XII
Альбус в ужасе смотрел на приближающуюся толпу. Свежих этапированных было человек триста, брели они сорной кучей и едва не падали от истощения. Вдоль нестройной колонны месил колесами пыль черный мерседес стоимостью в пять тысяч рейхсмарок. Водитель то прибавлял газу, то сбрасывал скорость и тащился нарочито медленно, заставляя затравленных людей жаться к обочине. В сопровождение от станции отрядили сотню немецких солдат — лощеных, прилизанных, в свеженькой форме. Они хохотали, ради смеху прикрикивали на отстающих, размахивая свинцовыми дубинками и нещадно опуская их на спины и плечи. Альбус широко распахнутыми глазами смотрел на лагерных, не в силах поверить, что перед ним люди — эти истощенные, замученные существа, со сморщенными от голода лицами-черепами. Руки и ноги их были едва ли толще детского запястья. Они шатались, поддерживая друг друга, цепляясь за обноски, по случайности названные одеждой, прекрасно понимая, что если кто-нибудь упадает, то уже не встанет. Людей согнали перед брамой, заставив построиться в шеренги в двух сотнях метрах от ворот. Люди с немой жадностью смотрели, как медленно распахиваются створки, открывая им путь внутрь — возможно на верную смерть, но это было лучше, чем ничего. Мерседес остановился возле калитки. Из него вышли трое, водитель остался сидеть. Вперед шагнул эсэсовец с нашивками штурмбаннфюрера: невысокий, плечистый мужчина, но уже обрюзгший и какой-то неухоженный с виду. Даже форма на нем сидела неуклюже, подчеркивая выпирающее над широким ремнем брюхо. Он снял фуражку, обтер лоб кружевным платком, а потом достал пистолет и наставил в воздух. — Держать строй, сучьи дети! — рявкнул он. По шеренгам новоприбывших пробежала волна: каждый старался выпрямиться ровнее соседа. Арестанты вскинули головы, вытягиваясь по стойке «смирно», но их так шатало, что это напоминало грубую пантомиму. — А ну, запевай! Заключенные затянули сиплое, не попадая в ноты. Альбус не сразу узнал в нестройном хоре «Вереск» и поморщился, опуская глаза. Он стоял в числе канцелярских, вызванных оформлять новеньких. Прикидывая, сколько это займет, он заметно нервничал: часть узников может просто не дожить до раздачи. Гриндевальд со свитой тоже были здесь. Они расположились на возвышении возле кпп и следили за происходящим. Альбус из-под ресниц наблюдал за ними, пытаясь высмотреть на лицах намек на удовольствие. Но резковатые черты оберштурмбаннфюрера оставались бесстрастны. Он изредка склонялся к Абернети, а тот тут же распахивал пухлый блокнот и торопливо делал пометки. — Бегом, скот! Бегом! Бегите на скотобойню! — заорал штурмбаннфюрер, срываясь на визгливый фальцет. Выстрел в воздух прозвучал вместо спортивного свитка. В тот же миг первая шеренга узников дрогнула и метнулась вперед: каждый из них знал, что задержка подобна смерти. Задние тоже рванули — кто как мог, спотыкаясь и хватаясь за чужие локти, плечи, спины. Толпа смешалась, ломая строй. Лагерники сзади наседали, пытаясь прорваться вперед любым способом. Перед воротами образовалась чудовищная давка. Более полусотни людей оказались лежащими на земле; по ним как по доскам взбирались товарищи, топча их ногами, ломая хрупкие кости. Жирный штурмбаннфюрер, наблюдающий за этой картиной, широко ухмылялся. Его подельники уже в голос хохотали, тыкая пальцами в сбивающихся с ног бедолаг. Кто-то выл, упав на землю и уже не в силах подняться, но большинство лежали молча, пытаясь прикрыть голову руками. Песня оборвалась, захлебнулась. Альбус шумно вздохнул, едва справляясь с лицом. От поднявшейся в груди злости сковало дыхание, а кончики пальцев налились ледяной каменностью. Часть заключенных уже пересекла насыпной вал и повалилась без сил сразу за ним прямо на дороге. Те, кто упал перед самыми воротами, еще силились встать. Они ползли, загребая скрюченными пальцами утоптанную сотней ног землю. Выли и стонали. — Эй вы, жуки! Не заставляйте оберштурмбаннфюрера ждать! Скорее, скорее, блядские ваши матери вас для чего на свет рожали? — принялся орать на них штурмбаннфюрер. Он метнулся к лежащим и принялся пинать их по худым спинам, прицельно метя в шею и основание черепа. Альбус до крови закусил губу, наблюдая за этим зверством. Из канцелярских выступили надзиратели, принимаясь подгонять обессиленных заключенных кто тумаками, кто добрым словом. Штурмбаннфюрер, хохоча, выстрелил снова. Паника захлестнула оставшихся за воротами, но не предала им сил. Они забились, забарахтались, но встать не могли. Кто-то на одном усилии воли перетянул себя за лагерную черту и там опал без сил почти не дыша. Кто-то так и остался лежать перед воротами, то ли смирившись со своей судьбой, то ли потеряв сознание. Охранники из конвойных посмеивались, сгрудившись в сторонке. Передавали друг другу сигареты, лениво курили, наблюдая за представлением. Штурмбаннфюрер, распалившись, бегал от одного лежачего к другому, наподдавая им окованным сапогом под бочины. Тряс револьвером и орал, что ворота в рай закрываются. Альбус перевел