О людях и кошках

Джек разжевал таблетку, не поморщившись от уже привычного горького вкуса. Запил минералкой. Наконец-то он нашел в этом городишке супермаркет. Центр вселенной в этом провинциальном, милом до оскомины местечке, затерянном в лесах. Откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза. Ждал, пока обезболивающее подействует. Чертова рука. Он столько сделал, чтобы перекрученное месиво из мышц, сухожилий и обломков кости стало едва заметным шрамом… И? Сучий нарыв, стреляющий то в плечо, то в кисть краткими ноющими укусами. Болью. Хронической. Фантомной. Да. Джек как-то связался с Вескером и не чтобы бы предъявил претензии за работу, просто поставил в курс. Тот удивился. Пригласил в один из своих подпольных исследовательских центров. — Психосоматика. Фантомная боль. Воспоминания, — выслушал Джек от надменного ученого, раздраженного пустячной жалобой. Да. Воспоминания. О нем… Джек поинтересовался, неожиданно для себя, судьбой девчонки. — Гибрид функционирует хорошо, — и перед глазами вновь мелькнуло бледное усталое лицо. Леону бы не понравилось. Поджал бы губы. Нахмурился. Кинул бы резкое — она человек. Не гибрид. Не образец. Не побоялся бы. — Когнитивные функции восстановились… — Джек слушал вполуха. Зачем он спросил вообще? Ему же насрать. — По дополнительным возможностям — ничего выдающегося, но регенерация… — руку снова продрало огнем до кончиков пальцев, — используем ограниченно… Джек убедил себя, что таблетки помогают и забил. Просто привык.        Открыл глаза, осмотрел пасторальную картинку перед собой — единственная городская площадь. Ресторанчик. Тоже — единственный. Отель. Магазин. Заправка. Все остальное здесь — ряды милых домиков. Кустики, цветочки. Снова прикрыл глаза. Услышал. И увидел… — Самым большим преступлением была нестриженная лужайка перед домом, — Леон рассказывал о городке, где жил с родителями. — Все ходят в воскресенье в церковь. К соседям на барбекю. Пекут печенье и угощают соседей. А Джек слушал и смотрел. Смотрел на белую кожу, покрытую коркой кирпичной пыли. Мягкие волосы потемнели и слиплись на кончиках. Они сидели в разрушенном войной здании и ждали указаний из центра. Леон двинул задницей, притираясь между его расставленных ног, а Джек аккуратно надавил предплечьем на эту грязную шею — расслабься. И Леон откинул голову на плечо, прилип к груди спиной — и медленно выдохнул. Еще мало опыта. Каждая миссия лихорадила кровь. Джек смотрел на четкий профиль, на прикушенную губу. Губы у Леона тоже были в пыли. Они оба были грязными, вонючими и потными. И идеально сливались с пейзажем. Наконец белые зубы перестали терзать губы и Леон продолжил: — Убийство семьи Кеннеди взбудоражило город на сотню лет, точно. Они даже водили посмотреть на… — маленькая, но очень значимая пауза, — наш дом… приезжих… Леон поднимает глаза к паутине старых проводов и облупившемуся потолку… — Дом с приведениями, у-у-у, — двигает лопатками, а командир понимает намек и прижимает к себе мальчишку ближе. Теснее. И Леон расслабляется в его руках. Накрывает его ладони своими. И сам он сейчас похож на приведение — бледный, усталый, вымотанный чужой войной. И нереально красивый. — Мы жили бедно. Отец хотел дать мне будущее. Старт в жизни, — Леон сгибает ноги в коленях, прячет носки грязных тактических ботинок где-то под икрами Джека. — «Посмотришь мир, Леон. Выберешься из провинции», — ну да. Нереализованные мечты амбициозного родителя. — Он уезжал на недели, а маме говорил, что работает вахтами на лесопилке… Лесопилка в том округе была закрыта с десяток лет. Леон тихо фыркает под нос и по-детски надувает губы. — Об этом знал даже я. Мать — тем более. Но все делали вид… — не договаривает. Джек касается губами нежной