Леон Аббаккио — частный детектив

Рахиль стоически терпела все издевательства, но под конец она схватила со стола перочинный нож и отправила его в доску почёта. Им стало не до смеха — двигать запястьями, скованными в наручники, да так, чтобы ножик вошёл в дерево на пару сантиметров аккурат между бровей на фотографии. — Это могло быть чьё-то горло. Или глаз. Пеши, над ухом, которого просвистело лезвие, хотел забиться в истерическом смехе, как человек, который был на волосок от смерти. «Господи, — думал он, — это могло быть моим последним дежурством в жизни». — Пеши, только не хнычь, — отрезал Прошутто. Другим тоже было невесело, поняв значение слов «опасный преступник» — даже в наручниках, в помещении полном вооружённых людей, Рахиль находилась здесь, только потому, что позволила арестовать себя — ничто ей не мешало сбежать из участка, напоследок устроив кровавую поножовщину для острастки. — Я хочу поговорить с той девушкой. — Ну что ж, ребятки, не откажем ей в последнем желании? — говорит Неро. — Лучше согласиться, — сказал Прошутто.

***

— В моей комнате не было зеркал. Это было странно для молодой девушки, верно? Если конечно её жизнь не пошла под откос из-за несчастного случая. Инвалиды не любят зеркал, потому что они видят в них собственное уродство. Автобус, на котором я возвращалась с работы, попал в страшную аварию. Я была в шоковом состоянии, поэтому не воспринимала происходящее вокруг меня, помню, как два хирурга в приёмном отделении спорили надо мной. Один говорил, что вряд ли я смогу выжить, да и не стоит мне выживать, потому что я буду только страдать, а не жить. Второй говорит, что сделает всё для моего спасения. Он собрал по кусочкам моё изувеченное тело, подключил офтальмолога, которые сделал просто ювелирную работу, восстанавливая обожжённые веки, чтобы сохранить зрение, каждый день навещал меня в реанимации, добился перевода в отделение реабилитации. С одной стороны, он сделал для меня очень много, но в то же время он своей помощью оказал мне медвежью услугу. Когда родители навестили меня в реанимации, я вспомнила, что один врач рассказывал, что у него на родине родственников вообще не пускают в реанимацию и правильно делают, потому что здесь кто-то пытался поить бульоном больного с нарушенным глотательным рефлексом, ладно ещё вовремя заметили. И я тогда поняла, что в этом запрете был смысл. Они стали мне твердить, что все, что произошло со мной это из-за того, что я упорствовала в своём неверии, но Христос милостив, поэтому он дал мне шанс одуматься. Я знала, что в сектах умеют промывать мозги, превращая людей в зомби. Скажут им: перережь родной матери горло — они это сделают, не задумываясь, что в этом может быть неправильного. Поэтому я просто безмолвно слушала бред, который они несли, даже не имея возможности прогнать их, потому, что как назло рядом не было никого из медперсонала — они решили оставить меня наедине с родителями. Я шевельнула губами: — Идите к чёрту. — Что ты сказала? — Идите… к чёрту… я не хочу вас ви… — и стала кашлять. Я задыхалась — жидкость, булькающая в моей груди, превращалась в пену, забивающую мои лёгкие, — видеть… никогда…! Врача! — Доченька, лучше прими веру Христову и прямо сейчас окажешься в раю. Последнее слово утонуло в кровавой пене. Я почти потеряла сознание, когда врач случайно заметил, что что-то не то происходит, и решил вмешаться: — Хельга, быстро сюда, у неё отёк лёгких! Когда ей стало плохо? — и сам, поняв всё, стал крыть матом «этих ненормальных сектантов». Надо ли было говорить, что в этот день меня хотели переводить в отделение, уже отключили все приборы, а после подобного мне снова пришлось ставить трахеостому и переводить на искусственную вентиляцию лёгких? Но кошмар только ещё начинался. В общем, он спас меня — но стоила ли овчина выделки? Не зря же тот хирург, который говорил, что мне лучше не выживать, потому что знал, что меня ждёт участь нищего инвалида. И поступили соответственно, как с нищим инвалидом — дали пособие и выкинули как мусор. Помощь приходит