взгляд на Гриндевальда и удивленно отметил, что лицо того закаменело лишь сильнее. Об остроту проступивших скул, казалось, можно порезаться. Оберштурмбаннфюрер не смотрел на упавших, взгляд его был прикован к мечущемуся на дороге толстяку. — Ну, все, эти уже точно никуда не пойдут, — штурмбаннфюрер замер, одышливо хрипя, перебросил пистолет в левую руку и прицелился. Раздался выстрел; Альбус сжал кулаки, впиваясь ногтями в плоть ладоней. Под головой одного из упавших медленно растекалось пятно крови, на темной земле больше напоминающее след от пролитых чернил. Еще двое конвойных званием пониже достали пистолеты. Всего на земле осталось человек тридцать. Альбус не считал, отводил взгляд и жмурился на каждый прицельный выстрел. Один из бедолаг все еще бился в каком-то метре от ворот, дрожал и выл, не в силах ни подняться, ни ползти. Штурмбаннфюрер с ухмылкой перезарядил револьвер и подошел к нему, наставляя ствол в затылок. Лагерник вдруг вскинулся, неловко переваливаясь на спину. Воздел дрожащие руки, складывая их перед лицом в молитвенном жесте. — Пожалуйста! Я все сделаю!.. Не убивайте!.. Дайте минутку отлежаться! Я могу… Я могу работать! Я клянусь вам!.. Господин, пожалуйста!.. — выл он, а по щекам катились слезы, размывая дорожную грязь. Штурмбаннфюрер обменялся с охраной насмешливыми взглядами и взвел предохранитель. В следующий миг произошло сразу несколько событий, и сколько бы Альбус не пытался восстановить в памяти их последовательность, временная прямая захлебывалась, схлопываясь в считанные секунды. Оберштурмбаннфюрер Гриндевальд бросился вперед в гибком змеином движение, перехватил руку толстяка, уводя дуло. Пуля щелкнула в паре дюймов от головы корчившегося на земле заключенного, выбивая сухие комья. Лагерник завыл, не осознавая, что все еще жив. По грязно-серым штанам его расплывалось влажное пятно. — Ханк, блять! — рявкнул Гриндевальд, так крепко стискивая чужое запястье, что у толстяка затряслись от боли щеки. — Ты мне всех угрохать собрался? Кто работать будет?! Ты?! Ханк отступил, пытаясь вывернуть руку из крепкого захвата, но силы были не равны. А Альбуса захолонуло сердце: странное это было чувство — благодарность, смешанная с ненавистью ровнехонько пополам. — Да брось, Геллерт, они же доходяги… Все равно подохнут тут у тебя, — буркнул штурмбаннфюрер обескураженно. Гриндевальд несколько мгновений жег взглядом его переносицу, а после брезгливо отбросил чужую руку. Он развернулся, нагнулся и подхватил обмочившегося узника за воротник грязной рубахи и словно мертвую тушу перебросил через линию лагерных ворот. — Этого — считайте, — велел он Абернети, обводя взглядом притихших заключенных. Все смотрели на него не отрываясь, кто-то даже рот разинул. Гриндевальд отряхнул руки и выпрямился, обернулся через плечо к замершему Ханку и холодно хмыкнул: — Извини, на кофе не зову, ты мне и так порядочно проблем доставил, герр Гейбель. Списки передашь коменданту и, не дай бог, попытаешься всучить мне своих мертвецов по сходной цене! — глаза Гриндевальда опасно блеснули. Штурмбаннфюрер до того стоявший бледнее мела, начал заливаться пятнами неровного румянца. — У нас все четко, герр Гриндевальд, — зло скривив губы, заявил Гейбель, пряча пистолет в кобуру. — Я на это очень надеюсь, Ханк, — рассеянно откликнулся оберштурмбаннфюрер, взмахом руки подзывая коменданта и надзирателей ближе. — Мои все проверят. Сколько было заключенных?.. Гейбель замялся, поджимая мясистые губы. Обвел толпу, вдруг отчётливо понимая, что его позор видели не только арестанты, но и охрана из взвода. Левое веко дернулось, на лбу проступал пот. — Сколько всего? — громко спросил Гриндевальд, начиная терять терпение. — Семьсот тридцать два… — выдохнул штурмбаннфюрер и вдруг вскинулся в последнем порыве негодования, сжимая крупные кулаки. — Так они ж все полудохлые, вот и померли в дороге! Ты же знаешь, Геллерт, как это у нас бывает… — Как это у вас бывает, я знаю, — нарочито ровным тоном заметил оберштурмбаннфюрер. Он обернулся, взглянул на канцелярских, в числе которых стоял и Альбус. На миг они встретились глазами. Дамблдор дышал медленно, на счет, смотрел не моргая, — отчего-то казалось жизненно важным не упустить ни мгновения их зрительного контакта. Угол губ Гриндевальда дернулся, он отвернулся и кивком указал на заключенных. — Оформляйте счастливчиков. Испуганные вспышкой начальничьего гнева люди зашевелились, забегали. Надзиратели принялись выстраивать людей в команды человек по тридцать. Альбус кинулся помогать, хотя вообще-то его присутствие требовалось лишь на части дезинфекции и помывки. Гриндевальд вернулся к своим, подозвал фрау Розье и что-то негромко произнес, склонившись к самому уху. Альбус заметил, каким взглядом провожает его Гейбель. К штурмбаннфюреру подошли двое из мерседеса. Один осторожно, явно боясь вызывать очередную вспышку, предложил начальнику сигареты. Втроем они отошли в сторону, наблюдая, как выезжают из-под навеса грузовики, как конвойные толкаются в