XV
Половина весны осталась позади. Погода то хмурилась, рассыпаясь мелким дождем, то из-за туч выступало солнце, заливая долину яростным светом. Температура тянулась вверх; клены и буки выпускали нежные листочки, а ольха уже обзавелась тяжелыми серьгами. В аптекарском огороде зеленели первые побеги. Разнотравье, подбирающееся к лагерным стенам, замерло в отдалении, — вырытые вдоль ограды траншеи не давали подступить ближе. Узники наблюдали за пробуждением природы из-за колючей проволоки пустыми глазами без интереса; смена времен года уже давно ничего для них не значила. Альбус ходил мрачнее тучи. Что-то стронулось в нем, пошатнулось от переутомления и перенесенной на ногах легкой простуды. Голова вспыхивала болью, в ушах шумело как в первые дни после контузии, но страшнее было зрение. Обнаружив однажды утром, что едва видит левым глазом, Альбус с усилием задавил приступ паники. К обеду спазм прошел, картинка прояснилась, но плыла сильнее, чем до ранения. Генри появлялся редко, зато в лазарет под покровом сумерек заглядывали его ребята. Они приходили не реже двух раз неделю; что-то забирали, что-то приносили, никогда не задерживаясь надолго. Альбус хмурился, но терпел: Поттер уверял, что ничего противозаконного (в относительной мере, конечно) не происходит и они все еще пытаются собрать приемник. Дамблдор иногда заглядывал в оставленные свертки, различал какие-то микросхемы и латунные детали, но техником он не был и назначения их не знал. Иногда и вовсе приносили наглухо запакованные кули, в них Альбус лезть не брался. — Цитрат закончился, — заявила Поппи. Она уже сносно изъяснялась на немецком и перестала путать спряжения, но говорила неуверенно, наедине сбиваясь на знакомый французский. Но Альбус перестал ее поощрять, строго хмурился, и Помфри смирялась, хоть языки и давались ей с превеликим трудом. — Знаю, — ответил Альбус, поднимая голову от метрической книги и близоруко щурясь, — Но пока он нам, слава Богу, не нужен. — Прикуси-ка язык, Дамблдор! — буркнула Поппи, легонько хлестнула его полотенцем, как сварливая супружница, и отправилась на утренний обход. Альбус отложил ручку и потер переносицу: за глазницами покалывало. Сосуды, подумал Дамблдор, переводя взгляд в самый дальний угол и несколько мгновений разглядывая крапчатые мошки, плавающие перед глазами. Ему нужны были очки, да только где их достать? Может, и впрямь спросить у Генри?.. До слуха донесся тихий стук. Альбус заозирался, не сразу понимая, откуда звук. Он поднялся, перегнулся через стол и неуверенно дернул на себя оконный ставень. Сначала перед его носом выросла рука, держащая куцый букет… незабудок. Голубоватые венчики цветов казались игрушечными, вырезанными из бумаги, покачиваясь на тоненьких стебельках. Вслед за букетом появилась голова Генри Поттера. Губы его тянулись в широкой улыбке. Альбус уставился на цветы, на друга, непонимающе моргнул. — Я не девица, чтобы лазить ко мне с цветами. Генри выпрямился, по пояс всунулся в низкое оконце, опираясь локтями о подоконник. Альбус посторонился, давая ему место. Кабинет располагался с северной стороны санчасти, окна его выходили на засеянные травами грядки и колючую проволоку. Сразу за забором начинался овраг — крутой и глубокий; весной и в начале лета он полностью заполнялся стоячей водой и густо обрастал ряской. Криденс сказал, что однажды видел там уток. Охрану на здешние вышки ставили редко, — на северной стороне было всего два окна, а напряжение на заборе не падало круглые сутки. Даже если какому счастливчику удалось бы преодолеть его, за стеной бедолагу тут же заметили бы с западной башни — местность слишком хорошо просматривалась. — Ты всю мелиссу потопчешь, — пристыдил Поттера Альбус. Генри легкомысленно махнул рукой и протянул ему слегка помятые цветы. — Принимай подарок! — торжественно возвестил он. — Где достал? — усмехнулся Альбус, забирая цветы и в каком-то глупом сентиментальном порыве поднося к лицу. Запах едва ощущался: живица пахла терпко и солоно, точно кровь. — Джофранка сегодня занимается фрицевским садом, — фыркнул Генри. — Пока там только цветы, нацики ценят красоту и порядок, ха! Но к середине лета пойдут вишни и яблоки… ты любишь яблоки, Альбус? Альбус согласно кивнул, бережно убирая букет в сторону. Надо потом не забыть, поставить их да хотя бы в банку. Генри маячил в окне, загораживая солнечный свет. Лучи секли его непослушные вихры, вызолачивая пряди; лицо оставалось в тени. Альбус различал одну лишь улыбку: зубы, словно мятные леденцы для горла, в темном, демонически-насмешливом провале рта. — Ты заходить собираешься? — спросил Дамблдор, слегка смутившись. Генри помотал головой. — Я буквально на пару минут, пока меня не хватились, — и добавил тише, — Сегодня у немчиков намечается званый ужин. — Ужин? — не понял Альбус. Генри кивнул. — Это когда шлюшки из города полночи обихаживают куцые фашистские члены за пару-тройку рейхсмарок. Все пьют, кутят до утра, потом отваливаются по будкам, насосавшись. Прекрасное время, охрана почти не ловит, много