Тигрёнок

«Сзади ещё кто-то был» — запоздалое понимание — последнее, что проносится в угасающем сознании. Дальше мозг лишь отстранённо фиксирует, как ему не дают упасть на асфальт, ловят за талию, прижимая к чужому телу. — Сладких снов, кукла. А сны и правда сладкие — до одури знакомый запах мускуса и дорогого парфюма, приторный до невозможности, до собравшейся во рту слюны. Знакомые объятия — крепкие, тесные, настолько жадные, словно он- это чья-то любимая игрушка, оторвать которую можно только с руками. Знакомые прикосновения — бесстыжие, лезущие всюду, вплоть до нижнего белья. Знакомые поцелуи — не прекращающиеся, перемежающиеся укусами, с быстрыми и горячими, гладкими и влажными движениями языка, вылизывающими каждый миллиметр рта. Из-за этих поцелуев становится невозможно дышать, но Ло все равно не отпускают, не позволяют отодвинуться. [тихий звон] Конечности потеряли свободу — они скованы и стянуты меж собой, — запястье к запястью, щиколотка к щиколотке, — холодными широкими металлическими кольцами, скорее всего наручниками. — Тебе хорошо спится, хороший мой? — чужое дыхание, облачённое в слова, щекочет ушную раковину, ложится мелкими поцелуями вдоль линии шеи, но пока что не минует ворота рубашки. — … скоро станет ещё лучше. Мерное покачивание, едва ощутимое на фоне чужих касаний и объятий, вдруг прекращается — машина в которой Лололошку везут останавливается и его поднимают на руки, бережно прижимая к слишком широкой груди. Роман за эти годы может и не сравнялся с =^®|÷℅©= по росту и развороту плеч, но явно уже не щуплый подросток. В его руках ощущается сила, которой там никогда раньше не было. Лололошка и сам изменился за проведённые вдали от создателя годы, но он не любит смотреть в зеркало и фиксировать изменения, а постоянная депрессия и проблемы с желудком, мучавшие его со времён университета не позволяют набрать достаточную мышечную массу. Рома тоже это отмечает. — Слишком лёгкий. Чем ты питаешься? Почему =®™¢{[ не заставляет тебя нормально есть? Или он полностью переключился на новую персону, оттого ты так исхудал? В тихом и мягком тоне, за которым прячутся странные, чужие эмоции, проскальзывает злость. Кукле кажется, он медленно всплывает с того дна, на которое угодил от мощного удара током прямо в нервный узел на спине… но тело все ещё не подчиняется, даже глаз не открыть. Лишь слушать голос Создателя, да ощущать, как он опускает его на вертикальную поверхность, слышать, как звенит металл на щиколотках и запястьях. Наручники… не самое лучшее средство для удержания. Хотя бы потому что они могут пережать сосуды на руках и оставить серьёзную травму. Краем сознания Лололошка отмечает, что ему не стоит лишний раз дёргаться. — Лололошка… Фильченков… — кончики чужих пальцев прикасаются к губам, — мозолистые и крепкие, — беспрепятственно проникая глубже, стоит лишь легонько надавить. Рома очерчивает кромку зубов, чуть надавливает, раскрывая челюсти, лезет дальше — чтобы коснуться языка и мягко его погладить. По телу Создателя явно проходит дрожь — Ло ощущает подрагивание чужих пальцев у себя во рту, когда Роман не может сдержаться. [глубже] На миг, сильнее залезая в чужой рот, Роман сжимает язык куклы меж пальцев, потирая между ними, нащупывая штангу пирсинга и играя с ней. Герой ощущает, как из его не зарытого рта, по его же лицу, течёт слюна, но даже сглотнуть не может. Инстинктивно делает глотательный рефлекс, но Создатель придерживает чужой язык, мстительно тянет на себя за украшение, вставленное по центру. Теперь в рот Лоши погружаются уже не два, а все четыре пальца, за вычетом большого, лезут в глотку, надавливая