кузове, выбивая себе место поприличнее. До станции пешком никто не хотел, и без того умаялись. Альбус незаметно подкрался к бетонному забору и прислонился лопатками, делая вид, что копается в сумке в поисках какого-то лекарства. До него доносился слабый запах сигарет. Сдавленный, искрящийся гневом голос штурмбаннфюрера был едва различим сквозь поднявшийся гул. — Что этот ублюдок себе позволяет?! — шипел Гейбель. Альбус прислушался, напряженно замирая. — Гребаных жидов он не досчитался. Пусть радуется, что я ему хоть кого-то привез! Не зря его из Берлина поперли, там таких наглецов никто терпеть не станет! Даже рейхсмаршал бы не спас. Да честно признаться, он и сам изрядно поистрепался… Говорят, теряет авторитет у фюрера. Там теперь Броман и Дёниц всем заправляют… Глядишь, и до этой белобрысой твари доберутся. Ух, поскорее бы выиграть войну, вот тогда всем воздастся!.. Он все распалялся и распалялся. Альбус хмурился, вслушиваясь в его частящую одышливую речь. Берлин, рейхсмаршал. Это что же, Гриндевальд — служил? Глядя на него, Альбус никогда не задумывался, чем оберштурмбаннфюрер занимался до своего назначения и где получил звание. По всему выходило, что он не штабной. По словам Поттера, Геллерт заправлял лагерем последние четыре года. Самого Генри тут еще не было, но кое-кто из старожилов рассказывал, как однажды Гриндевальд появился из ниоткуда на смену прошлому начальству и начал насаживать свои порядки. Порядки оказались что надо: и экономические показатели взлетели, и заключенным стало житься проще. И если по первости к оберштурмбаннфюреру относились с настороженностью и здравым опасением — мальчишка еще совсем, а такие любили поиграть, — то вскорости волнения улеглись. Гриндевальду шел тридцать первый год. На должность он заступил в двадцать шесть и сразу в звании оберштурмбаннфюрер, с тех пор его не повышали, хотя было за что. Альбус рассеянно подумал, что просто так в глушь не ссылают. Либо Гриндевальд в чем-то проштрафился, но не так уж сильно, иначе давно бы месил грязь среди таких же этапистов, как сам Дамблдор, либо сам напросился на назначение, спасаясь от надвигающейся бучи. Но если служил, то… — А ты что тут замер?! Альбус вздрогнул и вскинул голову, нос к носу столкнувшись с Гейбелем. Задумавшись, он не расслышал шагов, да так и застыл перед ним как олень в свете фар. Штурмбаннфюрер разглядывал его со смесью брезгливости и легкого интереса. Альбус медленно выпрямился, ненароком выставляя вперед сумку с вышитым крестом. — Я не понимать, — криво пробормотал он по-немецки и спешно добавил на родном языке, глядя в упор на мыски своих разбитых ботинок: — Я лагерный доктор, господин. Жду, когда всех соберут, поведу заключенных в помывочные. Гейбель стряхнул пепел с сигареты и хмыкнул. — Ты глянь, Ханце, бриташка. Из пленных. Что он там плетет? — Доктор вроде, — ответил Ханце, указывая на нашивку, — По-немецки понимаешь? Альбус вопросительно вскинул брови, старательно делая глуповатое выражение лица. Штурмбаннфюрер отбросил еще теплящийся окурок и шагнул ближе. Схватил Альбуса жирными пальцами за подбородок, покрутил лицо так и сяк. — Знакомый ты больно… Знакомый, Ханце? — Не могу знать, герр Гейбель. Мне не откликается. Гейбель усмехнулся, одернул руку и принялся отирать ладонь платком, словно в чем испачкался. — Ладно. Пусть себе, все равно даже если слышал, то ни черта не понял, — он покосился в сторону выстроенной перед канцелярскими шеренгой, сплюнул под ноги желтоватую слюну и отвернулся. — Скажи Ульриху заводить, ни минуты больше не хочу тут толкаться. Пусть сам разбирается со своими дохляками. Бумаги передали?.. Ханце кивнул, сторонясь, давая начальнику дорогу. Альбус отлепился от стены лишь когда они скрылись за воротами. Вдохнул полной грудью, осознав, что на все время короткого разговора опасливо таил дыхание. Это же надо было так попасться! Правильно говорила матушка, любопытство однажды его погубит. Оправив перекрутившуюся сумку, он шагнул из тени, присоединяясь к остальным. Виски взмокли от пота, сердце шумно колотилось в груди. Альбус сделал несколько глубоких вдохов, тряхнул головой и направился к первой группе узников.XIII
Из двухсот восьмидесяти семи заключенных в лазарет отправились восемьдесят три, но по итогам осмотра остались чуть больше шестидесяти, остальным пришлось ждать своей очереди, толпясь на улице, пока Поппи, Криденс и Альбус носились среди больных, выкраивая пару минут, чтобы наскоро обработать их мелкие раны и наложить шины. Некоторым из прибывших требовалась безотлагательная помощь. Альбус носился из оперцвая в грязную перевязочную так стремительно и часто, что в какой-то момент ощутил, как колени подкашиваются. Голова закружилась, и он едва не осел там, где стоял. Подскочила Поппи, сунула ему под нос нашатырь. Голову обдало острейшей болью, но сознание немного прояснилось. — Посиди хоть немного, — бормотала Помфри, ведя его к выставленным в узкий коридорчик стульям. — Если и ты сляжешь, то мы тут вообще… Из-за