чем можно поживиться… Альбус поморщился: не ясно, что покоробило его больше: то, как Генри говорил об этом или смысл сказанного. Он потянулся через стол, повинуясь взмаху чужой ладони. Поттер подался навстречу и обхватил его затылок, зарываясь пальцами в волосы; доверительно заглянул в глаза. — Хочешь, принесу тебе чего-нибудь вкусного? Ночью, — пробормотал он, скользя взглядом по лицу Альбус. Дамблдора бросило в жар от собственнического касания, от улыбки, вдруг сменившей тон — теперь она виделась подначивающей, хитроватой, и вместе с тем до одури чувственной. Альбус опустил взгляд на свои руки, безвольно лежащие на столе. Пальцы Генри ерошили короткие пряди на загривке, едва ощутимо касаясь трогательного изгиба шеи сзади, а он позволял, не в силах вырваться из жаркой хватки. — Шоколада? Я могу достать, сегодня все могу, — пробормотал Поттер, опаляя горячим дыханием угол губ. Альбус замер, не отрывая взгляда от стола. От Генри пахло привычно и знакомо, но теперь к этому запаху примешивался горьковатый аромат цветов и сухой травы. Дамблдор скованно качнул головой. — Да брось, — не унимался Поттер, — Ты же сегодня дежуришь? Отпусти Криденса пораньше. Я загляну после отбоя. — Не стоит, — выдохнул Альбус, наконец заглядывая в блестящие глаза друга. На миг мелькнула мысль, что если податься чуть ближе, он коснется чужих губ в невинном, почти целомудренном поцелуе, но Поттер смотрел без улыбки, сведя на переносице густые брови. — Не хочу, чтобы у тебя были проблемы. — Не будет, — разочарованно заметил Генри, убирая ладонь. Отодвинулся от окна, бросил быстрый взгляд по сторонам и шепнул нетерпеливо. — Тебе принесли? Отдай мне, ладно?.. Альбус сразу сообразил, о чем он. Накануне ночью в четвертом часу в лазарет тихонько поскреблись. Внутрь проскользнул нервного вида мужичонка, пробурчав невнятное о перевязке. Он весь трясся, приплясывая на месте, тесно прижимая локти к худому торсу. Дамблдор сверился со списком: назначения не было. Мужичонка, старательно не глядя ему в лицо, отогнул край полосатой робы и показал пропитанный машинным маслом сверток. Альбус кивком предложил следовать за ним. В перевязочной, плотно прикрыв дверь, он забрал сверток и спрятал в тайник за шкафом. Посыльный сразу как-то сдулся, перестав беспокойно ерзать, скомкано попрощался и был таков. Заглядывать туда Альбус не стал, но дал зарок спросить у Генри, что такого едва не довело бедного лагерника до панического обморока. Он достал передачку из тайника, осторожно взвесил на ладони. Что-то тяжелое, прохладное, металлически звякнуло в его руке. Альбус вернулся и протянул сверток Генри. — Что там? — спросил он, из-под ресниц наблюдая, как Поттер подхватывает с земли ведро с компостом, смешанным с древесной стружкой, и тщательно прячет туда промасленный куль. — Да так, не бери в голову. Кое-что для ребят с воли, — с рассеянной улыбкой ответил он. Альбус нахмурился. — Ты сам говорил мне не связываться с черным рынком, а теперь используешь лазарет как перевалочный пункт, чтобы хранить хабар? — раздраженно заметил он. — Ну, Альбус, да какой хабар! — тихо рассмеялся Генри, виляя взглядом по сторонам с легкой тревогой. — Так, по мелочи… Нужно же мне чем-то тебя подкармливать, а то вон — скоро тенью самого себя станешь, совсем исхудал. Дамблдор не купился, продолжая буравить его тяжелым взглядом. Поттер поднял голову и поморщился, наконец, серьезнея. — Это для дела, ясно? Я пока не могу сказать, Ал, но дело хорошее. Дело стоит того, чтобы… Всего стоит. — выдохнул он с жарким чувством. Альбус не стал спорить, не стал задавать вопросов. С одной стороны ему просто не хотелось вмешиваться, с другой — ссориться с Генри. А стань он допытываться, они бы точно поругались. Поттер был из тех, кто не выносил, когда в его дела лезут без разрешения. — Так я загляну вечером? — настойчиво повторил он. — Принесу, что смогу упереть с фрицевской кухни, устроим пирушку… Альбус устало покачал головой, чувствуя, как боль за глазницами медленно нарастает. — Ты мне лучше очки достань, — ни на что особо не надеясь, буркнул он, растирая переносицу. — Очки? — не понял Поттер. — Да. Если сможешь… А то… Зрение стало падать, причем сильно. Генри закусил губу, с минуту напряженно размышляя. — Очки — сложновато, но я поспрашиваю у парней. Может у кого в бараках есть толковые ребята, так выправят. Или те, кто в город на заводы ходит… В общем, узнаю, — кивнул он, отступая от окна. — Ну все, пошел я. А ты цветы в воду поставь, не забудь, зря, что ли, Джофранка их у сердца таила? Альбус махнул рукой на прощанье, не удержав улыбку. Неплотно прикрыл окно, сходил за опустевшей банкой из-под лизола, тщательно вымыл ее под струей едва сочащейся воды. Нижние листья пришлось оборвать, незабудки туго набились в импровизированную вазу, покачивая чашелистиками на сквозняке. Вернувшись за стол, он уставился на расплывающиеся перед глазами списки и решительно отодвинул их в сторону. Альбус поднял голову, устремляя взгляд в небо — голубое, точно принесенные Генри незабудки. Сердце