кожи под ухом. Снова смотрит. Ухо у Леона, конечно, тоже было грязное. И очень милое. Ушко. Джек не был склонен к нежностям, но по отношению к Леону нет-нет и проскальзывало, не вслух, конечно… Ушко, носик, попка… Джек прощал себя за эти глупости. Леон замолкает, а Джек лбом легонько толкает в затылок — продолжай. Леон вздыхает, но не упрямится — тогда он был хорошим, послушным мальчиком. — И в один вечер он вернулся. Но не один… — взгляд светлых глаз останавливается. Сейчас Леон не здесь, конечно, и Джек видит, как на шее появляются едва заметные подтеки. Грязь выдает Леона — эта испарина. Ребенка прошибает холодный пот. Как тогда. Джек начинает ненавидеть их сбрую — стоящую колом плотную милитари, эти бронежилеты, в которых они буквально живут… Тут даже посрать нельзя сходить без автомата, да. И палец должен быть на курке. Он хотел бы сейчас раздеть Леона и согреть, кожа к коже… — Он их решил кинуть. Хотел выйти из дела. А мама… — вновь многозначительная пауза. Джек чувствует губами, как дергается горло. Леон всегда стеснялся выражать чувства. Прятал в себе. Командиру стоило большого труда разговорить замкнутого хорошенького новичка. Леон «не хотел напрягать». И Джек уже знал — чем спокойнее, чем медленнее Леон выговаривает слова, тем больнее ему. — Просто наказали… показали всем остальным… меня искали и почти нашли… я спрятался… — в голосе звучит стыд, будто взрослый Леон стыдился себя, маленького, просто испуганного мальчишки, кто спрятался на чердаке, среди старых игрушек и хлама… а что ты должен был делать, интересно? Джек не раз говорил, ругал, наказывал словом и делом, что бояться — это нормально. Страх — это инстинкт самосохранения. Даже лупил по заднице — уж больно ты отчаянный, Кеннеди. Бессмертный? Леон, конечно, не был бесстрашным. Просто доказывал себе, взрослому, что может перебороть страх. — Но их вспугнули копы. Копы, которые в этом городке занимались поисками сбежавшей собачки или расследованием кражи упаковки пива в магазинчике… Джек сдул хлопья пыли с шеи и вновь прижался губами к холодной влажной коже. — Меня взяли под опеку. У нас в городке не было приюта. Один из копов пожалел, и, по слухам, он был влюблен в мать, учился с ней в одной школе… Джек все-таки умудрился просунуть ладони под бронник Кеннеди, провел по ребрам. Футболка тоже была влажная и прилипла к телу. Леон снова фыркнул — боялся щекотки. — А ты был похож на мать… — помогает Джек. — Ага, — соглашается Леон. И решает закончить неприятную тему. — В каком-то смысле отец оказался прав. Я вырвался из провинции, — о, Леон и ирония. — Посмотрел мир. Леон задирает голову и вновь осматривает изуродованное войной помещение… судя по всему, они сидели в остатках какого-то торгового центра. — Карьера. Высокая зарплата… Да, деньги Леону платили приличные. Словно откупались за испорченную жизнь мальчишки. Заключенный с высоким доходом. Леон совершенно не знал, что делать с богатством и даже оставлял карту командиру — а Джек решал, что Леону нужно купить, заказывал в военторге вкусняшки и водил дите по магазинам. Они молчат с полчаса. А потом, потом Джек решает, что период затишья нужно заполнить — от жизни надо уметь брать все, ведь никто не знает, что будет завтра. — Посмотри, что у меня в кармане рюкзака, Леон. Нижний, под молнией. Леон лезет в карман и краснеет, очаровательно, до кончиков ушей. Леон был стеснительным не только в разговорах о чувствах. В сексе — тоже. Перед этой миссией у них было трое свободных суток. Леон проспорил командиру — у него не получался один хитрый прием в ножевом. Рекрут Кеннеди старался, пытался, по сто раз просил командира показать еще раз — но все равно не справился. Джек знал, что это вопрос времени и опыта, но в