Леон Аббаккио — частный детектив

Леон шёл, почёсывая задницу. Психиатр из дневного стационара хоть и хороший доктор, но немного садист, потому что он очень любил назначать внутримышечные инъекции витамина В6. «Видимо, чтобы отвадить больных от дневного стационара» — если круглосуточный стационар напоминал собой тюрьму, то отделение неврозов наоборот, было тихим и идилличным местом, поэтому что несмотря на довольно болезненные уколы, оно пользовалось у пациентов бешеной популярностью, порождая тот самый порочный круг вторичной выгоды от болезни. Если ты здоров, то ты должен работать, выполнять всевозможные обязанности и всё такое. А когда ты заболел, то ничего делать не надо, лежишь себе, наслаждаешься жизнью, а над тобой хлопочут. Только Аббаккио на лечение согласился неохотно, потому что работать при почти ежедневных приступах мигрени всё равно было невозможно. Впереди шла девушка в чёрной одежде с золотой каймой по лацканам. Классические брюки, белая рубашка, удлинённый приталенный пиджак. На ногах туфли на небольшом каблуке. «Эх и не запарилась в такую жару чёрное носить? Хотя погоди…» — он понял, что она привлекла его внимание не только странной одеждой не по погоде. — Привет! — он махнул ей рукой. Та с удивлением уставилась на него. Вот тогда Аббаккио и вспомнил предупреждение Прошутто. — Извини, обознался, — он собрался развернуться и уйти, как девушка окликнула: — Нет, ты не обознался. Не знаю почему, но ты мне кажешься знакомым. Мужчина подошёл к ней. — Леон Аббаккио, частный детектив. — Нора Адамс, — она пожала ему руку, — и с каких пор полиция сотрудничает с частными детективами? — Так я и не сотрудничаю. Так, помог в паре дел. — Я пока работаю патрульным. Мой напарник ныл без конца, что вместо того чтобы ловить настоящих преступников, он вынужден заниматься всякой фигнёй, но, когда он увидел женщину, зарезанную своим сожителем во время пьяной драки, почему-то увял. — Оу, ну его можно понять. У меня был случай, когда я думал, что подросток убежал из дома, а закончилось облавой на шайку отморозков, во время которой чуть не застрелили одну сотрудницу полиции. О том, что той сотрудницей была сама Нора, Аббаккио скромно умолчал. Он всматривался в лицо, пытаясь уловить реакцию на услышанное. Ничего. — Зигмунд, ты не хочешь сказать, что не сделает настоящий самурай? — Какой ещё Зигмунд? Аббаккио окончательно почувствовал себя идиотом, но попугай возник на плече, правда от прежней язвительности ничего не осталось и вообще он выглядел больным — металлическое оперение потускнело, а сам он сидел понурый. Джорно говорил, что увечье или тяжёлая болезнь пользователя вызывают изменения в стенде. К примеру, если ампутировать конечность, то у стенда тоже будет отсутствовать конечность. — Настоящий самурай не станет доставать меч из ножен просто так, если он не собирается хотя бы потренироваться. Если он совершит подобное, то должен будет порезать себе палец для искупления. — Есть вещи, к которым не стоит относиться пренебрежительно. К примеру, нельзя угрожать кому-либо ножом, даже в шутку, — сказала Нора. — Ты помнишь что-нибудь из прошлой жизни? — Звиняй, уважаемый, я знаю лишь то, что помнит она. — Или только то, что она хочет помнить? — Возможно, — сказал попугай и отвернулся. — Почему ты разговариваешь обо мне в третьем лице? — Нора приподняла бровь. — Это сложно объяснить.