недостатка людей сорвали с насиженного места даже Тицхена. Герман пришел помогать неохотно, но вариантов у него было не много — вернее, попросту не было. Легче не стало: юнец почти ничего не смыслил в ассистировании, мог только разносить лекарства. Даже перевязки нормально накладывать не умел. Помфри в отчаянии привела пятерых женщин, более-менее смыслящих в санитарном деле, и приставила их следить за тем, кто не требовал безотлагательных усилий. Битва перед воротами принесла свои плоды. Дренажи и бинты стремительно убывали, а стенающие на боль в груди не заканчивались. Один пневмоторакс они проворонили: дренаж сместился, закупоривая отток. Началось кровотечение и сердце встало. Мужчина забился, вены на шее вздулись, чернея; он захрипел, открывая рот как выброшенная из воды рыба, но воздух в разбухшую от напряжения глотку не шел. Подскочила Поппи в окровавленном переднике, придерживая его за плечи, пока Альбус негнущимися пальцами переставлял трубку. Не вышло. Это был первый ушедший за грань в этот вечер, но далеко не последний. — Нам нужны еще люди, мы не справляемся, — выдохнула Помфри, медленно разжимая сведённые судорогой пальцы на чужих плечах. Руки у нее дрожали, мучнистая бледность разливалась по лицу, а глаза были красные и воспаленные. Время клонилось к одиннадцати, а у них оставалось еще больше двадцати человек в оперцвае, и половина на ампутацию. Альбус выпрямился, пошатнулся, опираясь о край постели. — У нас нет больше. Никого нет. В лагере нет больше медиков, Поппи, — устало выдохнул он, потратив едва ли не все скопленные силы на этот ответ. В каморку заглянул бледный до синевы Криденс. Лицо у него было перемазано кровью, а в руках таз с бурыми тряпками. — Еще двое, — прошептал он, бухая таз на стол и весь сжимаясь под взглядом Альбуса. Дамблдор устало кивнул. Чудовищная глупость если подумать: лагерники, из последних сил цепляющиеся за жизнь, проделав такой длинный путь, терпя лишения и боль, теперь сгорали за считанные часы на больничных койках при полном уходе. Альбус не раз наблюдал этот феномен, которому мысленно дал название «синдром надежды». Он видел, как солдаты выбирались из-под артобстрела с полными ладонями собственных кишок, доползали, добредали до фронтовых госпиталей, а там умирали на операционных стола в считанные мгновения, когда помощь уже была так близко. Не от заражения, не от болевого шока, остановки сердца или потери крови, нет, они просто переставали бороться, вверяя жизнь в чужие руки. Они надеялись, что им помогут, что их спасут, и закрывали глаза с улыбками, еще не зная, что больше их не откроют. Десятки, сотни человек, обменивали волю на чудо. То же происходило и теперь. Будь это лагерь смерти, половина из погибших сражалась бы, сцепив зубы — вопреки и назло. Их нельзя было утешать, но Поппи об этом не знала. Она попала в плен из штабных лабораторий и никогда не была на настоящей войне. Когда рассвело тридцать четыре человека были мертвы. Тела выносили и складывали тут же, на траву у крыльца: ни у кого не было сил стаскивать трупы к крематорию или звать дежурную бригаду. Поппи упала на ступени, закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала. Альбус доковылял, опустился рядом, привалившись плечом к ее вздрагивающей спине. — Сейчас бы закурить, — безвольно шепнул он. Поппи, шумно втянув носом воздух, кивнула и попыталась улыбнуться сквозь слезы: — Ты очень хороший хирург, Альбус. Очень. Мы сделали все, что могли. Было бы нас побольше… Дамблдор вяло качнул головой то ли соглашаясь с ней, то ли нет. Не все, не все, что могли. Недостаточно. Они всегда делали недостаточно. А было ли это «достаточно»? Существовало ли оно где-то или планка всегда была слишком высока? Скрипнула дверь, по ступеням, пошатываясь, спустился Криденс. Сел на некотором отдалении, вперив пустой взгляд в сложенные штабелями тела. Некоторые из них уже начали коченеть, разевая рты и запрокидывая головы — мышцы ссыхались, костенели, преображая, даже в смерти не оставляя спокойствия. Криденс смотрел на них не мигая, не двигаясь. Альбусу на миг почудилось, что он ведет с мертвецами молчаливый диалог. Он сморгнул — наваждение развеялось. Криденс повернул голову. — Спасибо, — шепнул одними губами. Альбус слабо дернул плечами. — Тебе спасибо. Без тебя мы бы не справились. Криденс жадно мотнул головой. — Я не о том. Спасибо, что вышел за меня тогда, при Гриндевальде. Альбус слышал тихий, какой-то судорожный вздох Помфри; ощутил, как закаменела спина под его плечом. Криденс, не отрываясь, смотрел ему в глаза — впервые прямо, не виляя взглядом. — Я посмотрел на них сегодня, — он кивнул в сторону мертвецов, кривя губы, — И понял, что не хочу. Не хочу умирать, понимаешь? Не так, не здесь… Я не хочу как они — в крематорий, в дым, без могилы. Чтобы никто не знал, куда принести цветов… И пусть у меня никого нет… — он вдруг всхлипнул — сухо, без слез; губы его задрожали, но в остальном он оставался недвижим, лишь глаза влажно блестели в свете нарождающегося