захолонуло; Альбус ощутил такую тоску, холодом сжавшую ребра, что задохнулся, хватаясь за грудь. Незабудки, сладости, Генри, странные свертки, чужой, испуганно бегающий взгляд. Куда он ввязался? И зачем… Дамблдор уронил лицо в ладони, тихо застонал, пытаясь отогнать неуместные воспоминания: об иной улыбке, от которой слабели колени и дышать выходило через раз; о темных глаза, в которых разливалось его собственное смущенное, дрожащее от невысказанных чувств, отражение. Поттер одновременно был похож и абсолютно не похож на Марка. Марка хотелось защитить, Генри — поддаться, спрятаться от всего мира. То была дурная, неправильная привязанность, но возможно — взаимная?.. Альбус не хотел загадывать наперед, боясь обмануться. Он зарекся никогда больше не делать первого шага, пока не уверится в ответных чувствах. Потому что терять любовь оказалось больнее, чем никогда не обретать ее.XVI
Два глянцевито блестящих, облитых закатным жаром автомобиля один за другим вскатились через главные ворота, крадучись пробрались по главной улице и остановились, сотни метров не добирая до аппельплаца. К ним тут же подскочили солдатики из охраны, спеша галантно распахнуть перед шлюхами двери. Иногда девицы сами добирались из города, но чаще за ними отправляли водителя. Сегодня дамочек было семеро. Одетые не по погоде и ярко накрашенные, с тщательно подвитыми волосами, они высыпали гурьбой, громко смеясь и продолжая начатый во время поездки диалог. Одна отбилась от подруг и остановилась неподалеку, презрительно поглядывая на лагерных узниц, что разметали сор с деревянного помоста. Достала сигареты, дождалась, когда ей поднесут огня, и томно закурила. — Только погляди на это убожество, Янвишка, — манерно протянула она, алым ногтем постукивая по сигаретке. Ее белокурые подколотые шпильками волосы на солнце отливали багрянцем. Она — самая взрослая из девиц, укутанная в меховое манто, в коротком, чуть ниже колена изумрудном платье и в чулках с модными стрелками, производила обманчивое впечатление королевы, приехавшей осматривать вверенные в ее чаяния земли. Узницы на городских не смотрели, не отрываясь от работы. Они ко всякому привыкли, и какой-то расфуфыренной мамзели было их не задеть. Лишь одна, самая юная, косила в сторону изящных красных туфелек, да вздыхала украдкой. Названная Янвишкой подошла к подруге, покачиваясь на острых каблуках. — И правда, Клара. Они как животные! Только глянь на их лица: глаза тупые-тупые, — девушка рассмеялась. — А кожа! Ты взгляни, какая у них кожа! Как будто гусыню освежевали и запекли с хреном. Шлюх всегда заказывали из одного и того же борделя — «Золотой канарейки». Он считался самым элитным в городе и расценки имел соответствующие. Но и девочки приезжали все как на подбор, ласковые и умелые. С некоторыми ушлый Генри и его ребята умудрялись договориться, и шлюхи таскали им на зону сигареты, сахар, а иногда и пиво. Ценник задирали конский, но это был единственный шанс для всех получить желаемое, так что скидывались кто сколько мог. Но сегодня из постоянных была лишь Клара, а с ней вести дела было себе дороже. Она искренне презирала лагерников и не упускала случая пройтись по местным порядкам в своей уничижительной манере. А стоило намекнуть на сделку, так сразу шла к лагерной администрации, требуя наказать негодяя по всей строгости. На ее высокомерии уже однажды обжигались и повторять никто не рискнул. Альбус, возвращаясь из постирочной с охапкой свежих простыней, сбавил шаг, заметив, как предвкушающе засуетилась охрана. Стараясь не привлекать излишнего внимания, он поспешно пересек плац. Ему почти удалось уйти незамеченным, но тут Янвишка вдруг ткнула в него пальцем. — О, Кларочка, смотри какой рыжий! Не волосы, а жаркое пламя, — вновь заливаясь высоким смехом, нараспев протянула она. Альбус попытался вильнуть в сторону, но одна из шлюх ловко заступила ему дорогу. Дамблдор замер, придерживая расползающуюся стопку серого от частых стирок белья, лихорадочно размышляя, как вывернуться из щекотливой ситуации. Клара неторопливо приблизилась, изучающим взглядом скользя по его фигуре. — Этот не такой урод, но тощий, как все, — хмыкнула она, отнимая сигарету от губ и манерным жестом стряхивая пепел прямо на простыни. Альбус нахмурился, уставившись на серые мазки на свежем белье. Вскинул голову, заглядывая в ядовито-насмешливые глаза шлюхи. — Позвольте пройти, фройляйн? — негромко попросил он. — Ты только послушай, Клара! — к ним подскочила третья, повиснув на плече у Янвишки. Волос у нее был темный, нос широкий и некрасиво вздернут вверх, но зато глаза, опушенные густыми ресницами, подлетали к вискам на арабский манер. — Фройляйн! Да будет тебе известно, что Кларочка у нас — фрау. Альбус было искренне плевать, имеется у Кларочки кто-то за душой или она предпочитает и в жизни менять мужчин как перчатки. Поппи ждала его в лазарете с чистыми простынями, да и охрана у забора косились неодобрительно. — Прошу прощения, — ровно произнес он, отступая в сторону. — Фрау. Но мне правда