Увидимся в Аду

      Выжидательный взгляд третировал с минуты, пока голос, в котором прослеживалась деликатная ирония, не сообщил: — Если что, это статуя, и она не может ответить.       Но мужчина не отреагировал. Казалось, целую бесконечность он вглядывался в старческое лицо, словно ожидая, что мускулы на нем двинуться, губы разомкнуться, и ему дадут, наконец, чертов ответ. У него никого здесь не было: ни проклятого Люцифера, ни других обитателей Ада — никого. Одни блядские живые люди, пользы от которых было как от депрессивного молочника в доставке нормального молока.       Ему был нужен кто-то за пределами этого мира, даже если это какой-то худощавый пенсионер с голым торсом. — Хэ-эй? Доброе утро, Новый Орлеан? — протянул Аластор, замахав перед лицом Вокса кистью. — Если ты хочешь посоревноваться, кто из вас больше смахивает на истукана, то ты победил. Можешь отмирать.       Вокс, приняв факт, что даже ебучий дух Лоа шлет его нахер, раздраженно цокнул и перехватил маячившую перед ним руку. Он повернулся к Аластору и подумал, как странно выглядел диссонанс между ними. Сам он был мрачным, хмурым, переполненным горестным от бессилия волнением. Аластор же весь светился от любопытства, и его волнение было иным: возбужденным и нетерпеливым. — Почему ты не можешь сделать обратного? — вымучено спросил Вокс, ощущая пульс под теплой кожей. — А зачем мне? — шире улыбнулся мужчина, высвобождая свою руку и заводя обе за спину. Глаза у него горели. — Разве со мной мертвым тебе не будет скучно?       Открытая дружелюбная улыбка от уха до уха измывалась, а в карих глазах сверкнуло лукавство. Вокс замер на секунду, а после, приняв поражение, беспомощно покачал головой. — С тобой никогда не бывает скучно, — сказал он и пригладил взмокшие после танцев и песнопений волосы. — Ты у меня что-то спросить хочешь?       Аластор глазел так пытливо, что ему на секунду стало не по себе. Как будто он заимел косяк и забыл с ним поделиться. — Как ты это делал? — Аластор точно только и ждал возможности озвучить вопрос. — Делал «что»? — не совсем понял Вокс, приподняв одну бровь. — Ты пел, — уточнил тот. Несмотря на широкую улыбку, его голос звучал довольно серьезно. — И? Ты тоже вообще-то пел, — мужчина почувствовал себя странно: словно его отчитывали за жульничество. — Нет, — Аластор пытался скрыть раздражение в голосе. — Я пел заведомо заученную песню. Но ты, — он ткнул Вокса в грудь, — пел спонтанно, словно в моменте сочиняя рифмы.       Вокс был совершенно сбит столку. Он был готов к любому вопросу касательно содержания и смысла всего им высказанного в порыве чувств, но не к факту самого пения. — Я не понимаю, что тебя удивляет, — искренне признался он, даже на секунду позабыв о своих проблемах и думах. — Ты ведь тоже так мо…       Он осекся и едва не вспыхнул от осознания.       «Вот ведь пиздец!»       Как же можно было быть таким неосторожным? Как же можно было забыть, что в мире живых люди не выражают свои чувства в песнях, потому что это привилегия лишь лишенных тленной оболочки душ? — Не могу, — продолжал допытываться Аластор, не выпуская из захвата своего пронзительного взгляда. — И никто из моих знакомых не может. Это удивительный талант, я впервые подобное вижу!       Дар речи не спешил возвращаться, поэтому сконфуженная улыбка — максимум, что Вокс сумел из себя выжать. Он растерянно смотрел на восхищенного и очевидно недоверчивого мужчину и лихорадочно пытался придумать что-нибудь вразумительное. — Спасибо… но ничего особенного, — после секунды гнетущего молчания выдавил из себя он. В иной ситуации он был бы чертовски рад получить похвалу от Аластора, заиметь шанс похорохориться, но сейчас был слишком занят тем, что безжалостно материл себя. — А меня очень впечатлила твоя Вуду практика. Выглядело… захватывающе! Покажешь что-нибудь еще?       Он надеялся поменять течение разговора, усладив приятной для Аластора темой. Но тот, видимо, раскусил его замысел, о чем свидетельствовали сверкнувшие подозрением глаза. — Благодарю, но ты не расскажешь мне, как у тебя так получается? Знаешь, я же музыкант, а научиться такому… — Говорю же, ничего особенного, — грубо оборвал его мужчина, и былой энтузиазм Аластора как рукой сняло. Лицо его скрыла бескровная маска, и на нем застыло странное выражение, словно он больше не видел или не хотел видеть его. — Ладно, не буду устраивать допрос, — разочарованно выдохнул он, отходя в сторону и поднимая с пола тряпичную куклу в серой шляпе. — Хотя после того, как я поделился с тобой своим личным, думал, что имею право рассчитывать на чуть большую искренность.       