Увидимся в Аду

      Ему было очень интересно, из какой задницы он, по мнению заболевшего, должен был достать ингредиенты для его прихоти. Он перерыл всю кухню, но не нашел ни масла, ни меда. Бутылки для молока, простоявшие всю ночь и полдня на улице, были все так же пусты и нетронуты.       Вокс собирался спросить про ближайший магазин и взять деньги на продукты, но Аластор к его приходу провалился в сон. Видимо, лихорадка начинала набирать обороты, и изнуренное тело сопротивляться больше не могло.       Задернув шторы, он бросил на спящего раздраженный взгляд. Столько лет он мечтал увидеть эту душу в подобном плачевном состоянии, а, когда желание исполнилось, то вышло так, что ему выпала «удача» из этого состояния того выводить.       Продуктов нет, денег нет, город он не знает — положение шикарнее некуда. Выходит, оставалось только надеяться на добрососедские отношения Аластора.       Как оказалось, в этом тот знатно преуспел. — Что? Аластор приболел? — взволнованно воскликнула пожилая женщина из соседней квартиры. — Бедный мальчик! А еще вчера был таким веселым и здоровым. — Да, ночью простыл, — с печальным вздохом Вокс вошел и остановился в проеме коридора. — Весь день от него не отхожу, а улучшений нет. Подумал подогреть ему молока, но сегодня бутылей не привезли. — Ох, мистер Гиббонс снова за свое, — возмущено прокудахтала женщина, копошась на кухне. — Как развелся с женой, так совсем забыл о своих обязанностях. То приносит испорченное молоко, то не доливает, а сейчас вовсе устроил себе выходной! Помяните мое слово, юноша, у него отберут лицензию.       Вокс вспомнил про инцидент с прокисшим молоком и неохотно понял, что это была вина молочника, а не ребяческая месть. — Вот, дорогой, возьми. Оно свежее, мне сестра из деревни утром привезла, — сказала соседка и впихнула ему две доверху наполненные бутылки в вязанной сумке. — Ее дочь тоже здесь, она медсестра. Сегодня попрошу ее зайти к вам. — Благодарю, мадам, — Вокс вежливо улыбнулся, подзабыв за жизнь в Аду подобное проявление доброжелательности без подхалимства, скрытых мотивов или банального страха. Казалось, что у него сейчас потребуют деньги, накинут проценты или возьмут на крючок, но ничего подобного не произошло. — В таком случае, я пойду. — Погоди-ка! — окликнули его у дверей.       «Так и знал, — усмехнулся он, оборачиваясь. — Дешевые рекламы крутят только во время экстренных новостей» — Тебе еще масло понадобится. Сходи к мадам Уайт, она живет слева от вас. Но у нее муж сейчас на службе, так что, возможно, уже ушла в церковь.       Он машинально кивнул и закрыл за собой дверь. Ему было неизвестно, сколько времени Аластор обольщал эту старушенцию, что она так расщедрилась, но какая разница? Если она потом решится заделаться коллектором, это уже будет не его проблема.       У другой соседки ситуация была примерно такой же. Вздохи, аханья и прочие сетования: как же так? Всеми горячолюбимый Аластор заболел! Трагедия вселенского масштаба, от которой блевать тянуло.       Вокс фыркнул, когда к банке с маслом ему подложили еще какую-то с янтарной жидкостью. — Облепиховое масло. C'est très utile, monsieur! — пояснила дамочка с жуткими язвами у носа и губ. — Его нужно втирать в грудь или делать компресс. — Спасибо, я это учту, — бездумно протянул Вокс, стараясь глядеть в сторону. Ему итак было морально непросто видеть человеческие лица, а тут еще экземпляр с уродливыми высыпаниями. Хотя женщина, если закрыть глаза (или выколоть), была довольно приятна и очень добродушна. — У меня, к сожалению, нет меда. Но у хозяйки квартиры, Джаки, есть. Она наверху. Только… эм, не бойтесь повышать тон.       Она неловко улыбнулась, а Вокс только через несколько минут понял смысл сказанного.

