***
Паннакотта молча ставит на стол разогретый ужин. — Ты похож на Эдварда Нортона из «Бойцовского клуба», — говорит он Джорно. — Думаю, после ночных дежурств в травматологии ты тоже выглядел не лучше. — Пожалуйста, не напоминай. «…опять привезли алкаша с резаными ранами на руках и ногах. Фуго весь день провёл в операционной, потом несколько часов он делал записи в истории болезней и прилёг пятнадцать минут назад. В дверях мнётся молодой интерн — хрупкая девушка. Она боится больного. «Какого хуя ты тогда пошла на травматолога? Думала, что тут розами усыпано?» — Паннакотта хочет спросить, но молчит и покорно идёт в приемный покой. Не бросать же девушку ростом полтора метра и весом пятьдесят кило на растерзание злодею. Алкаш орёт, матерится и грозится всех порешить. Паннакотта в ответ выдаёт длинную тираду, где в красках расписывает что он ему отрежет и куда пришьёт, а куда засунет, если тот не заткнётся и не будет вести себя смирно и цензурными словами были только междометия. Первое, чему ты учишься в травматологии — это заковыристо материться, что даже бывалые вояки присвистывают с уважением. Быдло не понимает вежливого обращения, оно понимает только угрозы и мат. Буйный молодец вроде успокоился, и интерн, наконец, смогла приступить к первичной хирургической обработке ран. — Я бы без обезболивающего зашивал, чтобы неповадно было — комментирует Паннакотта. — Наживую?! — Да, наживую. А какой смысл хоть так иголкой тыкать, хоть так. К тому же мне жалко тратить лидокаин на такое отребье. Фуго всё-таки остаётся рядом — вдруг опять полезет в драку. Когда он говорил Джорно, что ему приходилось успокаивать агрессивных алкашей, он на самом деле не шутил — ему приходилось пускать в ход кулаки. Наконец-то пьяного переводят в отделение, и Паннакотта возвращается в дежурку. — Доктор Фуго! — через полчаса. Открытый перелом бедренной кости со смещением. Осколки костей торчат из ушибленной раны. Больной ни на что не реагирует, низкое артериальное давление. Инструменты, больше похожий на пыточный набор средневекового палача — пилы, молотки, остеотомы, распаторы, металлические штифты. Интерн ему ассистирует. — Доктор Фуго! Больной стало плохо. На ленте ЭКГ — фибрилляция желудочков. Вызов дежурного кардиолога, перевод в реанимацию. «Умеешь писать переводной эпикриз?». — Доктор Фуго! Приёмный покой — бомж с травмой грудной клетки. Фуго распоряжается сделать рентген. На снимке — переломы рёбер без смещения. Но кроме этого… — Я не возьму в отделение больного с туберкулёзом лёгких! Терапевт возмущается, говорит, что не будет лечить больного с травмой у себя. И вообще у него не туберкулёз лёгких, а пневмония, а пневмонию можно лечить и в травматологии. Изолятора для инфекционных больных нет? Да пусть в коридоре лежит, ширмочкой прикройте, делов-то. А если все-таки в мокроте найдут палочку? Переведёте в тубдиспансер, это же элементарно! Ничего, что в отделении оперированные больные, которые будут подвергаться риску заражения? Фуго угрожает позвонить начмеду, и терапевт нехотя госпитализирует в изолятор. Надо самому в тубдиспансер сходить провериться, может даже пройти химиопрофилактику. Да некогда, некогда… — Доктор Фуго, авто! Авто на сленге врачей — автотравма, когда привозят фарш из переломанных костей, размозжённых мышц и разорванных внутренних органов и это надо собрать во что-то жизнеспособное. Паннакотта несётся, сломя голову, в шоковую операционную. Запах сырого мяса, как на бойне. У операционного стола стояли анестезиолог, хирург с ассистентом, нейрохирург, операционная медсестра. — Остановка! Все прочь от стола! — анестезиолог достаёт дефибриллятор. — Разряд! Разряд! Разряд! Теперь в воздухе пахнет палёным мясом. Аппарат назойливо пищит, выдавая прямую линию. — Запишите кто-нибудь, что время смерти пять часов сорок семь минут, — устало говорит хирург, стягивая перчатки. Паннакотта дописывает свою часть и уходит в дежурную комнату. Головная боль сдавливает череп тисками, а ноги тяжёлые, словно налиты свинцом. Ради этого он корпел над учебниками, резал трупы в анатомическом кружке, часами тренировался вязать узлы, пока пальцы не сводило судорогой, унижался перед врачами, чтобы позволили хоть швы наложить? Ради того, чтобы задерживаться на работе допоздна и убиваться на ночных дежурствах, когда именно в это время привозят отборную жесть? Ради того, чтобы оказывать помощь агрессивным пьяницам, которые то и дело норовят почесать о тебя кулаки? Да и так называемые цивилы ничем не лучше — не так посмотрел, не то сказал, посмел задержаться в операционной и не прибежать на первый зов его величества — и получи скандал, а то и бегают жаловаться начальству. Фуго делает работу хорошо, но ненавидит её. Фуго желает всем больным мучительной смерти. «У меня болит голова». У Паннакотты постоянно болит голова, он каждый день пьёт обезболивающие. А также кофе литрами. «Когда мне уже отдадут выписку?! Сколько можно ждать?!». Когда он закончит писать посмертный эпикриз и отправит историю болезни на вскрытие, направления на продления больничного, предоперационный осмотр, вызовы в палату… «Почему вы так грубо разговаривали с моей мамой?!». Потому что у него полные палаты больных и ещё в коридоре лежат, и ему некогда отвечать на сотню вопросов. Паннакотта сползает по стенке и плачет навзрыд…».Часть 12
4 марта 2024 г. в 14:52
Брунгильда взревела как раненый слон, когда обнаружила, что сделали с содержимым аптечного склада. На её крики прибежали начмед и заведующий буйного отделения.