В полумраке была видна его кривая, немного досадная улыбка. В тихом голосе зазвенела сталь. И Вокс в отчаянии возвел глаза к потолку. Отлично, теперь он его обидел. — Знаешь, а ведь я раньше ни с кем не проводил ритуалы, — не унимался Аластор, присаживаясь на пол и высыпая на него несколько булавок из вязанного мешочка. — Никому о них не говорил…       Не в силах терпеть его обвинительный тон, Вокс предпочел играть в гляделки с молчаливой статуей. — Да и кто бы понял? Ты-то верно подметил… По мнению всех, лучший радиоведущий штата не может быть связан с Вуду, — казалось, что причитания начали обретать характер какой-то терапии. — Он должен быть добропорядочным гражданином, который приветлив с поклонниками, вежлив с соседями, каждый день ходит в церковь и уже давно обязан был обзавестись семьей.       Вокс от удивления обернулся и посмотрел вниз. Аластор не глядел на него, сосредоточенно и немного небрежно протыкая несчастную куклу иголками. Губы его были поджаты, между бровями пролегла складка, и он стал выглядеть чуточку старше. — На тебя это давит, — это был не вопрос, а утверждение, и Вокс высказал его, когда присел рядом. — Идеальное общество, идеальная работа, идеальный город. И, разумеется, в этом идеальном мире нужно быть идеалом. Правильно?       Аластор потупился и поднял на него нечитаемый из-под опущенных ресниц взгляд. Пусть он и улыбался, но его лицо по-прежнему оставалось мрачным. — Мне несложно, — прозвучало вместо ответа. — Мы рождаемся под уже установленными правилами и ради… своего спокойствия обязаны следовать им.       Вот снова они — нюансы человечности. Никогда бы Аластор, который Радио Демон, не сказал бы подобной чепухи. — Материться ты не можешь, курить, судя по всему, тоже. Да еще вынужден скрывать свою веру и играть роль пай-мальчика, чтобы просто вписываться в требования ебучего общества, — Вокс вытащил сигарету и, затянувшись, выдохнул в сторону струю приторного дыма. — Хрень это, а не жизнь. Все время притворяться, боясь, что настоящего тебя не примут… ты же понимаешь, что рано или поздно просто не выдержишь? Будешь подавлять порывы своей души, и они найдут выход в чем-нибудь ином.       Он не стал говорить конкретно, но надеялся, что Аластор поймет: жажда убийств откуда ни возьмись не появляется. — Говоришь так, будто что-то понимаешь, — скептично отозвался мужчина и с глумлением усмехнулся. Было видно, что он пожалел о начале этого разговора. — Не понимаю, а знаю, — отрезал Вокс. И он не врал. Будучи ведущим и главным медиа-лицом, он привык натягивать на себя обворожительную улыбку, льстить с непристойной чуткостью и воздействовать на массы с помощью лжи и обаяния. Однако у него была отдушина — друзья и работники. Перед Вельвет и Валентино можно было прекращать притворяться. А перед подчиненными ему душами и смысла не было лицедействовать. Чтобы они ему сделали, не боясь быть поджаренными электричеством или отправленными на утехи Валентино?       Однако Аластор в этом мире подобной роскоши был лишен. Здесь он должен был жить, как от него того требовали, стыдливо прятать свою истинную садистскую сущность. И в этой пустой, закрытой комнате, где не было мебели, где огонь неспешно растапливал воск, Вокс вдруг осознал, насколько же при жизни Радио Демон был одинок. Маска улыбки настолько привычно застыла для того, чтобы отгородить истину от осуждающих глаз, что даже после смерти не имела возможности сломаться. — Ну, а что мне прикажешь еще делать? — нотки огорчения проскользнули в этот вопрос к удивлению Вокса и самого Аластора. Последний, вероятно, собирался вновь отшутиться, но не вышло. И этим тут же нагло воспользовались. — Бросить все и убежать со мной, — непреклонным тоном выпалил Вокс, прежде чем успел осознать сказанное. — Туда, где тебе не нужно будет больше прятаться. Туда, где ты можешь быть собой.       Он придвинулся ближе, своими коленями касаясь чужих, и надеялся, что не совершает ошибку. Аластор был молод и неопытен, в его искусственном мире играл легкий джаз, из динамиков звучали голоса дикторов, а встречи разбавлялись светскими беседами с привкусом лицемерия и снобизма. Имел ли право Вокс вырывать его из этого вороха веселой музыки, допотопной техники и общественной морали, пообещав лишь свободу извращенной душе?       Погода портилась, за стенами слышались удары капель, в комнате становилось прохладно, но вот ланиты у мужчины горели как-никогда. Иронично, что за все время их знакомства, партнерства и вражды, казалось, ни разу они не были более так близки, не раскрывались полней друг другу, чем сейчас: на холодном полу и с размалеванными лицами.       