***

— Что ты сказал?! — Я говорю, мне нужен мед для Вашего соседа, Аластора! — Вокс переходил уже на хриплый крик, нагнувшись над дряхлой дамой — такой морщинистой и скукоженой, что вполне мог перепутать ее с одним из многочисленных чучел, висевших на стене. — Пастора?! — переспросила она прокуренным голосом. — Скажи этому пастору, чтобы он, наконец, оплатил чертову аренду! — Я говорю, Аластор приболел! Ему необходим мед!       Его горло чудовищно саднило, будто разрывалось по швам. А старуха блеклыми глазами смотрела на голову енота и обращалась почему-то к нему. — Лед?! На кой ему лед, если он болен? Ты его убить хочешь, что ли? — Представь себе, сука глухая, да, — он сказал это злобным, тихим шипением, а после снова закричал. — Мед! Нужен мед! — Мед?! Ну так возьми на полке? — закаркала хозяйка и ткнула тростью в сторону серванта, едва не задев увернувшегося мужчину. — А где Мейсон? Почему он не пришел и не принес беличью тушу?! — А мне, блять, откуда знать? — гневно плевался он ядом, доставая добытую потом и кровью банку меда. — Как я, черт возьми, ненавижу людей.       Был бы он дома, то спокойно мог нашинковать или забить электричеством тех, кто действовал ему на нервы (вдали от репортеров, разумеется). Хотя до этого бы просто не дошло: каждый знал, как себя при нем вести. А сейчас он запихивал банку в сумку и трижды выкрикнул, что черт знает, где этот гребаный Мейсон.       «И почему живые такие… сложные?» — размышлял он, возвращаясь обратно в квартиру.       За годы работы на телевидении он не имел сложностей быстро и эффективно менять маски, подстраиваясь под тренды и ситуации. Однако давно не срывал их с других: в Аду все поголовно подлецы и мрази, поэтому не составляло труда распознавать гнилые намерения. А здесь ты должен был прилагать усилия, чтобы догадаться, который из собеседников будет стоять у Жемчужных ворот, а кто, возможно, станет его подчиненным в ВоксТек.       Продукты со звяканьем были опущены на стол. Вокс закатал рукава и вскипятил молоко, добавляя в него мед, масло, и, ненавидя себя, убрал образовавшуюся от кипячения пену.       Мутную консистенцию он для начала налил себе на пробу. Горячий напиток, действительно, согревал горло, но за такие муки, по мнению мужчины, оно должно было научить его летать как минимум. — Хотя какая разница? Лишь бы этому улыбчивому фрику помогло, — напомнил он себе и со стаканом, банкой облепихового масла поднялся наверх.       Аластор все еще спал: его тщедушное тельце было укрыто и совсем не двигалось. Если бы не пылающие щеки, Вокс бы подумал, что перед ним лежал труп. Но, дотронувшись до тонкой, мокрой шеи, он убедился, что тот был жив.       «Жив, — с ненавистью проговорил про себя он, пристраивая четыре пальца по одну сторону, а большой — по другую. — Слабый, жалкий, беспомощный, но, черт возьми, живой»       Он клацнул зубами, нахмурился и наклонился; прожигающий гневом взгляд был прикован к безмятежному, непозволительно спокойному лицу. Длинные ресницы мелко дрожали; гладкая кожа поблескивала в полумраке комнаты, освещенной проникающими лучами закатного солнца; сквозь нее по вискам змеились светло-голубые вены, прячась в вихре бронзовых волос. Забавно, что, несмотря на их человечность, Вокс, к своему неудовольствию, находил эти черты весьма соблазнительными.       Но они и в сравнении не шли с губами: мягкими, расслабленными, не изогнутыми в бессмысленную улыбку. Разумеется, люди не могут улыбаться подолгу во сне. А перед ним лежал никто иной, как человек — с сердцебиением, разливающимся теплом (хотя на данный момент жаром), со слабо вздымающейся грудью.       