***

Корабельные доки. Пахло деревом и морской солью. При взгляде на это место Норе становилось тревожно, словно там с ней случилось что-то нехорошее. При попытках вспомнить, у неё начинала болеть голова, как тогда при разговоре с загадочным блондином, который был её знакомым, но которого она совершенно не помнила. — Нора, хватит в облаках витать! — крикнул Гьяччо. — Не ори, и так башка раскалывается! — огрызнулась Адамс. Этот парень явно не умел спокойно разговаривать. Да и что-то назойливо напоминало приём у старичка-психиатра, внешностью напоминающего Фрейда, когда каждый после разговора с ним начинало ломить в висках. «Ты не хочешь это помнить». Отвали, Фрейд. И тот который не-Фрейд тоже. Нора вытащила пистолет на изготове и заняла место. Все фигуры заняли свои места на шахматной доске. Вот только игроком оказался не гроссмейстер, а умственно отсталый человек, который просто раскидал все фигурки и залил слюнями и соплями шахматную доску. Запланированная операция по захвату превратилась в гонки на выживание с перебежками и перестрелками из укрытия — стена, ящик, а один раз даже мусорный бак, как говорится не до жиру, быть бы живу. Норе план изначально не понравился, но «яйца курицу не учат!» — держала своё мнение при себе. И именно сейчас, когда она пряталась за мусорным баком, снова разболелась голова. Вот только отсидеться и переждать приступ не получится — больно место уж неудачное да и как-то не хотелось быть убитой рядом с отхожим местом. Нора встала и побежала по мосткам. Возле ног поднялись струйки песка от выстрелов. Но хоть преступник и не попал в цель, Нора потеряла равновесие и упала в воду. Холод обжёг все нервные окончания и поначалу ей показалось, что она нырнула в крутой кипяток, а не в ледяную воду. «При температуре 4 градуса максимальное время пребывания в воде составляет не более 15 минут» — пронеслась в голове строка из пособия по выживанию. «Знаю, что не полезно» — ответила Нора себе и стала делать гребущие движения, чтобы выплыть на поверхность, тем более конечности утратили чувствительность, словно они не были живой тканью, а протезами. Мышцы тоже окаменели и не хотели выполнять свою функцию, но Нора всё-таки вытащила голову над поверхностью и сделать вдох. Барахтаться, пытаясь удержаться — только терять время и силы, потому Нора снова нырнула в воду и поплыла. Так холодно как сейчас, уже никогда не будет, казалось что даже кровь превратилась в вязкую патоку и уже не ходила по сосудам. Она не могла сказать, как доплыла до берега, но всё-таки наступил момент, когда она уперлась ногами в песок и поднялась над поверхностью. Вот оно спасение, но нет — пусть ей удалось выйти из воды, но мокрая одежда вытягивала остатки тепла, а раздеться она не могла — мышцы не дрожали, какое там, если они сжались в единый конгломерат. Так она и стояла, согнувшись и обняв себя руками. — Ну как водичка? — спросил Гьяччо. «Сам попробуй» — хотела она ответить, но челюсти намертво свело судорогой. Гьяччо развернул к себе и выругался матом: Нора выглядела — краше в гроб кладут, в лице ни кровинки, а губы, кончик носа и уши синие. Самая настоящая утопленница, пока ещё живая. Пока командир организовывал медицинскую помощь, кто-то пытался снять с неё пиджак. — Да разрежь ты одежду к чертям собачьим, так её не снимешь! — крикнул командир и продолжил дальше давать указании по рации. В мире ничего не осталось, кроме холода, даже думалось тяжело, мысли вялые и неповоротливые, словно горные камни. Гьяччо присединился, сорвал с неё пиджак и дёрнулся, когда случайно дотронулся до её кожи, настолько она ледяная, словно тело Норы сделано из мрамора, в нём сердце не гоняло горячую кровь. Вот тогда до него и дошло, что общее переохлаждение — это не на улицу без шапки выйти. В машине скорой помощи брюки разрезали ножницами. Нора хотела возмутиться, потому что это были единственные брюки на выход, а до получки ещё две недели. Мысль, что она ещё не скоро выйдет на работу затерялась на подступах. Теперь ей хотелось просто закрыть глаза и уснуть. Ведь именно так и погибают люди во время празднования Нового года — они пьяными ложатся в снег, засыпают и больше не просыпаются, тем более алкоголь способствует потере тепла, расширяя сосуды. — Не спать! — врач бьёт её по щекам и ставит капельницу с тёплым физраствором. Даже боль от иглы если и ощущается, то как-то заторможено. Почему не спать? Зачем? Почему каталка катится и дёргается при резких движениях? Куда её везут? Её переложили в ванну и стали наливать прохладную воду, постепенно доведя до горячей. Вот тогда вернулась способность чувствовать холод, Нора задрожала. Горела вся кожа, но сильнее всего кончики пальцев, носа и ушей. Её переложили на кровать, накрыв несколькими одеялами. Её по-прежнему трясло от озноба. Медсестра это показалось странным, ведь температура должна была повыситься. Она и повысилась — до вполне таких фебрильных цифр. — Пневмония! — заявил врач — переводите в реанимацию! И опять каталка грохочет, едет. Врач в ОРИТ не стал церемониться и поставил катетер в центральную вену, а на лицо канюли подачи увлажненного кислорода. Вот только несмотря на все усилия, давление не поднималось, а сатурация была всё ниже ниже. — Молодая совсем, можно сказать и жизни не видела, — говорит медсестра. Что значит «жизни не видела»? Чего она не увидит? И на ум пришли брусчатые улицы Кёльна, запах яблочных штруделей, которые не умели готовить так же вкусно как в Германии, крики чаек, пролетающих над морем, упругое тепло белого голубя в руках перед тем как отпустить на свободу. Даже заката она больше не увидит. «Нет! — сказала она, — я не хочу умереть, не увидев заката!». Нора сняла с шеи кислородные канюли и сорвала с пальца пульсоксиметр. Прибор тут же запищал, но она не обратила внимания и шатаясь подошла к окну. Три шага до подоконника — для здорового человека ничто, но для человека, который не мог дышать без увлажнённого кислорода смерти подобно. К концу пути она не чувствовала рук и ног. — Ты правда собралась умереть? Нора повернула голову. Рядом с ней девушка стояла, опёршись на подоконник. На ней надет фиолетовый шарф с брошкой в виде полумесяца и на её плече сидел металлический попугай. — Кто ты такая? — Я — это ты. Меня зовут Дамира Драйзер. — Да быть такого не может! Дамира Драйзер пропала без вести, когда уехала в Германию спасать свою сестру. — Продолжаешь цепляться за это? Я никогда не пропадала. Я всегда была с тобой. Это ты отрекаешься от меня. Ты сказала: «я не хочу быть Дамирой Драйзер». — Нора, с кем ты там разговариваешь? Лучше вернись в постель. Боже, да у тебя руки ледяные, — медсестра приподняла её ладонь и увидел, что ногти посинели. — Акроцианоз, галлюцинации… Как ты думаешь, что это значит? — Врача, срочно! — Я не… Дамира. — Ты и на смертном одре продолжишь стоять на своём? — Оксигенация падает!