удовольствии себе отказать не мог. — Показываю последний раз, Кеннеди. Если не справишься, тогда выполнишь мое желание. Леон уставился на него с упреком и порозовел щеками. Обоснованно подозревал, что желание командира ничем хорошим для него не кончатся. Но не позволил себе сдаться. Как и всегда. Прием вновь не получился. А вечером они вышли из отеля и пошли в интересный магазин. Леон стоял перед продавцом с мученическим лицом, а Джек встал в дверях, сложил руки на груди и наслаждался. Секс-шоп, ага. Он не был настолько жесток, чтобы заставить Леона купить монструозный резиновый хер. Ерунда. Просто — смазка с ароматом клубники с сливками. И это для Леона было истинным кошмаром. Джек подумал, что Леон упадет в обморок еще при виде вывески. — Клубника с сливками? — продавец задумался. — Обычно просят просто с клубникой… А вам на какой основе — на водной, масляной, силиконовой? Леон панически оглянулся на командира. Джек молчал с каменным лицом. Продавец воодушевился и бедный мальчик был вынужден выслушать лекцию «для новичков в анальном сексе». При слове «новичок» Леон дернулся и вцепился в край куртки. Продавец долго пытал мальчика распросами, даже показывал на примере — хватал фаллоимитатор с витрины. Даже вытащил откуда-то резиновую имитацию задницы… Джек умилялся. Леон был очень… чистым. И разным. Замкнутым, мрачным, нелюдимым — а еще он мог быть таким. Стеснительным, краснеющим, опускающим глаза в пол… — Эта будет липкой… не всем нравится… так, секундочку… а вот эта… Через полчаса мучений, рассказов о отзывах клиентов и личной практике, был найден вариант с клубникой. На тубе была нарисована клубничка в чем-то мутновато-белёсым. Продавец решил, что эта субстанция может прокатить за сливки, хотя… Леон вылетел из магазинчика пулей, сжимая в руках пакет со смазкой, брошюрками по «анальным практикам» и гондонами в подарок. Гондоны Джек выкинул сразу. Заставил Кеннеди тащить пакет с логотипом секс-шопа и «Ваше удовольствие — наша забота» по улице. А в номере отеля уселся в кресло и громко зачитывал особо яркие советы из брошюр. Леон спрятался от него в ванную комнату, но Джек его там нашел и со словами «От теории — к практике!» — трахнул, конечно, изрядно помучившись с узкой напряженной задницей. Измученный Леон нервничал и не был расположен к сексу. И этим вечером Леон обнаружил в кармане рюкзака ту же смазку с клубничкой на этикетке. Они не раздевались — некогда, Джек просто приспустил штаны, полюбовался на белеющие в полутьме ягодицы, погладил, пошлепал, пошептал на ушко пошлостей, расцеловал шею, вновь залез под бронник и натер маленькие твердые соски, вспоминая, что они у белокожего Леона нежные, темно-розовые, почувствовал момент и быстренько трахнул. Времени на длительную подготовку не было, поэтому весь тюбик был истрачен в момент. Леон терпел, коротко выдыхая сквозь зубы. Он любил небольшую боль в сексе. Как и Джек. Да и вообще, майору Краузеру повезло — стеснительному зажатому Леону, неопытному, без сформированных привычек и вкусов, было легче просто подчиняться в сексе, отдавать всю инициативу, учиться и подстраиваться — и Джек пользовался этим сполна.        Просто секс. Они просто трахались. Сейчас, спустя — сколько он не видел Леона? Полтора года? — эти слава казались насмешкой. Джек, не открывая глаза, полез в карман за второй таблеткой. Разжевал, уже не запивая водой. Надо бы еще посидеть здесь, на стоянке, минут десять. Он устал. Не физически. Просто… как там говорил врач про умирающего Кота? М-да. Просто устал. Угасает. И Джек устал. Не телом. Душой. Если она у тебя, конечно, есть, майор.        