Его дыхание было горячим, немного тяжелым и обжигало как и без того разгоряченную кожу, так и ноющее от ярости сердце.       «Давай же, прерви это поганое дыхание, — увещевал себя Вокс, чувствуя напряжение в пальцах. — Вырви из него душу»       Импульс прошелся от груди вверх по плечу, спустился к локтевому изгибу и после предплечья задержался в заледеневших пальцах. Те дрогнули и, будто исполняя тягостный приказ, начали вынуждено сжиматься.       «Он давно мертв»       «Ему сейчас плохо, ты только окажешь услугу»       «Уж тебя бы он точно придушил, не раздумывая»       Чужие веки слабо приоткрылись, освобождая заволоченный сонным туманом блеск бадемовых глаз. Они смотрели рассеянно, пытаясь ухватить точку для фокусировки. — Что ты делаешь? — спросил он сиплым, осоловелым голосом, растягивая губы в лукавой полуулыбке.       Вокс обреченно прикрыл глаза и ослабил хватку. Он снова понял, что его главным недугом была не простуда, а проклятое, не пойми откуда взявшееся жизнелюбие. — Проверяю твой пульс, — негромко соврал он, не выпуская тонкую шею, точно надеясь, что ему все-таки удастся остановить кровь, которая неслась по жилам. — И каков вердикт, доктор? Я умер? — слабо усмехнулся Аластор и затаил дыхание, будто хотел лично услышать стук собственного сердца. На минуту показалось, что воздух разгорался, словно они вновь очутились в Аду. — Боюсь, что так, — деланно трагичным тоном ответил Вокс, подушечками пальцев ощущая ритмичное постукивание. — Знаешь, что это значит? — Что? — с интересом протянул Аластор, и пульс его заметно участился. Вокс расплылся в вожделеющей улыбке, его голос прозвучал томным, едва разборчивым шепотом: — Совсем скоро твое тело окоченеет, щеки… — он плавно перевел ладонь с горла на горящие скулы, — лишатся прелестного багрового оттенка; эти глаза, — кончики пальцев дотронулись до изгиба полуопущенных ресниц, — потускнеют и навсегда неподвижно застынут; а вот губы… — на них Вокс смотрел особенно долго, прежде чем оторвать руку от виска и обхватить ею острый подбородок; большой палец осторожно лег на нижнюю губу, сминая и слегка оттягивая вниз. — …станут ледяными, обескровленными и никогда больше не изогнутся в твоей излюбленной…       Вокс резко замолчал и отстранился, чувствуя, что подошел к опасной черте. Разговоры о смерти Аластора — самой заветной его цели — услащали горький привкус после неудавшегося удушения. Однако он счел важным сдержать себя, чтобы не напугать пылким, бушевавшим внутри неистовым желанием.       Но Аластор не испугался, даже вида не подал. Казалось, тема его мертвого тела нисколько не смущала, а даже наоборот — раззадоривала. В глазах плескались игривость и любопытство, уголки губ тянулись вверх. — И что будет дальше? Что случится с моей душой? — голос прозвучал низко и хрипло, но таил в себе искушение услышать ответ.       Вокс выдержал недолгую паузу, а потом заговорил нарочно медленно, тщательно подбирая и смакуя каждое слово: — Это же очевидно, — он виртуозно подавил насмешку, сделав голос теплым, мягким и искренним. — Тебя любят соседи, тебя любят жители города, ты добрый, вежливый, готовый прийти на помощь тем, кто в этом нуждается. Конечно, нет никаких сомнений, что твоя душа… вознесется прямо в Рай.       Они смотрели друг на друга минуту или больше, и, кажется, прилагали неописуемые усилия, чтобы синхронно не рассмеяться от подобной несусветной чуши.