— Ах ты пиздоблядская мандохуёвина! — заверещала начмед и потом грязно выругалась. Буччеллати не был согласен с формой выражения эмоций, но солидарен с сутью. Мелкие осколки ампул были раскиданы по всему полу, словно кто-то не просто уронил их, но ещё и от души потоптался ногами. Белая россыпь таблеток перемешана с осколками и, естественно, были не годны для употребления.
— Это вредительство! Это диверсия! За это расстреливать надо! Нет, заставить сожрать всё это вместе со стеклом!!!
— Я вызову полицию, — сказал Буччеллати, — когда будет следующая партия?
Начмед — тот самый хомяк-убийца, резким движением поправила очки.
— Я попрошу главврача как можно быстрее провести закупку, но это всё равно будет не быстро. Минимальный срок — несколько недель.
— Но сейчас осень и скоро будет наплыв больных, а у нас лекарства на исходе… Нам просто нечем будет снимать острые состояния. Это всё равно что пульмонология без антибиотиков или кардиология без гипотензивных, — Буччеллати прикинул размеры пиздеца, который их ожидает и похолодел, хотя он был не из трусливых.
— Да знаю я! Но лекарств нет и не будет в ближайшее время. Значит придётся оставшееся препараты поберечь на экстренные случаи, а всех остальных просить покупать.
— Покупать?! Это немыслимо! Родственники и так нас за фашистов держат и привозят только тогда, когда больной уже по потолку бегает, а мы ещё и будем просить покупать лекарства? Нас завалят жалобами!
— Доктор Буччеллати, у нас нет другого выхода.
Раздражающий трезвон стационарного телефона теперь звучал как похоронный звон — поступил больной. Как на подбор — все проблемные. Если двигательная активность — то выраженное психомоторное возбуждение. Будучи в обострении, пациент зачастую демонстрирует нечеловеческую силу и выносливость. Кажется, он попросту не задумывается, что ему что-то не по силам, что он способен испытывать боль или уставать. В результате старушка-одуванчик вполне способна запросто спустить вас с лестницы, а тщедушный олигофрен может дать деру от служителей Фемиды с двумя чугунными крышками от люков в каждой руке (металлолом ведь!). Если галлюцинации, то не сравнительно безобидные в виде говорящих животных, а императивного характера, с гомицидными или суицидными тенденциями. В переводе с врачебного на русский — голоса приказывают больному совершить самоубийство или убить своих детей, родителей, соседей. Если психоз, то тяжеленный, не поддающийся даже комбинации нескольких нейролептиков. Болезнь — такая штука, она не всегда интересуется нашим мнением относительно того, как себя вести и каким лекарствам поддаваться. Более того, у неё десяток фиг в карманах и полтонны нездорового сарказма наготове.
Запасы лекарств стремительно таяли. Пятиминутки в ординаторской напоминали военный совет. Каждый день медсестра подсчитывала ампулы и таблетки, и говорила врачам, сколько их осталось, а психиатры решали, на кого их потратить.
— Бусто не купит стелазин, а родственников у него нет, — отчитывался Какёин.
— Но его и так шесть больных получает! Такими темпами скоро у нас ничего не останется, — возразила Брунгильда.
— Я купил стелазин, — психиатр выложил на стол пачку, — берите и дайте больному.
— Боже, какое благородство, — нервно хихикает Рохан, — теперь на свои деньги лекарства покупаем? Давай работать за бесплатно, чего уж мелочиться!
— Я лучше куплю стелазин, чем буду отлавливать Бусто по всему отделению.
Работа превратилась в цикличный онейроидный кошмар. Подобные галлюцинации представляли собой мир, в котором нельзя комфортно существовать (то есть вообще никак нельзя, по большому счёту), потому что он мгновенно подстраивается под каждую мысль назло тебе так, чтобы причинить максимум боли, унижения, отчаяния в каждом новом «сеттинге». Упасть на кровать, уснуть мёртвым сном, проснуться и пожалеть, что не сдох. Прийти на работу и разбираться с бесконечными происшествиями по типу «не понос, то золотуха», которые сыпались как из рога изобилия. Кроме возни с больными приходилось иметь дело с недовольными родственниками, которых просили покупать лекарства. Некоторые категорически отказывались это делать, и врачам по примеру Какёина приходилось покупать препараты за свой счёт. К тому же врач УЗИ уволился, и обследовать больных стало ещё проблематичнее, потому что теперь их надо было возить в соседнюю больницу, а далеко не все больные были «выездными». Кроме того, врач из той больницы и без того был загружен, потому установил лимит исследований, которые он может сделать. Насколько было плохо без УЗИ, врачи узнали, когда у одного больного заболел живот. Куджо прописал ему омепразол, но от омепразола ему не стало лучше, напротив — под вечер больной лежал в позе эмбриона, скорчившись от боли. Пришлось в экстренном порядке машиной скорой помощью отправлять в хирургическое отделение, где выяснялось, что у него был некроз поджелудочной железы.
Задержаться допоздна. Уйти домой затемно. Психиатры щеголяли тёмными кругами под глазами, как у панды. Даже обычно весёлый Цеппели приуныл, а его шутки всё больше тяготели к «убивать всех человеков».
— Придётся переехать жить сюда.
— Вы нужны мне психически здоровыми, так что ночевать будете дома и только дома, — возразил Буччеллати.
Кроме того у Джорно были занятия со студентами, проводить которые он не успевал чисто физически. Он пытался попросить кафедру освободить его от них, но там выразились однозначно — либо успевай как хочешь, либо увольняйся с работы.