на корень языка, вызывая рвотный рефлекс и вынуждая давиться, потому что совсем не собираются покидать глотку куклы, когда начинаются первые спазмы. Лололошка задыхается и, невольно, но наконец берет контроль над собой, с трудом раскрывая глаза, откуда сразу же начинают неконтролируемо-рефлекторно литься слезы. Прямо перед лицом героя — уже не спрятанные за очками, яркие и льдисто-холодные глаза. Фильченков не убирает пальцы, не даёт отодвинуться, лишь внимательно, — с не скрываемым удовольствием, — смотрит как созданый давится, как его тело выворачивает от спазмов… пока резко не переворачивает его на бок и того судорожно тошнит прямо на пол — слизь, слюна, желчь… он ничего не ел с самого утра. — Какой же ты милый, — все то время, что Ло не может подавить спазмы, пока его желудок выворачивает наизнанку, а по лицу потоком льются слезы, Создатель мягко придерживает длинные волосы своего создания, не давая их запачкать, почти с маниакальным удовольствием перебирая пальцами длинные шёлковые пряди. — Не волнуйся, я уберу. [сжатие] [боль] Намотав волосы куклы на кулак, Фильченков вздёргивает Ло вверх, — ближе к себе, — и утирает испачканные губы белоснежным платком с вышитой в уголке монограммой «R.F.» — чтобы затем приложить этот же платок к своим собственным губам, в подобии не прямого поцелуя. Пальцы, удерживающие созданого, наконец разжимаются и кукла падает обратно на постель, сворачиваясь в позу эмбриона, пережидая болезненное ощущение в гортани и в желудке. Да, он плохо питался из-за депрессии, но это не отменяло таких болезненных последствий как гастрит и язва желудка, из-за которых Лололошка какое-то время даже лежал в больнице. Фильченков же тем временем скинул с плеч рубашку, оставаясь в нижней белой майке. Рубашкой он с пола и вытер, без малейшего сомнения или колебания избавляясь от дорогой шмотки, стоившей в бутике не менее пяти сотен баксов. — Воды? Он и спрашивал, и утверждал, выкидывая испорченную ткань в корзину, а потом направляясь в соседнюю комнату — помыть руки, да набрать чистой воды из фильтра в сверкающий бокал. За этот короткий миг передышки Лололошка успел отдышаться и даже слабо повертеть головой по сторонам, приподнявшись над постелью на скованных руках. Обстановка незнакомая, отчасти дорого-безликая, за окном — деревья-деревья-деревья. Похоже на какой-то дорогущий отель за городом… — Смотри только на меня, солнышко, — из-за шума в голове у Ло, Роман подошёл совершенно незаметно, снова хватая Лололошку за волосы, заставляя запрокинуть голову и приставляя к его губам бокал с водой. — Пей, — в чужом голосе было столько опасной, практически сумасшедшей ласки, что Ло не посмел не подчиниться. — Хороший мальчик, — маниакальные искры не исчезли, но чуть затухли, а пальцы в волосах куклы начали разжиматься. Обратно на постель свою жертву Рома опустил почти бережно. — Пожалуйста, не раздражай меня. Я ведь могу не сдержаться и тогда придётся везти тебя к врачу, а мы ведь всего лишь хотим показать ®℅^¢^=^ красивую картинку, правда? — … ты свихнулся, Создатель. Это совсем не вопрос, это хриплое вымученное утверждение. Созданому страшно дышать под взглядом незнакомца, глядящего на него сквозь бывшие когда-то столь любимыми голубые глаза. — Не буду отрицать. Невозможность получить тебя свела меня с ума. Рома со вздохом снимает итак сползшие на кончик носа очки, чтобы отложить их на прикроватную тумбочку. «Почему ты постоянно носишь их?» — Что ты собираешься делать? Из-за наручников Лололошка скован в движениях, но он все равно старается максимально отодвинуться дальше, к изголовью постели. В голове слабо брезжат