утра, — Я не хочу как они. Жить хочу, понимаешь? Понимаете?.. Я жить хочу! — он вскрикнул и сломался, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лбом. Задрожал, обхватывая себя руками. Альбус помедлил, потянулся к нему — осторожно и трепетно, словно к дикому испуганному зверьку, что сам вышел к людям, уложил ладонь на вздрагивающее плечо, мягко сжимая пальцы. Криденс шумно выдохнул и придвинулся, утыкаясь лбом в его колено. Замер так, позволяя погладить себя по волосам. — Если так случится, — сдавленно прошептал он, — Если я все-таки умру… Я не хочу… Вспоминайте меня, ладно? Хотя бы изредка… Альбус обхватил его за плечи, притягивая на грудь. Обнял как когда-то давно в детстве обнимал Ариану, Аберфорта. Как мама обнимала его самого, пробуждая от жуткого кошмара. — Мы не забудем, — кивнул он. — Никогда тебя не забудем. — И ты не умирать, выкинь этат дурость из свой голова! — сварливо заметила Помфри, нещадно коверкая немецкую речь. Криденс хмыкнул сквозь слезы, неуверенно сжимая ладонь Альбуса в ответ. Они сидели на крыльце пока лучи восходящего солнца не принялись ласково лизать мыски их ботинок. Поппи поднялась первой, с хрустом потянулась и объявила, что проверит больных, перед тем как упасть спать. Альбус благодарно коснулся щекой ее прохладных худых пальцев. Помфри потрепала Криденса по волосам и скрылась в домике. Криденс, кажется, задремал. Но очнулся, ощутив мазок света на скуле. Поморщился, щуря красные глаза, и слабо улыбнулся Альбусу. — Я тоже пойду, лягу где-нибудь здесь, вдруг помощь понадобится… Ты меня разбуди, если что. — Я еще посижу немного. Хорошее утро, светлое, — ответил Дамблдор, разжимая объятия. Криденс бросил на небо долгий взгляд, махнул рукой и поднялся по ступенькам. Альбус уставился на небо, следя за облаками, ползущими по прозрачно-голубому словно стеклянному небосводу куда-то на запад. Перебрал в голове события ночи, пытаясь отыскать ошибки и сделать мысленные пометки на будущее, но мозг так отупел от усталости, что все в нем сливалось в одну сплошную яркую ленту. Было бы нас побольше… Альбус поднес ладони к лицу, рассматривая покрасневшие от кислот и антисептиков пальцы. Содрал корку сухой мозоли с указательного. Трупы безвольно пялились на него своими пустыми глазами: в густой лихорадке ночи никто не подумал сомкнуть им веки. Среди них была девушка — совсем еще юная, но за время войны истлевшая до старухи от голода и страданий. Она лежала на боку, чуть повернув голову в сторону, словно в последний момент ей тоже захотелось увидеть небо. Было бы нас побольше… Дамблдор поднялся, распрямил натруженную спину. Сумрак коридора после яркого света ударил по глазам, ослепил. Альбус замер, привыкая, медленно пробрался через нагромождение стульев, тазов и ящиков, к собственной комнате, где мертвецким сном спала Поппи. Он мог не таиться — сон подруги был так глубок, что завой сейчас лагерные сирены, она бы не проснулась. Альбус повернул ключ, выдвинул нижний ящик и достал один из пузырьков. Бездумно смешав раствор из остатков новокаина, он проскользнул в палату, заглянул за ширму, где лежал Кохен. Йозеф не спал. Он уставился на Альбуса из-под набрякших век. Клочковатая, сильно отросшая борода спуталась, слежалась от пота и кровавых сгустков. Альбус выпростал из-под одеяла его безвольную руку, пошарил по карманам, ища жгут. — Сегодня умерли тридцать четыре человека, Йозеф, — спокойно произнес он, отыскивая вену на исхудавшем предплечье. Синие ленты вились под кожей, но были столь тонки, что Альбус не сразу попал иглой. — Если бы вы были с нами, помогали нам, спасали жизни, трупов было бы меньше. Среди них были совсем юные ребята, почти дети Йозеф. — Ч-что это? — спросил старик, впервые за несколько дней разлепив ссохшиеся коркой губы. Он попытался двинуть рукой, вырваться, но Альбус не позволил, жестко зафиксировав запястье. Да и сколько там нужно было силы, чтобы удержать почти мертвеца. — Стрептомицин, — равнодушно заметил он. — От-ку?.. — Какая разница? — Альбус поднял на него усталые глаза, — Вот что я вам скажу, Кохен. Вы все никак не помрете, а значит почему-то бессознательно цепляетесь за жизнь. В обход разума, тело продолжает бороться. Я сегодня видел множество смертей тех, кто бороться не смог, устал, не выдюжил схватки. Достойны вы этой жизни или нет — не мне решать. Я сделаю то, что в моих силах. То, что должен сделать каждый уважающий себя доктор. Если потом захотите все закончить — встанете на ноги, найдете петлю, когда силы появятся, я неволить и слезы по вам лить не стану. Дамблдор распустил жгут, вынул иглу и убрал шприц в карман грязного халата. Крохотная капля крови выступила на сгибе чужого локтя и Альбус мимодумно растер ее пальцем, оставляя смазанный алый след. Кохен моргнул глубоко запавшими в череп глазами и отвернулся к окну. Альбус, помедлив, обошел постель и раздернул занавески, впуская внутрь яркий солнечный свет. — Вы противны мне, Йозеф, но мои чувства ничего не значат. Если в вас осталось хоть что-то… — Дамблдор осекся, махнул рукой и вышел, задергивая ширму, оставив Кохена наслаждаться яростным рассветом.XIV