нужно… — Нужно тебе будет, когда я решу! — жестко оборвала Клара, меняясь в лице. От ее насмешливости не осталось и призрака, светлые глаза теперь смотрели с ядовитой злобой; подкрашенные алым губы дрогнули, презрительно кривясь. — Вас тут что, совсем не воспитывают? Слишком уж ты наглый. Альбус опустил голову, упираясь взглядом в мазки пепла на простыне. Сизый, тонкий. Совсем не тот, что из крематория; его нагребали в ведра, им удобряли грядки. Из людей прорастали цветы и травы, фрукты и ягоды. Иронично?.. Альбус сжал челюсти, сдерживая себя от ответа. Если промолчать, притвориться глухим идиотом, быть может дамочкам надоест играться, и они отпустят его восвояси. Надо только потерпеть немного, лишь немного… Но у Клары были на него свои планы. — А, ну-ка, вытяни руку! — велела она. Янвишка покосилась на подругу, чуть приоткрыв рот. Блестящие глаза, под густо накрашенными ресницами, испуганно метались от Клары до Альбуса и обратно. Кажется, она уже и не рада была, что привлекала к узнику внимание товарки. — Ты глухой, что ли?! Руку вытяни! Ладонью вверх! — прикрикнула Клара. Альбус покосился на стоящих неподалеку охранников и нехотя подчинился. Придерживая стопку белья, он вытянул вперед правую руку и раскрыл ладонь. Клара недобро ухмыльнулась, сделала последнюю долгую затяжку и вжала горящий кончик сигареты ровнехонько по центру сплетения линий. Боль пронзила кисть, ударила в запястье. Альбус едва удержался, чтобы не одернуться, не сомкнуть пальцев. — Помни свое место, тварь, — с ненавистью прошипела женщина, все крепче ввинчивая окурок в плоть. Альбус свел лопатки, напрягая шею. Мысль билась в голове, чудовищная в своей простоте и безыскусности: простыни жаль, но хорошо, хоть не о них потушила. Привкус крови защекотал язык: Альбус прокусил щеку. Женщина отняла сигарету, полюбовалась на обугленную, тут же слабо засочившуюся сукровицей ранку. Кусочки табака прилипли к метке, крохотной и ровной, как след от пули. — Теперь я могу быть свободен, фрау? — сквозь зубы выдохнул Альбус, чувствуя, как руку все ощутимее раздергивает болью. Хорошо, не рабочую, левую. Вряд ли шлюха хоть на секунду задумалась, что он может быть непереученным левшой, иначе бы так не радовалась, щеря свои фарфоровые зубки. — Да нет, не можете, пятьсот восемьдесят пятый. Альбус вздрогнул и резко обернулся. Оберштурмбаннфюрер Гриндевальд, легонько оттолкнув с дороги одну из заластившихся к нему, точно дворовая кошка, шлюшек, в два широких шага преодолел разделяющее их расстояние и сомкнул пальцы на альбусовом запястье. Дамблдор мимодумно собрал кулак. Гриндевальд осклабился, тряхнул его руку в крепкой хватке. — Ослабь, — велел нетерпеливо. Альбус подчинился: от неосторожного движения кожа вокруг ожога треснула, выступила кровь. Гриндевальд надавил на воспаленное алое мясо, заставив Дамблдора зашипеть и поморщиться. — Милая, о чем мы с тобой в прошлый раз договорились? — ласково протянул оберштурмбаннфюрер, не отрывая взгляда от раны. Под толстым слоем пудры по скулам Клары разливалась мертвенная бледность. Янвишка, раньше всех заметившая Гриндевальда, успела отскочить и теперь тихонько шепталась с товарками в стороне, опасливо поглядывая на начальника лагеря. Вышедшие встречать шлюх эсэсовцы званием повыше замерли возле автомобилей, с улыбками наблюдая за сценой. Альбус скользнул по ним быстрым взглядом, неуклюже подхватывая норовящую расползтись стопку белья свободной рукой. Вот же угораздило, досадливо подумал он. — Герр Гриндевальд, — томно улыбнулась Клара, но Альбус заметил, как кратно дернулась ее нижнее веко. — Так я же ничего ему и не сделала… И вообще, он сам любезно предложил… — Что предложил? Поработать твоей личной пепельницей, Клара? — хмыкнул оберштурмбаннфюрер, щуря глаза. Он наконец выпустил руку Альбуса, и тот поспешил спрятать ее за спину, сжимая кулак. Кисть отозвалась колющей болью, но все было лучше, чем пристальный, препарирующий взгляд Гриндевальда. Он даже подумал: не улизнуть ли под шумок или потом всыплют нагоняй еще и за это? — Он же обычный заключенный! Свинья жидовская или политический… — то ли купившись на ровный тон Гриндевальда, то ли до последнего убежденная в собственной неотразимости, улыбнулась шлюха. — Разве не так вы тут с ними поступаете, герр Гриндевальд? Клара вдруг подалась ближе и тронула узкой ладонью его грудь, кокетливо разгладила петлицы формы. Гриндевальд удивленно опустил взгляд на ее руку. Моргнул и разулыбался — клыкасто и широко. Альбуса от его улыбки передернуло, но шлюшка оказалась не из пугливых… — Ты столько месяцев сюда ездишь, но так и не научилась различать винкели, душенька, — чуть растягивая гласные, произнес Гриндевальд и в следующий миг отвесил женщине тяжелую пощечину. …Или попросту глупа. Альбус вздрогнул, уставившись на согнувшуюся пополам Клару. Женщина всхлипнула от боли, прижимая ладонь к щеке. От хлесткого замашистого удара прическа ее растрепалась, несколько шпилек выпали из волос, бойко заскакав по земле, переливаясь алым в лучах умирающего солнца. Меховое