оттуда, откуда её совсем не ждёшь. Вот и сосед-наркоман Джефри по кличке Джеф, к которому я относилась с пренебрежением и единственное, что от него требовалось — делай что хочешь, только не превращай квартиру в наркопритон. — Ты решила заморить себя голодом? Если ты думаешь покончить с собой, то глубоко ошибаешься, тебе просто вырежут желудок, и будешь питаться внутривенно. — Я не хочу есть. Я не хочу жить. — Знаешь, что я делаю, когда у меня паршиво на душе? Пойдём, я покажу. Джеф повёл меня в свою комнату и включил тяжёлый рок. Песни, наполненные гневом и отчаянием, да чего греха таить не зря же рок называют сатанинской музыкой, потому что пелось по насилие, наркотики, самоубийство. Но шоковая терапия оказалась эффективной — я сбросила апатию. Джеф признался, что много раз пытался завязать с наркотиками, и мы стали выбираться из тьмы. Пришли чёрные дни, когда Джеф обнимался с унитазом и бегал по всей квартире, выискивая лекарства, а я заставляла пить чай с имбирём и утирала мокрый лоб. — А как же ты тогда стала убийцей? — На меня вышел человек… назовём его работодатель. Он что твоя жизнь превратилась в борьбу за выживание, кошмар без конца и без края. Но самое худшее для тебя это даже не то, что твоя жизнь превратилась в кошмар, а то, что ты ничего не можешь с этим поделать. Ничего. Ты бьёшься лбом об стену и упорства тебе не занимать, но скорее ты раскроишь череп, чем действительно чего-то добьёшься. — Да, ты пока не сделала ничего хорошего, но у тебя есть шанс всё исправить. Ты слышала притчу о человеке, который убил сто людей? — Нет. — Когда-то давно жил на земле человек, который убил девяносто девять людей. Однажды задумавшись над содеянным, он стал искать самого умного человека на земле. Ему указали на отшельника, отрешившегося от мирского, который всё время проводил в молитвах. Он пришёл к нему и спросил: «Если некто убил девяносто девять человек, может ли он раскаяться в содеянном?». Тот ответил: «Нет!». И этот грешник убил монаха, добавив в свой список сотого человека. Затем через какое-то время, чувствуя душевное беспокойство и ища выход он опять стал искать мудреца чтобы получить наставление. Ему указали на учёного. Придя к нему, он спросил: «Если некто убил сто человек, может ли он раскаяться в содеянном?» Тот ответил: «Да конечно же. Разве есть препятствие между ним и покаянием, сколь бы тяжким грех ни был?! Человек, пока жив, может раскаяться в содеянном и исправиться». И поняв, что перед ним стоит тот самый грешник, учёный тут же указал ему на путь исправления: «Отправляйся туда-то, там люди, поклоняющиеся Богу они не совершают явных и очевидных грехов из трепета пред Богом и желания быть счастливыми в обоих мирах. Поклоняйся Богу вместе с ними и перенимай все хорошее. Не возвращайся на прежнее место, оно — сосредоточение греха!». Человек прислушался и сразу отправился в путешествие. Пройдя половину пути, он скоропостижно скончался. Спустились две группы ангелов: ангелы милости и ангелы наказания забирающие души безбожников и очевидных грешников. Они начали спорить. Первые сказали: «Он раскаялся и всем сердцем устремился к Богу!». Другие возразили: «Он ничего хорошего не сделал!». В итоге был отправлен ангел, чтобы рассудить их: «Измерьте расстояние между ним и тем местом, откуда он вышел, а также между тем местом, куда направлялся. К чему он окажется ближе, к тому месту он и относится». Они померили, и оказалось, что он ближе к тому месту, куда направлялся. Его душу взяли на небеса ангелы милости. И простил Господь этому грешнику все грехи. Рахиль замолкла и стала внимательно всматриваться в лицо Дамиры. — Ты мне кажешься очень знакомой. Как будто я тебя видела раньше. Дверь закрылась с металлическим грохотом. — Да ты мастер сказки рассказывать! — говорит Иллюзо. — Если бы я не умела рассказывать сказки, вам бы пришлось соскребать её мозги с асфальта. — Значит так, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Так что ты займёшься освобождением Фуго, — Ризотто говорит ей вслед. — Есть, шеф, — Дамира вяло козырнула.