Не то чтобы про них с Леоном никто не знал. Конечно, никто на базе не ловил майора Краузера с членом в заднице рекрута Кеннеди. Но догадывались. Наверняка, хозяева Леона запрашивали всю информацию у штабных, в том числе — слухи. И как-то во время очередного, всегда неприятного для Леона визита, Джек услышал резкое и холодное. Даже надменное. Да, Леон Кеннеди мог быть очень разным. Мальчик стоял в дверях и уже собирался на выход, когда ему, судя по всему, задали вопрос. — Я подписал все ваши бумаги. Так? Ответ Джек не слышал, просто какое-то утвердительное мычание от чиновника. — Мои результаты эффективны? Снова мычание. — Остальное — не ваше дело. Я не обязан отчитываться перед вами, с кем, как и когда я ебусь. О, хороший мальчик Леон так редко матерился… Кеннеди прошел в коридору, высоко подняв голову, не глядя по сторонам. И ему было плевать, что эти резкие слова слышал не только Джек, а еще с пяток офицеров. Народ тогда покосился на Джека. Майор помнил свою полную довольства усмешку. Да, Леон был симпатичным мальчиком. Очень. С таким приятно просто пройтись по улице, напыжившись от самомнения — дескать, вот, смотрите. Он — мой. А уж с учетом того, что Леон Кеннеди частенько показывал характер с другими офицерами, а Джека слушался беспрекословно, — да, это было лестно втройне.        Сигнал телефона. Пришлось открыть глаза. Денежный перевод. «Ваша работа идеальна. Но я бы попросил вас в следующий раз быть более сдержанным. Слухи о…» Джек не стал читать дальше. Да. Когда Леон ушел, он забрал с собой не просто полупустой рюкзак с нехитрыми вещичками. Он забрал… яркие цвета. Свет. Казалось, все, что еще было в Джеке хорошим, ушло вместе с Кеннеди. Осталось лишь серое и багрово-красное. Джек не был излишне жесток. Он даже эту девку умудрился притащить из Штатов в Испанию без единой царапины. Даже колготки, твою мать, не порвались. А теперь… Теперь майор Краузер ловил на себе опасливые взгляды случайных напарников. Читал подобные писульки. Да. Он стал нездорово жесток. Равнодушен ко всему. И лишь когда видел страдания жертвы, что-то черное оживало в нем, скребло под кожей… Видишь? Видишь? Я еще хуже, чем ты думал, Кеннеди… Он не задерживался на одном месте. Был в Европе. В Африке. В сраной Южной Америке, где случился ебучий Хавьер. Трупы. Случайные женщины без имен. Забавно, что Джек никогда не снимал мужчин. На мужские задницы у него положительно не вставало. Только на Леона. А теперь он снова в Штатах.        Его внимание привлек крик младенца. Он посмотрел на снующую на вход-выход из супермаркета толпу. Увидел молодую брюнетку, смуглую и вертлявую. Симпатичную и веселую. На руках у нее хныкал ребенок в розовом костюмчике. Писклявая девчонка. Рука прошла, но в висок ударило… Эта жара… и детский крик… Он завел мотор, собираясь уехать подальше, и замер. Рядом с брюнеткой шел молодой человек. Он не видел лица за тремя здоровенными бумажными пакетами. Из них торчала зелень, багеты, фрукты. Выходной. Семьи порядочных граждан закупаются на неделю. Он видел рельефные предплечья, сжимающие пакеты. Видел шорты с карманами, чуть ниже колен. Стройные мускулистые ноги с четким абрисом сухощавых мышц. Ноги были загорелыми. А под коленом белел старый шрам. — Упал с велосипеда в семь лет. Напоролся на арматуру, — он помнил сухую кожу на этом месте. Он любил целовать этот шрам, особенно когда закидывал на плечи эти ноги. Он не сомневался. Именно сегодня — нет. Он был уверен. Сейчас он снова видел идеальную картинку. Открытку с куском счастливой жизни. Только его — его там не было. Пара подошла к простенькому авто. Ребенок продолжал кричать. А в голове Джека замелькали идиотские подсчеты. Полтора года. Ребенок совсем маленький. Значит, значит, если Леон сразу же приехал сюда… а может, он уже знал, куда ему ехать… его ждали… А Джек не знал, мальчик просто скрыл, резервный вариант — и кто из них был резервом? И его ждала эта миленькая, похожая на птичку, женщина… Он западает на брюнеток, видимо... взять ту же Вонг...