манто соскользнуло с одного плеча, свешиваясь до колен. Ее товарки испугано замерли, привлеченные звуком. Одна из девиц тихонько охнула, прижимая ладонь к напомаженному рту, но подойти не решилась. Гриндевальд наблюдал за шлюхой безо всяких эмоций. Альбусу некстати вспомнились слова Генри о том, что оберштурмбаннфюрер почти никогда не выходит из себя. Да уж лучше б выходил: такая рассудочная жестокость была в разы хуже вспышки неконтролируемого гнева, который быстро угасал, как пожар без подпитки. Гриндевальд убивал и калечил с ласковой улыбкой и, Альбус ставил на отсечение рабочую руку, ничуть не терзался после. Клара заторможенно выпрямилась, дрожащими пальцами заправила выпавшую из прически золотистую прядь за ухо. Альбусу показалось, что от удара у нее смазалась помада, но это кровь из разбитого носа стекала на губы и подбородок густым кармином. Женщина ошарашенно повела глазами, словно не до конца осознавая, что только что произошло. — О, Боже… — прошептала она, рассмотрев наконец свои окровавленные пальцы. Растерла алое по коже, попыталась запрокинуть гудящую голову, неловко переступая на высоких каблуках. — Не стоит!.. — Альбус бездумно подался навстречу, но осекся, напоровшись на холодный взгляд Гриндевальда, буквально пригвоздивший его к месту. — Прошу вас… Ей нельзя так делать. Наоборот, нужно наклонить, чтобы кровь не заливалась… Оберштурмбаннфюрер фыркнул, шагнул к Кларе, обхватывая ее за плечи, и коротко встряхнул. — Слышала, дорогая, что сказал глава местной санчасти? — и добавил, бросая быстрый взгляд на Альбуса через плечо. — Удивительные существа — медики. Готовы помогать даже распоследней твари, если она кровоточит. Он дернул женщину на себя и потащил к машине. Распахнул дверцу пассажирского сидения и швырнул Клару в салон, особо не заботясь о том, благополучным ли выйдет падение. — Голову вниз, и дыши, Клара, дыши, иначе захлебнешься ядом, — велел он, захлопывая дверцу: женщина едва успела подобрать ноги, но край ее мехового манто безнадежно застрял между створками. Гриндевальд подозвал одного из младших офицеров и громко велел отвезти шлюху в город и больше никогда, ни под каким предлогом не пускать на территорию лагеря. Проводив машину глазами до самых ворот, Гриндевальд обернулся к Альбусу, который так и стоял посреди плаца. Его никто не отпускал, а самовольничать, когда начальник в гневе, он не решился. Оберштурмбаннфюрер подозвал Абернети и приказал проводить дамочек на территорию казарм, а сам остался стоять, наблюдая за помрачневшей процессией. На бледных, резко очерченных губах его играла тонкая змеиная усмешка. Альбус, пользуясь передышкой, попытался стереть пепел, но лишь сильнее затер его в волокна ткани. Гриндевальд понаблюдал за его неловкими, скупыми движениями; хмыкнул. — Пятьсот восемьдесят пятый, вам только что прижгли руку, а все, чем вы озабочены, это чистотой постельного белья? — уточнил он, хватаясь за края простыни и резко всхлопывая ее по ветру. Серая ткань вздулась парусом, на пару ударов сердца отрезая их от остального мира. Альбус нахмурился, дожидаясь, пока господин оберштурмбаннфюрер изволит наиграться в прачку и вернет ему казенное имущество. Гриндевальд ловко свернул простынь и бросил поверх стопки. Сизые пятна теперь не так бросались в глаза, но до конца не ушли. — Вам стоило позволить мне сначала остановить кровь прежде, чем отсылать ее в город, — тихо пробормотал он. Гриндевальд с любопытством на него покосился. — Вздумали меня учить? Интересно. Что еще мне стоило бы сделать? Альбус покрече прижал к себе белье. Руку тянуло, но эта боль не давала привычной панике, накатывающей на него рядом с Гриндевальдом, захлестнуть сознание. Словно якорь, держала на плаву. — Не смею знать, — кротко ответил он. Оберштурмбаннфюрер подошел ближе, заглядывая Альбусу в лицо. Почему он не уходит? — подумал Дамблдор, — Почему вьется вокруг, раз отослал шлюх и охрану? Что ему нужно? Гриндевальд достал из кармана золоченный портсигар — Альбус успел различить две изящные «ГГ» на крышке, сплетающиеся в тесном томлении словно влюбленные змеи, — и достал сигарету. Неторопливо прикурил, выпуская дым в сторону. Руку закололо сильнее: оберштурмбаннфюреру ничего не стоило проделать с ним тот же фокус за дерзость. Поведение этого человека Альбус предугадать не мог, сколько ни пытался. Гриндевальд мыслил своими особенными извращенными порядками, непостижимыми обычной человеческой логикой, и Дамблдор устал распутывать его отдающие флером безумия замыслы, принимая со смирением, как неотвратимое стихийное бедствие. Легче было убедить себя бороться с последствиями, которые невозможно предотвратить. Ведь когда не понимаешь проще ненавидеть, а ненавидеть оберштурмбаннфюрера было до одури легко. Он явно был умен, красив и своего рода талантлив, к тому же обладал почти неограниченной властью. Способный карать и миловать, низвергнуть Альбуса в геенну огненную или вознести надо всем, Гриндевальд медлил, выжидал и ухмылялся — тонко, знающе, словно уже просчитал все последствия