К обеду, когда печи крематория опять закоптили, троих ампутантов разбило лихорадкой. Криденс остался с ними, отправив Поппи досыпать. Альбуса бы тоже отослал, да было некуда. Дамблдор ощущал себя до ужаса разбитым. Голова туго пульсировала, а за глазницами собирался жар. То ли усталость, то ли простуда, к вечеру станет известно. Выпив таблетку аспирину, Альбус вышел в коридор, с усталой обречённостью оглядывая царящий бардак. Обычно за уборку отвечал Криденс, но сейчас он был занят, меняя перевязки и раздавая дневной паек. Альбус принес воды и поставил ее кипятиться в большом эмалированном ведре. Ужасно хотелось курить с самого вечера. Вообще-то Альбус завязал с сигаретами, но война вновь толкнула его на скользкий путь. В лагере можно было достать табак, но плохонький, и даже он стоил слишком дорого, чтобы позволить себе подобную роскошь. Уж лучше выменять за те же деньги пару кусочков хлеба и тарелку супа. Альбус дремал с открытыми глазами, стоя у окна и дожидаясь пока вода закипит. Едва не проворонил момент, чертыхнулся и погасил огонь под крохотной печкой. Пар вился над ведром, заплетаясь в витиеватые кольца. Альбус подступил ближе, вдыхая тяжелый, прелый запах кипятка. Волосы надо лбом и у висков моментально отяжелели от влаги. — Альбус? — донеслось из-за стены. Дамблдор дрогнул, шагнул, словно сомнамбула налетая бедром на табурет. Зашипел от боли, отпихивая его ногой в сторону и вышел в коридор. Генри стоял на пороге, опасливо заглядывая в занавешенный тканью проход к больничным койкам. Альбус вышел из тени, слабо махнул рукой, привлекая его внимание. — Здравствуй. Прости, я пока занят, и не… — Я потому и пришел, — перебил его Поттер, широко улыбаясь. Он посторонился, махнул рукой и в предбанник протиснулись несколько женщин. Альбус узнал в одной из них ту крохотную немку с оленьими глазами. — Они уберутся. Альбус обвел женщин недоумевающим взглядом. Осознал и помотал головой. — Да что ты, мы сами! Брось. Генри подошел к нему, обхватывая за плечи. — Ты едва стоишь на ногах. А они сами вызвались. — и добавил уже на немецком, — Правда же? Справитесь, девчат? Женщины наперебой закивали. Их было четверо: трое светловолосые как на подбор, невысокие, худые. Их можно было бы принять за родственниц, например, чудесных норн из старых мифов. Старшей уже перевалило за пятьдесят: лицо, изрезанное глубокими морщинами, было исполнено холодного благородства. Четвертая напротив была их полной противоположностью. Высокая, почти на голову выше товарок, с короткими неровно остриженными густыми волосами цвета воронового крыла, хищным разлетом бровей и карими глазами. Она единственная из всех широко улыбалась, поглядывая то на Генри, то на Альбуса. — Я — Джофранка, господин дохтур, — девица шагнула вперед и на мужской манер протянула ему крепкую, загорелую ладонь. Альбус пожал пальцы, подивившись их силе и коротко улыбнулся в ответ. Акцент в ее голосе был ему не знаком: то, как Джофранка пришептывала согласные и тянула «а» навевало на мысли о восточной Европе, но Альбус никогда толком не разбирался в бытующих там диалектах. Остальные представились тоже: младшую норну звали Одди, среднюю Аннемари, а старшая носила тяжелое имя Сванхилда, но предпочитала, чтобы все обращались к ней Хильда. — Вам правда будет несложно? — смущенно уточнил он. Старшая Хильда качнула покрытой выцветшим платком головой. — Нисколько, герр доктор. Мы рады помочь, — произнесла она на чистом немецком, мешая в тоне искренность с неуместным почтением. — Тряпки и ведра в дальней комнате, я покажу. Воды я уже вскипятил… Только супа у меня не осталось, но могу дать вам картошки. Женщины переглянулись. Джофранка фыркнула и заливисто расхохоталась, запрокидывая голову. Смех у нее был хриплый и грудной, чарующий смех. Альбус поймал себя на мысли, что если бы когда-нибудь его привлекла женщина, то она была бы именно такой: полной жизни, насмешливой, прекрасно-земной. — Да ч’што вы, господин дохтур, с ума ч’што ль сходите? — звонкое «ч» стекало с ее губ змеиным шипением. — Мы же ж не за еду пришли. Мы хотим выразить это, как ее?.. — девушка прищелкнула пальцами, оглянувшись на товарок. — Благодарность, — подсказала девочка с оленьими глазами — Одди, — тихо. — Точ’шно! Вот ее. Мы же ж видели, как вы вч’шера с ног сбивалися, все за нашими ходили, сами едва не падая. — Видели? — тупо переспросил Альбус, переводя взгляд на явно веселящегося Генри. — Та точ’шно! Нам Марлинка все доложила. Она давеч’ша вам туточки помогала, за ранеными приглядывала… — В общем, давай так, — перебил Джофранку Поттер, оттесняя Альбуса в сторону, — Ты пойдешь подрыхнешь еще часок-другой, а девоньки тут все приберут как надо. Им не впервой, быстро управятся. — Альбус, ты просну… — в коридор высунулся Криденс, замолчал, уставившись на женщин. Насупился, вопросительно вскидывая брови. Дамблдор улыбнулся ему, шагнув навстречу. — Это