами, ещё более тяжёлыми чем у неё, Конан становилось стыдно. С горем пополам с первым заданием она справилась, а после и побежала на кухню. Акулина это не очень красивая женщина в теле, но улыбка у неё было обаятельная. А голос у неё был зычный и громкий. Руки красные, волосы чёрные и брови густые. Она в доме была Чёрной кухаркой, обед готовила для дворни. Конан она не стала гонять, увидев как трясутся её руки с непривычки. Велела картофель чистить и печь затопить, а сама лихо носилась со всем остальным. На кухне было жарко от чего лицо у Конан распалилось и волосы слиплись от пота, но отдыхать нельзя. – Приказчик заругает, деточка. – прогремела Акулина. – Чёрт он, самый настоящий. Ещё барыне доложит, так уж она тебя жалеть не станет. Единожды сжалилась, а больше не будет. От Акулины Конан много чего узнала ибо воспоминания минувшего вечера для неё были расплывчаты. Её выторговали. Как скотину. Как рабыню. Планы её встретиться с боевыми товарищами тут же полетели коту под хвост стоило Акулине назвать примерную цену (от приказчика узнала). Теперь она была в полном распоряжении у Хрущёвой, и даже если она помыслит о побеге мало не покажется.***
Теперь же Конан сидела после тяжёлого трудового дня за прялкой и размышляла, пока в другом углу хозяйничала Патрикеевна, и в темноте едва угадывались очертания лисьего черепа. Она перебирала травы, что сегодня собрала и никакого дела ей не было ни до чего. Много чего Конан сегодня увидела, о многом узнала, но разум её вместо вечерней меланхолии распалился ужасом осознания. Она чувствовала это ещё с зала суда, но только сейчас ужас прорвался сквозь стенки тупого непонимания и охватил сознание девушки. Картинка сложилась в тот момент когда она увидела аристократов, состоящих частично из дыма, когда сурово ответила ей помолодевшая версия Нагато, когда она взглянула в глаза Катерине Тимофеевне, когда Патрикеевна положила ей руку на плечо. Эмоции метались в голове Конан, меняясь с ужаса на гнев, с облегчения на тревогу. Гнев её был оправдан. Ещё никогда она не думала об организации и в частности о Пейне в таком ключе... Как о клинических дебилах, которые не видят дальше своего носа. Всё же было так очевидно, так почему же только Конан это поняла?! Почему только конан заметила?! Кисаме был человеком, как это не парадоксально. При всём своём внешнем уродстве и схожести с Акулами. Дейдара был человеком, Сасори, Какузу... Многие люди в их мире обладали некоторыми биологическими особенностями, тем не менее являлись людьми, а в зале суда, в землянке, в доме Хрущёвой она явственно ощутило нечто иное. Как бы мозг её не отрицал, как бы не пытался объяснить это "особой аурой" и "биологическими особенностями", что в случае тех аристократов было ещё более глупо, она внезапно поняла. Мысль отпечаталась у неё в голове. Там, в зале суда, кроме них не было ни одного человека.