и исходы до последнего шага. Предпочитал не действовать, но наблюдать. Дамблдор чувствовал себя игрушкой в его руках, и это чувство горечью оседало на корне языка, вызывая тошноту. — А вы хитрец, догадались же протянуть ей правую, — неожиданно похвалил Гриндевальд. Альбус вскинул голову, не сдержав удивленно вздоха. Даже Генри лишь недавно понял, что он левша, а с Поттером они терлись бок о бок поболее, чем с Гриндевальдом. Две короткие встречи — когда он успел заметить? Оберштурмбаннфюрер ухмыльнулся, легко читая в его глаза невысказанный вопрос: — Как вы держите стопку, пятьсот восемьдесят пятый, точно так же мой брат перехватывал книги — ведущей поверх. Альбус уставился на собственные предательски дрогнувшие пальцы, хмурясь, не зная даже, что поразило его больше: что у таких ублюдков где-то за пределами оцепленной территории существовала семья или то, каким наблюдательным Гриндевальд оказался. Тревожно наблюдательным. Чересчур, слишком. Об этом стоило как следует поразмыслить. Гриндевальд курил, словно бы потеряв к Дамблдору всякий интерес. Взгляд его скользил по баракам, ни за что не цепляясь. Казалось, он глубоко ушел в свои мысли. Сигарета стремительно убывала, тихонько потрескивая. Альбус вдохнул запах дорогого табака и с ужасом понял, что невыносимо хочет курить. Настолько невыносимо, что готов умолять об одной крохотной затяжке. — Вы еще долго будете тут прохлаждаться? — равнодушно уточнил оберштурмбаннфюрер, вырывая его из смятенных мыслей. — Идите уже к себе, да обработайте чертову руку. Не хватало, чтобы и вы слегли с заражением из-за истеричной идиотки. Альбус скованно пробормотал извинения и отступил спиной вперед. Под каблук ботинка подвернулся острый камешек, заставив его потерять равновесие и пошатнуться. Гриндевальд хмыкнул, замирая с сигаретой на отлет. Дамблдор вспыхнул до корней волос, развернулся и быстрым шагом направился прочь с аппельплаца, чувствуя холодный взгляд, ядовитой стрелой язвящий затылок.XVII
Полупустынный лазарет спал, укрытый ночной тишиной. Альбус погасил свет, оставив лампочку слабо теплиться в коридоре. Молодая двурогая луна как неумелая кокетка заглядывала в распахнутое окно крохотной спальни. Тишина стояла такая, что было слышно, как на вышках переговаривается охрана, а со стороны эсэсовских казарм звучат неразборчивые скрипки. Сколько бы Альбус не вслушивался, этой мелодии он не знал, да и слишком тихой она была, едва уловимой, словно фоновый звук самой жизни. Это предавало ночи особый чарующий шарм, но и тревожило тоже: Дамблдор всегда считал скрипичные концерты самыми беспокойными и волнующими, глубоко западающими в душу. Генри не солгал, пришел с дарами: вручил две покореженные железные миски, накрепко перевязанные тканью; Альбус уловил сводящий с ума аромат тушеной капусты и чего-то мясного сквозь несколько слоев тряпки. Желудок тут же подвело, выкрутило. Медиков кормили неплохо даже по сравнению с шахтерскими, но не досыта. Давали ровно столько, чтобы не шатало от голода и выдерживали смены. Альбус привык к беспрестанному подсасывающем под ложечкой чувству, научился игнорировать позывы и резь в сжимающемся от недостатка питания желудке, но получив на руки две полные еды миски, не выдержал. В голове осталась единственная мысль — о еде, тепле, сытости. Запах капусты, которую он в довоенное время терпеть не мог, теперь сводил с ума, убеждая накинуться на снедь в безумном животном порыве. Но Альбус знал, что хуже длительного голодания лишь неконтролируемое переедание после. Во-первых, организм ничего не сможет усвоить и все усилия пропадут втуне, а во-вторых, всегда разумнее было растянуть порцию на подольше. Сколь бы ни было велико искушение, Альбус сначала вскипятил воду, бросил туда горсточку листьев мелиссы и мяты и принес две кружки чая себе и Генри. Особо длинными сменами только отваром и спасались — мята помогала успокоить резь в животе, давая ложное чувство короткого насыщения. — На фрицевской кухне работает один еврейчик, вечно что-то нам с ребятами оставляет, когда просто так, когда за услугу. Жирный — жуть! — Генри закатил глаза, выбирая из капусты остатки мясных хрящиков. — Но готовит вкусно и мужик неплохой. Говорил, вроде на воле поваром был… или кондитером?.. Не упомню. Альбус беспокойно кивнул, вцепляясь побелевшими от усилия пальцами в вилку. Все, о чем он мог сейчас думать, была еда. О мягко-кисловатом вкусе тушеной с морковью капусты, о каплях жирка в подливе, о разваренных, редких волокнах мяса, тянущихся за вилкой. Еда уже остыла, но Альбусу казалось, что ничего вкуснее он в жизни не пробовал. Тщательно прожевав первую порцию, Дамблдор рвано выдохнул, искоса поглядывая на Генри. Но тот увлеченно рассказывал о порядках на эсэсовской стороне, и не обращал на терзания друга никакого внимания. Альбус ощущал себя одновременно до одури счастливым и столь же жутко униженным: обычная еда низводила его до состояния больного животного, готового на все ради заветного куска. Переносицу обожгло, и Альбус запрокинул голову, кусая щеку