это… его окатило волной холодной злобы, а ладони сжали руль до хруста… поле зрения сузилось до точки, остальное заволокло багровым, густым и душным облаком. И в тоже время — просто уезжай, Джек. Оставь его. Ему хорошо, наверное, хорошо. И тебе будет лучше, если ты не будешь даже видеть это… Но он не мог оторвать взгляд… Женщина открыла багажник, а Леон аккуратно уложил пакеты, рядком. Ловко поймал на лету вывалившийся помидор. Выпрямился. Джек увидел светлые волосы, заправленную за ухо прядь, отливавшую белым золотом на утреннем солнце. Развернулся к женщине и протянул руку — а мамаша склонилась к ребенку, что-то говорила, успокаивала? И ребенок протянул маленькую ручку Леону, а тот неимоверно осторожно пожал ее, шутливым жестом приветствия… крик мгновенно прекратился. Джек не видел глаз — Леон был в темных очках. В свободной футболке, в дутой жилетке — утром еще прохладно. Они обменялись парой фраз с женщиной. Та улыбалась и что-то ворковала, целовала ребенка в макушку… Уезжай. Заведи мотор. Просто уезжай, Джек. Женщина открыла дверь пассажирского… уложила ребенка в детское кресло… Леон стоял рядом, склонив голову. Снова короткий разговор. А потом дамочка уселась за руль, махнула рукой — и уехала. Уехала одна. А Леон остался стоять, сунув руки в карманы… Джек убрал ногу с педали. Эти багрово-красные минуты он не знал, что хочет сделать — сдать назад и уехать, не оглядываясь, или… да, надавить на газ, рвануть вперед, уничтожить эту ебучую открытку с чужой счастливой жизнью… стереть его… уничтожить… Убить. Он хотел убить Леона Кеннеди. Но... Почему она уехала одна? У Леона еще какие-то дела здесь? Или?.. Джек вдруг отметил для себя… маленькие детали, те, что всплыли позже, когда волна ненависти чуть угасла… Отсутствие улыбки. Женщина постоянно улыбалась, Леон — нет. Он не видел глаз под темными очками. Видел спокойное лицо. Но Леон не улыбался, даже когда протянул руку ребенку. Это странно. Обычно люди улыбаются детям, тем более… давай, скажи это, майор, — своим детям. Женщине он тоже ни разу не улыбнулся — тоже странно. Обычно улыбка провоцирует на ответную… хотя бы раз. Особенно если это — и еще раз напрягись, Джек — это твоя любовница. Жена, твою мать. И еще деталь — Леон едва заметно повел плечами. Джек знал эту манеру — немного замерз, хотя солнце поднималось все выше. Было тепло. Для Джека — жарко. А для Леона с его странным, сбившемся после Испании теплообменом — или больной головой — для Леона было прохладно? Как раньше… И еще — Леон приподнял очки, потер переносицу… устало, будто не спал… Например, не спал ночь после дурного сна. Джек видит, как Леон лезет в карман, достает сигарету и закуривает. И вновь чувствует волну злости — уже привычную, не это ядовитое облако, а просто — злость. Как раньше. Когда майор Краузер запрещал подчиненному курить. Леон пошел расслабленной походкой мимо машин. Джек увидел, как с ним здоровались — то один, то другой обыватель… Леон отвечал коротким кивком. Но ни разу не здоровался первым… Он живет здесь, в этом городишке, не первый день, его знают… Наконец Джек увидел, как Леон подошел к припаркованному мотоциклу — тому самому, старому, в котором он ковырялся день за днем, когда они жили вместе — Джек, Леон и Кот… Руку снова свело огнем, но Джек просто ударил локтем в дверцу машины, и новая боль перекрыла хроническую, призрачную… И его отпустило. Он дождался, пока Леон выедет на дорогу, и осторожно, оставляя между ними с пяток машин, поехал за ним.        