Криденс, он с нами работает. Криденс, это Одди, Хильда, Джофранка и Аннемари. Они любезно помогут нам прибраться. — Привет, холубь, — улыбнулась Джофранка, протягивая руку и Криденсу. Юноша уставился на ее пальцы словно та предлагала ему потрясти за хвост ядовитую кобру. Выпучил глаза и стремительно скрылся за занавесью. Альбус успел заметить, каким взглядом проводила его младшая Одди, про себя хмыкнул, но заострять внимания не стал. — Ох, не обращайте внимания. Он вчера ужасно устал и вообще… — произнёс он, пытаясь сгладить неловкость. — Так я и не думала, господин дохтур. Парень-то он нелюдимый, мы все то знаем. Это токмо с вами ожил маленько, — пожала плечами девица. — Так это, кажитеся, где у вас тут тряпоч’шки раздобыть можно?.. — Где ты их нашел? — две четверти часа спустя спросил Альбус, сидя на маленькой кухоньке лазарета и попивая сладкий чай. Чаем это называлось лишь номинально, но Генри где-то умудрился достать четыре кусочка сахара, два из которых они и разделили, предусмотрительно спрятав остальные для Поппи и Криденса. — В глубине проруби болтались! — подкатил глаза Генри, — Из хозбригады привел. Ненадолго, без отметок. Но ничего, никто не заметит, проблем у тебя не будет, поверь. Они сидели на колченогих табуретках близко-близко друг к другу так, что колени сталкивались под узким столом. За стеной переговаривались женщины, плескала воды, гремели ведра. Время от времени кто-нибудь заглядывал в комнатушку, долить кипятку. Чаще всех забегала Джофранка, бухала таз на край стола, широко улыбаясь Альбусу, упирала руки в бока, поджидая, пока Генри плеснет воды. Альбус изучал ее сквозь клубящийся водяной пар, мягко улыбаясь в ответ: красивая девушка, бойкая. Такие или сразу погибали от своей же спеси, или жили долго-долго, умудряясь приспособиться. — Ух, умаялася, — Джофранка очередной раз утерла пот со лба, — Жарковато тут у вас, господин дохтур. Давайте хоть окошечко приоткроем? И не дожидаясь разрешения, протиснулась мимо Альбуса, раздергивая занавески и приоткрывая ставенку. Дамблдор чувствовал жар ее молодого сильного тела, когда девушка на мгновение прижалась мягким животом к его спине. Генри, неотрывно провожающий Джофранку глазами, тонко улыбнулся, прячась за кружкой. Дождавшись, пока девица упорхнет за дверь, на прощанье подмигнув Альбусу, Поттер перегнулся через стол и заговорщически прошептал: — Ох, какая! Альбус насмешливо вскинул брови. — Ты ее специально привел? — фыркнул он, ощущая странную неловкость. Разговор свернул в опасное русло. Альбус и на гражданке старался не обсуждать ни с кем своих душевных привязанностей, не то что здесь, где каждый случайный взгляд расценивался как попытка нарваться. — Не буду врать, специально, уж до чего красивая девка! — признался Генри, зубасто ухмыляясь. Он откинулся назад, упираясь затылком в узкий секретер, и расстегнул верхние пуговицы рубашки. — И правда жарковато… Альбус скользнул взглядом по острой излучине его золотистых ключиц и мимолетно улыбнулся. — Ничего, сейчас посвежеет, — рассеянно заметил он. Генри хмыкнул, помолчал, как ребенок, покачиваясь на скрипящем табурете, поставив тот на две ножки. Альбус кожей ощущал двусмысленность, повисшую в воздухе. Чувство оказалось поровну будоражащим и неприятным. Дамблдор передернул плечами и отставил опустевшую чашку. — Так, я пойду проверю больных, а ты… Генри тоже поднялся. — Погоди, я кое о чем хотел тебя попросить. Альбус замешкался, вопросительно изгибая бровь. Генри, покосившись в коридор, мягко прикрыл дверную створку. Подумал, и обогнув Дамблдора, захлопнул и окно, зашторив линялые занавески. — Альбус, у вас ведь никогда не бывает шмона? — спросил он шепотом, не оборачиваясь. Альбус не видел его лица, но тон голоса не оставлял сомнений: Генри редко когда становился напряженно сосредоточен и в такие моменты говорил о чем-то очень для себя важном. Он кивнул, запоздало сообразив, то Поттер на него не смотрит. — Нет. За все время проверок ни разу не было. А что? Генри обернулся, и Альбус поразился выражению хмурой решимости, застывшей на его лице. — Хочу кое-что у тебя оставить. В барак тащить нельзя, у нас в последнее время проверки участились, а больше спрятать мне некуда. — Это что-то…? — начал Альбус. Генри коротко кивнул, подался навстречу и схватил его за руку, сжимая в своих. — Ничего такого, правда. Но я хочу помочь друзьям, а нас нынче трясут сам знаешь как. Все нычки уже вскрыли, а кое-кого даже в бункер увели. Спасай! — со чувством попросил он, тряхнув ладонь Альбуса. Дамблдор сомневался. Доверия от Гриндевальда ему не было никакого, он тут без году неделя, но, с другой стороны, их и правда не проверяли. Да и спрятать что-то в лазарете гораздо проще, чем в пустом бараке, где каждая мелочь бросается в глаза. А здесь — ящики, документы, шкафы и тумбы. В конце концов, сунет под половицу, у него в комнате как раз отходит одна. Генри смотрел с таким томлением, что отказать ему было попросту невозможно. Альбус нехотя кивнул. Поттер