Аластор сидел в оцепенении некоторое время, а после, заимев решимость, сам подсел ближе, и о том, что его нога оказалась между ног Вокса, последний предпочел не думать. Он всматривался в лицо, где потухла открытая дружелюбная улыбка, и пелена задумчивости застелила взгляд. От напряженного ожидания начало сводить скулы.       И вдруг, как электрический импульс, Аластор приблизился к нему так резко, что Вокс рефлекторно отклонился назад. Он застыл, зрачки сузились, ресницы мелко дрожали, едва касаясь остановившейся в сантиметре от глазного яблока острия иглы.       Прошла секунда, потом десяток, и Вокс, придя в себя, оттолкнул чужую руку. Иголка упала с характерным звуком и куда-то укатилась, а комнату залил звонкий смех. И почему-то от этого смеха Вокс не нашел в себе силы начать злиться на очередную глупую и одновременно жуткую выходку.       Он беспомощно смотрел, как трепыхались влажные волосы от частых содроганий, как двигался кадык на тонкой, изящной шее, и как сжатый кулак безрезультатно пытался приглушить прорывающийся хохот. Он почувствовал, что в него воткнулось что-то острое, горячее и терзающее медленно и мучительно. Непонятное ощущение, совсем не похожее на то, что он раньше испытывал рядом с Аластором: живым и мертвым.       Наконец, вновь наступила долгожданная тишина. Наклонив голову и стараясь имитировать беззвучный хохот, мужчина поглядел на него с игривостью. — Нет такого места, где меня бы могли принять таким, какой я есть, — ответил он спокойно, почти смиренно. — Так что не вздумай более соблазнять меня подобной чушью. Дорого за это поплатишься.       Его губы растянулись в по-лисьи хитрой ухмылке, и подчеркнутая вежливость улетучилась. В ушах у Вокса все еще звенел его смех, а щеки продолжали пылать.       «И кто кого, черт возьми, соблазняет?», — возмущенная, непроизвольная мысль пробежала совсем не кстати, и он молился спасительным сантиметрам, разделяющих колено Аластора от его бедра. — Хорошо, я тебя понял, — в очередной раз он дал неохотное согласие. — Но зато теперь ты знаешь, что, по крайней мере, со мной можешь быть честным и открытым.       Аластор закатил глаза и с показушным снисхождением кивнул. — Хотя… может, ты и прав, — и он впервые улыбнулся искренне, если можно было так сказать. Скорее, он улыбнулся не потому, что должен был или по привычке, или потому, что его смешила ситуация — он, казалось, улыбался, потому что просто хотел. И от этого понимания вновь внутри что-то болезненно скрутило. — Ага, со мной куда приятнее дружить, чем с этими духами, разве нет? — он хотел было отшутиться и незаметно отодвинуться. — Я-то хоть ответить могу. — О, я бы не сказал, что это преимущество, — усмехнулся Аластор, видимо, не догадываясь о чужих мыслях. — Но знаешь, думаю, я… — свечи, которые были на последнем издыхании, словно оживились, — …рад, что мы с тобой все же встретились.       И в этот момент произошло то, чего Вокс не ожидал и от чего едва не лишился чувств. Огоньки, один за другим, медленно погасали, оставив заботу за освещение комнаты одной главной — белой свече. Ее свет проливался от статуи к рассевшимся на полу мужчинам и тянулся дальше к зеркалу. И в этом зеркале, когда взгляд скользнул с чужого лица и непроизвольно упал на собственное отражение, Вокс обомлел от ужаса. Сигарета выскользнула из его пальцев.       Ему показалось, что ему пулей вышибли мозги: он не мог думать, рассуждать, словно в одну секунду лишился свободы рассудка. Он с неприкрытым страхом смотрел, как на него глазел такой же испуганный взгляд на телевизионном мониторе. Эти антенны, эти зазубренные лезвия вместо зубов, эта гипнотическая рябь казались такими ненастоящими, такими далекими, но при этом пугающе родными. Однако Вокс не мог принять в этом отражении самого себя. Двухметровый демон, сидящий напротив повернутого к зеркалу затылком человека, казался не больше, чем старым знакомым.       Он сидел, как вкопанный, и боялся даже пошевелиться. По спине, по всему позвоночнику, пробежали мурашки. Мужчина не понимал происходящего, но внезапно осознал куда большую беду — Аластор. — Все в порядке? — тот выглядел озадаченным и, разумеется, от его внимания не скрылось, куда смотрел Вокс. — Что там такое?       Аластор собирался обернуться. Все произошло молниеносно, и шок — единственное, что Вокс успел заметить, прежде чем сжать чужое тело в стальных объятиях и впиться в приоткрытые губы поцелуем.