Он не был религиозным человеком. Но именно сейчас подумал, что в этот город его привел бог. Или — дьявол. Не поймешь, чей это замысел — пока история не закончится.        Леон ехал медленно, осторожно, пропускал, притормаживал заранее у пешеходных переходов. Хороший мальчик Леон Кеннеди. А Джек смотрел. Смотрел на голую икру, на лодыжку, на простенький кроссовок, на спину и на развевающиеся на ветру светлые волосы. Они ехали к окраине. Дома становились поменьше да попроще. Даже здесь есть богатые и бедные. И кровь снова вскипела в венах, а зрение залило багровым — он увидел маленький дом. И эту машину, в которую Леону грузил покупки. Неужели все-таки… Но Леон проехал мимо. Еще пару домов, и последний — маленький дом на окраине, дальше уже поле да лес, и шоссе — к следующему, такому же мирному городку. Леон заехал на территорию. Это даже не совсем домик, два этажа -а весь первый этаж оказался гаражом. Леон достал пульт из кармана, но дверь не поднялась. Припарковался. Подошел и оттащил вручную — и Джек увидел то ли гараж, то ли мастерскую. И еще мотоцикл, и какую-то развалюху. Инструменты. Длинный стол, какие-то коробки. Все это по виду напоминало мастерскую по ремонту, над которой был надстроен второй этаж. Я разбираюсь в мотоциклах… и вообще… в автомобилях… А ты тогда не поддержал его. Леон загнал мотоцикл внутрь и исчез в глубине — Джек прищурился и разглядел маленькую лестницу наверх.        А потом Джек снова смотрел. Смотрел, как к Леону заехали — какие-то местные. Леон машет рукой — дескать, работа выполнена. Те забирают мотоцикл, улыбаются. Протягивают деньги, а Леон просто кивает на верстак, дескать оставьте там. Смотрел, как Леон сидит на низенькой табуретке, греется на солнце. Пьет воду — и белое горло дергается так знакомо, глоток, еще глоток. Как откидывается спиной к стене, жует гамбургер и смотрит на безмолвный лес. Спокойные, ленивые движения, расслабленные… Джек смотрит, как Леон наконец снимает темные очки — и вглядывается до рези в глазах… Яркие голубые глаза. И все та же вечная тень вокруг этих глаз. Смотрит, как Леон включает маленький приемник — и автоматом ловит ту же станцию, и старая рок-баллада эхом звучит и у него в машине. Леон завязывает волосы какой-то тряпкой, совсем как тогда, у него в кухне, и ковыряется в развалюхе — кто-то особо жадный или сентиментальный попросил починить за копейки, вместо того, чтобы отогнать в утиль. Смотрел, как Леон даже пританцовывает — проходится легкой походкой за очередным гаечным ключом… как его губы шевелятся — Леон подпевает, чуть качает бедрами в такт, снова склоняется над капотом… «Экстренный выпуск» — песня прерывается — «Сегодня, в 5 утра биотеррористы нанесли очередной удар… Нью-Йорк потрясен…» Леон выпрямляется, вытирает пот со лба — и идет, все той же танцующей походкой к приемнику, а его губы шевелятся — будто он еще слушает ту песню. «Благодаря объединенным усилиям BSAA и DSO, а также полиции и национальной гвардии катастрофы удалось избежать. К сожалению, три тысячи человек…» Леон доходит до приемника, игриво разворачивается и нажимает на кнопку — на словах «погибли» частота меняется и звучит уже что-то лубочно-веселое, в стиле латино. Леон возвращается к развалюхе. Его глаза спокойны и равнодушны к новостям из большого мира. Нет боли или сочувствия. Нет воспоминаний. Переболел? Неужели? И тобой тоже, майор? Переболел. Выздоровел. Когда и на этой волне Леона пытаются настигнуть новости из внешнего мира, он все той же танцующей походкой, уже под что-то старенькое, типа… Глория Эстефан? Conga? — безжалостно прерванной диджеем, который настырно пытался рассказать бывшему агенту DSO Леону Кеннеди про уточненные данные по погибшим от биотеррора — подходит и меняет радиостанцию. Как обычный человек, житель маленького