просиял, дернул его на себя и крепко обнял, вжимаясь грудью в грудь. Альбус опешил, задохнувшись запахом его тела: солоноватый пот, табак, солнце, пыль и легкий, едва уловимый аромат кожи, присущий одному лишь Генри. Не успел обнять в ответ, а Поттер уже отстранился, сияя глазами. — Спасибо! Черт, спасибо, Ал! Я не обижу, честное слово!.. — на выдохе прошептал он. Это непринужденное «не обижу», сказанное совсем иным тоном, воскресило в памяти Дамблдора слова Гриндевальда и его злую усмешку. Альбус кивнул и отодвинулся. — Мне правда надо проверить раненых. Ты зайдешь позже? — Да, на вечерней кормежке, — ответил Генри, не замечая переменившегося настроения друга. — Спасибо тебе, Альбус. Ты так меня выручишь. Да всех нас выручишь! — А что ты прятать собрался? — спохватившись, спросил Дамблдор, когда они вышли в коридор. Генри, покосившись по сторонам, нагнулся к его уху и шепнул: — Детали для радио. Полгода с парнями собирали, с завода по схемке таскали, — и добавил с глухой ожесточённость, — Хотим иметь возможность слушать мир. Альбус понимающе улыбнулся. Он и сам страдал без информации. Нацистская пропаганда доносила до заключенных лишь то, что считала нужным. В основном сведения о победах немецкой армии, про сокрушительный успех на всех фронтах, про разгромы противника. Альбус не верил ни единому слову и передачи, что крутили по лагерным громкоговорителям, не слушал. В них не было правды, не было ничего, кроме насмешки над медленно угасающими заключенными. Они были призваны убить всякую надежду и неплохо справлялись с этим в общей массе. — Если сможешь, отошли всех посторонних из лазарета? — тихо попросил Генри. Альбус подумав, кивнул. — Постараюсь. Генри ярко улыбнулся ему, пробрался мимо сгруженных ведер и швабр и выскочил на залитый светом порог. Женщины, уже закончив с работой, ждали его, греясь в лучах яркого солнца. Без Поттера уходить не решились: а вдруг охрана остановит? Альбус склонил голову в благодарности. — Спасибо вам за помощь, дамы. Джофранка слегка зарделась, польщенно разулыбалась в ответ. — Нет проблем, господин дохтур. Зовите, коль наша помощь нужна будет. Они попрощались, подгоняемые нетерпеливым Генри, который едва ли не приплясывал на месте. Альбус проводил их взглядом до малых ворот и вернулся в лазарет. Убрал ведра, развесил сушиться тряпки, отодвинул в сторону собранный мусор и затолкал поглубже окровавленные бинты. Заглянул в висящий на стене список, сверившись с именами: Криденс успел раздать лекарства и проставить все галочки, — работы Альбусу не было. Но ему отчего-то совсем не хотелось оставаться одному и Дамблдор упрямо шагнул в палату, отодвигая занавеску. Большинство из пациентов спали, угомонились даже те, кто с утра мучился жаром и стенал от боли. Криденса Альбус не нашел (должно быть, сбежал куда-то, чтобы не встречаться с лагерницами), и неприкаянно походив мимо коек, направился к выходу. Тихий оклик остановил его у порога. — Д-мблдор, — хриплый голос доносился из-за ширмы старика Кохена. Альбус обернулся и нерешительно подступил, отодвигая створку. — Звали меня? Кохен все так же лежал на продавленной подушке. Солнце заливало его постель, играло бликами в розоватых от крови волосках в густой бороде и лысине. Йозеф вдруг оперся о слабые руки. Альбус даже не сразу осознал, что он пытается сесть, метнулся вперед — тело действовало быстрее разума, — и мягко, но непреклонно уложил ладонь на худую грудь старика. — Лежите. Вы с ума сошли? — возмутился он. Йозеф осоловело повел глазами, заклокотал подступающим кашлем на вдохе, но сдержался. Вышептал что-то неразборчивое. — Что? Простите, я не по… Кохен поманил его слабой ладонью, понуждая склониться. — Еды принесите, — попросил он так тихо, что Альбусу показалось, будто ослышался. Он отодвинулся, заглянул в мертвецки бледное лицо старика. Старческие пятнышки на контрасте с холодом кожи сияли словно маковые зерна. Руки Йозефа, сложенные поверх покрывала, дрожали, но взгляд был ясен и странно решителен. Кохен чуть схмурися, раздвинул сухие губы, видимо решив, что Альбус и на этот раз не расслышал. — Погодите, сейчас, — пробормотал Дамблдор, отступая от постели, — Супа пока нет, но я размочу вам хлеба. Кохен кивнул и отвернулся к окну. Альбус решительным шагом пересек палату и выскочил в коридор. Что-то поднималось в душе — томительное, трепетное. Дамблдор замер, пытаясь задавить это глупое чувство, но оно лезло из-под каблука, раскидываясь, зацветая тем решительней. Альбус тряхнул головой, собрал еды в миску. Тщательно размял с водой, превращая все в неаппетитную кашу, но так было лучше, чем глотать сухое. Собрался было отнести, но вдруг замер. Потом порывисто наполнил кружку, сгреб туда два оставшихся кусочка сахара, и застыл, наблюдая как они расходятся мутноватой взвесью в кипятке. На ум пришли слова старой английской песни о моряке и его потерянной возлюбленной. Дурацкие строчки засели в голове, все пытаясь сорваться с языка. Альбус подхватил тарелку, поджал губы и шагнул за порог.