воспоминания о чужих словах, сказанных в машине, но ему слишком страшно задумываться о том, что с ним может сделать вот такой, свихнувшийся, Роман Фильченков. — У меня есть два варианта — накачать тебя наркотой и трахнуть… или просто трахнуть. Если ты не будешь сопротивляться. Если пообещаешь быть действительно хорошим мальчиком, солнышко. А я постараюсь не порвать тебя на кусочки к тому моменту, когда нас найдёт ®℅°¢=¢. — Ты… специально так в открытую меня похитил? — Ты очень догадлив, солнышко, — Роман почти мурлыкает, как огромный белый кот забираясь на постель и перехватывая за цепь наручники на его ногах, чтобы подтянуть Ло ближе, чтобы оставить без опоры, в позе жертвы с открытым горлом прямо под собой. — Давай, скажи мне, что будешь себя хорошо вести. Я не хочу накачивать тебя всякой дрянью. Мне дороги все твои реакции, особенно после тех лет, когда я был лишён возможности их лицезреть. Хочу заново узнать, как ты стонешь, увидеть, как ты краснеешь, почувствовать, как ты меня сжимаешь. Неужели я прошу о столь многом, солнышко? В последний миг глаза Романа вспыхивают, и он с рычанием впивается зубами в глотку Лололошки, будто желая выкусить ему гортань, будто желая наказать… За что? Он может назвать сотню причин и в каждой из них он действительно виноват сам. [больно] [всхлип] Из глаз текут слезы… но Лололошка невольно выгибается, сам позволяя чужим зубам фактически вгрызться в горло. Роман резко отстраняется в самый последний момент, когда по смуглой коже куклы уже течёт кровь, а от зубов самого Создателя во все стороны расползаются страшнейшие синяки. — Фильченков… — на миг в лице психа, нависшего над ним, мелькают знакомые черты, а в его голосе слышится не менее знакомая паника, накрывавшая Романа каждый раз, когда он считал, что хватил лишку — слишком сильно, уже совсем не смешно, оскорбил, или засадил свой член слишком глубоко, так что у Ло появлялись крохотные разрывы. — … до чего же ты меня довёл. Его рука замирает над шеей куклы, так и не осмелившись прикоснуться. — Я никогда не желал причинять тебе боль. Я всегда тебя любил… и до сих пор люблю. До безумия. Сугуру. Подрагивающие пальцы резко сжимаются в кулак. — Скажи, что сожалеешь. Скажи, что тебе жаль! Блядь, не давай ты мне поводов тебя изнасиловать! Потому что я именно это сейчас и сделаю! — крик Ромы обрывается, взгляд вспыхивает. — На самом деле я в любом случае тебя трахну. Что бы ты ни сказал, что бы ты ни сделал. Если это единственный способ забрать тебя у ®==®°°$℅, то пускай будет так. Не дожидаясь ответа, Создатель берётся за полы чужой рубашки и дёргает с такой силой, что мелкие пуговицы брызжут во все стороны, с тихим стуком раскатываясь по полу комнаты. А потом Роман замирает, тупо глядя на изрезанную, исполосованную шрамами и ожогами кожу на животе. Они все старые, уже побелевшие и отболевшие. Просто рубцовая ткань, веха на пути прошлого. — … они не болят, Создатель. Почему-то у Ло нет сил бояться. Весь его страх вытекает, как вода из продырявленного ведра. — Потрогай, если хочешь. Создатель на миг прикрывает глаза — то ли от такого предложения, то ли от тона, которым оно сказано — мягкого, тихого, доверчивого. — Когда ты начинал себя резать, я всегда отбирал лезвия. И я никогда не мог понять почему. Неужели со мной было так плохо? Неужели тебе не хотелось, чтобы о тебе кто-то заботился? [… неужели это все ты сам с собой сотворил?] — У меня есть и на внутренних сторонах бёдер, и на руках. Но эти шрамы для того, чтобы не сойти с ума так, как сошёл ты. Теперь и Лололошка прикрывает глаза. — Убери наручники с ног. Я не буду пытаться сбежать… обещаю.