изнутри, лишь бы не дать злым слезам пролиться. — Нет, сегодня все какие-то напряженные: и немчики, и шлюшки. Уж сколько они пьют, так сегодня в три раза больше в себя залили, и все никак, — усмехнулся Генри, облизывая испачканные в капустном соке пальцы. — А что, обычно не так? — спросил Альбус, лишь бы хоть на что-то отвлечься. Желудок спастически сжался, но Дамблдор упрямо отставил едва ли на треть опустевшую миску: больше было нельзя, хоть и до ужаса хотелось. Они с Генри расположились прямо на полу в спальне, прижавшись спиной к плохой оструганной дощатой стене. Расстояния до кровати едва хватало, чтобы вытянуть ноги. Ютиться приходилось между окном и столом, тесно прижавшись плечами. — Не-а, обычно они быстро косеют, еще до прихода Гриндевальда, а тут хоть бы хны. Более-менее расслабились лишь когда оберштурмбаннфюрер, наконец, свалил. Я потому и задержался, — пожал плечами Поттер, с удовольствием прихлебывая горячий чай. Альбус подтянул колено к груди, укладывая на него подбородок. Перевел взгляд за окно: легкий ветерок раздувал занавески. Далекие огни эсэсовских казарм звездно мерцали сквозь густую тьму. — А девушки как же, ушли? — В смысле? — не понял Генри, — Куда ушли-то? Если ты про шлюх, то они обычно до утра сидят. Один раз так перепились, что на руках их до машин с утра тащили, — фыркнул он. — Погоди, ты же сам сказал, что оберштурмбаннфюрер ушел и… — начал Альбус, но Генри замотал головой. — Ты что думаешь, он с ними развлекается? Ой, Ал, я тебя умоляю! Зачем Гриндевальду эти драные канарейки, когда рядом кто-то вроде фрау Розье? — мечтательно хмыкнул Генри, постукивая ногтем по краю кружки, — Или эта Голдштейн. Все наши знают, что он их не просто так подле себя держит. За ум и харизму? Как же! Альбус запрокинул голову, упираясь затылком в стену. Света, проникающего из коридора, едва хватало, чтобы развеять сизый полумрак крохотной комнатушки. Вспомнилась подбадривающая улыбка фройляйн Голдштейн, мягкие черты ее открытого лица. Голдштейн — еврейская фамилия? Куинни была совсем не похожа на еврейку: она золотила волосы, по последней моде подводила глаза и носила строгое фельдграу. Местами в речи ее проскакивал едва заметный акцент (швабский? баварский? южный;), но в остальном она вполне сошла бы за чистопородную немку — гордую продолжательницу древнегерманского рода. Тонкий золотой ободок на пальце — не обручальное даже, супружий, — и звонкое «фройляйн» в спину. Альбус нахмурился, поймав себя на неуместном сочувствии. Пожалуй, быть любовницей такого непредсказуемого человека, как оберштурмбаннфюрер, таило в себе больше опасностей, чем выгод. — Что вообще о нем известно, Генри? Я знаю лишь то, что Гриндевальд служил… — Погоди, а это-то ты откуда? Об этом мало кто слышал, — искренне удивился Поттер, уставившись на Альбус поверх кружки. Дамблдор неопределенно повел плечами: признаваться, что подслушал чужой разговор, не хотелось. Генри пытливо вскинул брови, но не дождавшись ответа, сдался. — Не знаю, ходят слухи, что он был летчиком. Вроде, бомбил Лондон в сороковом, — скривился Поттер. Альбус крепко собрал перебинтованный кулак, чувствуя, как трескается сухая короста на ране. Боль пульсировала где-то на периферии, помогая отвлечься от всколыхнувшихся в душе чувств. Не поддайся он на уговоры сестры, мог бы тоже лежать под завалами бездыханным. Доходный дом, на первом этаже которого он арендовал небольшой кабинет, лег руинами после первых бомбежек. Два месяца непрекращающихся бомбардировок. Постоянный вой сирен и гул немецких Хейнкелей в воздухе. Почти полный мрак ночью и подавленная тишина разрушенных улиц днем. Переполненные бомбоубежища и подвалы. Тысячи убитых кошек и собак, десятки тысяч убитых людей… Дамблдор передернулся, сгоняя вдоль затылка колкие мурашки. Генри обернулся к нему, помолчал и добавил: — Я тогда уже воевал и ничего этого не застал, но сестра писала… А ты?.. — Был там. Вернулся в конце сентября помогать в госпитале. А потом и на госпиталь упала бомба, — Альбус остро улыбнулся, встречаясь с Генри глазами. — Самое удивительное, что я и там выжил. Как будто Всевышний раз за разом вытягивает меня из хладных объятий смерти. Иронично, правда? Зачем старался… Генри покачал головой, напряженно вглядываясь в ответ. — В нашей семье есть глупая сказочка про плащ, способный укрыть ото всех невзгод. Иногда я думаю, как было бы хорошо, если бы он существовал на самом деле. Плащ-невидимка — идеальное преступление! Можно было бы столько всего стащить с кухни… — У тебя в руках плащ-невидимка, а все, о чем ты думаешь, это как бы стащить еды? — Альбус расхохотался, — Боже мой, Генри, ты просто ужасен! Тебе что, пять лет? Ты мог бы с легкостью уйти отсюда! Поттер разом посерьёзнел, отставил опустевшую кружку и придвинулся, укладывая ладонь на альбусово колено. — Под плащом вдвоем не спрячешься. Альбус замер, смято, взволнованно выдохнул и коротко облизал губы. Поттер, не встретив сопротивления, подался ближе — и наткнулся на выставленную в последний миг ладонь. — Не