городка. Джек таких видел. Послушайте, все это, конечно, печально, но мы-то что можем сделать? У нас все тихо и спокойно. Леон ковыряется в развалюхе до обеда. А в обед к нему приезжает хозяин развалюхи. Чистенький, опрятно одетый дед — с такой же благовоспитанной женой. Тянет Леону руку — а Леон извиняясь, выставляет ладони. Вымазанные маслом и ржавчиной. Что-то показывает деду под капотом, объясняет. Его лицо спокойно, без эмоций, просто — расслабленное лицо человека, который тихо, день за днем, занимается любимым делом. Бабка вдруг всплескивает руками, достает из машины — блюдо в фольге. Разыгрывается милая сценка. Угощайся, милый мальчик. Ты же живешь один, без заботы, ковыряешься весь день в моторе, наверное, голодный? Ах, нет, ну что вы. Нет, я настаиваю. Вам нужно лучше питаться — вы такой бледненький. И симпатичный, милый, вежливый мальчик. Хорошо, спасибо вам. Позже Леон все также сидит на низенькой табуретке и задумчиво грызет куриную ножку из бабкиного блюда. Уезжай, Джек. Просто уезжай. Нет. Джек смотрит, как Леон исчезает в глубине гаража. Видит смутно белеющую в полутьме спину. Торчащие лопатки и ту, так раздражающую Джека татуировку — сейчас она выглядела абсурдно, неестественно, дико — мертвая голова мрачной женщины, в черных с красным розами, колючки и кресты… Санта-Муэрте. Святая смерть. Ополаскивается, нагнувшись над раковиной. А Джек смотрит на белое худощавое тело, на изгиб позвоночника и тонкую талию. На бедра в низко сидящих шортах. Леон появляется позже, в свежей футболке. Делает музыку потише. Усаживается на табуреточку. Курит. Смотрит на лес. Щурится на солнце. Просто отдыхает. Час. Второй… Джек был уверен, что так Леон сидит довольно часто — день за днем. И задавил жалкую надежду, что Леон ждет… Уезжай, Джек. Просто уезжай. Он же хотел попробовать. Изменить жизнь. И у него получилось. Без тебя. Без твоей помощи. У него все хорошо. Но… Детали… Все те же детали. Ни одной улыбки заказчикам. Слишком спокойное лицо и отстраненный взгляд голубых глаз. Ни одного звонка — у него вообще есть телефон? И эти тени вокруг глаз. Бледное, даже сквозь легкий загар, лицо. Просто инстинкт не отпускал Джека. И не только инстинкт. Он смотрел на Леона и чувствовал… голод? Леон, как и раньше, вызывал у него смешанные — противоположные — чувства. Их связь всегда оставляла сладкую горечь на губах. И Джек хотел почувствовать ее снова. Он не знал, чем окончится их встреча. Он хотел уничтожить и защитить, и сломать, и унизить, и боготворить. Он смотрел на Леона и чувствовал… чувствовал, что он — жив, после этих полутора лет — жив и чувствует снова. Просто потому, что вновь встретил Леона. Он принял решение за секунду. Подъехал поближе. Встал напротив, краем глаза отметив, что Леон равнодушен к звуку мотора. Даже не повернул голову — также смотрел на лес и высокое небо. Он подошел совсем близко. И лишь когда его тень накрыла Леона темнотой, заслонив солнце, Джек встретил взгляд светлых глаз. Леон не шевельнулся. Не встал. Не изменился лицом. Но Джек видел, как мгновенно расширились зрачки, как дернулось белое горло, как по плечам прошла дрожь… — Значит, это все-таки ты… — тихо и хрипло. — Ты меня заметил? — Джек остановился в метре от Леона, возвышаясь над стройной фигурой, все так же сидевшей на табуреточке. — У супер-маркета, в машине… — Леон медленно оглядел его, с ног до головы, будто не веря. — Подумал, что у меня галлюцинации… снова… Снова. Так просто и честно. И вновь окатило горячим, и так и осталось, гореть внизу живота, в груди… снова. Конечно, и он видел, казалось, что видел в толпе — светловолосую голову, отражение, призрак, и каждый раз — нет, это был не он. Получается, и Леон тоже… — Кто эта женщина? — Джек решил, что условности не нужны. Плевать. Между ними не стоит играть в вежливость или прикидываться. — Соседка, — спокойно и также честно ответил Леон. Не толики возмущения допросом. — Живет одна. Просто встретились и я помог. Джек знал, что Леон не врет. — Я уже не настолько радиоактивен, чтобы все живое умирало вокруг меня на расстоянии километра, — Леон дернул уголком рта в грустной усмешке. — Думаю, она не пострадает, если я просто помогу ей… Джек почувствовал мерзкую, эгоистичную радость. Леон не изменился. Все такой же — изломанный, травмированный мальчик. Просто научился жить с этим, с хроническим и неизлечимым. Не старается исправить себя. Смирился. Он все еще его Леон. И вспомнил себя, когда смотрел на эту пару и думал… свою ненависть, жажду крови и боли. Далее майор Краузер устроил допрос Леону Кеннеди. А Леон отвечал, спокойно и честно, будто признавая право Джека на себя. Да так оно и было. — Просто ехал мимо. Встретил хозяина этого дворца, — кивок на гараж. — У него машина заглохла. Я помог. Разговорились. Сдает за оплату счетов. Сам переехал к детям на побережье. — Кот умер, — вдруг брякнул Джек и увидел знакомую страдальческую морщинку между бровей. — Я старался, заботился о нем, возил к врачу, но… Леон опустил глаза. — Я знаю, Джек. Ты его любил, — Джек хотел было рявкнуть, что нет, но заткнулся — не стал врать. Он действительно любил Кота. А еще он любит — он смотрел на Леона и не мог оторвать глаз. — И он любил тебя, Джек. Беспокоился, когда ты уходил. Терся под дверью. Ждал. — И грыз мои пятки, стоило мне дернуть ногой ночью. И ссал в кроссовки. А Леон вдруг улыбнулся — той же мягкой, едва заметной улыбкой. — Он не умел любить иначе. И сам Джек тоже — не умеет любить иначе. — Я здесь около года. Когда устроился, попытался позвонить тебе, — телефон тогда улетел через разбитое окно, да. — И приехал в тот город, но тебя уже не было там несколько месяцев. Жар в груди и сердце усилился. И злость, и боль, хотелось упрекнуть и извиниться. — Раньше, — в голосе прозвучало смущение, — я не мог. Глупо, но… Просто не хотел возвращаться ни с чем. Неудачником или что-то в таком духе, не знаю… Леон ковырнул носком кроссовка землю. Джек подумал, что они с Леоном в чем-то одинаковые, действительно. — И я вернулся сюда… — Жить? — зачем-то уточняет Джек. — Ждать… — ответ отдается болезненным извращенным удовольствием в каждом нерве. Леон всегда был честен с ним. Джек почему-то не мог сделать то, что должен. Подойти, поднять, прижать к стене… — Я остановился в отеле, — какая глупая ложь, майор. — Думал задержаться здесь на пару дней. На недельку. Еще глупее, Джек. Самое жалкое и глупое, что ты можешь сейчас придумать, чтобы вновь сойтись с ним. — Я видел тут один единственный ресторан на площади. Я бы хотел тебя пригласить, если ты не занят, вечером… А нет, майор, ты просто берешь одну вершину за другой. Просто восхождение на пик Идиотизма, высочайшей вершины твоего мира. — Задерживаться не планирую. Дела, сам понимаешь. Леон всегда чувствовал твою ложь, просто не говорил и предпочитал не спрашивать, чтобы не получать очередную порцию. Леон молчит. Наконец поднимается. Подходит так близко — и Джек чует запах масла, металла, а под этим — родной и теплый флер от волос и кожи. И запах никотина сейчас был приятным. Леон смотрит ему в глаза невыносимо долго, заглядывает в самое нутро, в эту поганую черноту. И говорит тихо, просто и спокойно: — Хочешь зайти, Джек? — снова мягкая улыбка. Только для него, Джек знает это. — И остаться, если хочешь. Стало неожиданно наплевать на свои мысли. На то, что он снова все испортит. На кровь и грязь на руках и за душой. На что, что он сломает все, что есть у Леона сейчас. — Пошли. Покажешь свои хоромы.