надо, — едва шевеля губами, выдохнул Альбус. Генри с усмешкой, перехватил его руку, сжал перебинтованную кисть крепче, заставляя поморщиться от боли, привлекая друга к себе. — Мы должны уйти отсюда вместе. Слышишь? Любой ценой вырваться на волю, — с жаркой страстью прошептал он, качнувшись вперед. Альбус в последний миг отвернул лицо, и губы Поттера задели щеку, скользнули по ней в бархатной ласке. Генри тихо рассмеялся, принимая это то ли за игру, то ли за лукавство, прижался приоткрытым ртом к теплой щеке, мазнул жарким по подбородку. Альбус зажмурился, ощущая, как возведенное сопротивление тает с каждым смелым касанием. Обреченно вздохнув, он сам нашел губы Поттера, вовлекая в поцелуй. Они неторопливо изучали друг друга, не спеша углубить ласку. Словно впервые: отступая и возвращаясь. Альбус рвано дышал, чувствуя горячую ладонь Поттера на своем колене. Вот пальцы слегка сползли вверх по бедру. Альбуса пробило чувственной дрожью, он беззвучно ахнул, запоздало осознав, как мало нужно истосковавшемуся телу, чтобы вновь почувствовать себя живым. Генри фыркнул, лизнул нижнюю губу и, наконец, углубил поцелуй, толкаясь языком за кромку зубов. — Мы сбежим, обязательно вырвемся отсюда, — шептал он в перерывах между поцелуями, жаля лицо Альбус обжигающими выдохами, — Но ты должен мне помочь, Ал… Я не справлюсь без тебя… — пробормотал он, зарываясь носом под челюстью, заставляя Дамблдора запрокинуть голову. Зубы сжали, прихватили тонкую кожу бледного горла — ощутимо, но мягко, не оставляя следов. Альбус скусал с губ готовый сорваться стон, упираясь затылком в стену. — У нас обязательно все получится. Только верь мне… Ты мне веришь, Ал?.. Альбус не знал, что ответить; не хотел отвечать. Вместо этого он извернулся, обхватывая Генри за шею, прижался, задевая бедром кружку. Та упала, с тихим звоном закатилась куда-то под кровать, оставляя веер крохотных брызг… И тут в ночи завыли сирены. Сначала их было немного, но надсадный вопль как бабы-плакальщицы подхватили другие, пробуждаясь ото сна. То были сирены города, раскинувшегося ленивым зверем на высоте далекого пригорка. Альбус вздрогнул и резко отстранился, оборачиваясь в сторону приоткрытой двери. Спустя целую вечность к ним присоединились и лагерные — потише, поплоще. Они хрипели и плевались, пробуждая узников ото сна. Показалось, или сквозь их не прекращающий стон, Альбус различил мерный, отдающийся где-то за грудиной басовитый вой бомбардировщиков, несущих на крыльях близкую смерть. Генри отодвинулся и гибко подобрался на ноги, метнулся к окну, вглядываясь в густую ночную темень. По всему лагерю бухали двери, раздавались испуганные окрики. Люди сыпали на улицу, подстегнутые паникой. Резкий высверк вспыхнувшего во тьме прожектора ударил Генри в лицо, ослепляя. Он отдёрнулся от окна, заслоняясь ладонью. — Давно их не было, — заметил Поттер, настороженно прислушиваясь к гулу снаружи. — Они?.. — выдохнул Альбус, цепляясь за стену неловкой ладонью и тоже поднимаясь на ноги. — Мимо. На Берлин, должно быть, — махнул рукой Генри, — Но мне пора. Ты на всякий случай… Договорить он не успел — первый удар сотряс окрестности, дрожью отдаваясь в подреберье. Бомбардировщики не пролетели мимо. Они бомбили город. В тот же миг на лагерь упала кромешная тьма: вырубили не только прожекторы, но и все освещение разом. Оказавшись в абсолютной темноте, Альбус испытал острейший приступ паники. На инстинктах метнувшись вперед, он вцепился в плечо Поттера, сжимая пальцы так крепко, что Генри зашипел. В десятках километров от них там, на пригорке, рвались бомбы, уничтожая заводы и фабрики, равняя с землей жилые кварталы. Глухие звуки ударов, вспышки взрывов, раздирающий уши свист, и снова, снова, снова, по кругу. Ночь окрасилась алом, полыхая заревом пожарищ. Генри вытащил Альбуса на улицу, и они оба свернулись под навесом козырька, возле крыльца, широко распахнутыми глазами глядя на умирающего в огне городского спрута. Запоздало застрекотала зенитка, потом еще одна и еще. Испуганные людские вопли доносились со всех сторон. Им вторила надрывная, рычащая немецкая речь, сливаясь в один отрывистый, бессильный приказ: ..на месте! Оставаться на месте! Дверь санчасти распахнулась, ударившись о косяк, Кохен застыл на пороге, уставившись на рдеющий горизонт; Альбуса и Генри он не заметил. Сковырнувшись по ступенькам, тяжело припадая на правую ногу, Йозеф встал посреди двора, вытянувшись во весь свой рост, неотрывно наблюдая за тем, как все новые и новые бомбы падают там, где всего пару минут назад тихо тлела жизнь. — В палате… люди, — прошептал Альбус, попытавшись выдраться из хватки Поттера, но тот удержал, не позволил уйти. — Ничего с ними не случится, Ал! — выдохнул Генри, глядя в ту же сторону, что и старик Кохен. — Они бомбят город, не нас. Очередной яростный всполох подсветил его лицо, отражаясь на дне широких провалов зрачка: Альбус заметил улыбку на губах, что целовал совсем недавно, улыбку злую, незнакомую и торжествующую, словно рот Арлекина, подкрашенный кроваво-красным.